Текст книги "Замужем за Буддой"

Автор книги: Вэй Хой

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 16 страниц)

– Тс-с… – прошептал он. Его тело напружинилось, и он, преисполненный жалости к этой умирающей красоте, неумолимо рвал шелковое ципао в клочья.

Звук рвущегося шелка, чистый и звонкий, едва различим, печален и прекрасен. Пытаясь улететь, он запутывается в ресницах и еще долго дрожит на них, не желая умирать. Вы закрываете глаза и слышите этот слабый, беспомощный шелест, а потом вас подхватывает и уносит жаркой безжалостной волной.

Когда в Шанхае портниха приносила мне очередное ципао из нежного и трепетного шелка, я говорила про себя: «Бывает разная красота. Существует красота, созданная для вечности, которую нужно бережно хранить. Но есть прекрасные вещи, с самого начала обреченные на разрушение и смерть. Это преходящая, временная красота».

15

В храме благодатного дождя

Что ты есть – ты не видишь; что ты видишь – тень твоя

^[11]

.

Рабиндранат Тагор. «Залетные птицы»

Горы пустынны, людей не увидишь на них,

Слышен лишь речи далекой неявственный гул

^[12]

.

Ван Вэй. «Лу Чжай»^{71}

Остров Путо. Осень.

Целую ночь утлый паромчик «Море и небо» бесстрашно рассекал океанские волны и к восьми утра наконец-то добрался до пристани. Несколько раз чихнув, двигатель заглох, на берег перекинули трап, и пассажиры один за другим начали сходить на пристань, волоча за собой багаж.

Только что прошел дождь, и залитая дегтебетоном дорога была еще мокрой. Но небо уже просветлело, и сквозь облака пробивалось солнце. Я всей грудью жадно вдохнула свежий морской воздух. Осмотревшись, поняла, что стою в небольшой низине, а вокруг высятся горные склоны, утопающие в сочной зелени. То здесь, то там из нее выглядывали алые и золотые купола храмов, разбросанные по изумрудным гористым склонам, как крошечные помидоры в свежем салате.

Спросив, как проехать, я села в небольшой, битком набитый автобус. Мой путь лежал в Храм благодатного дождя.

Открывающийся из окна вид заворожил меня. За тридцать лет, миновавших с моего появления на свет, я несколько раз возвращалась сюда вместе с родителями. Но раньше у меня всегда было ощущение, будто меня привозят сюда против моей воли, и я старалась поскорее воскурить благовония перед статуей Будды, а потом думала лишь о купании, возможности позагорать на солнышке и понежиться на теплом белом песке пляжа.

Казалось, и бирюзовый океан, с мерным рокотом кативший бесконечные волны, и белый песчаный пляж, и горные склоны, отливающие всеми оттенками зелено-коричневого, и лесные чащи, и каждая травинка, и каждое придорожное дерево, и каждый камень на обочине – все приветливо улыбалось мне.

Все вокруг было таким родным!

Соленый океанский бриз овеял лицо прохладой, растрепал и спутал волосы. Каждая пора на моем теле раскрылась, меня захлестнуло радостно-тревожное ожидание, на глаза навернулись слезы.

Автобус остановился неподалеку от Храма благодатного дождя. Я сошла последней.

Сразу же увидела позеленевшую от времени высокую каменную арку с выгравированным на древнем камне названием «Храм благодатного дождя». За аркой был виден лишь мостик, украшенный миниатюрными высеченными из камня львами. А сам храм оставался незримым, сокрытым где-то в глубине зеленой чащи.

Лишь миновав мостик и пройдя по скользкой, поросшей мхом дорожке, вы оказываетесь перед храмом и в благоговении замираете перед лицом этого торжественного, вечного безмолвия.

Но сначала мне нужно было найти жилье. Я помнила, что на склоне холма, недалеко от храма, есть небольшая гостиница, принадлежащая местным рыбакам. И действительно, гостиница по-прежнему существовала, и название у нее осталось прежним – «Счастливый путник». Здание постарело за минувшие годы, но оно было радо встрече со мной, как старый и верный друг после долгой разлуки.

Никаких хлопот с оформлением, и номер на удивление дешевый. Вспомнив о дороговизне жизни на Манхэттене, я подумала, что люди там просто бросают деньги на ветер.

До номера меня проводила раскрасневшаяся от свежего морского ветра молодая девушка, которая дала мне термос с кипятком. Она шла впереди, и ее шаги гулко отдавались в старом коридоре. Окна моей комнаты выходили на юг, из них открывался вид на океан.

Девушка поставила термос на стол, сообщила, когда постояльцев кормят завтраком, обедом и ужином, когда дают горячую воду, а затем ушла, смущенно улыбаясь.

Я бросилась на кровать и, убаюканная размеренным рокотом волн и шумом ветра в верхушках деревьев, задремала. Наверное, мне приснился какой-то сон, но как только я открыла глаза, тут же забыла его.

Я почистила зубы, приняла ванну, полчаса помедитировала и собралась на ланч. Надев белое просторное платье и пару удобных туфель, спустилась в ресторанчик на первом этаже гостиницы, где перекусила порцией лапши с морепродуктами.

Я была здесь совершенно одна – ни знакомых, ни собеседников. Но не чувствовала одиночества.

Казалось, это место отрезано от всего остального мира. Неземной, словно потусторонний остров, крошечная точка на линии горизонта, где небо сливается с плавно колышущимся морским простором. Ни сожалений о прошлом, ни тревог о будущем. Только вечный покой в недвижном океане времени. Безбрежная чистота, в которую без следа могут кануть любые мрачные воспоминания.

Выглянуло и стало припекать солнце. Осенний воздух был чист и прозрачен, лишь слегка отдавал запахом гари. Всего за десять минут я дошла до замшелой каменной арки Храма благодатного дождя. Миновала ворота, небольшой мостик и пошла по едва заметной тропинке. Минут через пять взору предстали узкая белая стена и деревянная дверь, изрядно покосившаяся и покореженная бесчисленными ветрами и дождями. Она была полураспахнута, и я ступила за порог, вымощенный синим камнем.

Едва я пересекла незримую черту и вошла в храм, меня охватило чувство, будто я все это видела раньше.

Словно я однажды уже приходила сюда, но когда-то очень давно и в великих муках. В оживших смутных воспоминаниях я была маленькой, двух– или трехлетней девчушкой, для которой вымощенный голубым камнем порог высотой всего двадцать сантиметров казался огромной стеной. И малышка изо всех сил пыталась вскарабкаться на это непреодолимое препятствие, пыхтя от натуги и высоко задирая левую ногу. Воспоминания далекого детства вставали перед мысленным взором, словно ожившие загадочные картины Де Кирико^{72}, пронизанные спокойным, прозрачным светом, но от этого ничуть не менее пугающие.

Засунув руки в карманы, я медленно вошла во двор храма. В первом зале находились величественные изваяния Гуаньинь и несколько статуй Будды, у подножия которых лежали щедрые подношения паломников. В маленьких тесных кельях, куда вели узкие коридоры, обитали меньшие по размеру Будды и Архаты^{73}. Неподалеку располагалась комната для посетителей, зал для медитаций, где монахи проводили время за чтением сутр, И небольшая трапезная.

Воздав хвалу Буддам, я беззаботной походкой двинулась в сторону тенистого двора в дальнем углу храма. Мне на глаза попались несколько пятисот– или шестисотлетних священных деревьев Бодхи^{74}.

И хотя большую часть своей жизни я была пленницей в душных каменных джунглях большого города, и на мою долю выпадали лишь редкие счастливые моменты общения с природой, каждый раз при виде векового дерева меня невольно до глубины души трогали его исполинская мощь и дивная красота. Просто не верилось, что эта красота существует в своей первозданности несколько сотен, а то и тысячу лет.

Корявые, узловатые корни дерева Бодхи сурово и молчаливо вгрызались в землю, а его массивная крона уходила в заоблачную высь. Глядя в эту бескрайнюю высоту, нельзя было не думать о быстротечности и кратковременности человеческой жизни. Но испытываемое мной чувство не имело ничего общего с меланхоличными сожалениями об иллюзорности и бренности бытия. Вековые деревья обладают магической целебной силой, которая сочится сквозь кору и вливается прямо вам в сердце.

Я с наслаждением вдыхала запах свежести, исходивший от деревьев, приближаясь к стоявшей под одним из них небольшой группе людей, окруживших двух монахов – старого и молодого, – которые играли в го.

Я представления не имею о правилах этой игры. Но монахи, похожие на отца и сына, в серых подпоясанных рясах, пробудили у меня живой интерес. У старика была небольшая бородка клинышком. На фоне впалых щек нос с покрасневшим кончиком казался крупным. Точно определить возраст монаха было невозможно. С его лица не сходило странное выражение: казалось, он смеялся без тени улыбки, спал с широко открытыми глазами, а от всего тела исходила необычайно притягательная сила. При пристальном взгляде на молодого монаха я разглядела тонкие, приятные черты и блестящие черные глаза на живом, умном лице. На вид ему было не больше четырнадцати-пятнадцати лет.

Я решила задержаться и понаблюдать за происходящим. Оба игрока – старый и молодой – не отрываясь, смотрели на доску. Дождевая вода, скопившаяся в листве дерева Бодхи, маленькими жемчужными слезинками с жалобным, пронзительным звуком упала прямо на деревянную доску для игры в го.

Люди, стоявшие вокруг, уходили и приходили, но я не двигалась с места, пристально наблюдая за монахами. Приехав на этот остров, я попала в бесконечность, время стало безграничным. Когда я устала наблюдать стоя, то просто села на расположенную неподалеку скамью.

Постепенно сгущались сумерки. На этом странном острове течение времени отражалось лишь в изменениях цвета неба. Но по сравнению с городом здесь светлело и темнело гораздо раньше. Со вздохом сожаления старый монах, наконец, отставил в сторону черную фигуру и сказал:

– Ты выиграл.

Молодой радостно улыбнулся, его лицо по-детски сияло. Это была первая партия из десяти, которую ему удалось выиграть.

Я захлопала в ладоши, тоже улыбаясь.

Старик бросил на меня быстрый взгляд и кивнул в знак приветствия. Я тут же сложила ладони в почтительном; жесте и слегка склонилась перед ним.

– Похоже, вам, леди, не так много лет, – произнес старик и благожелательно добавил: – Простите мое любопытство, но вы здесь впервые!

Я поспешно отрицательно покачала головой:

– Нет, я приезжала сюда несколько раз. А вообще-то я здесь родилась!

Старый монах внимательно выслушал мои слова, сощурившись и поглаживая бородку. Он помолчал немного, словно пытаясь что-то вспомнить.

К этому времени молодой монах уже собрал фигуры и сложил доску. Несколько мгновений он с нескрываемым любопытством разглядывал меня, а затем снова обратил взор на Учителя. Тот задумчиво покачал головой.

– Да, я припоминаю похожий случай. Когда-то давно в Храме благодатного дождя родилась девочка. Она появилась на свет преждевременно у женщины, которая очень поспешно прибыла сюда издалека.

По моему телу прошла сильная дрожь, а сердце бешенно забилось. Сказанное старым монахом слово в слово повторяло рассказ моих родителей о том, как я родилась.

– Учитель помнит это? – с благоговением спросила я.

Он сидел прямо передо мной, медленно поглаживая бородку и ласково глядя на меня проницательными глазами, словно за считанные секунды смог увидеть все события, произошедшие в моей жизни за последние двадцать лет. Все те радостные и печальные, хорошие и ужасные, добрые и жестокие вещи, которые мне пришлось пережить.

Его взгляд был подобен яркому пламени в печи в зимнюю стужу или закатным лучам солнца, он обволакивал и согревал душу. Я едва не расплакалась.

– Ты та самая девочка, которую нарекли буддистским именем «Мудрость»? – наконец спросил он.

Я не смогла сдержать слез и неожиданно разрыдалась.

16

Истома, нега и день рождения Мудзу

Соитье двух людей – это полное взаимопроникновение, когда женщина всем своим существом сливается с мужчиной, и в этом сплаве чувств достигается не только единение тела, но и наивысшее наслаждение.

«Кама сутра»

Занявшись сексом десять раз без эякуляции, вы обострите слух и зрение, после двадцати раз ваш голос окрепнет и станет звонким, после тридцати – кожа станет светлой и сияющей, после сорока – спина и грудь будут стройными и упругими, после пятидесяти раз бедра и ягодицы будут крепкими и сильными, шестьдесят сношений без эякуляции очистят уретру, сто – гарантируют вам здоровье и долголетие…

«Секс, здоровье и долголетие», китайский классический трактат по даосизму

Нью-Йорк. Весна.

Апрель. В Нью-Йорке весна. Наконец-то настала счастливая пора. Несколько весенних гроз, похоже, разбудили почки на деревьях. Холодов больше не будет.

Мои мечты сбылись. Я переехала из своей квартиры на Уоттс-стрит к Мудзу в Вест-Сайд.

Тамошние швейцары стали меня узнавать – молодую женщину, вечно одетую в шелковые платья. Они потихоньку привыкли к тому, что я здесь живу, стали доброжелательнее. С одним из них по имени Сыег мы даже подружились. Он оказался поэтом, а чтобы заработать на жизнь, по ночам стоял у дверей. Он дал мне толстенный, отпечатанный на ксероксе том своих стихов. А я подарила ему мою книгу с автографом. Когда он был помоложе, то выступал в бродвейских спектаклях в дублирующем составе. Он все еще был красив и галантен. Когда он открывал передо мной дверь и учтиво здоровался, мне казалось, что я на сцене.

Служившие в этом доме швейцары были просто ходячими справочниками. У них были ответы на любые вопросы: где изготовить запасной ключ, у какого нотариуса заверить документы.

Переезд к Мудзу дал мне иллюзию супружеской жизни. Моя одежда висела в его шкафу, мое белье лежало в ящике комода рядом с его вещами, мой ноутбук стоял на его письменном столе, гигиенические прокладки были засунуты в шкафчик в ванной комнате, а столь любимые мною консервированные китайские фрукты прочно обосновались у него в холодильнике. Усики от моих антенн постепенно проникали в трехмерное пространство, в котором обитал Мудзу.

Мудзу прокомментировал это событие так, как я и предполагала: «Это совсем неплохо! По крайней мере, мне не придется больше тосковать о тебе». И он перестал звонить мне по три раза на дню, как делал раньше.

По вечерам, после его возвращения с работы, мы заказывали еду из ресторанчика «Китайское удовольствие» и смотрели по телевизору матчи НБА с участием его любимой команды «Нью-Джерси Нетс». А потом вместе нежились в ванне, заботливо терли друг другу спины и кусачками обстригали ногти на ногах. Иногда вдруг вспоминали о необходимости принимать витамины, брали каждый по таблетке и запивали из одного стакана. И, конечно, едва открыв глаза по утрам, целовались, как парочка воркующих голубей в лучах утреннего солнца.

Это была жизнь вдвоем, о которой я грезила.

А потом наступил день рождения Мудзу.

В отличие от меня, Мудзу радовался любому празднику, в том числе и дням рождения. Как-то он полушутя-полусерьезно заметил, что начал готовиться к своему столетнему юбилею, как только ему исполнилось двадцать лет. По его плану, на торжестве должны были присутствовать все его бывшие любовницы (ну, разумеется, если доживут). И съемки девяностовосьмилетия отца Хулио лишь укрепили Мудзу в его намерениях, словно чужое торжество было генеральной репетицией его собственного.

Однако нынешний год выдался не очень удачным для Мудзу. У многих его друзей были неприятности. Ричард внезапно заболел – наверное, объелся мороженого. Хулио собирался непременно прийти на торжественный ужин по случаю дня рождения Мудзу. Но совершенно неожиданно выяснилось, что Служба иммиграции и натурализации занесла его имя в «черный список», и он счел благоразумным не приезжать в США. В довершение всего редактору Керри, которая долгие годы сотрудничала и дружила с Мудзу, пришлось срочно вылететь в Сидней, чтобы ухаживать за больной матерью.

Поэтому мы решили устроить скромное торжество вдвоем.

Полакомившись устрицами и бараниной в одном из дорогих французских ресторанов, мы вернулись домой. Включили стереосистему и поставили диск с индийской музыкой. По всей квартире зажгли красные свечи, приняли ароматическую ванну. Мудзу надел пижаму, а я – подаренную Сиэр ночную рубашку.

Он нежно помог мне расчесать еще мокрые от банной пены волосы. И они, и кожа пропитались удивительным, непривычным ароматом духов, которые Мудзу привез с острова Бали. Их запах необычайно напоминал знаменитую серую амбру. По старинной легенде в нее превращалась раскаленная слюна летевшего над океаном дракона, капавшая из его пасти в воду. Едва аромат этого таинственного вещества окутывал кожу, сердце начинало трепетать от неизъяснимого волнения.

Мудзу отвел меня в спальню, открыл небольшую, запертую на ключ шкатулку, достал оттуда несколько странных предметов и протянул мне. Это было бледно-зеленое нефритовое яйцо с прикрепленной к верхушке шелковой нитью, серебристый шарик величиной с крупную жемчужину с несколькими более мелкими жемчужинками внутри, которые плавно перекатывались в такт слабому дрожанию ладони. Мудзу назвал их «потомством колокола». Еще у него на ладони лежали маленькие кусочки благовоний, красная шелковая лента и непонятная, пугающе-безобразная штука, по форме напоминающая пенис, судя по внешнему виду сделанная из клубня какого-то растения. По словам Мудзу, погруженная в жидкость, она разбухала и в несколько раз увеличивалась.

Спокойная улыбка Мудзу подействовала на меня ободряюще. Я не испытывала страха. Только любопытство.

Почти все предметы он положил обратно в шкатулку, оставив лишь яйцо и красную шелковую ленту. Мудзу сказал, что с помощью нефритового яйца японские женщины тренировали мышцы влагалища и что во время оргазма яйцо вылетало оттуда, как камень из катапульты. Я не могла сдержать смех. Похоже, такая реакция несколько озадачила Мудзу.

– Благодаря этому яйцу можно достичь необычайного по силе ощущений оргазма, – сказал он. – Но если тебе неловко, необязательно пробовать.

Конечно, я не могла устоять. С тех пор как мы впервые занимались любовью, Мудзу обрел удивительную власть над моим телом и, что важнее, завоевал мое безграничное доверие, какого я не испытывала ни к одному мужчине.

Мы уселись на кровати лицом друг к другу, завороженные свежим возбуждающим ароматом, исходившим от наших тел. Мудзу положил яйцо в рот, подержал его, там несколько секунд, а затем вынул и отдал мне. Нефрит еще хранил тепло его тела, был влажным от слюны и издавал слабый мускусный запах.

– Попробуй, введи его внутрь! – Мудзу внимательно наблюдал за мной.

Не снимая белой шелковой ночной рубашки с нарисованным на ней черным лотосом, я взяла скользкое нефритовое яйцо двумя пальцами и осторожно ввела во влагалище.

И как только его мягкий овал скользнул внутрь моего тела, я посмотрела на Мудзу, приоткрыв рот от удивления и пристально вглядываясь в его лицо. Он подошел ближе, закрыл мне рот поцелуем и, чередуя нежные поцелуи с ласковыми уговорами, шептал:

– Почувствуй, как оно плавно поворачивается, попробуй направлять его движение, напрягая мышцы… вверх – вниз, влево – вправо…

Произнося эти слова, он крепко держал оставшуюся снаружи шелковую нить двумя пальцами и по ее подрагиванию понимал, как именно движется яйцо в глубине моей теплой плоти.

Я все больше и больше поддавалась этому всепоглощающему ощущению, необычному скольжению этой ласковой овальной тяжести, совершенно непохожему на трение мужского члена. В плавном перекатывании нефрита внутри моего тела были неуловимая прелесть и чувственность.

Эта странная, необычайно эротичная игра целиком захватила меня. Нефритовое яйцо трепыхалось внутри моей плоти, словно охваченное безумным волнением живое существо, которое постоянно перевоплощалось, меняя форму и температуру, становясь все более скользким и гладким, по мере того как внутри меня разгоралось вожделение и я истекала томительными соками.

Мудзу навис надо мной, как ястреб, и впился губами в затвердевшие и поднявшиеся от страсти соски. При этом он ни на мгновение не прекращал искусно управлять перемещением яйца с помощью шелковой нити, диктуя ему свою волю, то мягко, то энергично потягивая или дергая за нитку, меняя угол наклона и направление движения. Всем своим естеством я предвкушала приближение доселе неизведанного сладостного оргазма. Мышцы влагалища сокращались и напрягались с необычайной силой. Спазмы становились все томительнее, все невыносимее… И наконец плотину прорвало, и бурный стремительный поток устремился наружу…

На лице Мудзу играла довольная, чуть развратная улыбка. Я лежала, закрыв глаза, и почувствовала, как он осторожно потянул за нить и бережно вытащил яйцо из моего безвольно обмякшего тела, как прижал гладкую влажную поверхность нефрита к моим губам, ощутила привкус соленых океанских брызг и слабый аромат мускуса.

Открыла глаза и увидела, что Мудзу положил яйцо в рот, с наслаждением обсасывая и перекатывая его языком, слизывая и глотая сок из моего чрева вперемешку со слюной. У него был спокойный и довольный вид. В тот момент меня охватило фантастическое по силе материнское чувство, как курицу, которая только что выпустила в мир зародившуюся и выкристаллизовавшуюся внутри нее будущую жизнь, заключенную в твердую нефритовую оболочку.

– Хочешь еще? – спросил Мудзу.

Пижамная куртка на нем распахнулась. В последнее время его все сильнее возбуждали мои оргазмы. На него они действовали больше, чем самый мощный гормональный стимулятор. По его словам, ему необычайно повезло встретить такого отзывчивого сексуального партнера, как я. Древние учителя эротического искусства полагали, что во время полового сношения во влагалище выделяется не просто жидкость, а квинтэссенция женского начала инь, – истекающая в жидком виде первозданная сущность женской природы. Большое количество жидкости, по убеждению древних, свидетельствовало о высочайшей концентрации инь необычайной чистоты. Женщина, извергавшая много жидкости во время любовного акта, считалась живым воплощением сразу двух начал инь и ян.

Хотите – верьте, хотите – нет.

Я уселась на кровати, притянув Мудзу к себе, приспустила его пижаму и завязала красную шелковую ленту у основания пениса. Неловкое движение, и лента затянулась слишком туго… Мудзу застонал, а его член поднялся, словно разъяренный дракон перед битвой. Осторожным движением я слегка ослабила давление ленты и без презерватива села сверху прямо на него. Эта поза запомнилась мне еще с колледжа. Когда-то я увидела ее в знаменитой пятисотлетней порнографической книге, которая называлась «Цзинь Пин Мэй»^{75}, или «Золотой Лотос». И вот теперь я отважилась испробовать ее. И поскольку этот день рождения превратился в вечер неизведанного сексуального наслаждения – решила я – пусть каждый научит другого чему-то новому.

В бесконечной череде следовавших один за другим взрывных оргазмов я почти лишилась рассудка. Разметавшиеся во все стороны простыни промокли насквозь. В комнате пахло страстью, морской водой и волшебной серой амброй. Каскадом рассыпающиеся в воздухе яркие зеленые вспышки то загорались, то меркли, подобно нежным цветам, чьи бутоны увядают в безмолвии ночи, едва раскрывшись.

Я истекаю животворной влагой, парю в воздухе, невесомая от счастья. И, как роза, раскрываю лепестки лишь для тебя, сверкая обнаженной красотой и благоухая на протяжении долгой ночи.

Я была на грани бесчувствия, когда Мудзу покинул мое тело. Но его член остался таким же твердым и несокрушимым, как скала из живой плоти. Шелковая лента по-прежнему стягивала его у самого основания. Казалось, он никогда не расслабится и сможет дарить мне эту сладкую муку еще много дней и ночей. Именно это в древних книгах называлось «тайной шелковой ленты».

После короткого, но крепкого, похожего на транс сна мы проснулись почти одновременно как раз в тот момент, когда выплывшая на небо луна заглянула в окно нашей спальни и осветила подушки.

Судя по положению луны, до утра было еще далеко. Мы лежали рядом в самом центре необъятного темного пространства, прислушиваясь к дыханию друг друга.

После нескольких робких поцелуев стало ясно, что страсть не угасла. Она осталась неутоленной и клокотала где-то в глубине тела, подобно раскаленной лаве, лишь слегка застывшей на поверхности. Все произошедшее этой ночью было лишь прелюдией, распаляющей аппетит закуской перед главным блюдом.

– Хочу еще, – шептала я, бессвязно повторяя одно и то же, словно потерянная, – еще! Еще!

Мудзу спросил, чего бы мне хотелось на этот раз. И я ответила:

– Другую женщину.

Сначала он не поверил своим ушам. Любой мужчина мечтает когда-нибудь заняться любовью сразу с двумя, женщинами, но Мудзу колебался, вспомнив, как сильно я ревновала его даже к бывшим подружкам. Но я продолжала твердить, как заведенная:

– Давай, позвони… Найди японку…

Неожиданно почувствовав сильнейший голод, я пошла на кухню в поисках чего-нибудь съедобного. Мудзу следовал за мной. Мы уселись вдвоем на ярко освещенной кухне и вдвоем съели упаковку йогурта и сандвич с огурцами, при этом деловито обсуждая, какая девушка нам подойдет.

Затем я пролистала в журнале раздел объявлений о секс-услугах. Мудзу поднял трубку и набрал номер. Предварительно мы остановились на том, что это должна быть мулатка. Поистине политкорректный выбор.

Девушка запросила по телефону довольно высокую цену, но, когда спустя сорок минут появилась на пороге квартиры, мы оба поняли, что она стоит этих денег. Она была прекрасно сложена: тело идеальных пропорций, необычайно длинные, стройные ноги, блестящая атласная кожа, густые курчавые волосы, упругая грудь, обтянутая красным платьем, сквозь которое проступали тугие соски.

Она вошла и приблизилась к нам со спокойной грацией крадущегося тихой поступью и настороженно прислушивающегося леопарда. На какое-то мгновение мне стало не по себе. Ручаюсь, Мудзу чувствовал то же самое. Я заметила, что он невольно попятился. В белом шелковом ночном белье мы оба напоминали пару до смерти перепуганных кроликов.

Вежливо пожав руку девушке, которая назвалась Мими, мы зашли в ванную комнату и плотно прикрыли за собой дверь.

– Ты действительно этого хочешь? – подозрительно глядя на меня, шепотом спросил Мудзу.

– А почему бы и нет? Раз уж она все равно здесь, – я открыла кран и сполоснула лицо водой, а потом добавила: – Но ты не должен прикасаться к ней.

Мудзу смотрел на меня в полном недоумении:

– Что ты имеешь в виду?

– Ты можешь только наблюдать за ней, – ответила я. Меня только что осенило, страх и волнение улетучились, и я радостно улыбалась.

Мы вышли из ванной и вошли в гостиную. Мими уже сняла с себя всю одежду, кроме узеньких, как набедренная повязка, трусиков. Она легла на диван, уверенно улыбаясь и раскинувшись, как властительница первобытного племени в джунглях.

– Так хорошо? – спросила она с ярко выраженным бруклинским акцентом.

Мудзу лежал неподвижно на нашей разворошенной в пылу ночной страсти кровати и, затаив дыхание, смотрел, как я ласковыми движениями поглаживала обнаженное тело Мими.

Прикасаться к ней было одно удовольствие: грудь и ягодицы были упругими, тугими и гибкими, как резина. Тело азиатских женщин по сравнению с плотью Мими более нежное и податливое, как мякоть персика. В отличие от необузданной африканской красоты, красота азиаток более хрупкая и уязвимая.

При каждом моем прикосновении Мими сладострастно постанывала, очень профессионально и возбуждающе. Чувствовалось, что она настоящий мастер своего дела. Она самозабвенно и очень убедительно стонала и извивалась, а затем спокойно брала деньги за все, что ее просили делать.

Когда разгоряченная моими прикосновениями Мими широко, примерно на сто восемьдесят градусов раздвинула ноги, я помогла Мудзу снять пижаму. Он был возбужден до крайности, член напрягся и поднялся, кончик набух и блестел от слизи. Я велела Мими перевернуться на живот, а сама легла на нее лицом вверх, расположившись так, что мои бедра находились как раз между ее разведенными в сторону ногами.

Она была нашей подушкой, – живой, из плоти и крови…

Мудзу склонился надо мной, до боли в исступлении сжав мою грудь обеими руками, напружинился всем телом и вошел внутрь.

В такт каждому его мощному рывку кровать раскачивалась, а пружины надсадно скрипели. Это месиво из трех сплетенных в жарком забытьи тел ритмично колебалось на кровати, словно тесто, покорно и обреченно перекатывающееся в умелых руках невидимого хлебопека.

Мне доводилось слышать, что на Манхэттене «секс втроем» был достаточно популярен, однако в большинстве случаев это было лишь рассудочное, замысловатое физиологическое упражнение – не больше. Но даже при отсутствии любовного влечения и страстных порывов такие встречи часто заканчивались травмой одного из участников.

Нам с Мудзу удалось выдержать это испытание не только без ущерба для здоровья, но даже странным образом укрепив взаимное доверие и достигнув более естественной фазы отношений. Сдав этот своеобразный сексуальный экзамен, я даже начала подумывать о возможности свадьбы. Ведь когда две предыдущих подружки Мудзу начинали активно намекать на необходимость узаконить отношения брачными узами, тот всегда предлагал им «любовь втроем», чтобы или позабавиться над ними, или отпугнуть их. Правда, возможно, в то время он еще не успел оправиться после развода и был просто не готов к новому браку.

Спустя несколько дней после той ночи испытанные нами чувства все еще согревали нас. Мы больше не занимались любовью. Казалось, мы исчерпали отведенную нам природой меру любовного наслаждения на десятилетие вперед, хотя взаимное влечение не ослабло, и нас по-прежнему неотвратимо тянуло друг к другу.

От полноценной сексуальной жизни женщины на удивление хорошеют. Встречные мужчины на улицах оглядывались мне вслед и говорили комплименты. Но счастье омрачала притаившаяся в глубине души тревога: Мудзу стал для меня живым воплощением любви, сексуальным идолом, болезненным пристрастием, моим богом. Каждая секунда, каждая минута жизни была наполнена думами о нем. Без него существование казалось бессмысленным, а страх потерять его сводил меня с ума.

Ничто не совершенно в этом мире. Весь фокус в том, чтобы довольствоваться тем, что имеешь, а окружающую действительность, особенно отношения между мужчиной и женщиной, воспринимать с пониманием и терпимостью.

17

Ник – завоеватель

В любви я свободна.

Жорж Санд^{76}

Мудзу снова улетел в Доминиканскую Республику доснимать свой документальный фильм. И как раз в это время на деловое совещание в Нью-Йорк прибыла моя предприимчивая образцово-показательная кузина Чжуша. В компании, где она работала, ее очень ценили, буквально носили на руках за выдающиеся успехи по итогам прошлого финансового года; поэтому заказали для нее шикарный, уставленный цветами номер в одном из дорогих отелей на площади Вест-Юнион.