Текст книги "Замужем за Буддой"

Автор книги: Вэй Хой

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)

И я методично начала собираться: составила список вещей и принялась укладывать чемоданы, переходя из комнаты в комнату.

В списке значилось все, что мне могло понадобиться: увлажняющая помада от «Кильс»^{96}, купленная у «Барни», шнур-переходник для ноутбука, фотопленка, которую я не успела проявить; все приобретенные для Сиэр порножурналы (с фотографиями обнаженных качков), драмамин американского производства для моего друга рок-музыканта Пяо Юна. (Пяо Юн – гитарист из пекинской рок-группы, страстный фанат татуировок и большой любитель женщин, обладатель пары необычайно сексуальных рук, вечно пахнущих марихуаной. Эти руки стремительно и виртуозно перебирали струны электрогитары. И многие женщины были не прочь поменяться местами с музыкальным инструментом. Единственная слабость Пяо Юна – тошнота во время частых переездов, от которой китайские средства не помогали. Действовал только драмамин – либо японский, либо американский.)

Бродя по комнатам, я неожиданно заметила в гостиной комод. Я ни разу не видела, чтобы Мудзу открывал его ящики. Вряд ли там хранилось что-то важное, ведь на дверце не было замка. Убедив себя, что внутри не могло лежать ничего особенно ценного, было уже нетрудно решиться и посмотреть, что же там такое.

Я открыла дверцу, увидела выдвижные ящики. В одном из них стояли старые обувные коробки. Из любопытства я заглянула в одну из них и увидела толстую пачку фотографий с изображениями незнакомых мне женщин. На некоторых снимках женщины были одни, на других – вместе с Мудзу. Целая портретная галерея бывших подружек!

Внутренний голос укоризненно твердил: «Не глупи. Ты уже взрослая, не стоит так поступать!» Но ему возражал другой, не менее убедительный голос: «Давай, взгляни на его бывших любовниц! Не исключено, что очень скоро ты присоединишься к их компании!»

И я не устояла. Правда, все оказалось не так увлекательно и необычно, как я воображала. Некоторые из этих женщин были красивее меня, но внешность большинства ничем не выделялась. И все же в каждой была какая-то изюминка, и у всех без исключения – счастливое выражение лица. Я просмотрела примерно половину фотографий и остановилась. У Мудзу было право на личную жизнь. Без спроса вторгаясь в его прошлое, я поступала бесцеремонно.

Я накрыла коробку крышкой и уже собиралась задвинуть ящик, когда мне на глаза попался альбом с надписью «Мудзу» на обложке. Я открыла его: там были фотографии Мудзу. Мое внимание привлекла одна, где он был снят еще студентом колледжа. С нее на меня пронзительным и необычайно глубоким, выразительным взглядом смотрел дерзкий и избалованный красивый юноша в черном кожаном костюме. Юноша курил, прислонившись к стене. Все в этой старой черно-белой фотографии дышало сюрреалистичной красотой. В облике Мудзу чувствовались необузданность и уязвимость, которые он давно утратил. Необузданность и ранимость – извечные приметы юности.

Я вытащила фотографию из альбома, задвинула ящик, закрыла дверцу комода и со снимком в руках взяла и подошла к большому чемодану. Достала оттуда коробку с разными памятными для меня безделушками – записками, которые Мудзу писал мне, корешками от билетов на концерты, где мы были вдвоем, билетами на самолет, в котором мы вместе путешествовали. И бережно положила рядом черно-белую фотографию.

Несколько последних дней моего пребывания в Нью-Йорке ознаменовались обедами и ужинами с Джимми Вонгом, с редактором моего издательства, профессорами Колумбийского университета, со стилистом Наташей, с Ричардом и его женой-японкой и с Эриком – литературным критиком. Совместная трапеза – самый удобный способ прощания.

Каждому я говорила примерно одно и то же: «Мне нужно вернуться в Шанхай. Чтобы начать новую книгу, я должна подышать воздухом родины. Ведь я все еще пишу по-китайски». Работа над новым романом – отличный предлог, чтобы уехать из Нью-Йорка.

Джимми Вонга одолевали неприятности. Вдруг выяснилось, что его сообразительная дочка Нэнси и ее волевая мамаша совсем не ладят друг с другом, а живут как кошка с собакой. Однажды Нэнси назло матери вычистила унитаз ее любимой зубной щеткой, а потом принялась убегать из дома. Как-то у нее не было денег, чтобы заплатить за пиццу, съеденную в заштатной пиццерии в Нью-Джерси, и ей пришлось отрабатывать там свой обед целых три часа, прежде чем ей разрешили позвонить Джимми, который приехал и выручил ее.

В другой раз она ударилась в бега, и неделю о ней не было ни слуху ни духу. А Джимми и ее мать чуть с ума не сошли от волнения. В конце концов, их дражайшая доченька нашлась: на веселой вечеринке в летнем доме одной своей богатенькой одноклассницы. Четырнадцати-пятнадцатилетние подростки, «золотая молодежь», вовсю прогуливали занятия, обкуривались наркотиками, глотали «колеса» и устраивали оргии.

В довершение всех прочих бед, у Джимми были подозрения, что за ним ведут слежку секретные службы. Сам он никогда не совершал ничего противозаконного. Но среди его клиентов были люди, жившие по поддельным документам и пользовавшиеся фальшивыми кредитками. Он был так наивен в своем страхе, что не отваживался взглянуть на белую женщину – все боялся, что его подловит какой-нибудь тайный агент в юбке.

В результате из-за всех этих переживаний ему пришлось обратиться к психиатру.

Жалобные сетования Джимми лишь укрепили мою решимость покинуть Нью-Йорк. Всему свое время – мне было пора ехать.

К моему огромному удивлению, Эрик уволился из «Нью-Йорк Таймс». Через месяц он собирался прилететь в Шанхай, а оттуда отправиться в самое священное для него место – Тибет. Это будет его первый приезд в Китай.

По его словам, он уже отправил сообщение по электронной почте моей кузине Чжуше, уж очень не терпелось ему увидеться с ней. Влюбившись в нее с самой первой встречи, он так и не смог выкинуть ее из головы и во что бы то ни стало хотел встретиться с ней, даже если она совсем равнодушна к нему или снова замужем.

Я смотрела на его юное, восторженное лицо и не знала, что сказать и как поступить – смеяться или плакать.

Извечная трагикомическая схема отношений между мужчиной и женщиной: ты любишь меня – я тебя не люблю; я люблю тебя – ты не любишь меня, и так до бесконечности… Но мои взаимоотношения с Мудзу строились несколько иначе: я все еще люблю тебя, и, похоже, ты тоже меня любишь. Но нам лучше расстаться на время, выждать и посмотреть, что будет дальше.

В тот день Мудзу нарушил свое правило и проводил меня в аэропорт. Уже десять лет он не делал ничего подобного. По пути туда я вся извелась, боялась, что разревусь, когда станем прощаться. Не хотела плакать. Верю, что плакать при прощании – плохая примета. К вечной разлуке…

Пора… Высокий и мускулистый Мудзу наклонился, обнял меня и поцеловал в губы. И совсем неожиданно между нами снова пробежала искра, обжигая рот.

– О, господи, опять статическое электричество, – пробормотала я.

– В Нью-Йорке очень сухой воздух! – произнес он.

Мы посмотрели друг на друга и улыбнулись. Наверное, мы – единственная пара во всем Нью-Йорке, способная прикосновением высекать электричество при первой и последней встрече.

– Во время полета пей больше воды, – напутствовал меня Мудзу, – и непременно регулярно вставай с кресла, выходи в проход и делай гимнастику тай-чи.

Я снова засмеялась.

Устроившись в своем кресле в салоне самолета, я вдруг поняла, что так и не расплакалась. Добрый знак…

28

Улыбайся! Улыбайся! Таково веление Учителя

Вопрос:

Как освободиться из пут и избавиться от мирских забот?

Учитель дзэн-буддизма:

Кто надел на вас оковы?

После осенних дождей на острове Путо резко похолодало. Цветы и растения увяли и поникли. Кое-где зелень лесов, густо покрывающих горные склоны, пошла темно-коричневыми и ржаво-красными пятнами. И неожиданно пейзаж обрел яркость и выразительность.

Я прожила на острове две недели, время прошло незаметно. Близился день отъезда, и Созерцатель первозданной природы передал через Хой Гуана просьбу, чтобы перед тем как покинуть остров я зашла к нему еще раз.

Пристанищем Учителю служила расположенная в северо-западной части храма комната аббата, скромностью и простотой убранства больше напоминавшая келью – старая скамья, старый стол и низкая деревянная кровать, застланная тонким одеялом. У стола был устроен алтарь со статуей богини Гуаньинь.

В этой безупречно чистой комнате все дышало неизъяснимой благодатью и теплотой. Над кроватью учителя на стене висел большой развернутый свиток – сразу бросался в глаза. На нем черными чернилами был нарисован всего один иероглиф, означавший «Смерть». Каждый раз при взгляде на него мое сердце учащенно билось. А придя сюда впервые, я испытала благоговейный ужас.

Я спросила Учителя, почему он повесил у своего изголовья именно этот иероглиф. Учитель ответил, медленно поглаживая белоснежные бакенбарды:

– Многие люди настолько погружены в житейскую суету, что забывают укрепить свой дух перед лицом неизбежной смерти и подготовиться к ее приходу. И поэтому, пока живы, влачат пустое, бессмысленное существование.

А в другой раз он заметил:

– Все страшатся конца, но, не познав смерти, разве постигнешь жизнь!

С каждым проведенным в храме днем я все больше благоговела перед Учителем. Этот старец был настоящим мудрецом. Словно патриарх, он бескорыстно заботился о молодом поколении, защищал его и дарил ему свое благословение. В его присутствии мне казалось, что все мои невзгоды легко преодолеть. Страх, растерянность, печаль и беспокойство сами собой исчезали рядом с ним. В его душе, как в необъятном убежище, хватало места для всех. В мире, помешанном на молодости, сексе и власти, жизнь этого величественного в своей мудрости старца, чье могущество стократ превосходило силы обычного человека, была поистине бесценным даром.

Вечером, уже купив билет до Шанхая, я снова посетила обитель Созерцателя первозданной природы в Храме благодатного дождя. Еще издали я заметила Хой Гуана, который, закатав рукава и поставив у ног деревянное ведерко с водой, снаружи протирал окна в комнате старца.

Я приветливо окликнула его. Он оглянулся, повернув ко мне раскрасневшееся от работы лицо, и улыбнулся.

– Учитель ожидает вас, – сказал он и снова принялся протирать стекло, вставленное в деревянную раму.

Облаченный в серое одеяние Учитель сидел на кровати, скрестив ноги. Слово «Смерть» грозным напоминанием смотрело на меня со стены. Казалось, оно нависало прямо над головой Учителя, словно было готово низринуться на него в любой момент. Учитель сильно ослабел, его тело под одеянием казалось худым и невесомым, почти прозрачным.

Я поднесла сложенные руки к подбородку, почтительно приветствуя его.

– Ты покидаешь нас? – спросил он, знаком приглашая меня сесть на скамью.

– Да. Я уплываю на пароме завтра утром, – ответила я хрипловатым голосом. – Мне не хочется уезжать отсюда, но…

– Ты можешь вернуться, как только пожелаешь, – сказал Учитель с улыбкой. – В твоем возрасте я был очень непоседлив, только и мечтал, что о путешествиях.

Его улыбка исцеляла, и тревожная боль, бередившая душу, постепенно утихла. Я не смогла удержаться от ответной улыбки.

– Где есть встречи, там неминуемы и расставания. И за расставанием всегда следует встреча, – изрек Учитель.

– Я обязательно вернусь к вам! В следующий раз непременно привезу пирожных с кремом. В Шанхае есть прекрасный вегетарианский ресторан, он называется «Гундэлинь», там пекут вкусные пирожные для монахов.

Учитель одобрительно улыбнулся, оглядев меня:

– Ты выглядишь лучше, чем в день приезда.

– Мне хорошо спалось здесь. Почти ничего не снилось, а если и снились сны, то хорошие, – сказала я.

– Поведай мне о своих снах.

– О, я часто вижу одно и то же. Например, плыву по морю в поисках острова Путо, но никак не могу его отыскать. Лишь изредка на горизонте возникает мираж, а с небес доносится чей-то голос. Но мне не удается расслышать, что он говорит. Еще снится, что я маленькая девочка и пытаюсь перешагнуть через высокий порог. И еще два раза я видела сны о моих друзьях, которые остались в Нью-Йорке, – я на минуту умолкла, а потом добавила: – Но здесь я ни разу не видела страшных снов.

Учитель не произнес ни звука. Он, как и прежде, смеялся без улыбки и спал, бодрствуя. Тут вошел Хой Гуан, принес две чашки зеленого чая и тихо удалился.

Жестом предложив мне чаю, Учитель поднял свою чашку, держа ее за донышко обеими руками, слегка подул, отгоняя листья, плавающие на поверхности, и сделал глоток. Я последовала его примеру. Он был превосходным – монахи сами выращивали и обрабатывали его.

– Ты давно изучаешь английский язык? – неожиданно переменив тему, поинтересовался Учитель.

– Пять или шесть лет. Но еще не выучила.

– Для этого нужно терпение, – проговорил Учитель. – А подобающее поведение и самоусовершенствование требуют еще большего терпения. На это может уйти вся жизнь. Чтобы обрести духовную зрелость, нужно прожить долгую жизнь.

Я не сводила глаз со старца. Это чувство трудно описать словами, но я внезапно ощутила удивительную близость, можно сказать, единение с Учителем.

– У меня есть для тебя кое-что, – произнес он и показал на деревянный ларец под кроватью.

Я открыла его и увидела сутры. Учитель достал из ларца тоненький томик, озаглавленный «Заклинания великого милосердия», и подал мне:

– Прочти, когда будет время. Это поможет тебе обрести мудрость и покой.

Я благоговейно приняла подарок. Поступок старца очень тронул меня, но я, внезапно утратив дар речи, не нашла слов, чтобы выразить свою признательность.

– Когда-то давно, во время юношеских странствий, эту книжицу подарил мне один монах. И теперь я вручаю ее тебе. Да будет она во благо и в помощь!

Моему изумлению и благодарности не было предела: это был поистине бесценный дар.

Когда я встала и собралась уходить, Учитель повелительно ударил деревянным посохом о землю и громко, словно сутру, произнес:

– Улыбайся! Улыбайся!

Я сдержала выступившие было на глазах слезы и с трудом улыбнулась.

– Дитя мое, – сказал Учитель, – все тайны жизни сокрыты в улыбке. Ты еще так молода. Не будь слишком серьезной. Нужно улыбаться. А иногда и веселиться!

С этими словами Учитель помахал мне рукой на прощанье. Я низко поклонилась ему.

Хой Гуан проводил меня до выхода из храма. Стоя на поросшей лишайником тропинке за стенами монастыря, я сказала молодому монаху:

– Я буду скучать по тебе.

Он смущенно опустил голову и пнул правой ногой маленький камешек. И вновь я ощутила чистый, резковатый запах его тела, похожий на запах горящего полынного хвороста. Особый аромат юности и чистоты монаха.

Помолчав еще немного, Хой Гуан произнес:

– Берегите себя!

Я широко улыбнулась:

– Позаботься о Созерцателе первозданной природы. И смотри не засни во время медитации!

Он тоже улыбнулся:

– Да я чуть было не задремал сегодня во время утренних занятий.

– Почему? – со смехом спросила я.

– Вчера мне не спалось. Я встал в три утра, тихонько прокрался к телефонной будке у ворот монастыря и позвонил матери, – он слегка прикусил губу, лицо просияло. – Она решила, что ей это привиделось во сне! – он опять радостно улыбнулся своим приятным воспоминаниям о разговоре с матерью.

Внезапно подул ветер; с растущего поблизости клена стали облетать красные листья – один за другим. Ярко-алые листья кружились в осеннем воздухе – прекрасное, завораживающее зрелище!

Я махнула Хой Гуану рукой на прощанье, повернулась и пошла прочь, миновав высокую арку Храма благодатного дождя. Немного посидев на берегу моря, вернулась в гостиницу на ужин.

На следующий день рано утром я встала, умылась, позавтракала и перенесла чемоданы за стойку в холле гостиницы. Потом отправилась в Храм благодатного дождя, воскурила благовония и вознесла молитву перед несколькими статуями Будды.

В тот день на остров прибыло необычайно много туристов. Они сновали туда-сюда через каменный порог храма, как идущая на нерест рыба.

29

О быстротечности времени в Шанхае

Люди, ведущие мирское существование, словно больны малярией: после краткого приступа жара и лихорадки их бросает в озноб и холодный пот. И оглянуться не успели, как жизнь подошла к концу.

Учитель Фа Янь

Шанхай. Осень.

Я снова дома, в Шанхае. Перво-наперво проверила, нет ли сообщений по голосовой или электронной почте. От Мудзу ни слова. Но теперь меня уже не так угнетало одиночество и безнадежность, как по возвращении из Нью-Йорка. Памятуя о наставлениях старца, даже находясь одна в комнате, я старалась улыбаться. В конце концов, мир не рухнет, если рядом со мной нет близкого человека.

Несколько дней я занималась уборкой – навела в квартире порядок; я не удосужилась этого сделать до отъезда на Путо. Как обычно, я повсюду натыкалась на грязные тарелки, сигаретные окурки, флаконы из-под снотворного, использованные салфетки, старые журналы, старые носки и ботинки. Даже не предполагала, что у меня такая уйма ненужных вещей.

В жизни каждому человеку так или иначе приходится заниматься одними и теми же делами: убирать квартиру, посещать салон красоты, увольняться с работы, расставаться с любимыми. Все эти дела поначалу кажутся неприятными, но, завершив их, чувствуешь облегчение.

За время моего двухнедельного отсутствия и поездки на Путо Шанхай умудрился снова измениться. Закончилось строительство крупнейшего в мире стального моста из арочных конструкций над Хуанпу; скоро по нему откроют дорожное движение. Город победил в конкурсе на право проведения выставки ЭКСПО-2010, и теперь окрестности моего дома день и ночь оглашает несмолкающий рев экскаваторов. Водительские права получают не только пятидесятилетние, как раньше, но и семидесятилетние горожане. На дорогах все больше автомобилей. На рынке появился новый сорт мандаринов, называется Шатан Цзюй: плоды размером с голубиное яйцо, очень сладкие.

А Сиэр обзавелась новым дружком – молодым щедрым австралийцем по имени Адам, которого природа наградила членом весьма внушительных размеров. Он директор азиатского регионального бюро одной из известных на весь мир компаний, занимающихся информационными технологиями. Адам – трудоголик, страстный игрок, большой модник и завсегдатай злачных заведений: никогда не уходит из ночного клуба, не напившись. Он редко бывает в Шанхае, и здесь у него раньше не было знакомых. Поэтому Сиэр надеялась, что он ничего не знал о ее прошлом.

Позвонив, Сиэр никак не могла угомониться и без умолку твердила, какой он отличный парень. Я слушала историю ее великой любви, разбирая вещи в гардеробе. Они встретились у нее в ресторане, и, разумеется, это была любовь с первого взгляда, он был просто великолепен, неотступно следовал за ней, ох, он такой потрясающий…

В конце концов мне это надоело и я перебила ее:

– Слушай, ты тараторишь уже целый час, а я все никак не возьму в толк, что в нем, собственно, такого особенного!

– Ну и не надо. Тебе все равно никогда не нравились мои парни, – похоже, она сдалась.

– Не говори ерунды. Конечно, я хочу, чтобы рядом с тобой был преданный мужчина, который бы носил тебя на руках, и чтобы вы оба обожали друг друга и дожили вместе до глубокой старости…

– Но я действительно люблю его, – обиженно сказала Сиэр.

– Да ради бога, если ты счастлива, то я тем более!

– Это самый лучший мужчина, которого мне доводилось встречать, и не только в физическом смысле, но и в финансовом тоже.

Я молчала.

– Эй, разве я не заслуживаю успешного, богатого и сексуально состоятельного мужика? – надувшись, спросила Сиэр. – Уход за кожей отнимает у меня в три раза больше времени, чем у большинства женщин. На деньги, что я истратила на одежду, можно купить маленький остров в Тихом океане. Так я что, не достойна приличного парня?!

Поскольку безупречный австралиец на время покинул Шанхай, Сиэр решила затащить меня на чью-то свадьбу, где я абсолютно никого не знала. Невеста числилась среди постоянных клиенток ее ресторана, причем самых щедрых. Она была далеко не первой, кто пригласил знаменитую владелицу модного заведения по прозвищу Беспощадная наложница на свою свадьбу. Сиэр стала чем-то вроде «свадебной генеральши» в Шанхае.

Я же не упускала случая показаться в обществе в элегантном вечернем платье и свято верила, что быть гостьей на свадьбе – к удаче. Как и Сиэр, я практически отчаялась выйти замуж.

Я заехала за ней; она весело подпевала Марии Калласс^{97} (ария в исполнении знаменитой певицы звучала по радио).

– Привет, красотка! – поздоровалась Сиэр из-под толстого слоя самодельной косметической маски, а потом внимательно оглядела меня с ног до головы. – Слушай, а поездка на Путо действительно повлияла на тебя. У тебя вид заправской монахини!

Я рассмеялась и посмотрелась в зеркало: на лице почти нет макияжа, очки в черной оправе, и очень простой костюм из белого кашемира.

Я перевела взгляд на Сиэр. Она была похожа на изнеженную и капризную кинозвезду. На лице – толстый слой маски. Волосы высоко подняты и подвязаны красным шелковым шнуром. Шелковая пижама кремового цвета, сшитая личным портным на заказ, а на ногах – красные атласные босоножки от «Гуччи» на высоченных каблуках. В левой руке Сиэр держала бледно-золотистое платье, точно скопированное с одного из нарядов от Веры Ванг^{98}, а в правой – не менее искусный дубликат платья от «Дольче и Габбана»^{99}. Оба – шедевры ее персонального портного.

Она никак не могла решить, какое именно платье надеть. Незадолго до этого я помогала ей выбирать ткань для золотистого наряда – платья без бретелек с украшениями в виде бабочек на поясе. В свое время в этом платье от Веры Ванг для какого-то журнала снялась Сара Джессика Паркер. Сиэр обожала обеих: и модельера, и актрису. Она восхищенно прижимала платье к себе, широко улыбаясь, отчего маска у нее на лице сморщилась.

Сиэр необычайно гордилась своим «секретным оружием», вселявшим в нее уверенность в собственном очаровании. Первым, совершенно убойным оружием был маленький портной, который мастерски копировал любой, самый модный наряд. Вторым – косметическая маска, которую она готовила по собственному рецепту из растертого в пудру натурального жемчуга, йогурта, пыльцы с цветов чайного дерева и лимонного сока.

В Шанхае мы с Сиэр пользовались услугами одного и того же парикмахера, инструктора по йоге, тренера по теннису, агента по туризму. И только портные у нас были разные. У нее – великолепный мастер, способный воспроизвести платье любого фасона по фотографии из журнала. А у меня – искусная мастерица по пошиву ципао в традиционном китайском стиле с изысканными пуговицами ручной работы, неизменно вызывавшими всеобщее восхищение.

Сиэр владела массой секретов красоты. Например, она знала, что маленькие розовые прыщики на лице можно вылечить с помощью распаренных листьев зеленого чая, а угри удалить, притирая их шариками из вареного риса. Вместо антистатика в сухую прохладную погоду она мазала шелковые чулки увлажняющим косметическим кремом и помнила еще уйму всяких важных мелочей… У нее даже был рецепт старинного тибетского бальзама с мускусом для предупреждения беременности, которым было достаточно слегка смазать кожу вокруг пупка перед половым сношением (правда, этот рецепт представлял для нее исключительно теоретическую ценность).

Ей вообще нравились такие вещи.

Взглянув на часы, я принялась поторапливать Сиэр. Она спокойно проплыла в ванную комнату, бросив мне на ходу:

– По правилам хорошего тона, мы вполне можем опоздать на четверть часа.

– Ну, как знаешь, – ответила я, пошла на кухню и достала из холодильника стаканчик с йогуртом (половина ушла на маску). Прихватив его в гостиную, уселась на диван и медленно с аппетитом съела.

Свадьба оказалась так себе. Ее устроили в якобы шестизвездочном отеле, но даже угощение было ниже среднего. Терпеть не могу жирную пищу (словно ее варили в смазочном масле – может, потому что нефть подешевела?). По мнению Сиэр, беда была в том, что просветление снизошло не только на мою душу, но и на желудок, и теперь он категорически отказывался принимать пищу простых смертных.

Сиэр знала всех гостей. Она оживленно болтала, вела бесконечные светские беседы. По моей просьбе она представляла меня остальным как свою подругу Софи. Я была рада забиться в укромный уголок от греха подальше.

Сиэр тихонько поведала мне, кто есть кто на этой свадьбе. Вон те сестры-близняшки, с головы до ног облаченные в одежду от самых престижных фирм, родились в нищей семье. Младшая из сестер вышла замуж за миллиардера из Малайзии, а старшая живет вместе с ними. Иногда миллиардер напивается или притворяется пьяным и, словно ненароком, забредает в спальню старшей сестры. А женщина в туфлях без каблуков и с прической а-ля преподавательница университета на самом деле – высококлассная валютная проститутка. А вон тот обходительный и галантный мужчина средних лет – торговец оружием с Тайваня.

Ну до чего похоже на Нью-Йорк!

Я так старалась забыть этот город, но он преследует меня! Я внезапно осознала, что моя душа все еще там. Даже поездка на остров Путо не помогла.

У меня разболелась голова. Я попрощалась с Сиэр и поехала домой.

Несколько дней спустя мы с Чжушей ужинали в недавно открывшемся японском ресторане; она пришла со своим сыном-«червячком», ему был год и два месяца.

Я впервые увидела ее малыша не на снимке, а в жизни. Сначала боялась взять его на руки. Но когда положила его к себе на колени, испытала удивительное ощущение от соприкосновения с этим тяжеленьким, мягким и теплым существом. Я сразу полюбила его и даже не хотела отдавать матери, пока он не заплакал и не стал пребольно пихать меня в живот крохотными ножками.

– Вообще-то ему нравится сидеть на руках у хорошеньких родственниц. А к мужчинам он идет неохотно, даже к отцу, – с восхищением глядя на сына, пояснила Чжуша.

Мы попытались побеседовать о чем-то другом, но непоседливое двуногое существо постоянно отвлекало нас, в итоге мы преимущественно говорили о нем, а в остальное время – о его отце.

Чжуша рассказала, что они с мужем теперь спят в разных комнатах: она с сыном – на кровати в спальне, а муж – на диване в гостиной. Утром, когда она уходит на работу, за ребенком присматривает няня. Отец сидит в мастерской и пишет свои большие, но непонятные картины, а когда устает, приходит поиграть с сынишкой.

– Однажды Ай Дик поставил сына ножками к себе на ладонь и несколько раз, маршируя, как акробат на арене цирка, обошел с ним всю комнату, лишь слегка придерживая малыша за распашонку! – воскликнула Чжуша, выставив вперед руку и показывая, как все было. – Он просто рехнулся!

И хотя Ай Дик всячески демонстрировал, что он без ума от сына, Чжуша подозревала, что на самом деле он не так уж сильно любит мальчика; ей казалось, что он просто ревнует ее к нему. Ведь теперь любовь и внимание жены, которые раньше доставались только ему, были безраздельно отданы малышу.

– Может, тебе стоит помягче относиться к Ай Дику, – заметила я, вспомнив молодого талантливого карикатуриста четырехлетней давности, с вечным «конским хвостом» и репутацией волокиты, о котором мечтали все шанхайские красотки, в том числе и зрелые дамы.

Чжуша замолчала.

И в молчании она была, как никогда, прекрасна. По словам Эрика, влюбившегося в нее с первого взгляда в Нью-Йорке, «она была прекрасна, как китайский Будда». У нее были классически-китайские тонкие черты лица и покладистый характер. Родись эта женщина на сто лет раньше, она не огрубела бы, делая карьеру, и не стала бы такой энергичной и хваткой. Привыкнув распоряжаться у себя в офисе, она и дома оставалась бесстрастной и по-начальственному деловой. Сто лет назад она бы носила шелковые одежды, в изящной позе сидела у резного окна за вышивкой, воскуривала благовония и терпеливо ждала, когда вечером ее муж вернется домой. Правда, сто лет тому назад ее ноги туго спеленали бы толстым слоем ткани, превратив в миниатюрные золотистые цветки лотоса. А это было ощущение не из приятных!

– «Червячок» что-то громко лопотал, и Чжуша дала ему немного вареного яйца. Его бутылочка все еще стояла на столе. Чжуша не кормила сама, у нее была слишком плоская грудь и ни капли молока для любимого сына.

– С рождением ребенка жизнь меняется до неузнаваемости. Если ты не готова к этому психологически, то лучше не рожать, – произнесла Чжуша тоном человека, знающего, о чем говорит.

А я подумала: «Вот наглядный пример того, как вроде бы счастливый брак распадается прямо на глазах из-за младенца. Она сотни раз на дню целует своего сына, а его отцу перепадают жалкие крохи».

– Знаешь, Эрик приезжает в Шанхай, – я решила сменить тему.

Чжуша удрученно вздохнула, но осталась равнодушной.

– Ну надо же! Ну почему все время эти зеленые юнцы? Я же не директор гимназии для мальчиков!

– Именно потому, что они так молоды, они и влюбляются без памяти с первого взгляда и отваживаются на безрассудства, вроде путешествия на другой край света ради встречи с любимой. Неужели со мной этого никогда не случится? – грустно вздохнув, подумала я, вспомнив о Мудзу.

Неожиданно «червячок» снова принялся гукать у матери на коленях и энергично лягаться, а потом протянул мне ручонку. Я взяла его на руки и поцеловала.

Вечером, вернувшись домой, я зажгла свет во всей квартире и поставила диск «Tanto Tiempo», который уже давно не слушала, с записями песен в исполнении замечательной латиноамериканской джазовой певицы Бебель Жильберто^{100}. Потом я выбросила мусор и уселась на обитую черно-зеленой тканью софу. Просто не знала, чем бы еще заняться.

Спать совсем не хотелось. Голова была ясной, ни намека на дремоту. Только тоска и неприкаянность. И ощущение собственного одиночества, словно свет фонаря в кромешной темноте, пронизывало сознание, забираясь в самые потаенные его закоулки. Голос певицы звучал так нежно, что невольно пробуждал в душе желание хоть с кем-то скоротать унылый вечер.

Я негромко подпевала ей и вдруг с удивлением заметила, что в мягком рассеянном свете тени от окружающих предметов бесследно растворились. Я сидела на софе одна-одинешенька, и рядом не было даже моей тени.

Никто не звал меня ласково по имени, никто не касался колен.

Продолжая напевать, я медленно прошла в ванную комнату, наполнила ванну горячей водой, бросила туда большую пригоршню ароматической соли и сама погрузилась в воду вслед за кристаллами.

Нежась в горячей воде, я массировала тело круглой розовой губкой. Проигрыватель как раз добрался до песни «Одиночество». Чарующий голос Бебель снова и снова выводил: «Одинока, одинока, одинока…» И каждая пора на моей коже вторила ей: «Одинока, одинока, одинока…» Пойманная рыба бьется в сети рыбака; сорванная роза отчаянно борется за жизнь, впиваясь острыми шипами в сгубившую ее руку; женщина трепещет в любовном экстазе и обретает забвение. Но в мире всегда есть что-то абсолютно незыблемое. В полной тишине клубы пара оседали на потолке, превращаясь в крошечные жемчужные капли, а те падали оттуда с едва различимым предсмертным вздохом.