Текст книги "Замужем за Буддой"

Автор книги: Вэй Хой

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)

После моего приезда в Нью-Йорк Джимми Вонг звонил мне почти каждую неделю и приглашал в ресторан. Он располнел, слегка облысел и всегда выглядел озабоченным, как и полагается преуспевающему адвокату. После развода он так и не женился и по-прежнему любил холодное пиво и горячих девочек. Но чем чаще он менял партнерш, тем острее ощущал собственное одиночество.

Однажды он сказал, что я – самый лучший сотрапезник. Ему не удавалось скрыть досаду и разочарование, если я не могла отужинать или отобедать с ним хотя бы раз в две недели. Но через секунду он переставал сердиться.

Нашу дружбу можно было назвать почти безупречной. Нас связывали взаимная симпатия и забота, мы никогда не ссорились, и особой любви между нами тоже не было. Мы не испытывали друг к другу ничего похожего на плотское влечение или страсть и потому открыто обсуждали свою интимную жизнь.

На этот раз мы выбрали шанхайский ресторанчик на Мотт-стрит в Чайнатауне под названием «Лао Чжэн Син». Там можно было отведать блюда настоящей шанхайской кухни.

При встрече вечно озабоченное лицо Джимми расплылось в радостной улыбке. Он широко раскинул руки и крепко обнял меня.

– Знаешь! – воскликнул он, оглядывая меня с головы до ног. – Мне даже не верится, что мы дружим уже целую вечность!

На мне был белый свитер из ангорской шерсти с воротником «хомут» и черный кожаный пиджак.

– Время над тобой не властно, – заметил он. – Подумать только, ты сейчас выглядишь точно так же, как в нашу первую встречу в Пекине, все та же мордашка!

Я рассмеялась. Лесть всегда приятна. При моем невысоком росте, длинных прямых волосах и округлом лице я, действительно, иногда могу сойти за невинную юную девушку.

Он достал из кармана небольшой красный сафьяновый футляр, перевязанный серебристой ленточкой, и протянул мне.

– Что это? – спросила я с любопытством и потрясла коробочкой над самым ухом, пытаясь на слух определить, что внутри. С самого детства меня избаловали подарками. И с тех пор немало моих знакомых на собственном опыте убедились, что я принимаю любой подарок как должное. Даже Мудзу упрекает меня в излишней самонадеянности.

Но Джимми, похоже, нравилось мое ребячество:

– Угадай, что это! – Он улыбнулся. – Нефритовый браслет! Очень тонкой работы. А десять лет назад я непременно подарил бы тебе стихотворение.

– Значит, мне крупно повезло: десять лет уже прошли! – хихикнула я.

Может, он решил, что я шучу. Но мне на самом деле всегда нравились изящные вещи. Даже во времена, когда я, как одержимая, писала романы, овеществленная красота оставалась для меня высшей ценностью. Шелк, нефрит, «Прада»^{26}, спортивные машины «Феррари», американские банкноты, особенно с изображением Франклина – все это было прекрасно.

В ресторане «Лао Чжэн Син» все официанты говорили на шанхайском диалекте. Они были одеты и причесаны гораздо опрятнее, чем те нелегальные иммигранты, которых китайская мафия тайком доставляет в США для работы в ресторанах.

Узкоглазый официант принес меню, и мы заказали булочки с крабовой начинкой, блюдо из тушеной свинины под названием «Сто листьев», соленую зелень с побегами бамбука и суп из пряной свинины. Последний – почти забытое старинное блюдо традиционной шанхайской кухни, которое практически исчезло из ресторанов на моей родине. Кто бы мог подумать, что мне доведется отведать его в Нью-Йорке?

– Китайский квартал в любой стране мира похож на старинный товарный поезд, который, натужно пыхтя, тащится по рельсам с грузом старых традиций и замшелых обычаев. В то время как современный Китай подобен скоростному составу, мчащемуся вперед.

Еда была вкусной, вино – отменным, а застольная беседа – непринужденной и легкой.

К Джимми вернулось прежнее поэтическое восприятие мира. Мы поговорили о религиозных взглядах Достоевского и Германа Гессе. Затем разговор перешел на более прозаические темы – дом, автомобили, садоводство, а от них, естественно и плавно, – к сексу. Это был наш конек.

– Нью-Йорк не такой сексуальный, как Шанхай, – заметила я.

– Согласен, – Джимми отхлебнул пива из кружки и добавил: – Что еще хуже, в этом городе парень может в одночасье превратиться либо в страдающего манией величия сексуального маньяка, либо в полного импотента. В любом случае после этого целый год не хочется даже думать о сексе.

Несколько дней назад мне из Китая неожиданно позвонила встревоженная мать. Оказывается, в одном из выпусков теленовостей она увидела сюжет о том, что в Нью-Йорке какой-то извращенец напал на станции метро на девушку-иностранку и столкнул ее прямо на рельсы. Она настоятельно просила меня быть очень осторожной на улице, не одеваться вызывающе, а на платформе в метро не поворачиваться спиной к другим пассажирам.

И как это меня угораздило поселиться в городе, пользующемся такой дурной славой?

Здесь секс был небрежно брошенной на мостовую мелкой разменной монетой, которую мог подобрать любой праздный прохожий. Жители этого города давным-давно позабыли о том удовольствии, которое можно получать от сексуальных отношений, о том, как приятно, сидя где-нибудь в кафе, обмениваться многозначительными взглядами, говорить полунамеками. Они уже не помнили, сколько очарования и прелести таится в недосказанности и неспешном флирте, в поддразнивании и любовной игре, когда обещания чередуются с временным отступлением, снова сменяются обещаниями и так до бесконечности…

Но для таких отношений нужно время. А в этом городе всем всегда страшно некогда.

И хотя Шанхай стал во многом похож на Нью-Йорк, это сходство никогда не станет тождеством. В Шанхае даже воздух всегда мягкий и влажный. Он пахнет, как сад, омытый дождем, или женщина после купания.

– В романе «Братья Карамазовы» устами Великого Инквизитора автор говорит о том, что человеку мало просто жить на земле. Ему нужно знать, зачем он живет, – с этими словами Джимми поднял свой бокал и предложил: – Давай выпьем за то, чтобы жизнь не утратила смысла!

6

Снег идет

                Вот что утонченно-красиво:

Белая накидка поверх бледно-лилового кимоно.

                       Маленькие утята.

      Сладкое вино с мелко наколотым льдом

                   в новой золотой чашке.

                       Четки из хрусталя.

                         Цветы глицинии.

             Осыпанные снегом цветы сливы.

 Миловидный ребенок, который ест землянику

^[6]

.

Сэй-Сёнагон. «Записки у изголовья»^{27}

Похолодало, подул ветер.

Однажды утром я проснулась, подошла к окну, отдернула тяжелую черную бархатную портьеру – и с изумлением увидела, что на улице самая настоящая метель.

Крупные, с ладонь, снежинки плясали в воздухе, закрывая небо. Совершенная и неправдоподобная красота! Мир неузнаваемо преобразился. Дома, улицы, машины и деревья – все исчезло, осталась лишь поэзия.

Это было в далеком детстве: снег, Новый год, фейерверк, мандарины, которые я чистила и уплетала, усевшись у кухонного очага. Но это было лишь однажды. С самого моего отрочества в Шанхае больше ни разу не выпал снег.

Снегопад в Нью-Йорке пробудил давнишние воспоминания. Погруженная в них, я рассеянно побрела в туалет, почистила зубы, причесалась, сделала несколько простейших йоговских упражнений и доела вчерашние клецки. И все это время не отрываясь, как завороженная, смотрела в окно на падающий белый снег. Я словно превратилась в одну из этих пушистых снежинок, легко и беззаботно кружащихся в воздухе, таких белых и чистых и совершенно невесомых… И мне предстоит упасть на грязную землю, растаять или погибнуть под чьим-то каблуком…

Наша жизнь от начала и до конца подобна падению снежинки с неба на землю; мерцанию фитиля в масляном светильнике, которому неминуемо суждено потухнуть; или судьбе двух самых величественных зданий в мире, в одночасье превратившихся в усыпанные пеплом развалины.

Но ведь, достигнув земли, снежинки тают, превращаются в воду и, испарившись, снова поднимаются ввысь. И придет день, когда они опять вернутся на землю со следующим снегопадом. Так и смерть, возможно, всего лишь интерлюдия. И когда ты вновь откроешь глаза, окажется, что для тебя началась новая жизнь в ином, доселе неведомом мире.

Все на свете зыбко и изменчиво, ничто не постоянно. Вечны лишь преображение и пустота. Каждый шаг по дороге, ведущей к вершинам познания, – это движение к вечности и возрождению.

Я погасила сигарету; меня саму удивили пришедшие мне в голову мысли; они подобно волнам взбудоражили гладь моего сознания.

А снег все шел, но уже не такой густой. Несколько снежинок сиротливо приклеились к стеклу и сразу растаяли.

Я села у окна, включила компьютер и просмотрела электронную почту. Помимо спама, вроде рекомендаций «Как без труда заработать кучу денег» или «Как испытать несколько оргазмов подряд», в моем почтовом ящике оказалось несколько сообщений от издателей, из газет, от студентов отделения Восточной Азии Колумбийского университета и еще несколько личных писем. Первым делом я всегда читала письма от Мудзу. Мы писали друг другу каждый день, делились впечатлениями, пытаясь заглушить тоску друг по другу.

В последнем письме Мудзу сообщал, что едет в Гавану, где Хулио собирался дать бесплатный концерт для кубинских рабочих. Он будет петь для двадцати тысяч слушателей, жителей крошечной страны, в одиночку противостоящей американскому империализму. Ждут самого Фиделя Кастро.

За два месяца до концерта все улицы были оклеены афишами, а по двум местным радиостанциям постоянно передавали объявления о предстоящем событии. В самом конце письма Мудзу сообщал, что недавно завтракал в компании двух бывших жен Хулио – блондинки и брюнетки; обе они родом из Латинской Америки.

«Мы толком не успели сесть за стол, как они сладчайшими, медовыми голосами и с самым невозмутимым видом стали поливать бывшего мужа грязью. Сначала они показались привлекательными, но быстро выяснилось, что обе очень агрессивны и, как мощные жернова, готовы перемолоть все, что попадется им на пути».

Именно так он и написал.

Иногда меня донельзя удивляло то, как Мудзу видел и воспринимал самые разные вещи. Глядя на мир его глазами, я начинала подмечать краски, формы предметов, особенности человеческих характеров или событий, которые раньше прошли бы мимо моего сознания, были бы мне попросту неинтересны. Честно признаюсь, до встречи с Мудзу я даже не представляла, в каком именно уголке земного шара находится эта самая Доминиканская Республика.

Значит, он поедет в Гавану на концерт для кубинских рабочих и увидит Фиделя Кастро. Это потрясающе!

Я в ответном письме рассказала, что в Нью-Йорке целый день идет снег.

«Вокруг такая белоснежная красота! Жаль, что тебя нет рядом. Я часами сижу у окна и любуюсь снегопадом. Не знаю почему, но в голову приходят странные мысли о смерти, вечности и возрождении…»

Я сделала затяжку, немного помедлила и продолжила: «Начинаю подумывать о ребенке. Раньше сама мысль о беременности внушала мне отвращение. Только представь: что-то постоянно торчит у тебя в животе, высасывает из тебя все жизненные силы, крадет молодость и неумолимо растет, растет… Но теперь я все чаще размышляю о том, чтобы родить. Может быть, от тебя. Целую».

Я в радостном волнении ходила взад-вперед по пустой комнате, не чувствуя себя одинокой.

Стояла тишина. Лишь батареи парового отопления время от времени издавали приглушенное урчание, да из соседней квартиры доносился собачий лай. В дверь другой соседней квартиры позвонил разносчик из китайского ресторанчика. Из квартиры этажом ниже слышалась шумная любовная возня молодой студенческой пары. Все эти привычные звуки были неотъемлемой частью повседневной жизни моей квартирки в Сохо. И когда они вдруг затихали, мне чего-то не хватало, будто выпал зуб и в ранее безупречной белоснежной улыбке появилась уродливая черная дыра.

Лежа на диване, я читала книгу о последних годах жизни Айлин Чан^{28} в Америке. И вскоре задремала.

Когда я проснулась, уже стемнело. У соседей был на полную громкость включен телевизор, а в комнате стоял чужой кухонный чад. Аппетитный запах жареной говядины приятно щекотал ноздри.

Снегопад прекратился. Крыши окрестных домов побелели от толстого слоя снега и теперь резко выделялись на фоне черного ночного неба. Пушистый снежный ковер блестел в свете огней ночного города, как нарядная серебристо-голубая шуба.

Снег буквально светился! Этот свет рассеивал ночную мглу и проникал сквозь крохотное окошко моей комнаты. Он был тусклым и холодным, но удивительно прекрасным.

Я надела теплое пальто, закутала шею шарфом из ангорской шерсти с золотистым люрексом, натянула лайковые перчатки и замешкалась, шаря под диванными подушками в поисках ключей. Потом открыла дверь и вышла на улицу.

Судя по всему, там только что проехал снегоочиститель. Поэтому на земле снега почти не осталось, а ветер уже стих. В полном одиночестве я пошла по направлению к Чайнатауну, к ресторану «Лао Чжэн Син».

Той ночью, ворочаясь в постели, я вдруг поняла, что в этот день, как и во все предыдущие, я ни с кем не перемолвилась ни словом.

В таком суетливом и беспокойном городе как Нью-Йорк, мало что могло сравниться с бездельем и безмолвием, когда чувствуешь, как время утекает, просачиваясь между пальцами. Это помогает полнее ощутить свое счастье. Или одиночество.

7

Секс и дзэн на кухне

Еда, питье, мужчина, женщина – вот чего в первую очередь жаждет каждый человек.

Конфуций

Сегодня мы вкушаем пищу нынешнего дня. В Японии по весне мы едим огурцы.

Буддистское высказывание

Почему еда всегда ассоциируется с сексом?

Почему женщины называют красивого мужчину – «лакомым кусочком»?

Почему француженки, обращаясь к любовникам, говорят «мой сладенький»?

И почему для описания сексуально привлекательной женщины мужчины употребляют слово «конфетка»?

Генри Филдинг. «История Тома Джонса, найденыша»^{29}

Наконец наступил день, когда Мудзу должен был возвратиться. Он прилетал в Нью-Йорк вечером.

По воле случая в тот вечер я была на дне рождения одного известного профессора из Колумбийского университета.

Ему исполнилось девяносто два года, но он был бодр, полон жизненной энергии и мог в мгновение ока умять огромный бифштекс. Кроме того, у него всегда под рукой был «поляроид» на случай встречи с одной из его многочисленных молоденьких и хорошеньких поклонниц. Каждой из них он непременно предлагал сфотографироваться вместе. И вот – щелчок фотоаппарата, и из прорези выплывает карточка, а на ее поверхности постепенно проступает его довольное, улыбающееся лицо, затем – серьезное или веселое личико очередной почитательницы, которую профессор обнимает за плечи или за талию.

Я рассчитывала сбежать с вечеринки, когда самолет Мудзу будет подлетать к Международному аэропорту Кеннеди. Уже пора было уходить, а я – очень некстати – увязла в беседе с одним весьма известным литературным критиком. Он оживленно рассуждал о том, способны ли женщины писать книги на серьезные темы, а не только о менструации, сексе, смене пеленок и тому подобных вещах; а также о том, преодолим ли культурный барьер между Востоком и Западом, и если да, то насколько быстро, а если нет, то не существует ли между этими двумя культурами различий почти биологического свойства, как между мужчиной и женщиной.

Я что-то мямлила в ответ, а мысли были далеко. Потом кто-то из гостей случайно налетел на нас. Красное вино из моего бокала выплеснулось на дорогую шерстяную рубашку моего собеседника, а мою не менее дорогостоящую китайскую кофту из натурального шелка залило его водкой.

Воспользовавшись последовавшей за этим сумятицей, я ускользнула от критика, отыскала юбиляра-профессора, вручила ему свой подарок (одноразовый фотоаппарат японского производства) и, поспешно распрощавшись, удалилась.

В роскошном просторном холле многоквартирного дома, где жил Мудзу, стояло несколько кадок с крупными декоративными растениями и дежурили пять или шесть надменных швейцаров в черном.

Это был мой второй визит сюда. Как и в первый раз, прежде чем впустить меня, швейцар позвонил наверх. Едва лифт доехал до сорок пятого этажа, я стремительно выскочила из кабины и повернула налево, даже не оглянувшись по сторонам. И вдруг за спиной услышала шаги и смех. Я оглянулась и увидела Мудзу.

Оказалось, когда швейцар позвонил и сообщил о моем приходе, Мудзу вышел мне навстречу и поджидал меня у лифта в надежде сделать приятный сюрприз. Но не успел: я слишком быстро проскочила мимо.

Мы оба рассмеялись. С тех пор как на первом свидании он вместо подарка преподнес мне увлажнитель воздуха, наш роман развивался во всех отношениях нестандартно. Помню, однажды мы болтали с ним по телефону. Я посмотрела в окно на черное небо и увидела молочно-белый диск луны, похожий на круглое пятно белой краски.

– Знаешь, – сказала я, – сейчас я смотрю в небо и любуюсь луной. Ах, это так романтично…

Последовала неловкая секундная пауза, а потом мы оба расхохотались.

В самом слове «романтичный» есть что-то глубоко интимное и сокровенное. Его никогда не следует употреблять всуе. Ибо, произнесенное вслух, оно чаще всего звучит смешно.

Багаж Мудзу стоял на полу в гостиной – он еще не успел распаковать вещи. При ярком свете кухонной лампы Мудзу долго искал две чашки и нож. Затем положил на столешницу два спелых блестящих лимона.

– Хочешь чаю с лимоном? – спросил он.

– Может, я сделаю? – как только я произнесла эти слова, он сразу остановился и сказал:

– Вот и отлично, давай!

Он протянул мне электрический чайник, насухо вытер руки, поцеловал меня и поспешно вышел из кухни.

Нельзя сказать, чтобы я считала себя более умелой хозяйкой, чем он. Просто мне казалось, что приготовить чай для любимого человека после продолжительной разлуки – это проявление заботы и любви. И я принялась за дело.

Это была замечательная кухня: просторная, удобная, светлая, белоснежная и до абсурда современная.

Здесь стоял впечатляющих размеров холодильник, похожий на поставленный на попа грузовик. В дверцу были вмонтированы кран для напитков и отсек для приготовления льда. Внутри тоже была специальная полка для напитков, куда спокойно поместился бы целый галлон жидкости; небольшое отделение с дверцей, а также полочка для вакуумных контейнеров с закусками. Картину довершала большая, очень емкая выдвижная полка для хранения остальных продуктов.

Оглядевшись, я увидела плетеную корзинку с традиционными японскими полотенцами фуросики^{30} и пустую белую фарфоровую вазу. Вдоль стены тянулся целый ряд кухонных шкафчиков с двумя сотнями кастрюль, сковородок, мисок и чашек всех форм и размеров. В кухонном шкафу хранились сковороды вок^{31}, всевозможные миски и дюжина разных ножей. Я насчитала тридцать разноцветных бутылочек ароматных приправ, в алфавитном порядке расставленных на двух длинных деревянных полочках для пряностей. В углу лежало несколько книг. Я просмотрела заголовки: «Разумный подход к приготовлению пищи», «Дзэн и кулинарное искусство».

Посреди этого престижно-изысканного кухонного великолепия у меня разыгрался не только духовный, но и самый обычный, прозаический голод, от которого свело желудок.

Я деловито налила кипяток в две чистые кружки с изображением персиков и бросила туда по ломтику лимона.

– А где у тебя мед? – громко крикнула я.

Мудзу вошел на кухню, открыл необъятный холодильник и откуда-то из глубины достал банку янтарного цвета, до краев наполненную медом с измельченными цветочными лепестками.

– Этот мед я привез из Доминиканской Республики. Он очень свежий. Я и для тебя привез банку, – с этими, – словами он пошарил в холодильнике и протянул мне точно такую же. – Это подарок.

– Спасибо. Ой, да она тяжелая!

Банка действительно весила как металлическая гиря от старых весов. Вообще-то Мудзу мог бы привезти мне в подарок что-нибудь более легковесное, скажем, коробочку экологически чистого хлопка, съехидничала я про себя. Мне нравилось в Мудзу все, в том числе и его подарки.

Я уже было собиралась отнести обе банки в гостиную, но Мудзу удержал меня. Он осторожно взял банки у меня из рук, отставил их в сторону, наклонился и поцеловал меня.

Я закрыла глаза, прислушиваясь к тому, как по всему телу разливается наэлектризованный медовый поток, заполняя каждый уголок моего естества и выплескиваясь наружу, заливая все вокруг, – его одежду, волосы, каждую пору на его теле. Я томилась в ожидании этого момента три недели.

Следует сказать, что из всех встречавшихся на моем пути мужчин Мудзу удавалось подарить мне самое большое блаженство – такое состояние, когда хочется жить вечно или тут же умереть. Он владел несравненным искусством, еще более удивительным оттого, что таилось оно под спокойной и невозмутимой внешностью. Но где-то в глубине его тела бушевал скрытый от посторонних глаз бездонный и могучий, таинственный океан страсти.

Дни шли, я все больше узнавала Мудзу и все отчетливее видела его уникальность.

Для него секс был духовным действом, окрашенным возвышенным чувством, которое присуще всем религиям Востока. Это был мистический акт с характерной эстетикой, преисполненный чистоты и мощи.

Что до меня, то литературное творчество и общение с людьми помогли мне осознать себя как личность, а секс – особенно в сочетании с любовью – позволял в полной мере почувствовать себя женщиной. Именно об этом я думала каждый раз, слушая песню «Портисхед»^{32} «Почему стоит быть женщиной».

Меня неодолимо влекла кожа Мудзу, я постоянно жаждала касаться ее. Это чувство было таким всепоглощающим, что я полностью растворялась в нем. Я сама стала воплощенной жаждой – движущейся, говорящей и ненасытной.

Такова была истина. Мне хотелось заниматься любовью с этим человеком ночи напролет. Я не могла иначе.

Не говоря ни слова, улыбаясь тихой и сдержанной улыбкой, Мудзу быстро раздел меня.

Я сидела на белой столешнице. Слева стояло огромное сверкающее блюдо. Справа – деревянные палочки для еды, венчик для взбивания и блюдце. И еще масса предметов, о назначении которых я не имела ни малейшего понятия.

И в этой суперкухне я была похожа на суперспелый, перезревший плод. Трепещущая в предвкушении наслаждения, истомившаяся и дрожащая.

– Ты вся дрожишь. Тебе холодно? – спросил он тихо. Плавным движением вынул фуросики из корзинки и укутал мне плечи.

У него ушло не больше секунды, чтобы расстегнуть молнию на джинсах, и столько же – чтобы с быстротой фокусника надеть презерватив. Это было откровенно и немного бесстыдно, но очень возбуждало.

Широко открытыми глазами я уставилась в потолок и изо всех сил старалась стонать потише. Все тело пылало, воспламененное перетекающей энергией двух начал – инь и ян. Я – инь, он – ян. Я – луна, он – солнце. Я – вода, он – гора на моем пути, незыблемая и несокрушимая. Экстаз был абсолютным, он граничил с бесчувствием. И в теплой уютной кухне мое распаленное тело взорвалось оргазмом. Я смотрела ему в глаза и лепетала:

– Я кончаю.

И в это самое мгновение я внезапно ощутила страшное опустошение и любовь одновременно. Это было умопомрачение, проникающее до мозга костей исступление. В такие моменты из груди вырывается завывающий пронзительный стон, словно в предвкушении неминуемой смерти.

– Я кончаю… – я отчаянно вцепилась в него и припала к его телу, закрыв глаза. Казалось, мы срослись тысячелетия назад и с тех пор не разлучались.

Он тоже кончил, издав при этом предсмертный вопль.

Но и на этот раз, как и прежде, у него не было семяизвержения.

Потом в гостиной мы пили теплый чай с лимоном и умиротворенно разговаривали, откинувшись на диванные подушки.

– Похоже, тебе нравится заниматься любовью на кухне, – лукаво заметила я.

– Обстановка у меня на кухне намного лучше, чем в спальне, – он смущенно улыбнулся. – А ты не думаешь, что на кухне женщина выглядит особенно женственной и привлекательной?

– Неужели? – я попыталась вообразить себя на кухне, но перед мысленным взором вставала неприглядная картина: я, как угорелая, мечусь между плитой и мойкой, растрепанная, перепачканная сажей и в засаленной одежде. – Значит ли это, что ты будешь любить меня сильнее, если я приготовлю тебе чего-нибудь поесть?

– Вот именно, – ответил он полушутя, не убирая руки с моего плеча.

– Знаешь, мне ужасно любопытно… – я приблизилась к нему и после недолгого колебания, успокоенная его ободряющей улыбкой, прошептала прямо в ухо: – Скажи, у тебя никогда не бывает семяизвержения?

Он внимательно посмотрел на меня:

– А откуда ты знаешь?

– Ну, у меня есть шестое чувство или третий глаз, называй, как хочешь, – ответила я со смехом.

– Правда? – Он нежно потерся носом о кончик моего. – Иногда это происходит. Но не часто.

– А почему? Разве это не мешает тебе испытать удовольствие, когда ты кончаешь?

Мое недоумение было искренним. В старых китайских даоистских манускриптах говорилось о том, что воздержание от семяизвержения помогает сохранить остроту восприятия и бодрость ума, продлевая жизнь и молодость. Согласно классической древнекитайской литературе, например, «Нефритовому императорскому трактату об искусстве любви», овладев тремя тысячами женщин, мужчина мог обрести бессмертие. Но в жизни я никогда не встречала человека, столь изощренного в даоистской альковной практике.

– Нет, не мешает, – и в подтверждении своих слов он замотал головой из стороны в сторону.

Я взглянула Мудзу в лицо, лицо без возраста, излучавшее тепло всегда, когда он улыбался, и промолчала.

– А тебе это не нравится? – спросил он робко. – Ты из-за этого чувствуешь себя хуже?

Я молча отрицательно покачала головой.

– Секс с тобой – это болезненное влечение, сродни наркомании, от которой невозможно излечиться. Меня влечет к тебе днем и ночью. Знаешь, я, словно зевака в новогоднюю ночь, который целый год дожидался праздничного фейерверка и, дождавшись, стоит, высоко задрав голову и широко раскрыв рот в ожидании разноцветного сверкающего чуда, – сказал он, засмеялся и бережно дотронулся кончиком пальца до моего лба: – Ты…

Мы лежали рядом, закрыв глаза, в полном молчании.

Было еще не так уж поздно, но, похоже, Мудзу устал после длительного перелета. Он вскоре заснул и начал тихо похрапывать.

Жалюзи были подняты, и в окно попадал свет огней раскинувшегося внизу ночного города. Небо было не черным и не синим, а свинцово-серым с багровыми кровоподтеками, как в фильмах про вампиров. Где-то на улице, сорока пятью этажами ниже, сновали автомобили, и их монотонный гул сливался с убаюкивающим бульканьем увлажнителя на полу у изголовья кровати, словно за окнами лил дождь.

Я лежала и с чуткостью страдающего хронической бессонницей человека вслушивалась в звуки ночи.

Не знаю, сколько времени прошло, но я вдруг страшно проголодалась. Я тихонько встала, накинула что-то из одежды и прокралась на кухню. Включила свет, и моим глазам предстало сказочное, оснащенное по последнему слову техники королевство. Огромное, теплое и уютное.

Я открыла холодильник и с жадностью съела три куска пшеничного хлеба из муки грубого помола, две упаковки йогурта, четыре маринованных пикуля и целую плитку шоколада.

Сидя за кухонным столом, я поддалась подступившей дремоте. Сладкая сонливость овладела телом, мягкой кошачьей лапой погладила грудь, голову, руки и ноги, и я погрузилась в небытие.

…Словно поднятое неведомой силой, мое тело легким облаком плыло по воздуху и потом спустилось с небес прямо на белые прохладные простыни постели. И в это мгновенье я пробудилась от сна.

Это Мудзу отнес меня из кухни на кровать. Он ласково погладил меня по спине и прошептал:

– Спи спокойно. Тебе нужно отдохнуть.

8

Ужин для любимого

На свете нет более завораживающего зрелища, чем прекрасная женщина на кухне, готовящая еду для любимого.

Том Вольф^{33}

Нужно делать даже то, что выше ваших сил.

Элеонор Рузвельт^{34}

На улице сильно похолодало, но снега больше не было. Старожилы говорили, что эта зима в Нью-Йорке была самой бесснежной за последние двадцать лет.

В ресторанах перед едой перестали подавать воду и приносили стакан только по просьбе посетителей. Муниципальное законодательство строго нормировало расход воды для мытья машин, полива газонов и садов. Мне пришлось отказаться от ежедневных ванн; теперь я принимала душ через день.

Воздух был морозным и сухим. После душа мне приходилось, дрожа от холода, втирать в кожу увлажняющий крем, а потом – специальный лосьон.

Однажды – в тот день на улице стоял такой трескучий мороз, что в домах, наверное, передохли все тараканы, – случилось невероятно радостное событие. Мне позвонил мой агент и дрожащим от волнения голосом, захлебываясь от восторга, сообщил неожиданную новость. Он так не переживал даже в прошлом году, когда меня пригласили на «Си-Би-Эс» в знаменитую программу «60 минут» для пятиминутного интервью.

– Твой издатель из «S&S»^{35} очень доволен, – сообщил он мне торжественным тоном. – Твоя книга вошла в десятку лучших по рейтингу «Сан-Франциско Кроникл», а в некоторых других рейтингах стоит на первом месте!

– О… – я считала себя обязанной издать что-то вроде восторженного восклицания, потому что на том конце провода от меня явно ждали именно такой реакции. Но книга, на обложке которой красовалась моя фотография и которую сейчас во всем мире раскупали, как горячие пирожки, так обескровила меня, что я была не в состоянии испытать восторг. Я немного помолчала, откашлялась и хрипло произнесла:

– Да? Ну, что ж, этого следовало ожидать, ведь она стала бестселлером во многих странах.

Перед моим мысленным взором нескончаемой чередой прошли бесчисленные международные аэропорты, где я появлялась, волоча за собой громоздкий багаж с дюжиной ципао и кучей медикаментов, старательно скрывая за темными стеклами очков черные круги под глазами, появившиеся от хронического недосыпания и усталости.

Мне вдруг вспомнился прошлогодний приезд в Лондон, когда, дав последнее интервью для «Би-Би-Си», я разрыдалась от переутомления, бессонницы и одиночества; к тому же я постоянно переживала из-за отвратительного знания английского; пришлось моему издателю оплатить массаж и косметические процедуры в одном из самых престижных лондонских салонов красоты, среди клиенток которого, по слухам, были и знаменитые «Спайс Гелз»^{36}.

А всего через четыре дня после трагедии одиннадцатого сентября, чтобы не нарушить расписание рекламных мероприятий, мне совершенно одной пришлось лететь самолетом в Сан-Франциско. На борту, кроме меня, было всего шесть пассажиров.

Нет, у меня не было сил кричать от радости по поводу успеха моей книги, каким бы грандиозным он ни был.

– Издатель предлагает тебе назначить день, чтобы отметить это событие. Они хотят устроить торжество где-нибудь в Виллидже, не очень многолюдное, примерно человек на сорок…