Текст книги "Замужем за Буддой"

Автор книги: Вэй Хой

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

Благодаря умелой помощи мне удалось получить визы вовремя. Получив последнюю визу, я вечером пригласила на ужин в шанхайский ресторан «Лао Чжэн Син» Мудзу, Питера и издателя Керри. Уж не знаю, почему, но тем вечером на улице какие-то люди устроили фейерверк. Взрывы петард следовали один за другим, и запах серы проникал в помещение ресторана. Я невольно вспомнила о Китае. Эти взрывы и запахи, обрывки ярко-красной бумаги с золотистой фольгой, усеявшие землю, – все было до боли знакомым, как воспоминания далекого детства. Можно быть каким угодно стильным и продвинутым, играть в видеоигры, слушать хип-хоп, пить кока-колу и носить «Адидас», но как только вашего слуха коснутся привычные, родные звуки взрывающихся хлопушек и петард, вы невольно откликаетесь на этот зов, словно в душе кто-то тронул заветную струну, потому что любовь к Китаю у вас в крови.

Я смотрела на сидевших за столом, и в душе у меня поднималось странное, щемящее чувство. Мне вдруг показалось, что ужин закончится, и я распрощаюсь с этими тремя людьми навеки.

Я заплатила по счету и пошла вслед за Мудзу в туалет. Неслышно вошла следом, так, что он вздрогнул от неожиданности. Закрыла дверь на замок, подошла к Мудзу, крепко обхватила его голову руками и начала целовать его так сильно и страстно, словно внезапно налетевший ураган. Потом так же резко открыла дверь и вышла. И когда у себя за спиной услышала его смех, и сама расхохоталась.

Перед самым моим отлетом в Испанию произошло несколько удивительных событий. Из Атланты в Нью-Йорк приехала бывшая жена Мудзу, еврейка по национальности; привезла с собой сына и дочь, чтобы навестить тяжело больного отца. И по неведомой прихоти вдруг позвонила Мудзу.

В это, время я как раз делала себе косметическую маску из целебной грязи Мертвого моря и, как была, с перемазанным лицом, выбежала из ванной к телефону. Когда я сняла трубку, мы обе растерялись от неожиданности.

– Привет, это Китти, – раздался ребячливый, чуть запинающийся голос.

– О, привет, я Коко! – засохшая маска стянула кожу на моем лице, и я с трудом открывала рот.

– Я бывшая жена Мудзу Миянага… Только что приехала в Нью-Йорк и хотела узнать, как он поживает.

– Хорошо, я передам, что вы звонили, – объясняться не было никакого смысла: и так было ясно, что я его нынешняя подружка.

– Спасибо.

– Не стоит благодарности.

Держась обеими руками за черные от грязевой маски, затвердевшие, как камень, щеки, я размышляла о том, с какой стати бывшая супруга Мудзу вдруг вздумала ему позвонить. И быстро решила выбросить ее из головы. Если вы не думаете и не беспокоитесь о какой-то вещи или о человеке, она (или он) перестают для вас существовать. И наоборот, чем больше внимания вы ей (ему) уделяете, чем больше страха и беспокойства испытываете, тем в менее выгодном положении оказываетесь.

Итак, я решила забыть об этом случае и не собиралась передавать Мудзу привет от его бывшей женушки. Но когда он вернулся с работы, я не удержалась и рассказала ему о звонке. Было очень любопытно, как он отреагирует.

От удивления Мудзу вопросительно поднял брови и широко раскрыл глаза.

– Китти в Нью-Йорке? – переспросил он недоверчиво. Услышав, каким тоном он произнес ее имя, я вновь ощутила тот противный, почти забытый металлический привкус на кончике языка.

– Она оставила номер телефона?

– Можешь сам посмотреть, – ответила я, с деланно равнодушным видом направляясь на кухню.

За спиной раздались негромкие тональные звуковые сигналы – Мудзу нажимал на кнопки телефонного аппарата, перебирая номера входящих звонков.

– Нашел. Думаю, это тот самый телефон. – В его голосе слышалось явное волнение. Он совершенно не умел притворяться. Временами я даже жалела, что мне попался такой открытый человек. Иногда хотелось, чтобы он не был столь уж непосредственным, вел бы себя чуть загадочнее, умел заинтриговать.

Умирающему отцу Китти неожиданно полегчало. И вот настал теплый весенний вечер, когда – Мудзу и Китти условились об этом по телефону – нам втроем предстояло встретиться в «Старбакс»^{82}. С моей точки зрения, ситуация была нелепой, но Мудзу твердо решил взять меня с собой. И хотя пригласил меня именно он, по мере приближения дня предстоящей встречи он все больше нервничал, вспоминая о моей ревности.

По дороге в кафе он, не переставая, спрашивал меня:

– Ты ведь понимаешь, что между мной и Китти все кончено, правда?

Она опоздала на полчаса и не привела детей, хотя и обещала. Китти была одета в темно-зеленый костюм, на голове – шарф с цветочным рисунком, на носу – солнечные очки с довольно светлыми стеклами. Внешне она напоминала сочное зеленое растение и, судя по поведению, немного нервничала.

Они с Мудзу обнялись, а затем она пожала мне руку.

– О боже, ты выглядишь просто великолепно! – Китти уселась напротив Мудзу, сняла с головы шарф, но осталась в очках.

– Ты тоже, – Мудзу смущенно улыбался и явно чувствовал себя не в своей тарелке, потому что едва не опрокинул кофейную чашку.

Было очевидно, что мое присутствие смущает обоих. Что до меня, то я и не подозревала, что бывшая жена Мудзу красива, как кинозвезда, и что грудь у нее размера на три больше моей.

И тут оба ударились в воспоминания. Чтобы я не чувствовала себя неловко, Мудзу время от времени обращался ко мне с каким-нибудь восклицанием, вроде:

– Коко, знаешь, ведь Китти когда-то была победительницей чемпионата США по вращению обруча. В то время у нее была просто осиная талия, можно было обхватить двумя ладонями.

Или:

– Знаешь, Коко, однажды мать Китти написала ей письмо, где просила мне передать, что в следующий раз, когда я приду на ужин в нормальную американскую семью, мне не следует сморкаться в столовую салфетку, а лучше брать бумажный носовой платок.

И постепенно у меня сложилось впечатление, что брак Мудзу был не таким уж плохим. Чтобы вступить в этот «благополучный» брак с еврейкой, Мудзу пошел против воли консервативно настроенных родителей и практически был изгнан из семьи. Его до сих пор не допускали к участию в семейном бизнесе.

Я была угнетена и все больше и больше чувствовала себя чужой. Мудзу позволил Китти превратить нашу встречу в вечер семейных воспоминаний. Брак и любовь – совершенно разные вещи. Поэтому, когда бывшая жена вдруг появляется на горизонте, опыт совместной жизни вселяет в нее уверенность и дает иллюзию власти над мужем, пусть и бывшим. Китти восседала напротив меня, как живой памятник нерушимости брака.

Уж и не знаю, как это случилось, но, расчувствовавшись, как раз перед расставанием, Китти ни с того ни с сего пообещала, что непременно как-нибудь заедет к нам домой вместе с детьми перед возвращением в Атланту и приготовит ужин.

Я была бессильна что-либо изменить: со дня на день бывшая жена Мудзу должна была заявиться на нашу огромную кухню и непременно снова продемонстрировать мою хозяйственную несостоятельность, а мне оставалось только ждать.

Просто не выношу все эти устаревшие романтические бредни о важности кулинарии. По-моему, времена, когда путь к сердцу мужчины лежал через желудок, безвозвратно канули в прошлое. А вдруг они возвращаются? Я уже начала подумывать о смене жанра – не перейти ли от сочинения эротических романов к составлению кулинарных книг?

Я позвонила Джимми Вонгу, позвала его в гости и настояла, чтобы Мудзу пригласил также Ричарда и его жену Ви. В тот вечер в нашей с Мудзу квартире было многолюдно, как в Организации Объединенных Наций. Жена Питера принесла суши домашнего приготовления и традиционный японский десерт. Джимми прихватил бутылку хорошего вина.

Китти суетилась на кухне, как заправская домохозяйка. А я вальяжно восседала на диване в вышитых домашних тапочках, как госпожа. Ситуация была несколько парадоксальной, но забавной.

Двое пришедших с Китти сорванцов оказались весьма прыткими и хулиганистыми. Они первым делом занялись игрушечными персиками и фигурками обнаженных женщин, которых в квартире Мудзу было предостаточно. И даже умудрились сломать деревянного игру (печного слоника, которым Мудзу очень дорожил и которого привез из Индии лет тридцать тому назад.

Китти отлично знала, какую ценность эта вещь представляла для ее бывшего мужа. Она вышла из кухни и сердито отчитала детей:

– Вы что, забыли, о чем я вас предупреждала? Немедленно извинитесь перед дядей Мудзу!

– Ничего страшного, ерунда, – ответил Мудзу, ободряюще и ласково поглаживая красные от слез лица детей, и добавил, утешая их: – Этому слонику уже очень много лет. Ему давно пора было сломаться.

Было совершенно очевидно, что у него был кармический дар общения с детьми.

Оказалось, до замужества Китти целый год проучилась во Французской академии кулинарного искусства. Потом она встретила Мудзу и стала домохозяйкой. После развода вновь вышла замуж за весьма состоятельного человека из Атланты, родила двоих прекрасных детей. Благодаря покладистому и благожелательному нраву она сумела завоевать очень прочное положение в этой семье мужа. Все домочадцы без исключения просто души в ней не чаяли.

Но иногда Китти тосковала по простоте и безыскусности прошлой, не столь богатой жизни, беззаботной, как «чистое и безоблачное небо» – именно так, высоким поэтическим слогом она выразилась. Ей не хватало кухни Мудзу. Даже сейчас, когда у нее была собственная горничная, ей казалось, что кухня Мудзу – это самое удивительное, живое место не земле! Именно из-за этой ностальгии она и предложила приготовить нам ужин тем вечером.

По ее просьбе я сделала несколько фотографий. Мне начинала нравиться эта женщина. На кухне, где витали аппетитные запахи, ее красота сияла особенно ярко. Эта непостижимая для меня химическая реакция происходит с некоторыми женщинами, когда они заняты приготовлением пищи. Так было и с моей матерью. На кухне она всегда выглядела необыкновенно женственной.

Китти неслышно, легкой поступью передвигалась по помещению, умело и непринужденно совершая разнообразные манипуляции и мурлыкая себе под нос какую-то песенку. Она виртуозно, как волшебница, пользовалась приправами, предназначение которых всегда оставалось для меня полной загадкой – тимьяном, лавровым листом, мускатным орехом, базиликом и померанцевой травой.

Лично мне никогда не удавалось запомнить английские названия пряностей и ингредиентов, а при взгляде в меню американских ресторанов у меня сразу начинала болеть голова.

– Самое прекрасное в этом мире – это еда, женщины и дети. Я все лучше понимаю, насколько я счастлива, – пропела она, выкладывая овощи на блюдо. – Тебя не затруднит отнести это в гостиную?

Я взяла у нее большую тарелку и вышла из кухни. Когда я в таком виде появилась на пороге гостиной, Мудзу сурово взглянул на меня, а я пожала плечами. Почему они с Китти развелись? Ведь их взгляды на жизнь совпадают до мелочей.

И пока они оба стояли с тарелками в руках и щебетали о прошлом, склонившись над комнатным растением, которое Китти подарила Мудзу по случаю развода, я все пыталась понять, что же разрушило их семейную жизнь. Но в конце концов сдалась, признав свое полное поражение перед непостижимостью и сложностью бытия.

Ричард и Джимми увлеченно и громко разглагольствовали. У них было много общих интересов, и они оживленно беседовали о жизни и об искусстве. В тот момент они были похожи на закадычных друзей – просто водой не разольешь.

А я предложила Ви пройти в спальню и посмотреть мой гардероб. На нее произвели большое впечатление мои китайские наряды с вышивкой, и мы обменялись телефонными номерами наших портных.

Конечно, услуги ее мастера, шьющего кимоно, обходились гораздо дороже, чем работа моей шанхайской портнихи. По словам Ви, из-за спада в японской экономике спрос на дорогие кимоно неуклонно снижался.

Уже поздно ночью за Китти и детьми заехала младшая сестра.

Перед тем как сесть в машину, Китти растроганно взяла меня за руку и все твердила, какая я хорошая:

– Ты просто прелесть… Лучше всех!

Я дружелюбно обняла ее и почувствовала запах спиртного. Она была слегка пьяна и очень расчувствовалась. А мне почему-то было приятно узнать, что такая красавица, оказывается, очень любит возиться на кухне.

– До свидания, Китти! – приветливо помахала я ей вслед.

Мне пора было улетать в Мадрид, а у Мудзу не было времени проводить меня. Ему вообще не нравилось провожать или встречать людей в аэропортах. Даже когда в Нью-Йорк прилетела его мать, игравшая очень важную роль в его жизни, он не удосужился встретить ее и довезти до дома. Просто считал это бессмысленной тратой времени. Думаю, я была не очень далека от истины, когда в пылу очередной ссоры обвинила его в том, что он «сочетает в себе самые худшие качества японских, американских и латиноамериканских мужчин».

Мудзу вызвал мне такси. Я села в машину. На мне был тот самый топ из хлопчатобумажной ткани в скаутском стиле от Марка Джакобса, что мы покупали вместе. Всю дорогу до аэропорта меня подташнивало. В лице не было ни кровинки.

Когда я подошла к работникам службы безопасности аэропорта, мне стало совсем не по себе. На полу, словно мусор, были разбросаны выпотрошенные чемоданы какого-то пассажира ближневосточной наружности с платком на голове. У стойки таможенного контроля стоял невысокий коренастый американец, в отчаянии обхватив голову руками и со всхлипываниями оправдываясь в чем-то перед стюардессой.

Ну а мне повезло. У меня всего лишь перерыли чемоданы и потребовали убрать маникюрные ножницы в пластиковый чехол. В сопровождении долговязой чернокожей служащей в униформе я прошла к стойке личного досмотра, а затем, когда все необходимые бумаги были заполнены, ножницы в чехле сунули в мой чемодан, на него навесили специальную бирку, чемодан положили на транспортер и он уплыл по ней куда-то в чрево аэропорта.

Вылет задерживался почти на полтора часа. Все пассажиры на борту были не на шутку растеряны и встревожены. Вдруг радио затрещало, и раздался голос стюардессы:

– Кто потерял маленького ребенка? В хвостовом отсеке рядом с кабинками туалета находится маленький ребенок. Пожалуйста, заберите его! – при этих словах молодая мамаша вскочила со своего кресла и опрометью бросилась в хвост самолета. Все расхохотались.

Мы с Мудзу беспрестанно звонили друг другу по сотовому.

– Я все еще здесь, – сообщала я.

– Выпей водички, это поможет. Или почитай журнал, – советовал он.

– А вдруг с самолетом что-нибудь случится? Тебе нужно было меня проводить до аэропорта. Ты совершенно равнодушен ко мне… – с горечью укоряла я.

– Не нужно ничего придумывать. Ничего страшного не случится. Увидимся в Аргентине. Все будет хорошо, детка.

20

Два монаха

Знающий, не доказывает, доказывающий не знает^[14].

Лао-цзы

Остров Путо. Осень.

Мало-помалу листва на березах, тополях и кленах, которыми густо поросли окрестные горные склоны, стала окрашиваться в осенние, все более яркие тона. В холодных лучах осеннего солнца пропитанные росой ярко-красные листья по утрам казались багровыми. Алые солнечные блики скользили по блестящей темно-зеленой нефритовой глади моря. Весь остров дышал умиротворением и в то же время был полон жизни.

По утрам я в ленивой задумчивости любовалась океаном или допоздна валялась в постели с книжкой. Каждой книге, что я прочла там, было несколько сотен лет: «Записки у изголовья», «Сон в красном тереме»^{83}, поэзия эпох династий Тан и Сун^{84}. А вечером после нехитрого ужина в ресторанчике гостиницы я бродила по пляжу, а затем отправлялась в Храм благодатного дождя к Учителю – тому самому старому монаху, который помнил мое рождение в монастыре и мое буддистское имя «Мудрость».

Учитель, которого звали «Созерцателем первозданной природы», в течение примерно получаса выслушивал различные истории из моей жизни и мне казалось, я вижу, как они бесследно растворяются в воздухе легковесными струйками дыма.

Учителю был сто один год. Как сказали бы в Китае, мосты, которые он пересек на своем веку, гораздо длиннее, чем все дороги, которые я проехала за целую жизнь. Он никогда не был ни в Америке, ни в Европе, ни в Японии. Но из этих и многих других стран к нему на остров Путо стекались буддистские послушники.

Большую часть столетия Созерцатель первозданной природы прожил отшельником на этом острове. Время неумолимо утекало, но он оставался здесь. Он постиг перевоплощения необъятной вселенной. Всю жизнь он с радостью творил добро и делился с ближним всем, что имел. Жители острова любили, глубоко уважали и почитали его. О нем ходили легенды. Одно из преданий гласило, что во время страшного голода 1961 года все монахи с трудом наскребли полкило сырого белого риса, чтобы он мог сварить себе сытный обед. Когда на следующее утро у него спросили, вкусный ли был рис, он ответил: «Не знаю. Я отдал его старой женщине, живущей по соседству».

Как утверждают старожилы острова, Учитель родился в почтенной шанхайской семье и в молодости прославился выдающимися интеллектуальными способностями. Он хорошо разбирался в музыке, отлично играл в го, прекрасно рисовал и владел искусством каллиграфии – словом, был настоящим гуманитарием – и к тому же очень любил путешествовать. Он проплыл почти по всем рекам страны и поднялся на каждую гору в Китае. Но, добравшись на маленьком паромчике до острова Путо и ступив на него, был покорен первозданной, девственной чистотой и святостью этого места и сразу решил стать буддистским монахом, выбрав Храм благодатного дождя. И с тех пор ни разу не покидал острова.

Было время, когда я считала, что кочевая жизнь требует большого мужества. Но теперь, став старше, я поняла: найти постоянную обитель и остаться в ней на всю жизнь – вот подлинное мужество.

На лице у Созерцателя первозданной природы всегда было подобие тихой, задумчивой улыбки, хотя в действительности он был серьезен. Он бодрствовал, но окружающим казался дремлющим. Он смотрел на людей взглядом, преисполненным теплоты, мудрости и благожелательности. Говорил рассудительно и неспешно, но не слишком медленно. В присутствии этого добросердечного старца меня охватывал благоговейный трепет. Иногда, изливая ему душу, повествуя о моих прошлых бедах, я вдруг ловила его умиротворенный взгляд и на какое-то мгновение переставала ощущать грань между моим внутренним и окружающим миром… И в такие моменты мне нечего было сказать.

Я постепенно начала постигать всю парадоксальность наших бесед. Как только я исповедовалась учителю, поведав ему о снедавшей меня тревоге, делилась с ним мучительными воспоминаниями, все они тут же улетучивались, покидая ставшее вдруг легким и невесомым тело, становились далекими и словно чужими, превращались в пепел. И посреди этого пепла я достигала состояния отстраненности, кармы и благодати.

Я вспомнила рассказ Мудзу о том, как он повсюду следовал за своим Учителем в его странствиях изо дня в день, как в полном безмолвии сидел рядом с ним под деревом или медитировал на берегу реки. Сейчас я ощущала нечто подобное. Во время третьей встречи с Учителем за полчаса я не промолвила почти ни слова. Меня согревало тепло его улыбки, а мудрый взгляд вселял покой в смятенную душу. И это обоюдное безмолвие порождало удивительное чувство доверия и защищенности.

Когда я в четвертый раз пришла засвидетельствовать свое почтение Учителю, он сказал нечто, имеющее для меня поистине великое значение. По его словам, существующее в мире страдание в любом его проявлении – это порождение невежества. Чтобы преодолеть невежество, необходимо обрести правильный взгляд на мир, научиться медитировать, действовать и сострадать. А сострадание – основа верного восприятия действительности, медитации и действия. Нужно проявлять сострадание к другим, но еще больше – к себе самому, ибо тот, кто не любит себя, не способен любить других людей.

Это не любовь в общепринятом смысле слова. Любовь, о которой говорил Учитель, – плод мудрости, непредвзятого, объективного восприятия. Чтобы обрести подобную мудрость, необходимо научиться любить в себе те свойства и чувства, которые принято считать отрицательными: гнев, страх, ревность, одержимость. Согласно традиционному буддистскому учению, то, что мы привыкли воспринимать как недостатки, и то, что считаем достоинствами – смелость, доброта, понимание, – два неразрывных начала бытия, неотделимые друг от друга свойства человеческой души. Они существуют лишь в органичном единстве.

Если хорошие, добрые чувства, например, любовь, в вашем представлении уподобляются садовым цветам, то отрицательные – сорнякам в том же саду. И чтобы в вашей жизни было больше цветов, нужно научиться пропалывать сорняки, делать из них удобрения и на этом перегное выращивать новые нежные цветы.

Некоторые полагают, что их нравственный долг – постоянно искоренять злые, отрицательные чувства в своем сердце, а из головы изгонять дурные мысли. Но это неверно. Страдание, скорбь и несчастье – не есть зло. Они неотъемлемая часть жизни. Человеку нужно лишь преобразовать их, направив во благо себе и окружающим.

Однажды вечером на пороге меня остановил ученик Созерцателя первозданной природы – молодой монах по имени Хой Гуан, с которым старец играл в го в день моего прибытия на остров, – и сказал, что его Учитель болен.

При этих словах я словно приросла к замшелым плитам храмового крыльца, на миг окаменев, как эти древние каменные ступени. Я не смогла скрыть огорчения.

– Что с Учителем? – спросила я. – Он тяжело болен?

– Прошлой ночью он немного простудился, – поспешил успокоить меня Хой Гуан. – Но он уже сам приготовил себе целебный травяной отвар и теперь спит. Ничего серьезного.

При этом известии я облегченно вздохнула, хотя на сердце по-прежнему было тревожно.

Хой Гуан направлялся на южную оконечность острова в храм Пуцзи, чтобы забрать буддистские манускрипты. И поскольку мне нечем было заняться, я последовала за ним по узкой извилистой тропке, петляющей по горному склону. По дороге мы беседовали.

Я поинтересовалась, почему Хой Гуан решил стать монахом. Оказалось, его мать была истово верующей женщиной. Много лет она была бесплодной и дала обет перед статуей Будды, что, если у нее родится ребенок – мальчик или девочка, – она отдаст его в услужение Богу, в монастырь.

– Скажи, а все эти долгие годы послушничества ты тосковал по матери? – спросила я.

Хой Гуан низко опустил голову и ничего не ответил. Лишь на долю секунды на его светлокожем лице промелькнуло то выражение стоической, безропотной обреченности, которое иногда можно заметить на лицах монахов и монахинь, закаленных многолетним аскетизмом. Полы желтого монашеского одеяния из легкой ткани слабо трепетали от дуновения влажного океанского ветра. Кожа на наголо обритой голове отливала зеленью; от него веяло нерастраченными гормонами и беззащитной юностью.

По мимолетному выражению на его лице я безошибочно поняла: он страшно тоскует по матери, порой ему так горько и одиноко, что иногда любовь к ней перерастает в ненависть.

У ворот храма Пуцзи Хой Гуан поговорил со стражей, и нас впустили без билетов. Здесь было гораздо больше паломников, чем в Храме благодатного дождя. Бродя по его залам, я то и дело натыкалась на молящихся. Убранство храма было поистине великолепным, все переливалось яркими красками – всеми оттенками зелени, – ослепительно сверкало позолотой, поражало воображение искусной резьбой и драгоценными украшениями. Хой Гуан быстро разыскал своего соученика по семинарии, другого молодого монаха по имени Шэнь Тянь, забрал у него манускрипты и гостинец – небольшое пирожное. Эти двое были похожи, как братья-близнецы.

Пирожное было упаковано в небольшую картонную коробочку, и на обратном пути Хой Гуан старался идти как можно осторожнее, чтобы не уронить его. Ему бы и в голову не пришло съесть пирожное самому. Это был гостинец для любимого Учителя – для Созерцателя первозданной природы.

По словам Хой Гуана, это невинное лакомство было единственным отступлением от традиционного вегетарианского монашеского рациона, которое позволял себе Учитель. Ведь Созерцатель первозданной природы рос любимым, избалованным ребенком в богатой семье. И русские ссыльные, находившиеся у них в услужении, готовили восхитительные пирожные с кремом, самые изысканные в Шанхае. С тех пор Учитель и полюбил эти сладости. Став монахом, он отрекся от всего, что связывало его с прошлой жизнью, и лишь изредка баловал себя пирожным, иронично называя его «совершенным искушением для несовершенного духа».

– А разве монахам разрешено есть пирожные? – сдержав смешок, полюбопытствовала я у Хой Гуана.

– Да, если они с кремом ручного приготовления, – ответил юноша.

– Значит, им можно есть яйца!

– Ах, вот вы о чем. Не так давно здесь, на острове, монахи как раз обсуждали этот вопрос. Половина утверждает, что в этом нет ничего греховного, другая половина полагает, что этого делать нельзя.

Вернувшись в Храм благодатного дождя, мы не решились нарушить покой Учителя. Хой Гуан вскипятил воду, заварил зеленый чай, и мы уселись с ним поддеревом Бодхи. Он познакомил меня с правилами игры го.

В этой похожей на шахматы игре воплотилась тысячелетняя восточная мудрость: игроки передвигают по доске черные и белые фигуры. Цель игры – не уничтожить противника и не захватить его главную фигуру. Выигрывает тот, кому удается занять большее пространство на доске. Но дело в том, что технически ни один игрок не в состоянии овладеть всей вражеской территорией. Поэтому победа в каждой партии относительна и достигается терпением и способностью идти на уступки. Выигрыш – это результат сотрудничества и взаимодействия обоих игроков.

Время пролетело незаметно. Раздался призывный звук деревянного гонга. Монахам нужно было отправляться в кельи. Пришла пора медитации и чтения сутр. Хой Гуан собрал фигуры и сложил игральную доску. Я допила остатки зеленого чая, и мы попрощались. Медленным шагом я направилась по узкой дороге к гостинице «Счастливый путник».

21

В Мадриде

Будем откровенны: когда на нашем жизненном пути встречается привлекательный, но холодный и равнодушный мужчина, некоторые из нас с радостью готовы слизывать пыль с его сапог.

Линда Барри^{85}

Мадрид. Лето.

Спустившись по трапу самолета и войдя в многолюдный зал ожидания мадридского аэропорта, я увидела множество людей, со вкусом попыхивающих сигаретами и утопающих в клубах сизого дыма. И сразу поняла, что я больше не в Америке с ее пуритански-лицемерными запретами на курение, а в любящей всласть подымить самодовольной, своенравной старушке Европе.

И как-то сразу полегчало на душе. Присланный издательством автомобиль ждал у входа. Водитель убрал картонную табличку с моим именем, которую только что держал в вытянутой руке, и засунул мои чемоданы в багажник. Сел за руль и погнал с бешеной скоростью, лавируя между другими машинами.

Наслушавшись романтических историй об Испании, я смотрела по сторонам широко раскрытыми глазами, правда, слегка покрасневшими от недосыпания из-за разницы во времени, озираясь в поисках живописных пейзажей, великолепных архитектурных сооружений и стройных темпераментных испанских девушек. Я была не прочь увидеть и пару мужественных красивых лиц знаменитых испанских матадоров…

Заглушив двигатель, автомобиль резко затормозил и остановился у входа элегантного отеля. Мне предстояло пробыть в Мадриде всего два дня, так что издательство не поскупилось и забронировало для меня номер в лучшем отеле города.

Первые интервью пришлось давать уже через два часа. В ресторане на втором этаже отеля я встретилась с редактором пригласившего меня издательства, моим рекламным агентом и тайваньской переводчицей. Стол ломился от угощений. Мой организм всегда довольно странно реагирует на усталость после длительного перелета: обычно я набрасываюсь на еду, как голодный волк.

Интервьюеры изводили меня вопросами, но я держалась стойко, умело отбиваясь от них. В перерывах между интервью мы с Сюзанной – агентом по рекламе – сразились в китайские шашки. Официант беспрерывно подавал то чай, то кофе и маленькие порционные шоколадки. Благодаря взаимной вежливости всех участников, к общему удовлетворению, в первый день интервью прошли удачно.

Мы с Сюзанной обсудили, где бы поужинать.

– В отеле лучше не есть, – посоветовала она. – Может, вам хотелось бы посмотреть Мадрид?

– Именно об этом я и подумываю, – ответила я.

Надев туфли на невысоких каблуках, мы с ней отправились бродить по мадридским улицам, прошлись по обувным и ювелирным магазинам, по дорогим бутикам. По ее настоянию я купила пару сапог ручной работы и две юбки популярной местной торговой марки «Лурдес Бергада». Разумеется, мы заглянули и в книжные магазины. Я разнервничалась, когда Сюзанна предложила мне сняться на фоне длинных стеллажей, где на полках стояли мои книги в переводе на испанский. Позируя для фотографии, я чувствовала себя не в своей тарелке. И наверняка выглядела до смерти испуганной, словно на меня вот-вот рухнут все эти стеллажи и меня завалит книгами.

Иногда мне хотелось внешне походить на женщину, совсем не умеющую писать, а просто прогуливающуюся по городским улицам со счастливой и беззаботной улыбкой на лице. С улыбкой человека, которому ни до чего нет дела. Выглядеть как девушка, которая могла сесть в автобус, а на следующей остановке сойти и тут же выскочить замуж за первого встречного – точь-в-точь как в популярных романах.

Мы с Сюзанной удобно устроились за столиком в ресторане, который славился жареной бараниной. Блестевший в тусклом свете ламп пол казался мокрым, стены были увешаны старыми картинами, написанными маслом. Казалось, мы попали на пиратский корабль, который затонул и лег на дно океана много лет назад.

Сюзанна старалась помочь мне разобраться в меню, но, несмотря на ее услужливые попытки перевести названия блюд с испанского на английский, я все равно ничего не поняла, а лишь еще больше запуталась.

– Ладно, я решила. Ты порекомендуй мне что-нибудь на свой вкус, – отчаявшись, попросила я, захлопывая меню.

В ответ она задорно подмигнула мне:

– Не волнуйся, тебе понравится! Еда здесь отменная, ничего сверхэкстравагантного!

Она говорила по-английски с очень сильным испанским акцентом, и мне это ужасно нравилось. У нее была необъяснимо подкупающая манера общаться: Сюзанна была полна жизнеутверждающего оптимизма в духе «будь что будет» и энтузиазма. Даже когда она сердито хмурилась во время разговора по сотовому телефону или во весь голос орала на какую-нибудь журналистку, то все равно производила приятное впечатление. А уж когда Сюзанна от души смеялась, то просто лучилась неиссякаемой энергией.

Короче, она мне понравилась.

После супа и салата подали знаменитую жареную баранину. Сюзанна в восторге захлопала в ладоши и воскликнула: