Текст книги "Про Life (СИ)"
Автор книги: Vicious Delicious
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц)
– Нет так. Заставь меня силой воли.
– Ты так говоришь, как будто это проще простого.
– Это так же просто, как удержать руку человека, который на тебя замахивается.
Герман вспомнил, как Серёжа ударил его в лицо в день, когда они потеряли Грёза и промолчал.
– Ты должен поверить, что я тоже это вижу. Сильнее, чем я верю в то, что ты не сможешь меня провести. Тогда всё и случится. У тебя обязательно получится, – ободряюще сказала Лера и сменила тему: – Что касается этого Дома мод. Сдаётся мне, это какая-то шарашкина контора. Сидят гастарбайтеры в подвале и пришивают к китайскому барахлу фирменные ярлыки. Ты бы поискал про них в Интернете, а?
11.
Герман поискал, но после того, как брату перезвонили и пригласили на собеседование.
Елисеев оказался молодым человеком, сброшенным с папиного довольствия за свойственные обеспеченной юности прегрешения. Светская хроника упоминала драки, пьянки, уличные гонки, переодевание в нацистскую форму…
– Пособничество террористам и содомский грех, – с преувеличенной серьёзностью добавлял Сергей, и становилось очевидно, что доводы Германа до него не доходят.
Впав в немилость судьбы, Елисеев вспомнил, что когда ему в наследство перепала швейная фабрика. Он продал машину, снял офис и пытался что-то представлять собой в глазах папы и всего остального мира.
После того, как Елисеев-папа отозвал своего управляющего, фабрика функционировала по инерции. Фотографии продукции прилагались: халаты и полотенца.
– Да ты сам посмотри на это убожество! – кричал Герман, потрясая телефоном. – Ты что, будешь шить халаты и полотенца?
– Буду, если понадобится.
Высшее общество северного города с огромным любопытством следило за трепыханиями Елисеева и отнюдь ему не симпатизировало. Главный недостаток молодого человека, заключался, конечно, в том, что он приехал из Москвы. Дальше уже шли ненадёжность, неорганизованность, лень и всё остальное.
Это был не вариант, что Герман и пытался втолковать брату. Тот, тем временем, переодевал уже третью футболку.
Герману они казались совершенно одинаковыми, но Сергей задался целью перемерять их все, с пристрастием разглядывая себя в зеркале. Эскизы валялись на полу. Отвлекаясь от примерки, брат выдёргивал то один, то другой из них и складывал в папку в каком-то, только ему ведомом, порядке.
– Он всего лишь богатый бездельник. Он наиграется и бросит бизнес, а с чем останешься ты?
– С опытом и полезными знакомствами. По крайней мере, сделаю за это время нормальное портфолио.
– Надо же, какой ты расчётливый! Ты не думал, что этот Елисеев тоже не дурак? Не боишься, что он просто хочет использовать твоё уродство, чтобы привлечь внимание к своему так называемом Дому моды?! – вспылил Герман и тут же осёкся. – Я… не то хотел сказать. Не то!
Брат запрокинул голову и искренне, от всей души рассмеялся.
– Конечно же, ты хотел сказать именно это, братик, – ответил он. – Боюсь ли я? Да я только на это и надеюсь! Потому что этой мой единственный шанс. Или ты предлагаешь подождать, пока сама Шанель восстанет из мёртвых и лично явится в мастерскую у нас на районе, твою мать?!
Холл бизнес-центра, в котором Елисеев арендовал офис, выглядел как иллюстрация из журнала о лучшей жизни. Самая маленькая из рыбок в здешнем аквариуме стоила дороже, чем весь прикид близнецов.
Молоденькая администратор смотрела на них в неприкрытом ужасе. Герман сверлил её взглядом в ответ и угрюмо размышлял о том, что если она станет их фотографировать, то он отнимет телефон и утопит его в аквариуме.
Неизвестно, чем бы закончилось это молчаливое противостояние, но тут появилась Даша. В её присутствии Герман чувствовал себя гораздо лучше, будто под присмотром доброй воспитательницы.
Панорамный лифт вознёс их над амфитеатром пластиковых офисных клетушек в высокий чертог, где пахло неоконченным ремонтом и, кроме представительства фабрики, ничего не было. Переступая через строительный мусор, Даша провела близнецов к двери с табличкой «ИП Елисеев».
Вошли.
Возле двери стоял демонстрационный стенд с образцами ткани. Это была RGB-цветовая модель, составленная из двухсот пятидесяти шести лоскутов разной плотности и фактуры: розовый плюш, хайпора цвета хаки, воздушный газ оттенка фэр-блонд, индиговый латекс с залёгшей в складке матовой тенью; каждый лоскут в своём целлофановом кармане.
Молодой мужчина повернулся к ним от окна. В жизни он выглядел ещё лучше, чем на фотографиях из светской хроники, на которых обнимал то сестру знаменитого теннисиста, то племянницу пресс-секретаря, то обеих сразу.
Мало того, что он родился с золотой ложкой, так ещё был до обидного хорош собой, этот Елисеев. Герман вдруг почувствовал, что страшно ему завидует. И брат это понял, что, конечно, всё осложняло.
– Вот, Шура… ммм… Александр Александрович, это и есть Серёжа Шапура. Ученик портного, о котором я рассказывала, – представила Даша.
Она демонстративно положила руку близнецам на левое плечо, чтобы Елисеев не перепутал, кто их них Серёжа, а кто – его бесталанный брат. Судя по глуповатому выражению лица Елисеева, Даша объясняла это не раз, но Шура как-то не вникал.
– Очень приятно, – ответил он и, приподнявшись с места, протянул близнецам руку.
У него оказалось твёрдое рукопожатие и открытая, довольно обаятельная улыбка. Зависть достигла точки кипения.
Оба, Даша и Елисеев, смотрели на Сергея очень благожелательно. В воздухе разливались мёд и елей.
Сергей положил на стол папку с эскизами. Елисеев листал, Серёжа волновался.
Или это волновался Герман?
– Даша сказала, ты шьёшь себе сам, – сказал Елисеев. – Толстовка твоя, да? И всё остальное, что на тебе сейчас надето – тоже?
– Нет, – ответил брат, нервничая. – То есть… ещё футболка.
– Ну, я бы хотел взглянуть на ещё какие-нибудь работы, если честно.
Зазвонил телефон, избавив Сергея от необходимости отвечать. Герман извинился и вышел за дверь.
Заметив на этаже островок благоустроенности, выложенный плиткой, Герман побрёл к нему. По краям плитка была уложена только для вида и ломалась под ногами на ровные куски, как шоколад. Герман забрался с ногами на подоконник и ответил на звонок.
– Сегодня в пять в парке, как обычно? – сказала Лера.
– Не знаю, успею ли я. Понимаешь, Серёже срочно понадобилось в одно место…
– Надо же, какое совпадение. Я как раз его всё время посылаю именно туда, – натянуто пошутила девушка. – Он наконец-то меня послушался?
– Лер, это серьёзно.
– Как скажешь, – ответила она.
Динамик зачастил гудками.
Под оконной рамой теснились сплющенные сигаретные фильтры. Бетон в незатёртых щелях напоминал шоколад. Пористый. Сладенького бы… Могли бы хоть кофе предложить, бизнесмены сраные… Вместо сладенького Герман нагло закурил и понял, что прекрасно слышит, о чём говорят в «ИП Елисеев».
– Ну не знаю. Я думал, у нас будет кто-нибудь крутой. А это просто мальчик. Без образования, вообще без ничего, кроме нескольких рисунков, – это Шура.
– Я вынуждена унижаться, бродя по районным ателье и пытаясь нанять вчерашних пэтэушниц. Но никто не хочет иметь с нами дела. Вообще никто, Шура! А ещё у нас заканчиваются деньги, а я не могу материализовать их из воздуха, – это Даша.
Герман раздавил окурок и без стука вернулся в кабинет. Шура и Даша повернулись к близнецам. Она была растрёпанная, словно разгорячённая любовной схваткой, а он – эффектно позолоченный падающим из окна светом. Между ними на столе в беспорядке лежали Серёжины эскизы.
Герман подошёл и аккуратно сложил их обратно в папку.
– Знаешь что, – сказал он Елисееву, стараясь вложить в слова всё презрение, которое к нему испытывал, – да, мой брат просто мальчик. Но он знал, чем ему больше всего нравится заниматься, ещё в десять лет, когда он украл у девчонок иголки с нитками и по видеоурокам с YouTube сшил из старой простыни футболку с двумя горловинами. Она и сейчас на мне, эта футболка. А ты в жизни ничего своими руками не сделал. И твоим Домом моды, которого нет, даже пэтэушницы брезгуют.
Сунув папку под мышку, Герман направился к выходу. Уже у двери его догнал вопрос:
– Какой там у вас график в клубе?
– Чего? – с раздражением отозвался Герман.
Папка чуть не выскользнула, и он перехватил её поудобнее.
– Ну, график, – повторил Шура Елисеев. – Выходные и эти, как их… рабочие смены? Сможете приехать в понедельник на фабрику и закинуть документы в отдел кадров?
Серёжу взяли в штат закройщиком. Во всяком случае, так теперь гласила его трудовая книжка. А неофициально…
– Оформят модельером кого-нибудь, чисто так, – Сергей с пренебрежением махал рукой, – а всю работу буду делать я, конечно.
Он смеялся над замешательством Германа, запрокидывая голову, своим нещадным смехом, таким, будто что-то разбилось на тысячи осколков.
Вся работа свелась к бесконечной телефонной переписке, да пару раз в неделю они выезжали в офис с эскизами. Потому что у Елисеева, бестолочи, не было ни помещения, ни моделей. Ни денег – хотя тут вопрос спорный: у Германа сложилось впечатление, что того, что Шура называл «нет денег», близнецам бы хватило на год безбедного существования.
С таким же успехом Сергей с Елисеевым могли играть в «Монополию» и радоваться друг на друга, какие они успешные бизнесмены. Но Германа очень скоро перестало это волновать.
Лера не звонила.
Тени становились длиннее, и деревья роняли листья, как слёзы. То, что составляло подоплёку жизни Германа, натянулось струной. Эта струна его удушала. Впервые он осознал, как мучительно ожидание.
12.
Лера снова возникла в жизни Германа, когда он уже перестал ждать.
Это случилось в мастерской, где брат в последнее время пытался что-то соорудить на манекене. Сооружение топорщилось нитками, манекен всё больше напоминал пугало, Сергей ползал по полу с телефоном, пытаясь поймать нужный кадр.
Стоило Герману, изнывая от скуки, закурить, как брат заорал не своим голосом:
– Мало того, что ты куришь эту дрянь в моё тело! Давай ещё подожги мне тут что-нибудь!
И тут зазвонил телефон. Увидев, кто звонит, Сергей едва его не выронил, будто в руках затикала бомба. Но к разговору прислушивался, и когда Лера положила трубку, спросил:
– Что, побежишь к ней?
Он крутил натяжитель швейной машины, ослабляя нитку в последний момент перед тем, как она готова была лопнуть.
– А у тебя с этим какие-то проблемы? – вызывающе спросил Герман.
– Куда я от тебя денусь, – ответил брат с непонятной интонацией. – Какие тут могут быть проблемы.
Герман вызвал такси через приложение, разработанное для персонала «Сна Ктулху». Он не очень любил им пользоваться, потому что в районе об этом такси ходили сплетни, как о замаскированной психиатрической «Скорой». Но сейчас ему было всё равно, лишь бы побыстрей. Он рванул в актовый зал «очертя голову», как дядя Толя выразился вслед. Если бы понадобилось, Герман пополз бы туда по битым стёклам.
Через полчаса он взбежал по лестнице на второй этаж типовой высотки, затерянной на недружелюбной окраине большого города, и постучал в дверь. Та, скрипнув, отворилась сама по себе.
– Проходи, – крикнула Лера из комнаты.
Положив ногу на приставной стол-тумбу, Лера красила ногти. Для этого ей пришлось сильно наклониться вперёд. Герман видел русые корни её волос и россыпь родинок в вырезе футболки.
– Я боялся, что ты больше не позвонишь.
– Тьфу на тебя, Герман! Просто не отменяй больше встречу в последний момент. Я ведь на тебя рассчитываю, понятно?
Лера сосредоточенно ввела кисточку в пузырёк с лаком и закрутила крышку. Босиком подошла к окну и отодвинула самый край шторы, чтобы выглянуть наружу.
– Мне не нравится, когда мои планы идут на хрен. Особенно если из-за этого мне приходится срочно искать, куда вписаться на ночь, чтоб ты понимал.
Сергей без спроса перенял тело и устроился в кресле эйфона. Зацепил повязку для глаз, покрутил на пальце.
– Не пора ли внести кое-какую ясность в наши отношения? Слишком уж ты раскомандовалась, – заявил брат.
– Боюсь, мы ещё мало знакомы для того, чтобы говорить о каких-то отношениях, – в тон ему ответила Лера. – Мы подключаться будем или нет?
Сергей со злостью отшвырнул повязку.
– Не думал, что когда-нибудь это скажу, но с удовольствием! Что угодно, лишь бы вас обоих не видеть!
Лерино раздражение проявлялось во всём. Она затянула ленты слишком туго, и они врезались близнецам в запястья. Ткнула штекером наугад и попала не сразу.
Подключение прошло жёстче, чем обычно. На секунду Герман почувствовал себя так, словно все его внутренности слиплись в ком где-то в животе, как бывает, когда слишком сильно раскачаешься на качелях.
После того, как Герман неопрятно шлёпнулся в пустыню, Леры рядом не было. А сам он не понимал, как её искать, хотя и знал, что раз они подключаются с одной точки доступа, то их не может разбросать далеко друг от друга.
Герман сплюнул и, не сводя глаз с плевка, с упорством стеклодува вырастил из него зеркало. Посмотрелся в него.
Тщетно. Вдохновиться постановочными фотографиями – всё равно, что возбудиться на них. У Германа никогда не выйдет!
Ему не ступить под узорчатые своды за стенами Оазиса, как никогда не стать таким, как богатенький бездельник Елисеев. Судьба издевается над Германом, подсовывая недостижимые идеалы.
Воплотившись, Лера без единого слова встала напротив Германа. Между ними словно натянулся невидимый трос, и зеркало повисло на нём.
Мысли лились свободным потоком, который вдруг разделился на три извилистых русла, и начали протекать параллельно.
Герман вспомнил, с чего начиналось каждое пробуждение близнецов. Предчувствие того, что сейчас он откроет глаза и увидит со стороны, как они с братом лежат, будто мёртвые.
Ещё Герман вспомнил ЛжеИвана и его состояние, которое Кукольник принял за приступ, с холодным любопытством заглядывая в закатившиеся глаза.
И, наконец, в памяти возник момент из детства, очень похожий на нынешний по напряжению. Близнецам было два года. Они, едва пришедшие к опорно-двигательному согласию, учились подниматься по лестнице, а им подставили подножку… Воспоминание об этом шлёпнулось на натянутые нервы, почти осязаемое, и Герман стряхнул его с себя.
Сознание стало чётким и собранным, как чисто вымытое стекло. Все три мысли преломились через него одновременно.
Лера вскрикнула и упала. В зеркале ненадолго отразился ЛжеИван, в искажённых чертах которого Герман узнал себя. Из зеркала вырвался столб света и ударил в небо.
Кровь приливала к коже сразу по всему телу. Герман рванул рубашку на груди, и с него, шипя, начал испаряться пот.
– Что происходит? Что со мной?!
Зеркало валялось на песке, треснувшее и оплавленное.
– Ты наконец-то отдал что-то от себя. Сотворил, а не скомпилировал, и теперь эйфоточишь. Поздравляю, – сказала Лера, тяжело дыша. Волосы её пришли в беспорядок, смахивающий на креативную укладку. – Сегодня ты войдёшь в Оазис.
Сначала Герман подумал, что ослышался.
– Да что ты, Лера! – возразил он, когда понял, что девушка не шутит. – Это случайно вышло. Я сам не понял, как.
– Тебе и не надо. Достаточно собрать эйфы, которые получились.
Герман посмотрел вокруг. Не хватало взгляда, чтобы вместить пустыню, и вся она была подёрнута тончайшей, как свадебная вуаль, дымкой.
– Они же растворились во всём этом песке и тумане. Мы их никогда не найдём.
– Нигде они не растворились. Они у тебя в личке. Ну, в карманном измерении, – пояснила Лера. – Где, по-твоему, Серёжа проводит всё это время? Ты же не думаешь, что я позволю ему шляться по пустыне, пока его не сцапают серые?
– И как туда попасть?
Лера шагнула к нему.
– Легко. Посмотри на руки.
Она обняла Германа и положила голову ему на плечо. Он растерялся.
– Так надо, чтобы я тоже там оказалась. – Лерино дыхание щекотало шею. – Да не на меня смотри, а на руки!
Он всмотрелся в свои ладони, как Лера объясняла когда-то – будто у него за спиной источник света, и он рассматривает его отражение в оконном стекле. Когда пространство вокруг сдвинулось, замкнулось и обрело очертания, Герман понял, что всё сделал правильно.
– Больница? – с удивлением спросила Лера, осматриваясь. – Интересно, почему?
Они очутились в палате интенсивной терапии, залитой солнечным светом. Раковина в углу, прозрачные пустые кроватки на колёсиках, синяя лампа. Герман сел на кушетку.
– Я бы и сам хотел знать. Терпеть не могу больницы.
– Ладно, это твоё личное дело. Я к тебе в душу лезть не собираюсь. Кстати, – девушку передёрнуло, – то, как ты сбил меня с ног… Это было как по зубам напильником, блин. Это ведь воспоминание, правда? О чём? Это была подножка?
– Типа того.
– Сохрани его, чтобы не прокручивать в памяти всякий раз, – посоветовала Лера. – Вдруг пригодится. Никого не удивишь, но чтобы сбить с толку – сойдёт. У каждого должна быть такая фишка.
– А у тебя какая?
– Скрип мела по доске. Такой, знаешь, когда рука соскальзывает, – со вкусом описала Лера.
Герман невольно содрогнулся, и она добавила:
– Вот-вот. Здесь нет ни мела, ни доски, но тебя это цепляет. Есть вещи, один намёк на которые вызывает отклик. Главное – почувствовать принцип. Поймать момент, когда уже всё равно, реальность это или выдумка, настолько тебя это держит, и от всего сердца изъявить. Тогда ты внушишь что угодно.
Лера надела кольцо. Зачерпнув кристаллом солнце, которого тут хватало с избытком, она высветила вытекающую из крана струйку дыма, собрала его в две бутылочки из гранёного стекла и протянула одну из них Герману.
– А если эти эйфы закончатся? – спросил он.
– Герман, ты ещё не понял, что они не закончатся? Это же Эйфориум. Здесь всё не по-настоящему.
– Зачем тогда вторая бутылка?
– Для твоего брата, – ответила Лера. – Не вечно же держать его взаперти.
Они вернулись в пустыню, и Лера поспешила к Серёже с собранными эйфами, оставив застывшую над песками оболочку или, как она ещё называлась – реплику. Реплика была тёплая и дышала, но Герман знал, что она пуста, а Лера – далеко отсюда. Так далеко, что ему туда ходу нет.
Герман остался один. Понемногу им овладевали не лучшие чувства. Мысль о том, что у Сергея может быть отдельное пространство, недоступное даже брату, отчего-то вызывала неприязнь.
«А ведь я давно уже не знаю, что он чувствует», – вдруг подумал Герман.
И действительно: прошло несколько лет с тех пор, как он в последний раз ощущал радость брата, распускающуюся в груди, как цветок. Герман вообще ничего не ощущал, кроме постоянного присутствия Сергея. Только редкие всплески раздражения, тщательно выверенные, как удары ремнём, призванные вернуть Германа в рамки: «Не зли меня». И он не злил.
Он не успел обдумать это как следует, потому что вернулась Лера. Она открыла глаза, и её подошвы коснулись песка. А за спиной у неё разверзлась, щедро расплескивая свет, червоточина.
Герман прошёл одними из семи ворот, ведущих в Оазис, и его переполнило такое ощущение, будто он вернулся туда, где его ждали и были ему рады.
Это, безусловно, была иллюзия. Но иллюзия высшей пробы.
Овеваемый сухими ветрами, запечатанный семью сервисными кодами, Оазис выдавался вверх острыми как ножи крышами. Волшебные испарения перетекали в облака, облака принимали форму дирижаблей, меж дирижаблей покоилась головогрудь исполинского паука-сенокосца. Его тонкие лапы упирались в землю, как ходули, образуя правильную окружность центральной площади. Временами лапы переступали, и Оазис звенел и покачивался, подобно хрустальной люстре.
– Как же всё-таки здорово, – прошептал поражённый Герман. – И люди такие красивые…
– Они тебя таким же видят, – сказала ему Лера.
– Я так не думаю.
– Ну конечно, глупый. Одна я тебя узнаю́, потому что мы подключились вместе. Остальные видят смоделированную системой оболочку. Смотри!
Она покружилась перед ним, и Герман увидел, как летит юбка, похожая на розовый бутон, как падают кудри на незнакомое лицо, и вуаль на этом лице.
– Ну как? – самодовольно спросила Лера. – Это называется «личина».
– Да, это круто, – признал Герман.
Он мысленно зачерпнул стелящийся над мостовой туман и сформировал из него ажурные перчатки на тонких Лериных руках И зонтик в пару к перчаткам.
Лера со смехом закружилась, поднимая клубы белого дыма, и вышла из них в своём прежнем облике.
– Конечно, это не по-настоящему, как выразился бы твой брат. Так ведь и в фильмах ужасов тоже выдумку показывают, но пугают они взаправду. Да и какая разница, что существует, а что нет. Человек и говно состоят из одних и тех же атомов, только по-разному сгруппированных. Выше этого только разум и фантазия. Может, их проявления – это всё, что есть в мире действительно настоящего.
– Ну, чем займёмся? – спросил Герман.
– А чем бы ты хотел? Выбирай.
Лера показала на север, где что-то алело, как вишня в хрустале. Стоило только присмотреться, как стены зданий расступились перед взглядом и стали прозрачными. Герман увидел лабиринт из розовых кустов. В центре лабиринта билось исполинское сердце, а над входом горела надпись: «АД». Прищурившись, Герман понял, что первая буква, а именно «С», перегорела.
– Эротический аттракцион, – сказала Лера. – Обещает исполнение любых фантазий.
– Почему тогда «Ад»?
– А потому, Герман, что когда нечего желать, то фантазия обращается к таким безднам, о существовании которых ты даже не подозреваешь… Посмотри теперь направо.
На восток убегала разбитая дорога, вымощенная жёлтым кирпичом. Она упиралась в поле, так густо засеянное красными цветами, что, казалось, там только что закончилась кровопролитная схватка.
– Дом Солнца. Располагает более чем пятьюдесятью тысячами наркотических трипов. Есть ещё тотализатор, но нам туда лучше не соваться…
– Почему?
– Сам посмотри, только зрение расфокусируй.
Он так и сделал, и парящая над Оазисом платформа растаяла в воздухе, оставив после себя только очертания, по которым медленно ползали переливающиеся, как ртуть, серые пятна. От них исходило тягостное ощущение слежки. Глазам стало больно, будто Герман смотрел на солнце.
– Это сервисные зоны или, как их ещё называют, серости. Они устроены почти как интерактивные объекты, но по обратному принципу. Если не знаешь, куда смотреть, ни за что не увидишь.
– Они опасны?
– Если не собираешься ничего нарушать, то нет, – усмехнулась Лера. – Но это же тотализатор. Там можно выиграть много эйфов. Серые оттуда не выкисают, чтобы не допустить мошенничества… Так что ты решил?
– Не знаю, – ответил Герман. – Может, просто погуляем?
– Давай.
Лера взяла его под локоть и увлекла в переулок, где пролегала декоративная теплотрасса. Из брешей в трубах били эйфы. Горели бочки, и в дыму над ними вились светлячки. В дверных проёмах висели тяжёлые пластиковые шторы.
Лера нырнула за одну из этих штор, которая по виду ничем не отличалась от остальных. Они с Германом оказались в маленьком магазине, похожем на парфюмерный.
Вдоль стен располагались демонстрационные стенды. На них под стеклом стояли одинаковые флаконы, помеченные QR-кодами. Стоило задержать взгляд на кодах, как перед внутренним зрением появлялись названия: «Светлая грусть», «Катарсис», «Дереализация»… Последнее название заставило Германа вздрогнуть.
– Здорово, Барыга! – поприветствовала Лера человека за прилавком.
В отличие от кинематографично привлекательных прохожих – цивил, как пренебрежительно называла их Лера, – продавец никак не желал отпечатываться в памяти. Герман знал, что забудет его, как только отвернётся.
– Дама Треф! Давно тебя не видно. Хочешь что-нибудь приобрести?
– Разве что у тебя наконец-то появилась «Амнезия».
– «Амнезия» – это миф, Дама Треф, – флегматично отозвался Барыга. – Чтобы что-то внушить – надо сначала что-то вспомнить. А как вспомнить потерю памяти?
– Ну, тогда мы просто посмотрим.
Барыга кивнул на Германа.
– Молодой человек здесь недавно?
– Ага, – сжала его руку Лера.
Продавец поставил на прилавок три флакона – белый, цвета арбузной мякоти и алый с чёрной пробкой.
– Что же, тогда приступим к дегустации. Да ты подходи, не стесняйся.
Герман подошёл. Барыга взял розовый флакон и достал пробку, из-под который тоненько поднялся дым.
– Махни ладонью по направлению к лицу, как будто нюхаешь духи.
От брата Герман знал, что духи слушают. Только он хотел об этом сказать, как ощутил во рту вкус сочного, превосходного, налитого южным солнцем арбуза. Когда Герман жил в доме Грёз, то много раз ел арбуз, но навсегда запомнил, в каком восторге был, когда в первый раз его попробовал. Сейчас он испытал этот восторг снова.
Над белым флаконом Герман склонился уже со знанием дела. Вдох погрузил его в детство – но не собственное, а как бы наблюдаемое со стороны. Герман почувствовал, как пахнет очень маленький ребёнок, и какую щемящую нежность это вызывает в груди.
– И новинка. – Барыга подмигнул Герману и взялся за флакон с чёрной пробкой. – Хит сезона!
На этот раз Герман почувствовал себя так, будто у него завязаны глаза, будто горит свеча, роняя на него обжигающие слёзы, а женская рука в кожаной перчатке медленно гладит его по обнажённой спине, отчего волоски на затылке встают дыбом…
– Видел бы ты своё лицо, – захихикала Лера. – Что там, Барыга? Я тоже хочу попробовать!
Тот быстро убрал флакон под прилавок.
– А вот этого не надо. Знаю я таких, как ты.
– Хорошо же ты обо мне думаешь! – оскорбилась Лера и повернулась к Герману. – Пошли-ка отсюда. Сервис, блин, как в школьной столовой.
Но он смотрел только на человека за прилавком.
– Скажите: там, на полке, «Дереализация»… откуда она у вас?
От Барыги повеяло угрозой, как из тёмной подворотни. Герман понял, что тот ему это внушает.
– А ты и вправду здесь недавно. Опасные вопросы задаешь.
– Пошли, ну пошли же!.. – тянула за рукав Лера.
Герман ощутил, как она пытается завладеть его волей – и уклонился от этого, как от мяча при игре в «выбивного». Внешне же ни одна мышца на лице Германа не дрогнула.
– Может, я неправильно выразился? Давайте попробуем ещё раз. Дело в том, что дереализация – это симптом определённых… скажем так, проблем.
– Говори яснее, парень.
– Что вы знаете о наркотике-головоломке?
Барыга не на шутку рассердился, на этот раз – безо всякого притворства.
– Ты за кого меня принимаешь? У меня честное заведение. Катитесь отсюда, оба!
Герман позволил Лере себя увести. Они вышли на изменившуюся улочку. Оазис всё время перестраивался в соответствии с настроением пользователей. Сейчас над Германом развернулся уютный вечер, убаюкивающий его печали.
– Что я сказал не так?
– Дурачок, да кто так вообще делает? Он же решил, что ты хочешь через него размутиться в реале! – сердито сказала Лера.
– Ты и сама хороша, – неожиданно для себя заявил Герман. – На что он намекал, а? Может, расскажешь?
– На то, что я скопирую эйформулу и буду выдавать за свою. – Лера пожала плечами, как бы подчёркивая абсурдность этого предположения. – Да кто так поступает вообще? Это… Это некрасиво.
– Что именно?
– Понимаешь, цивилы ведь ни на что не способны. Единственный способ для них испытать что-нибудь эдакое – купить эйформулу. Тогда они могут внушать её себе и угощать гостей. Или даже перепродавать, если так было оговорено с создателем. Это бизнес.
Герман чувствовал, что она говорит не всю правду. Лера с неохотой добавила:
– Передирая чужие эйформулы, можно нарваться на проблемы, понятно? Одного парня после таких фокусов обнаружили в заброшенном доме, в фирменной повязке для глаз с лентой Мёбиуса. Сняли её, а у него глаза выколоты! И на лбу вырезана буква «фи». И это только тот, кого нашли. Как… предостережение остальным. Многие просто пропадают.
– Это одна из городских легенд, которые ты так любишь? Типа той, об отрезанной голове, которую включали в розетку, чтобы пела песни?
– Нет, Герман. Городская легенда – это когда рассказывают, что пропавшие выворотни до сих пор где-то в Эйфориуме. В месте или в состоянии, которое позволяет обойти лимит времени, предусмотренный настройками безопасности, и стереть память о прошлом. И что их там подвергают бесконечным пыткам.
– Что за выворотни?
– Цифровые мошенники.
Такой светлый, прекрасный мир – и вдруг насилие, убийства… Вечер обнял Германа за плечи с удвоенной силой.
Лера сказала ласково:
– Ну что ты грузишься? Разве не ты говорил, как тут всё красиво устроено?
Они вышли на главную площадь. В центре, под сенью сенокосца, работал фонтан, разбрасывающийся золотистыми струями. Брызги попали Герману на лицо и губы. Он ощутил оживление и дружескую сплочённость.
– Это шампанское! – догадался он.
– Не исключено. Пойдём, посмотрим?
Они подошли ближе. Игристый и золочённый, воздух вокруг фонтана приятно пощипывал лицо, звенел в ушах. Издалека доносилась игра на скрипке, затихающая, как только Герман прислушивался.
– Ты слышишь?
– Да, – кивнула Лера, – а ты? Что ты слышишь?
– Скрипку.
– А я – музыку с летней южной дискотеки. Потанцуешь со мной?
Она протянула ему руку, затянутую в ажурную перчатку. Герман не умел танцевать, но руку принял и смотрел, как кружится розовый бутон юбки, взлетают кудри и мелькает в клубах белого дыма луч света из кольца блистательной Дамы Треф.
Лерино лицо пересекала кривая улыбка – один угол губ выше другого.
Крепёжные ленты, шурша, упали на пол. Руки сильно онемели. Герман замер, пережидая колючую дрожь. Вдобавок, что-то остывало на бедре. Германа пронзил иррациональный страх того, что близнецы истекают кровью.
Только после того, как Сергей, перевалившись через подлокотник эйфона и едва не упав, поспешил в ванную, закрылся изнутри и встал под душ, Герман понял, что это была не кровь. Его затрясло.
– Ты ведь говорил, что это не по-настоящему. Что это никому не нужно.
Шумела вода. Отражающееся в зеркале и хромированной лейке лицо брата ничего не выражало.
***
– Нам надо поговорить.
Герман сразу понял, о чём пойдёт речь, и ему заранее стало неинтересно и тоскливо, как будто за окном накрапывал мелкий серый дождичек, который не мочит, а только пачкает.
– Это девка слишком много себе позволяет. Мы не обязаны отчитываться перед ней, как проводим свободное время.
– Лера не девка. Она мой друг.
– Друг! – безжалостно рассмеялся Серёжа. – Вот разобьют тебе голову в трущобах по наводке такого друга, будешь знать. Но дело даже не в этом. Ты слишком привязался к ней, Герман. Так не пойдёт.
Близнецы сидели на матрасе в своей комнате в «Сне Ктулху». Герман вертел кубик Рубика, чтобы чем-то занять руки.
– Знаешь, а я не виноват, что живые люди интересуют меня больше тряпок.
– И очень жаль. Вспомни Грёза. Как он теперь, встретимся ли мы снова – неизвестно.
– Я прекрасно помню Грёза. В особенности, то, как ты мне из-за него нос разбил.
– Ну и не горжусь этим. – Сергей помолчал, подбирая слова. – Нам нельзя ни к кому привязываться, Герман. Мы ведь не можем с тобой просто разойтись, если что-то пойдёт не так. А с этим придётся как-то жить.
