Текст книги "Про Life (СИ)"
Автор книги: Vicious Delicious
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 22 страниц)
19.
Муниципальные власти действительно заинтересовались Елисеевым. Проверив его областную вотчину и не обнаружив там ничего, кроме халатов, полотенец и унылых залежей того, что Сергей называл «базовым гардеробом», они выделили средства на реконструкцию фабрики, но – взамен на бремя управляющего этим кадавром текстильной промышленности.
Сергей сломал голову в попытках постичь логику и подводные камни этого события, но догадался лишь после того, как на счёт ИП пришло первое отчисление из бюджета. Кто-то успел его, как минимум, ополовинить, для чего всё и затевалось.
Елисеев-старший, далёкий жестокий бог, позвонил Шуре, чтобы это растолковать. Распрощались отец и сын ещё более недовольные друг другом, чем раньше. Шура до обеда вёл мстительный счёт причинённым в детстве обидам, а в обед выпил полбутылки коньяку и лёг спать.
Проспавшись, Шура взял себя в руки. Он закатил ремонт, перевёз из области половину станков и отщипнул от государственных средств ещё чуточку. Но не присвоил, нет!
Шура нанял на эти деньги вице-мисс Пятигорск.
Сам Герман вице-мисс не видел, но относил на её счёт безмолвные разборки, которые то и дело вспыхивали в мессенджере у брата. Вроде как Елисеев сначала взалкал какую-то другую мисс – румяную, пышущую здоровьем, из категории «плюс сайз», – но пал под градом Серёжиных контраргументов.
Сомнительный успех с фабрикой приписали Сергею. Отныне Даша посвящала его в сметы. Ухаживал за криптопрядами тоже он – кормил целлюлозой, поил красителями, заправлял нити в прядильный станок. А летом, когда первые образцы коллекции снимали для промо грядущего каталога, позвонил Елисеев и нажаловался на продолжительность фотосессии (битый-пятый час), фотографа (хам и посредственность), моделей (деревянные умом и телом) и, традиционно, эту грёбаную погоду. Словом, не мог бы Серёжа приехать и сделать что-нибудь?
Это звучало так отчаянно, что Серёжа приехал.
Экскаватор проложил дорогу до фабрики, вычерпав ковшом мусор, а следом пустили асфальтоукладчик. Асфальт просох, но ещё не выцвел, и пахнул одурманивающе. Герману не терпелось, чтобы прошёл дождь. Лучше запаха свежего асфальта может быть только запах мокрого асфальта.
Пространство по обе стороны новенькой дороги так и осталось пустырём. На его освоение не хватило денег. После захода солнца Шура, Даша и близнецы облачались в тряпки «для дачи», которыми щедро снабжала Дашу местная родня, и выносили с пустыря мусор. Вскоре из района пропали бомжи, разуверившись, что в здешних баках можно найти что-то, кроме битой и мятой тары и отходов строительства. С бомжами исчез и их естественный враг – патруль ППС, бороздивший квартал. Иногда Герману казалось, что в целом мире остались лишь они четверо, и разлагающаяся фабрика, и беззвёздное небо…
Приближаясь к зданию, затянутому в леса, как в ортопедический корсет, Сергей надел капюшон. Над головой проплыли гортанные трели строителей. Брат пробежал, балансируя, по бортику опалубки – туда, где его встречал Шура Елисеев.
– Ты прям ниндзя, – заявил он Сергею и сдёрнул капюшон с потных макушек близнецов.
– Привычка. Если бы тебя всю жизнь пытались снять на телефон, ты бы вёл себя точно так же.
Герман фыркнул.
– Ты видел у кого-нибудь из рабочих телефон? Не удивлюсь, если они ходят на почту, когда им нужно позвонить к себе в Среднюю Азию.
– Это тоже вряд ли, – подхватил Шура. – Языковой барьер. Знаешь, что делали раньше, чтобы строители не болтали лишнего? Ну, типа того, где потайной ход находится, или что барин велел замуровать в стену неверную жену? Нанимали глухонемых. В современных реалиях их заменяет бригада гастарбайтеров.
– Ты сказал моделям о нас? – спросил у него брат. – Или они у тебя тоже глухонемые?
– Не исключено. Они мычат и не воспринимают обращённую к ним речь, – отшутился Шура.
– Ладно, будем надеяться, что немного шоковой терапии пойдёт им на пользу, – пробормотал Сергей.
Они поднялись в лофт. Елисеев чуть не наступил на удлинитель. К удлинителю были подключены фен, плойка, сравнимая по количеству насадок со швейцарским ножом, и планшет с развёрнутой на экране программой управления освещением. Когда на стройке заводили бетономешалку, планшет гас, и роботы-рефлекторы, облепившие стены, тоже гасли.
Раздавался сдерживаемый, но то и дело прорывающийся смех. И отчего-то – звон колокольчиков.
Одна из девушек-моделей бродила с завязанными глазами, а другие, с пристёгнутыми к одежде колокольчиками, бросались врассыпную.
Близнецы вошли, и наступила тишина. Смех стих. Колокольчики больше не звенели. Девушки смотрели округлившимися глазами. Бледный фотограф вцепился в камеру, как в спасательный жилет.
– Куда вы все подевались? Так нечестно, – мелодично произнесла водящая, остановилась перед близнецами и как следует ощупала их плечи.
Потом она сделала то, от чего у Германа чуть не остановилось сердце. Развязала повязку, позволив ей упасть на пол, и встряхнула тёмными блестящими волосами.
Без промедления последовал второй удар: девушка оказалась так красива, что Герман отвёл глаза, чтобы не ослепнуть.
– Это Серёжа, наш креативный директор, – скомканно представил Шура. – Все вопросы к нему.
Ни шоу-румом, ни залом для дефиле пока и не пахло. Очистили и обособили только угол под скатом крыши, куда Елисеев незамедлительно перебросил офис, отказавшись от аренды.
Туда Шура и слинял. Все вздрогнули, когда за ним захлопнулась дверь. Все – это Герман, девушки и фотограф. Только что произведённый в креативные директоры Серёжа откашлялся и спросил:
– А что за вопросы?
Кто-то с перепугу выкрикнул:
– Вообще-то, сейчас лето, а нас рядят в коллекцию осень-зима!
– Душно, – подхватила модель с седыми волосами, – грим течёт.
– Нам нужен кондиционер, – добавила рыженькая.
– И зелёный чай!
– И обезболивающие от менструации!
– И что-нибудь от головы!
Герман и сам бы не отказался от чего-нибудь от головы.
– Интересно, как бы вы запели, если бы брат заставлял вас круглый год ходить, закутавшись, чтобы никто вдруг не увидел вашего лица, – пробормотал он.
Блистательная брюнетка, которая так его смутила, сказала в ответ:
– Ну, у меня такой брат, и что дальше? Я не ною. У нас в Пятигорске красивую девушку могут и в машину затолкать посреди бела дня.
– Что ты ломаешься тогда? – растерявшись, нагрубил Герман. – Давно бы пофоткались и пошли по домам.
Девушка полоснула его обсидиановым взглядом.
– А что я, по-твоему, объясняю этим курицам с самого утра?
Внимание моделей переключилось на неё. В воздухе запахло электричеством.
– Видите эту рожу справа от меня? Это моё отрицательное альтер-эго, – непринуждённо сказал Сергей. – Но я держу его под контролем, так что не обращайте внимания. Кстати, кляпа ни у кого не найдётся?
Герман хотел ответить в том духе, что брат может засунуть этот кляп себе в жопу, но, вовремя сообразив, как двусмысленно это прозвучит, сердито промолчал.
– А ты затейник. Может, тебе ещё наручники и плётку? Хотя нам тут как раз такой человек и нужен, – ответила сиятельная вице-мисс.
Навряд ли кто-то, кроме близнецов, это расслышал, потому что Серёжины слова потонули в дружном смехе. Не то, чтобы модели прямо уж так развеселились. Просто они были шокированы и пытались это скрыть, а ещё – терзались от зависти к высокомерной красавице. Всё это благодаря интуиции выворотня Герман прочёл по их лицам.
Как бы там ни было, дело сдвинулось с мёртвой точки. Очень быстро модели перестали обращать внимание на Германа. Через полчаса – действительно о нём забыли. Моделей, кроме темноволосой красавицы, было пятеро – русая, рыжая, седая, бритая налысо и крашенная в ультрамарин; последнюю звали Мальвина, а остальных – Снежана, Илона, Сюзанна и Павлина. Герман так и не разобрался, кто из них есть кто.
Солнце уже садилось, когда на территорию фабрики въехала машина цвета ртути.
Девушки обступили оконный проём и защебетали – а вдруг это спонсоры, а вдруг это Елисеев-старший, а вдруг это ещё какая-то провинциальная королева красоты, они же с Лисицкой друг другу в волосы вцепятся.
На боковом стекле авто, на сенсорном покрытии Герман увидел заплетающиеся лентой Мёбиуса серебристые матрицы. Ему показалось, что стены стали прозрачными, и близнецы находятся на пересечении множества взглядов, направленных из ниоткуда в никуда. Земля ушла из-под ног.
Вице-мисс Пятигорск стояла в стороне и в щебетании не участвовала. Внимательно взглянув на близнецов, она взяла их за рукав кончиками пальцев и увела за сдвинутые у стены вешалки, которые служили импровизированной раздевалкой. Под потолком здесь сплели кружево швейные пауки, заострённые твари с нарочно диодными тельцами, чтобы не уколоться в темноте.
– Какие-то проблемы?
«Не выдавай меня». – хотел сказать Герман, но понял, что девушка подумала, будто он стесняется своего уродства перед незнакомыми, вспыхнул и отвернулся.
– Меня Оля зовут. А ты, значит, и есть креативный директор? – обратилась она к Сергею.
– Не знаю, что нашло на Елисеева. Я художник-модельер, – смущённо отозвался брат. – А по документам вообще закройщик.
Этот подслеповатый дурак не разглядел на машине знаки принадлежности службе безопасности Эйфориума и не представлял, что их идут задерживать и допрашивать, что он будет не художник и не закройщик, никто!
Мир сжался до размеров этажа, под кружевные своды которого уже ступили сотрудники службы безопасности. Спросив Елисеева, они прошли в его кабинет, закрылись и пробыли минут сорок. Безопасников не заинтересовали ни девушки, ни, тем более, обветшалый лофт – и напрасно.
Именно здесь, среди поплывших на жаре лиц и запахов, умирал от ужаса их самый разыскиваемый нарушитель.
***
– Ну и? Мне поплакать по вашему Елисееву, или что, я не пойму?
Лера сидела на подоконнике, курила, зажав сигарету в кулаке и на Германа не смотрела. Девушка никогда не смотрела на него, если сердилась.
Елисеева заподозрили в их преступлениях. Всё одно к одному: поспешное и единовременное избавление от кучи эйфов, переезд в город, откуда были родом все потерпевшие. Даже бизнес, который развивался, а не прогорел, вызывал подозрения.
– Получается, нас ищут. Что, если они начнут выяснять, где Елисеев проводит время, и выйдут на «Сон Ктулху»?
– Ну и дальше что? – дёрнула плечом Лера.
– Кто-нибудь тебя вспомнит.
– Как и прочих девиц, среди которых я ничем не выделялась.
– Ты чуть ли не в лоб предложила Балаклавицу порисовать для тебя!
Девушка вскинулась. Заколотые набок неровно обрезанные пряди, обрамлявшие лицо, придавали ей сходство со зверёнышем из аниме, этаким чёрным взъерошенным пикачу.
– Балаклавиц ни словом ни о чём не обмолвится, если это будет от него зависеть. А от таких людей, как он, в нашем мире зависит всё. В его интересах замять эту историю, чтобы его имя вдруг не всплыло в связи с фрик-порно. Между нами говоря, если сам Балаклавиц при его возможностях до сих пор до нас не добрался, то серым тем более ловить нечего.
– Лера, – умоляюще протянул Герман, – хватит. Мы богатые. Нам бы теперь отсидеться по-тихому, а потом вывести деньги и просто… Просто жить.
Вмешался Сергей:
– Ты ещё не понял? Ей не нужно просто жить. И деньги её мало интересуют. Ей просто нравится воровать!
Пожалуй, он был прав. Столько времени прошло, а Лера так и вела бродячий образ жизни. Ногти у девушки так и остались разной длины, у корней волос проглядывал натуральный русый оттенок, и жила она на вписках у мутных приятелей.
Лера с такой силой вдавила окурок в пепельницу, что посыпались искры.
– Это не воровство. Нельзя украсть то, чего не существует.
– Да что ты! А как насчёт интеллектуальной собственности? Если тебе, конечно, это о чём-нибудь говорит.
– Сны и фантазии это никакая не собственность. Тем более, такие, которые предпочитаешь ото всех скрыть. Хочешь сохранить секрет – нечего рассказывать его всем подряд.
– Если ты лазишь к людям в головы, это ещё не значит, что они рассказали тебе свои секреты
– Раз человек стал свидетелем чужих воспоминаний, то это уже и его воспоминания тоже, – нашлась Лера. – А своими воспоминаниями каждый распоряжается, как вздумается.
– Шантаж не лучше, чем воровство.
– А может быть, ты хотел бы жить по соседству с мразью, которая мечтает убивать детей или взорвать себя в супермаркете? Не осудил бы его, если бы узнал?
– Какое ещё оправдание ты себе придумаешь? Может, ты ещё предлагаешь за мыслепреступления судить?
– Перед кем оправдываться, перед тобой, что ли? – рассмеялась Лера. И заговорила по-другому, вкрадчивым голосом: – Взгляните на это с другой стороны. Ничего не закончено до тех пор, пока нарушитель остаётся неизвестным. Всегда остаётся вероятность, что его вычислят и накажут. Не каждому выворотню выпадает такой шанс – перевесить на кого-то все свои косяки.
– Я что-то не пойму, – медленно выговорил Сергей. – Ты сейчас предложила подставить Шуру?!
– Заметь, это ты сказал. И вообще, раз ты так беспокоишься о своём Шуре, то почему бы тебе не держаться от него подальше? И всё, проблема решена.
– А может, это Герману стоит держаться от тебя подальше? И решать ничего не придётся!
– Знаешь, Серёж, вот ты всё время даёшь понять, как меня презираешь, – произнесла порядком утомлённая Лера, – строишь из себя честь и совесть нашей преступной группировки… А сам думаешь только о себе. Поэтому и от Елисеева не уходишь. Я тебе даже больше скажу: если тебе будет грозить тюрьма, ты сам его подставишь. Потому что ты слабый.
– Всё? Сеанс кухонного психоанализа закончен? – с бешенством осведомился брат.
Девушка вытянула перед собой ноги в плотных колготках, скрывающих отсутствие загара, и улыбнулась. Глаза её не улыбались – цвета трясины, они и засасывали так же. С головой.
– Перестаньте оба, – сказал им Герман. – Следующее дело – последнее. Я так решил.
Лера посмотрела на него так, будто в первый раз видела. У неё задрожали губы.
– Вот так значит, да?!
– Найдём другое занятие, – быстро сказал Герман. – Будем оказывать посреднические услуги. Или торговать эйформулами… да мало ли чем можно заработать!
– Например, фантазировать за деньги для богатеньких ублюдков, правда? Серёжа этим занимается со своим Елисеевым, и тебе тоже надо? Ну так иди и наймись в «Сад». Трать свой богом данный талант на то, чтобы целыми днями воображать форму сосков фантома, которого трахает кто-то другой!
Герману стало больно.
– Зачем ты так?
– Просто я думала – ты другой. Не такой, как остальные. А ты как все, понимаешь, как все они!
На улице ослепительно улыбалось солнце, и набережная, голубино-серая, как морская галька, пила его свет взахлёб – лето! Только в актовом зале за шторами затемнения была ночь. Вечная ночь и вечная зима.
20.
Дело, которое должно было стать последним, выдалось не скоро. То ли цивилы стали беречься, то ли Лера оттягивала момент прощания. А что придётся прощаться, с каждый днём было всё очевиднее. И всё тяжелее становилось у Германа на душе.
Они подключались, чтобы не терять сноровку, оказывали те самые посреднические услуги, но как-то без запала.
Поэтому они с Лерой брали долгие паузы. Заказывали роллы. Докуривали друг за другом сигареты. Слушали старые песни, напоминающие засушенные в книгах цветы: «Где твои крылья, которые нравились мне…», «Я хочу быть с тобой, и я буду с тобой…». Рассматривали фотографии, которые прислал Елисеев.
Одна из них стала лицом каталога и рекламной кампании. На фотографии седая модель и пятигорская брюнетка стояли боком к камере, спина к спине, и их прижатые друг к другу запястья были связаны скользящей петлёй.
Мисс Пятигорск одета ангелом, на шее вперемешку висят символы мировых религий. Она смотрит вверх, ловя взглядом солнечный луч. Седоволосая – в лоскутной куртке с вшитыми в капюшон шипами в стиле «Восставших из ада», в рваных джинсах, под которыми ретушёр подрисовал рваные раны; она потупила глаза.
Лето сгорело дотла. След остыл, и серые потеряли его. И когда однажды Лера позвонила поздно вечером и попросила приехать, Герман не сразу понял, для чего.
– Лера, – сказал Герман, наблюдая, как она окунает в «морилку» рисунок, – а ведь я до сих пор почти ничего о тебе не знаю.
– Тебе и не надо.
Лера смахнула с экрана проявившееся изображение. Герман краем глаза увидел обнажённую натуру, будто скопированную с игральной карты из фотоколоды. И Эйфориум поглотил близнецов.
После стольких подключений Лера с Германом наводились друг на друга с погрешностью до десяти метров. Спустя минуту девушка воплотилась неподалёку и стала разрывать песок ногами, чтобы оставить закладку с инструкциями для Веры.
– Могла бы хоть рассказать, откуда знаешь Грёза, – продолжил Герман начатый в реале разговор, – и почему вы больше не общаетесь.
– Слушай, я же тебя не спрашиваю, почему вы сами с ним расплевались, правда?
– Это другое.
Лера только усмехнулась. Она поднесла ладони к лицу, и Герман, понимая, что сейчас произойдёт, бросился к ней и обхватил за талию. Лера взвизгнула, пытаясь его сбросить, но было уже поздно. Они перенеслись к ней в «карман».
Девушка оттолкнула Германа – он ударился, отметив про себя, что находится в замкнутом тесном пространстве, и что свет померк, по меньшей мере, вдвое, – и выскочила, хлопнув дверцей.
Оказалось, это шкаф. Герман сидел в шкафу.
Герман чувствовал себя в безопасности, но безопасность эта была какая-то мнимая. Как в детстве под одеялом.
Выругавшись, Герман выбрался наружу. На дверце шкафа он увидел следы от ногтей – судя по расстоянию между царапинами, оставленные рукой ребёнка.
Комнату забрызгивал бледненький свет лампочки без абажура. Линолеум на полу, ковёр на стене, ученический стол в потемневших переводных картинках, два дивана – один разложенный, застеленный несвежим бельём, второй – маленький, детский… Всё это было какое-то зыбкое, неохотно предстающее взгляду.
На столе стояла эйформула. «Триггер», – прочёл Герман, взглянув сквозь неё. Он вытащил пробку и махнул ладонью по направлению к лицу.
Сначала Герман услышал разговор. Звучащий в голове, он будто бы доносился издалека:
«Кто это у нас? Что за девочка?», – сказал одышливый голос, и наступила какая-то влажная тишина, словно у говорившего были полные мокроты лёгкие, и воздух проходил через них, как через замусоренный фильтр.
«Лера», – сказал в ответ ребёнок, плохо выговаривающий «л».
«Вера, – ослышался первый, – Верочка… Ты ведь хорошая девочка, да?».
А потом Германа охватило предчувствие, от которого он ощутил слабость в коленках. Так он ощущал себя всего раз, когда Марго заперла близнецов в комнате с девушкой Балаклавица.
Герман со стуком поставил эйформулу на место и посмотрел на руки, чтобы убраться отсюда.
Вернувшись в пустыню, он мимолётно ощутил шаги Леры, отступающей в темноту, и что-то вроде дружеского объятия. Это было присутствие брата.
По наитию огибая серости, Герман ворвался в Оазис, взбежал по винтовой лестнице, головокружительно намотанной на башенку. Звучала флейта.
Флейта плакала.
Сергей сидел на висячем мосту, подобрав под себя ноги. Под мостом качалась конструкция наподобие весов, но с цветочными горшками вместо чаш. В горшках росли изуродованные вакуумом карликовые вишни. Брат играл на флейте, заставляя их цвести из последних сил. В пепельной тени Серёжиных ресниц сверкали крупные слёзы.
Пока Герман прикидывал, как окликнуть брата, не напугав, тот открыл глаза, злые и холодные, как далёкие звёзды.
– Что ты здесь делаешь?! – крикнул он, вскочив на ноги, и толкнул Германа в грудь.
Герман пролетел метров тридцать прежде чем вспомнил, что не разобьётся. А Сергей помнил об этом, когда сбрасывал его вниз?
Под раскинутыми руками проносились облака и конденсационные следы. Сгруппировавшись, Герман приземлился на ноги и запрокинул голову, силясь разглядеть брата там, где высоко-высоко сплетались узорчатые перекрытия, лестницы и переброшенные со здания на здание арки, и ниспадали лозы, и струились локоны из башенных окон, и шумели водопады, не долетая до земли.
Таким – растерянным и таращившимся в высоту – и нашла его Вера.
Карманное измерение, в котором им предстояло работать, представляло собой объятия свежайшего луга, совершенно альпийского, с запутавшимися в нём соцветиями чабреца и лютика, с бархатными восхолмиями.
– Что думаешь насчёт клиента? – небрежно поинтересовалась Вера.
– Я о них вообще никогда не думаю, – ответил Герман.
Это была правда, но не вся. Обычно сухие серые соты чужого воображения ему жали. Они не трогали душу и ничего не могли породить, и он вскрывал их, как гнойные нарывы.
Но это место нравилось Герману. Попасть сюда было всё равно, что выйти на воздух из тесного прокуренного помещения.
Вера покачала головой:
– Ну и сволочь же ты!
– А ты не умеешь себя вести. Скажи лучше, а Лера, она… как вообще раньше жила?
– Почему бы тебе не спросить у брата? – скучающе поинтересовалась девочка.
– При чём тут Серёжа? – удивился Герман.
Вера взглянула на него так, будто хотела сказать: «Серёжа тут ещё как при чём».
– Потому что если тебе так интересна Лера, то лучше спросить человека, который с ней общается, не так ли? А я с ней не общаюсь. Если ты не заметил, то я ни с кем не общаюсь, кроме тебя. – Она вздохнула. – Хотя ты не лучший собеседник. Просто скучно всё время рыться на ментальных помойках. Чтобы эта твоя Лера, между прочим, набивала карманы!
– Я просто спросил, – буркнул Герман, раздосадованный. – Давай тогда ближе к делу.
– На днях он сделал очередную выплату по кредиту. Крупную, с прицелом на досрочное погашение.
– А?
– Бэ. Ты попросил ближе к делу, вот я и объясняю. Характер и регулярность сношений клиента с банком позволяют предположить, что у него водятся деньги. Вчера прошёл очередной платёж. Намёк понятен?
Герман кивнул. Им нужен был пароль от банковского счёта, PIN-коды карт или хотя бы образы, наталкивающие на проверочное слово. Дальше в игру вступит Лера, дёргающая за многочисленные ниточки Сети.
Они с Верой обошли мягкую возвышенность, примятую сбоку, где недавно кто-то отдыхал, и разошлись в разные стороны.
Герман вдохнул полной грудью, и через него пронеслась вереница восхитительных образов – запах разогретой солнцем кожи, тёплое чувство возвращения домой, влюблённость в светловолосую девушку, огни на другой стороне бухты…
В отличие от обрывков мыслей, почерпнутых Германом в других «карманах» и напоминающих картинки-раскраски, которые приходилось расцвечивать силой собственного воображения, а потом придавать им объём и заставлять двигаться – это были полнокровные переживания, сочные и радостные, как апельсиновые дольки.
Это была сокровищница. И Герману по силам было её разграбить, если бы только…
Если бы это было хоть кому-то нужно.
Что толку с того, что кто-то привяжет к виртуальной забегаловке чувство возвращения домой? Это ведь лишь для того, чтобы зацепить внимание пользователя – и привлечь к главному блюду, которое утоляет похоть. Или аддикцию. Или жажду власти. Или стремление свести счёты с обидчиками.
Пользователи желают грезить гнусно, беспросветно. Если кто-то из них и обратит внимание на то, что теплится в груди, то разве что скажет: «Интересное ощущение. Ничего подобного не испытывал», и забудет. И никогда, ни при каких обстоятельствах не оценит.
Что толку от любви, если её модифицируют, тщательно вычищая любое напоминание о личности донора, чтобы любой мог влезть в его шкуру и не испытать дискомфорта от несостыковок. Эйформулы любви не несут ни тени сомнений. Ни томления. Ни ассоциаций. Только пронзительное ощущение, засевшее в груди. Физиологическую реакцию, которую с лёгкостью уделывает второсортный героиновый приход.
Сбитый с толку, Герман с размаху вляпался в очередное законсервированное воспоминание, уже не такое светлое.
Увиделась карусель – деревянное осьминогое чудище с зазубренной улыбкой, которое покоилось в куче щебня, как будто взрыло асфальт и высунулось из канализации. Верхом на щупальце в поле зрения въехал мальчик лет десяти, с лопнувшими сосудами в глазах, отчего те казались лиловыми... Воспоминание оставило Германа, вызвав удивление, любопытство, зарождающуюся привязанность – и горечь, потому что это уже было и закончилось тяжело.
А следующим, что увидел Герман, был двор детского дома. Ложились крест-накрест тени ив. Светло-русая, выгоревшая на солнце трава пробивалась из-под асфальта. Сиамские близнецы играли в карты. Один из близнецов поднял глаза, и в них зажглись запрещающие сигналы…
Герман тряхнул головой, прогоняя наваждение. Он начал кое-что понимать. И когда понял до конца, то закричал не своим голосом:
– Вера! Иди-ка сюда!
Девочка возникла перед ним, но прежде чем успела о чём-то спросить, Герман отрезал:
– Мы ничего тут не тронем. Это – карманное измерение Андрея Грёз.
Он осёкся, ощутив невесомое движение её воли, будто Вера попыталась задёрнуть перед Германом штору.
– Ты знала! Знала и ничего мне не сказала!
– И дальше что?
– Ах ты противная девчонка! Я тебе сейчас жопу надеру, и узнаешь, что! – рассвирепел Герман и бросился за ней.
Поймать её оказалось не так просто, как Леру. С закладывающим уши визгом Вера отбросила реплику, как ящерица хвост, и перенеслась на метр вперёд, и так несколько раз, пока не выбилась из сил. Натыкающийся на пустые оболочки, чихающий от воспоминаний Грёза, которые лезли в глаза и в горло, Герман настиг девочку у примятого холма и повалил на траву.
Вера взвыла и отпихнула его ногой в белом кроссовке, целясь в пах. Затем вскочила и обрушила на Германа град ударов маленьких кулачков.
– Ты мне не начальник! Ты мне никто! – Она отступила, тяжело дыша – дрожащая, маленькая, жалкая. – Я буду делать то, что скажет Лера. Я терпеть её не могу, но буду слушаться. Потому что я хочу жить. Хотя бы так, иногда… я всё равно хочу!
– Это ничего не меняет. Сегодня наше последнее дело.
– Ты врёшь!
Герман рассмеялся ей в лицо:
– Ты же выворотень. Ты прекрасно понимаешь, что я говорю правду. Скоро ты вернёшься в пробирку, из которой взялась, маленький невоспитанный джинн.
Округлившимися глазами Вера уставилась на что-то у него за спиной.
– Ну хватит уже, – с раздражением сказал Герман. – Ты же не думаешь, что я на это поведусь?
– Беги! – неожиданно взрослым голосом воскликнула девочка, и на них обрушился шквал чужой злой воли, пробирающий до костей.
Герман бросился в сторону – промелькнуло искажённое от ужаса лицо Веры, закрывающей уши руками, – упал на землю и быстро перекатился на спину. Он увидел, как от холма отделяется силуэт, точь-в-точь повторяющий очертания примятой травы.
– Тварь! – прокричала Вера.
Из-под её ладоней сочилась кровь.
Стремительно обретая плоть и краски, тварь повернулась к Герману. В глазницах плясало газовое пламя. Взгляд ненадолго стал осмысленным, как будто от лица твари ненадолго посмотрел кто-то другой. Приник, как к дверному глазку, и сразу отодвинулся.
По спине побежали мурашки. Герман понял, что тварь не имеет ни чувств, ни воображения, а следовательно, её не за что зацепить, чтобы отвести глаза. Внутри у твари сидел, как осколок, один лишь непрерывно функционирующий вредоносный алгоритм.
И тут явился Грёз.
Конечно, Эйфориум сберёг его инкогнито. Герман увидел перед собой приятного, располагающего, но незнакомого мужчину, к которому тут же прильнули солнечные лучи и стали гладить по лицу и рукам. Но чувство облегчения, которое он вызывал, осталось прежним – и Герман готов был поклясться, что мужчина не специально его внушал.
Грёз посмотрел на взломщиков. Перевёл взгляд на тварь, будто прикидывая, с кого начать, и властно поднял руку. С небес пала молния.
Тварь рывками ринулась прочь, исчезая и в ту же секунду появляясь спустя несколько метров – совсем, как до того Вера. Только теперь пространство тянулось и рвалось, и обращалось в обугленное ничто.
– Уходим!
– Мы должны ему помочь, – произнёс Герман.
Он в растерянности наблюдал, как объятая лиловым пламенем тварь уничтожает карманное измерение, как обугливаются холмы и рвутся серебряные нити, на которых они держались.
Молния сверкнула ещё раз. Германа накрыло взрывной волной. Это концентрическими кругами расходилась чёрная воля твари.
– Ну пожалуйста, Герман, давай уйдём отсюда! – теряя голову, закричала Вера.
Грёз изумленно обернулся. Он тоже это слышал.
Последнее, что успел подумать Герман, прежде чем ускользнуть туда, где безопасно – о сегодняшнем инвайте, который определённо являлся наброском аэрографии с машины Грёза.
21.
Приближался Хэллоуин. В «Сне Ктулху» царила предпраздничная суматоха. Разучивались трюки и плелись козни. К Серёже обращались за рекомендациями по стилю, и брат никому не отказывал, хотя Герман не понимал, как можно подчеркнуть достоинства и скрыть недостатки в том случае, когда они взаимозаменяемы.
Сергей был очень задумчив в эти дни. И поскольку его чувства по-прежнему оставались для Германа тайной, он мог только строить предположения.
Вдруг брат каким-то непостижимым образом узнал, что они пытались ограбить Грёза?
Эта мысль не покидала Германа. Он слонялся из угла в угол, чтобы затеряться в темноте, но светодиодный бейдж на воротнике и россыпь свечей на наростах канделябров не давали этого сделать. Когда в левом кармане завибрировал телефон, Герман успел накрутить себя до такой степени, что едва не заорал от напряжения.
– Кто там опять тебя хочет? – спросил он, переведя дыхание.
– Это по работе, – ответил Сергей. Он держал телефон, как карты – чтобы Герман не мог заглянуть. – Ольга.
Вице-мисс Пятигорск находила неудачным свой новый образ, а именно, цепи и ремни, обвивающие руки до самых локтей. Сергей показал её аргументы: во-первых, оголённые запястья – это сексуально, во-вторых, подумают, что она скрывает следы попытки суицида.
Герман в замешательстве посмотрел на Серёжино отражение в экране. Брат подмигнул ему и туманно напечатал: «В этом вся суть…».
Ответ последовал незамедлительно: «В чём?? Можешь объяснить нормально((».
«Не вопрос. Приезжай в мой офис, и я тебе всё объясню», – настучал Серёжа.
Ольга потребовала адрес.
– То ли сила печатного слова преувеличена, то ли мой великолепный сарказм уже не тот, – задумчиво произнёс Сергей и скинул ей геометку «Сна Ктулху».
– Она не пройдёт фейс-контроль, – зачем-то сказал Герман.
– Не пройдёт фейс-контроль? Лисицкая? – надменно переспросил брат. – Она просто не приедет. Погуглит адрес и поймёт, что я стебусь.
Тем не менее, минут через сорок в комнату отдыха, где девочки пудрились, парни курили, а Сергей разукрашивал доску объявлений хулиганскими рисунками, сунула голову Марго и крикнула:
– Шапура!
– Чего? – отозвался Герман.
После их неудавшегося увольнения менеджер разговаривала только с ним, а брата игнорировала. Но сейчас Марго посмотрела на Сергея и, переступив через себя, сказала:
