Текст книги "Про Life (СИ)"
Автор книги: Vicious Delicious
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 22 страниц)
Случилось так, что он очнулся. Рядом никого не было, кроме брата. Какое-то время Герман прислушивался к его дыханию, успокаивающему, как стук метронома. Они оба молчали.
Во рту стоял вкус лекарств. Из сгиба локтя что-то торчало, раскурочив вену. Медленно вставали перед глазами очертания больничной палаты.
Герман попытался вспомнить, как близнецы сюда попали, но от этого у него лишь разболелась голова. Он помнил, как вышел в коридор. Там удушливо пахло пудрой. Дальше всё меркло.
За окнами была ночь. В холодном свете светодиодных ламп Герману было неуютно. Его забил озноб. Кожа покрылась пупырышками.
Рёбра стягивала тугая повязка. Попытка пошевелиться причинила страдание.
– Больно, – прохрипел Герман, и на глазах выступили слёзы.
– Это хорошо, – надтреснуто отозвался Сергей. – Потому что лично я вообще ничего не чувствую.
Близнецам на неделю запретили двигаться и вставать. Даже попить, не поднимая головы, было проблемой. Не говоря уже о том, что близнецов мыли и чистили другие люди и вставляли катетер, помогая оправиться.
Это было довольно унизительно, особенно если учесть, что одна из санитарок была молодая красивая девушка с глазами, как перезрелые черешни. Она чем-то смахивала на Лисицкую. Её даже звали Олей. Это имя сверкало со светодиодного бейджа, как доброе предзнаменование.
Набравшись смелости, Герман спросил:
– Оля, это вы нам читали? Я что-то слышал, пока был без сознания.
– А-а, – обрадовалась санитарка, – сказку? Да, это было я.
Лера говорила: «Мы сделаем это, и наступит сказка». Какая страшная оказалась сказка, Лера…
– Я учусь в медучилище, и нам рассказывали, что слух – это последнее, что пропадает у человека. И даже если пациент не в сознании, он может всё понимать. Вот почему так важно всегда оставаться вежливой. Так здорово, что это работает! – сияла Оля. – Я учусь хорошо и хочу помогать людям.
Тогда ещё Герман готов был лежать хоть месяц, хоть год, пока его тело обслуживают, будто какой-то остановленный механизм. Лишь бы брат поправился.
Но брат не поправлялся, и Герман проснулся и понял, что больница была всего лишь сном, а брат встал и ушёл, и тогда Герман проснулся окончательно и вспомнил, что брат не мог никуда уйти, потому что парализован.
Герман в панике обвёл палату глазами. Он больше не мог с уверенностью сказать, что всё происходит по-настоящему. Всё – свет надписи над дверью, край окна, в котором преждевременно желтели деревья – казалось таким же реальным, как секунду назад, когда Герман будто бы очнулся от тяжёлого забытья.
Измученный тем, что не может отличить сон от яви, Герман нарушил запрет: поднёс к лицу татуированную руку.
– Я вот так не могу, – сказал Сергей. – Значит, если у меня получается посмотреть на руки, то это точно сон… А тебя тоже глючит, да?
На следующий день после того, как близнецов перевели в обычную палату, к ним наведался Шура. Он-то и рассказал, что произошло.
Водителя подстерегли, когда он открывал дверь, втолкнули в квартиру и оглушили, после чего избили близнецов. Неизвестно, чем бы всё кончилось, если бы незадолго до этого в полицию не поступил странный звонок. Звонивший утверждал, что в подвале дома, где живёт Елисеев, заложена бомба. Вероятно, прибывший наряд и сопутствующие оперативные действия и спугнули злоумышленников.
– В полиции говорят, что это была попытка ограбления, – сказал Шура. – Но я в это не верю. Ничего ведь не пропало. И вас били сильно, как будто собирались убить. Михалыча ударили сзади по голове и сразу вырубили, он их не видел. А вы помните, что произошло? Кто это был?
В памяти смутно забрезжила ладонь, истекавшая кровью и сладкой мятой, хруст стекла на зубах, наполняющийся слюной рот… Германа передёрнуло.
– Ничего, – ответил Сергей. – Я ничего не помню.
– Так бывает, – быстро ответил ему Шура, – это последствия травмы. Врачи обещают, что это скоро пройдёт.
Он старался на Серёжу не смотреть. Потому что больше врачи ничего не обещали.
Вскоре в палату началось паломничество неврологов, массажистов, мануальных терапевтов. Их всех объединяло одно – решительное непонимание того, как оценивать рефлексы Серёжи, если на то, что ему щекочут пятки и колют иглами, реагирует Герман. Елисеев щедро платил каждому, кто осмеливался приблизиться к близнецам.
Следующими явились полицейские во главе с Максимом Олеговичем. Желтые шевроны их формы изображали сов. «А у нас есть кое-что общее», – подумал Герман, помахал клиентскому менеджеру, как старому знакомому, и выразил упрёк, что тот не навещал близнецов в СИЗО.
Тогда им – Герман упорно думал именно так: им – уже разрешали вставать. Так что близнецов увели в тёмную комнату в офтальмологическом отделении и провели свои мерзкие тесты при помощи табельного фи-блока.
Герман провалился в сервисный «лягушатник», сплетённый из серых и поблескивающих серебристых линий. Стоял такой гул, словно одновременно жужжало множество мух. Возникали лица-противогазы – и вытягивались, как маски из старого фильма ужасов. Герману на грудь положили ртутного цвета пиявку.
Входящий идентификатор Германа стал прежним, как до вмешательства наркотика, и оставался стабильным на протяжении всего подключения. Серёжа оказался эйфонесовместим.
Увидев, как остолбенел Максим Олегович от таких новостей, Герман захохотал. Близнецов проводили обратно, полицейские убрались, даже не спросив об Андрее Грёз, а Герман всё хохотал и хохотал, пока в палату не заглянула человеколюбивая Оля и не пригрозила поставить близнецам клизму, если он не заткнётся.
Под мышкой у Оли была книга «Цирк семьи Пайло». Отчего-то на Германа это навело такой ужас, что он стих, с огромными предосторожностями перевернулся на живот, притворился спящим и беззвучно заплакал.
– Герман, ты чего, рыдаешь, что ли? – озадаченно спросил Сергей.
– Нет, – проглотив слёзы, ответил Герман. – Тебе приснилось.
– Ты пытался вспомнить, что с нами случилось? Хоть что-нибудь?
– Ну, мы легли спать, – ответил Сергей, – а очнулись уже здесь. Я был первым и даже не успел испугаться. Думал только о том, как ужасно чешется нос. Через пару часов ты пришёл в себя и почесал мне его. Я ещё подумал, что это лучшее, что ты для меня когда-либо делал. А ты? Вспомнил что-нибудь?
– Лопнувшие ампулы. Приторную слюну с кровью. – Герман помолчал, балансируя над ужасной догадкой. – А что, если всё это… сделал я?
Возможное прошлое вырисовывалось с беспощадной чёткостью, кровавыми красками: решив вернуть себе порок идентификатора, чтобы навсегда кануть в беспамятство, которое обещал Эйфориум, Герман принял наркотик, поссорился из-за этого с братом, пытался его убить и инсценировал попытку ограбления.
– Я думал над этим, – с пугающим спокойствием сказал Серёжа. – Ты бы не смог.
Герман возразил:
– Вспомни, что я сделал с Глебом! Мы с тобой так долго были в отвратительных отношениях. Кто знает, что между нами могло опять произойти!
Тем более, он всегда хотел избавиться от брата, хоть и не признавался себе в этом. Проклятый Глеб всё понял правильно. Только вот именно сейчас, когда Герман был как никогда близок к своей невысказанной мечте, он чувствовал себя бесконечно плохо.
– Ты не понял. Ты бы не смог чисто технически. Как бы ты сломал нам рёбра и перебил позвоночник, а главное – зачем? Как бы тебе удалось незаметно напасть на Михалыча, ведь я бы, конечно, кричал?
Герман не сказал вслух, но Михалыч мог быть с ним в сговоре, он мог даже оказаться тем, кто «за хорошие деньги согласился решить эту проблему»… Споткнувшись об эти мысли, Герман полетел в раскладывающиеся гармошкой сны, которые подменяли собой реальность и наоборот.
Всплыв спустя какое-то время, он увидел в палате Дашу и сперва решил, что это точно сон. Даша была одета как доктор. На пальце у неё блестело кольцо с ослепительным камнем. Острые искры вонзались в глаза.
– Знакомое колечко, – произнёс Серёжа. – Вас можно поздравить?
Даша всплеснула руками и повернула к близнецам беспомощное лицо. Герман увидел, что халат на ней – одноразовый, без которого её не пустили бы в палату, и понял, что всё по-настоящему.
– Мы решили повременить с этим, пока ты не выздоровеешь, – сказала Даша, тщательно выговаривая каждое слово.
– Что я за человек такой? Ещё и тут умудрился всё испортить.
У Даши задрожали губы.
– Не смей так говорить! – крикнула она. – Ты ещё придёшь к нам на свадьбу. Сам придёшь, слышишь?!
Неумолимый консилиум постановил обратное: навряд ли Сергей когда-нибудь будет ходить, рисовать и так далее. Нервные связи в районе шестого и седьмого позвонков восстановить не удалось, и операцию делать нельзя – так вкратце звучал приговор.
Конечно, близнецам сказали всё, что говорят в таких случаях. Что возможности человеческого организма непредсказуемы, и всегда есть место чуду.
– Ой, нет, – мрачно сказал Сергей, выслушав, – боюсь, что ещё одного чуда мне просто не пережить.
– Но вообще, всё не так уж плохо, – успокоил лечащий врач. – Ещё бы на полсантиметра ниже – и вы бы на всю жизнь остались прикованными к постели, молодые люди. А так своими ногами отсюда уйдёте.
Благодарный за участие, Герман однако возненавидел врача за чёрствость. Как он мог не понимать, что близнецы – разные люди, один из которых никуда уже не пойдёт?!
Впрочем, врачу было плевать, что там к нему чувствуют, ведь свою работу он выполнил. Сергею выписали жёсткий лечебный воротник, и на этом близнецов выдворили из больницы.
***
После работы Герман ушёл к морю, чтобы выкурить косяк, закатал протёршиеся на коленях джинсы и опустил ноги в воду.
Солнце остыло, устало. Небо над линией горизонта окрасилось в палевый цвет. То и дело порывавшийся налететь ветер и в последний момент нерешительно стихал и ограничивался тем, что ерошил Герману волосы.
Сзади послышались шаги. Кто-то, вполголоса ругаясь, спускался на пляж. Просы́палась крошка, из-под подошвы вылетел маленький камень. Герман торопливо затушил самокрутку.
– Да ладно, не дёргайся, – услышал он голос Сергея. – Это всего лишь я.
Он подошёл и опустился рядом на корточки, поддёрнув перед этим джинсы, чтобы не морщились на коленях. Аристократически бледный, с цветными татуировками на пальцах, в идеально выглаженной белой рубашке, пахнущий дорогим парфюмом. А от Германа пахло морской солью и сигаретами, обгоревшая на солнце кожа слезала лохмотьями, кулаки вечно были сбиты.
– Да, теперь даже не пошутишь, что один из нас умный, а другой красивый, – признал Герман. – Как ты меня нашёл?
– А где тебе ещё быть? Не мог же ты просто остаться дома в тот день, когда твой единственный брат приезжает на каникулы, правда?
Сергей учился на архитектора в большом городе. Проваливший экзамены Герман трудился продавцом-консультантом в одном из многочисленных салонов связи, раскинувших свою сеть по всему побережью.
Герман не расстраивался. Ему нравилось ходить всю зиму без шапки. Медленно ездить по городу, открыв все окна и громко включив музыку. Купаться и жарить мидий на пляже. Просто жить.
– Прости, что не встретил тебя на вокзале. Машина опять сдохла. По-хорошему, её давно пора менять, но Андрей сопротивляется этому из каких-то сентиментальных соображений.
Они помолчали, глядя, как солнце медленно тухнет в воде.
– Так и будем тут сидеть? – спросил Сергей. – Пойдём домой. Там уже накрыли стол. Все ждут только тебя.
Стоило Герману об этом подумать, как перед глазами как будто промелькнул диафильм в цветах сепии. Грёзы хотели завести ещё детей после Марины, но у них не получалось. Тогда они взяли из детдома близнецов и растили как своих. Они были семьёй, и всё складывалось так, как Герман всегда мечтал.
Брат встал.
– Ну что, ты идёшь? – спросил он снова и протянул Герману руку.
– Нет, – выговорил Герман непослушными губами. – Меня ждут. Ещё не время.
Пожав плечами, Сергей подобрал камень и безмятежно бросил в море. Тот несколько раз подпрыгнул, ударяясь об воду, и разбил отражение солнца на множество блестящих клякс.
– Всё от тебя зависит. Достаточно только захотеть, и ты забудешь прежнюю жизнь, а то, что тебя окружает – станет единственной реальностью, которую ты знаешь. Загляни в себя, а потом посмотри вокруг, и поймёшь, что достиг всего, что тебе на самом деле нужно. Ты мог бы и не возвращаться. Никогда не возвращаться обратно, понимаешь?
Герману совсем не было страшно. Ему хотелось уйти с братом. Герман его очень любил и знал, что его самого здесь тоже все любят, что мир добр к нему, а будущее представляет собой залитую солнечным светом дорогу.
И тут послышался крик Сергея, но не того, который стоял рядом, а того, кто остался под оскаленным небом на вмёрзшей в лёд равнине, куда лезли изо всех щелей сторожевые серые тени.
«Да объясните же кто-нибудь, где теперь мой брат?! – звучало издалека с огромным отчаянием. – Что с ним стало?».
Опасаясь передумать, Герман быстро поднялся, встал на цыпочки и резким движением опустил голову на грудь.
Вот что случилось на стыке.
***
– Смотри, – сказал Герман и показал Сергею сообщение от Марго.
Ничего особенного, просто чек из онлайн-банка: получатель – благотворительная организация, цель перевода – на операцию по исправлению волчьей пасти мальчику одного года двух месяцев от роду.
– Волчонку уже год и два месяца? – в растерянности спросил Сергей. – Неужели столько времени прошло?
Да, прошло много времени. Только в больнице близнецы провалялись почти полгода. О них снова писали. Герман знал об этом, но не читал. И так ясно, что им припоминают Глеба и дружбу с сыном олигарха, которая ещё в прошлый раз возмутилась общественность сильнее, чем убийство и подводят итог: так близнецам и надо.
На столе россыпью лежали карандаши, стояло зеркало на подставке. Зеркала теперь были везде, чтобы предугадывать желания брата.
– Научи меня. Ты будешь придумывать, а я рисовать. Давай попробуем!
– Чему тут учить. Бери карандаш да рисуй.
– Какой именно из карандашей? – с готовностью отозвался Герман.
В зеркале он увидел, как Серёжа закатил глаза.
– Не всё ли равно?
– Ты же знаешь, что я в этом совсем не разбираюсь.
– Ну, возьми красный.
Герман в замешательстве оглядел стол.
– Какой именно? Тут пять красных.
– Какая ра… – Герман почувствовал себя таким несчастным, разбитым, подавленным, что брат, наверное, как-то это понял и осёкся. – Ладно, бери любой.
Герман взял, и Сергей натянуто добавил:
– Вообще-то, это коралловый, а коралловый – оттенок оранжевого. Нет, не надо менять. Просто прими к сведению, раз уж хочешь разобраться. Рисуй.
– Что рисовать?
– Ну, давай ленту Мёбиуса, что ли.
Герман нарисовал восьмёрку, но сделать из неё ленту Мёбиуса так и не смог, хотя и старался, пока ладонь не свело. С тем же успехом он мог пытаться рисовать ногами. Не верилось, что когда-то карандаш свободно и красиво скользил по бумаге. Не верилось, что это вообще в человеческих силах.
– Я научусь, – виновато пообещал Герман.
Но тут он вспомнил, как жесток был, выговаривая брату: «Ты прекрасно сможешь научиться снова». Карандаш сломался в руке.
– Кого я пытаюсь обмануть? У меня никогда не выйдет! У меня нет… твоего особого видения.
– Я наврал про особое видение, – усмехнулся Сергей. – Творческие люди то ещё трепло. Придумали какое-то вдохновение, якобы особое. А всё обстоит точно так же, как в любом другом деле. Бывает так, что работа тебя захватывает, и всё получается само собой. Но в остальное время, бо́льшую часть времени – это труд. Систематический, иногда приятный, а иногда скучный труд. И никаких волшебных искр, которые вырываются из задницы и делают всё за тебя, ничего такого.
Герман заботился о брате, как умел. Умывал и брил его первым. Чистил ему зубы электрической щёткой. Надевал линзы. Проклятия, которыми при этом сыпал Серёжа, звучали, как музыка – в такие моменты он становился похож на себя прежнего.
Он, прежний, был резкий, сообразительный, талантливый. Обе руки подчинялись ему одинаково хорошо и были аккуратные, с ровными, как по линейке, ногтями.
А у Германа теперь руки всегда были в заусеницах, и ногти больно впивались в ладони. Стричь ногти получалось паршиво, особенно на правой руке – раньше этим занимался брат.
– Да возьми ты кусачки и не мучайся, – сказал он в конце концов. – Не могу на это смотреть. А помнишь, как ты по этому поводу зубоскалил над Елисеевым? Какая ирония судьбы, не правда ли?
Брат много чем занимался раньше. Он следил за их одеждой, держал осанку, дважды в день принимал душ, что Герману было откровенно неохота делать. В многочисленных зеркалах он видел, каким бы вырос, если бы в его жизни никогда не было брата, и не нравился себе.
– Зачухаемся теперь, – задумчиво вздыхал Сергей.
В надежде найти то, что его порадует и заинтересует, Герман перебирал их старые вещи – пуговицы, зеркальца, кубик Рубика, всё это сентиментальное барахло, которое с возгласами притворного восторга пытался подсунуть брату – и наткнулся на старую анкету из дома Грёз. Неизвестно, как она попала к близнецам. Наверное, Серёжа взял её на память.
Объятый любопытством, Герман развернул анкету и увидел твёрдый и красивый Серёжин почерк.
«Кто, по твоему мнению, оказал наибольшее влияние на формирование твоей личности? – Мой брат».
Герман тряхнул головой. Он уже и не помнил, что сам ответил на этот вопрос. Взгляд запрыгал по странице.
«Что бы ты сделал, если бы вам с братом предложили операцию по разделению? – Очень гуманный вопрос. Единственное, что можно предпринять в смысле нашего разделения – это отрезать одному из нас голову. Я бы отказался».
А вот на это Герман точно ответил, что согласился бы. На душе стало пасмурно.
«Назови положительные стороны того, что у тебя есть соединённый с тобой брат-близнец. – Таковых не замечено. Как бы там ни было, это единственный родной и близкий человек, который у меня есть».
Решительно сморгнув навернувшиеся слёзы, Германа зашагал в прихожую. Он вдруг понял, как должен поступить.
– Что ты собираешься делать? – с тревогой спросил Сергей.
– Хочу попробовать ещё раз, – объяснил Герман, запуская руку в карман зимней куртки, где должны были оставаться ампулы с наркотиком-головоломкой. – Или несколько раз, как пойдёт.
– Не надо!
– Может, он снова поменяет нас местами! Или вернёт мне твои способности, и ты сможешь работать – хотя бы так, через меня! Я обязан попробовать!
– Герман, опомнись! Всё это были просто галлюцинации!
Обшарив карманы и ничего не обнаружив, Герман сбросил куртку с вешалки. Сердце колотилось, как сумасшедшее.
– Да где они?! – в бешенстве закричал он. – Не мог же я выжрать их все!
Герман не прекращал подозревать, что это сделал он сам, по доброй воле, из-за чего с близнецами и случилось всё остальное, необратимое, скрытое во мраке беспамятства. По ночам из этого мрака, устланного шёлковым шелестом лент и пронизанного душным запахом пудры, выдёргивалось незнакомое хихикающее лицо и кривлялось: «Это ты во всём виноват, Герман! Один ты! Ты всегда хотел от него избавиться, вот и радуйся!».
То ли несокрушимое чувство вины достигло критической отметки, то ли тени сложились по-особому, так же, как тогда, но Герман вспомнил.
Сначала это была статичная картинка, почти чёрно-белая: чужой человек, весь в сером, стоит вполоборота в неосвещённой прихожей. Герман замер, боясь упустить видение. А потом он вспомнил, как заиграл мобильник и выхватил из сумерек выбеленное лицо.
– Сестра Кукольника. Она стояла прямо здесь и… рылась у нас в карманах, – сказал Герман.
Сейчас, а не тогда сказал. Тогда он наблюдал со страхом и изумлением, так и не подняв шум. Вслед за близнецами из коридора вышел здоровенный амбал и положил им на плечо ладонь в стоматологической перчатке.
– Это вам за то, что сбежали!
Удар. Раздался крик, и Герман понял, что это кричит он сам.
– Это за то, что так и не выплатили долг!
Удар. Мила наклонилась и схватила его за волосы. Что-то звонко треснуло у неё у ладони. В рот потёк наркотик вперемешку с кровью из порезанной ладони. Чтобы Герман всё проглотил, женщина зажала ему нос.
– Это вам за Глеба!
Удар. Удар. Удар. И темнота.
Только после того, как Сергей несколько раз громко позвал его по имени, Герман опомнился от удушливых воспоминаний и понял, что всё это время что-то бессвязно выкрикивал, раскачиваясь на полу.
– Видишь, Герман, это был не ты, – успокаивающе сказал брат. – Успокойся. Ты ни в чём не виноват, разве это не главное?
Но это была полуправда. А правда заключалась в том, что когда близнецов били, Герман поддался животному страху и закрыл свою голову руками в то время, как Сергей «не имел физической возможности повлиять силой на действия брата».
***
Жизнь и есть наркотик-головоломка. В попытке вернуть, как было, ты заходишь дальше и дальше, пока не лишаешься всего.
34.
Елисеев рассылал их историю болезни по лучшим клиникам мира, а потом – по всем клиникам подряд, и отовсюду слышал одно и то же: слишком велика вероятность, что в результате операции парализует обоих близнецов. Герман запальчиво утверждал, что готов на риск. Но никто не хотел браться.
Шура не сдавался, и его упорство было вознаграждено. Близнецов согласились принять в подпольной азиатской лаборатории, замаскированной под салон акупунктуры. Об этом месте ходили тяжёлые слухи. Говорили, будто бы там занимаются сращением механизмов и живых организмов на базе даже не насекомых, а мелких млекопитающих, и продают получившиеся экземпляры для проведения подпольных боёв.
Зато лететь никуда не пришлось. Лаборатория находилась в области, в трёх часах езды на машине. В день поездки Шура отпустил водителя и сел за руль сам.
– У них нет даже лицензии, – говорил Шура. – Так что мы не будем бросаться им на шею с криком: «Мы согласны!». Мы внимательно их выслушаем, поблагодарим и пообещаем всё обдумать. А дома ещё раз обсудим и примем взвешенное решение. Хорошо? Герман?
– Да, – ответил брат. – Конечно.
– Я знаю, что ты думаешь, – заявил ему Елисеев.
– Неужели?
– У тебя это на лице написано. «Дайте доехать, – думаешь ты, – а там уж я соглашусь на всё, и никто меня не остановит». Глупости! Помнишь, что говорил доктор?
– Мог бы не напоминать, – буркнул Герман.
– Ты что, обиделся на него? Зря. Он лучший, кого я смог найти. И платят ему за то, чтобы он лечил, а не дул пациентам в жопу. А что он циничный, так работа такая, уж извини. К тому же, я не всегда буду рядом. Наша ситуация – временная.
Сергей машинально взглянул в зеркало заднего вида и увидел в нём себя в лечебном воротнике. Настроение испортилось. Брат упрямо смотрел в сторону.
– Шура, мне и самому неудобно тебя обременять, – смущённо произнёс Сергей.
– Так и знал, что кто-то из вас это скажет, – занервничал Шура. – Никто меня не обременяет. Ты мой друг. Поверь, я переживаю не меньше, чем Герман. Но ему и самому скоро захочется жить отдельно и заниматься какими-то своими делами – так ведь, Герман? Я поддержу любое ваше решение. Надеюсь только, что впредь Герман будет ответственнее подходить к выбору компании.
– Кто бы говорил, Елисеев. Как будто это не тебе выражали царственное неудовольствие за то, что ты с нами связался, – ответил брат.
Сергею стало за него стыдно. Без Шуры они бы пропали.
– Извини, – добавил Герман. – Мне не стоило так говорить. Просто почти всё это я уже слышал от Серёжи, ясно?
– Тем более. Лучше меня должен понимать, что будет, если ты сляжешь.
– А ты у него спросил? Может, Сергей хочет использовать все шансы. Может, он…
Сергей подумал о том, что до конца жизни не увидит ничего, кроме потолка и лица сиделки, если операция пройдёт неудачно, и перебил брата:
– Нет, я согласен с Шурой. Если хочешь помочь, Герман, то просто ничего не делай. Это лучшее, что ты можешь.
– Ты всегда мыслил здраво, Серёга, – с облегчением отозвался Елисеев.
Какое-то время ехали в молчании. Неловко было всем, а Герман, вдобавок, ощущал себя уязвлённым… наверное. Сергей судил по опыту предыдущих ситуаций. Он больше не чувствовал того же, что и брат. Вообще ничего не чувствовал ниже лечебного воротника, в который был закован, как больное животное.
– Ты напрасно думаешь, что никто бы тебя не остановил. Я бы мог, – сказал Елисеев и добавил примирительно: – Но я не хочу сцен в лаборатории – или потом, типа того, что ты демонстративно уйдёшь из дома. Ничего такого я не хочу. Ты импульсивный парень, и я это уважаю, честное слово. Благодаря этому и Сергея взял на работу когда-то… Но сейчас я хочу убедиться, что ты всё понял.
– Ой, делайте, что хотите, – отмахнулся Герман. – Всё я понял.
Переговоры велись на английском. Комната, где они проходили, была совсем не похожа на медицинский кабинет, равно как и пожилой усатый китаец с такими накачанными предплечьями, будто всю сознательную жизнь занимался забоем крупного скота – на врача.
Градус беседы накалялся. Шура и его собеседник заспорили, причём китаец в этом споре защищался. Они говорили быстро, Серёжиных знаний английского недоставало, но того, что он смог разобрать, хватило, чтобы заподозрить, будто всё сон. Наконец, Елисеев вскочил, дёргаными движениями сгрёб медицинские заключения и попятился к двери, крикнув:
– Пошли отсюда!
Герман послушал. Он же обещал быть паинькой. Они вышли на улицу, в грязный снег. Мимо проходил подросток лет четырнадцати. Он покосился на близнецов и ускорил шаг. Сергея охватило нестерпимое желание догнать подростка и надавать ему подзатыльников.
– Что не так? – кисло поинтересовался Герман.
– Нам это не подходит. Не бери в голову. Не могут они ни черта.
– Ну почему, кое-что они всё-таки могут, – вмешался Сергей. – Конечно, я не всё понял. Но основную мысль уловил.
Ненадолго ему стало страшно. Он больше не испытывал ни дрожи в кончиках пальцев, ни предательской слабости в коленях, и страх вспыхивал прямо в голове – чистый, злой, ослепительный.
Елисеев взглянул на Сергея упреждающе:
– Не смей!
– Они обещали устроить Герману операцию по разделению, – закончил Серёжа недрогнувшим голосом. Страх прошёл, словно его залили водой. – Ну и что? Я согласен.
– А я нет, – отрезал Герман.
Он быстро зашагал к машине, как будто из здания могли вырваться полчища китайцев, упечь близнецов в застенки лаборатории и разделить насильно. Шура поспешил следом.
– Это же нелегальная лаборатория, – оправдывался он, суетливо заводя машину. – Переписку приходилось вести очень осторожно. Они не поняли, чего мы на самом деле хотим. Или сделали вид, что не поняли, потому что… Чёрт, да им не терпелось на вас взглянуть! Прости, что так вышло.
Елисеев обращался только к Герману. Сергей опешил. Его не слушали! Говорили так, словно его здесь не было!
– Эй, а передо мной никто не собирается извиниться?! Вы отказываете мне в праве выбора! Шура, ты сам сказал, что я мыслю здраво!
– Признаю свою ошибку. Я найду тебе психотерапевта.
– Себе найди! – закричал Серёжа. – Ты не имеешь права меня останавливать! Это не тебе решать, слышишь?!
– Это решать мне, – сказал Герман. – Ты говорил, что лучшее, что я могу – это ничего не делать. Вот я и не буду. Я никогда на это не соглашусь.
***
«Это не сон, – повторял про себя Серёжа. – Я не могу посмотреть на свои руки, а значит, это не сон».
Это был ещё не факт. Сергей привык, что тело не слушается, и во сне иногда видел то же самое – себя, беспомощного и неподвижного, застывшего во времени.
Но думать об этом не хотелось. Хотелось, чтобы это оказался не сон, и встреча состоялась.
– Телефон, – велел Шура.
Герман выложил оба мобильника, почти бесполезных – их теперь всё время прослушивали.
– Сейчас мы остановимся, – сказал Шура, сворачивая во дворы. – Там будет ждать машина, в которую ты пересядешь. Только сделать это надо быстро. Этот человек отвезёт вас и потом заберёт. Герман, делай так, как он говорит, пожалуйста. Мне всё это очень не нравится, но это единственная возможность устроить вам встречу. Другой не будет.
В подворотне стояла «копейка» с заляпанными грязью номерами и заведённым мотором. Водитель рявкнул на Германа, когда тот открыл переднюю дверь:
– Куда ты прёшь? Хочешь на камеры попасть? Полезай назад и ложись на пол.
– Герман, не спорь, – попросил Сергей.
– Мне-то что, – ответил Герман, – я за тебя волнуюсь. Чтобы ты шею не повредил.
– Тихо вы там! – прикрикнул водитель и, обернувшись, оценил: – Башка торчит.
– Ну извини, по-другому не выйдет!
Выругавшись, он бросил им куртку. Герман кое-как накрылся. В машине было пыльно, от куртки пахло дешёвым одеколоном и застарелым табачным дымом. Сергей еле сдерживался, чтобы не чихнуть.
Ехали минут сорок, прежде чем Герман позволено было сесть. К дороге безобразно лепились приземистые здания, на газовых трубах сохло бельё, доски вмёрзли в грязь. Район нисколько не изменился. Казалось, вот-вот в машину постучит старик и предложит пойти посмотреть на галлюциногенные грибы.
Машина затормозила вплотную к бараку татуировщика. Вместо занавесок на окнах появились плотные шторы. Водитель посмотрел по сторонам и угрюмо предупредил:
– У вас ровно час. Не явитесь – выбирайтесь как хотите. Ждать не буду.
Герман толкнул знакомую дверь и переступил струну, натянутую над входом.
Внутри близнецов ждал человек. На нём висела до колен отстёгнутая подкладка пуховика, очевидно, с чужого плеча. Неряшливо остриженная голова выглядела плешивой. Это был Андрей Грёз.
Он пожал Герману руку и, поколебавшись, заключил близнецов в объятия. Сергей ощутил небритую щёку своей щекой. Пахнуло свалявшимся пером, как от старой пуховой подушки.
– У нас мало времени, – сказал Герман неловко.
Они сели. Андрей опустил кипятильник в кастрюлю с рыжеватой водой и заварил чай прямо в кружках.
– Какой ты всё-таки сумасшедший, – с болью сказал брат. – Зачем только ты пришёл на суд? Как же ты теперь?
Андрей развёл руками, будто бы приглашая полюбоваться своим новым убежищем. Сергею бросились в глаза щербатые стены, ржавый слив раковины, законопаченные газетами щели в оконных рамах. В носу защипало. Всё это так отличалось от дома Грёз!
– Татуировки, что ли, бьёшь?
– Нет. Устанавливаю и настраиваю нейроинтерфейсы.
Повисла пауза. Андрей брал технические гнёзда из одного поддона, полоскал в миске с дезинфицирующим раствором и перекладывал в другой поддон. Сергей уже подумал, что вот так они и просидят целый час, не зная, о чём говорить, как Грёз глухо сообщил:
– Ян погиб.
– Быть этого не может! – воскликнул Герман.
– Да, – кивнул Андрей, не отрывая взгляда от имплантов. – Оказывается, всё это время после переезда он почти не выходил из комнаты, а когда закончились деньги – бросился с крыши.
– Давно? – потрясённо спросил Сергей.
– Два дня назад. Думаю, он так и не смог преодолеть страх, что все увидят его… такого. Он всегда был застенчивый.
