Текст книги "Темный полдень (СИ)"

Автор книги: Весела Костадинова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 18 страниц)

– Луншӧрика… – произнесла она тихо, и в её голосе прозвучала какая-то отрешённая нота, как будто она вспоминала что-то далёкое. – Волосы что золото, глаза как небо. В яркий полдень по полю идет, за порядком смотрит. Узьышт, Луншӧрика, восьт синъястӧ (Проснись, Луншорика, открой глаза.).

Её слова текли, как мелодия, и я слушала, завороженная, не понимая смысла, но чувствуя, что за ними скрывается что-то большее, чем просто комплименты. А она продолжала гладить мои волосы, её пальцы двигались уверенно и мягко, как будто она сама была частью этого странного ритма, будто читала меня, как книгу, которую я не могла прочесть сама.

Ее голос, движения, аромат чая в котором распустился невероятной красоты синий цветок василька, гипнотизировали меня, заставляя слушать.

– Хорошая ты пара ему, – внезапно сказала она, и эти слова словно вывели меня из транса.

– Что? – переспросила я, тряхнув головой, чувствуя, как волосы мягко бьют по щекам, и удивлённо огляделась, пытаясь понять, о ком или о чем именно она говорила. Мои волосы оказались идеально расчёсанными и сверкали на солнечном свету, как будто их только что тщательно уложили перед зеркалом.

– Сила к силе идет, сила силу дополняет, – женщина поднялась. – Многие хотят силу подчинить, но сила идет к тем, кто ее уважает.

Я только сейчас заметила, как сильно ее глаза напоминали глаза Дмитрия – яркие, зеленые, словно вышедшие из лесной чащи. Глаза леса. Видимо они с Хворостовым действительно были в родстве, причем весьма близком.

– Он не меня любит, – грустно покачала я головой. – Он другую….

Надежда вскочила и зашипела кошкой. Это было так неожиданно, что я даже вздрогнула.

– Ёма! Ёма она! Обычаев не чтит, старших не уважает! Нет ей хода в нашу семью!

– Надежда… – я постаралась говорить как можно мягче, подняв руки в примирительном жесте, чтобы немного успокоить разгневанную женщину. Её резкая реакция застала меня врасплох, и в тот момент, когда она вскочила, я невольно отступила на шаг, ощущая, как вспыхивает напряжение между нами, словно натянутая до предела струна.

Её глаза, зелёные и холодные, сверкали, как у лесного хищника, а всё её тело будто излучало гнев, который был для неё естественен, как для волка – вой. В этот момент она казалась не той заботливой женщиной, что только что заваривала мне чай, а чем-то древним, полным ярости, словно воплощённым лесным духом.

Вот блин!

– Чай пей, – успокоилась Надежда так же внезапно, как и разозлилась. Видимо быстрые перепады настроения были характерной чертой этой семьи. – Воду слушай.

Она ушла, не сказав больше ни слова, словно все еще злясь на меня за упоминание Натальи. Вот уж воистину сериал сельского масштаба.

Но за всей этой кутерьмой я совершенно забыла осторожно узнать, что Надежда думает о волках и том, что происходит в селе. За что и материла себя на разный лад, снова и снова рассматривая фотографии на стареньком ноутбуке, под свист ветра за окном и мощные раскаты грома.

Внезапно погасший свет, заставил меня поднять голову от экрана.

– Да твою ж то мать… – я снова отпила еще горячий чай и потерла виски, всматриваясь в изображение куколки, обмазанной странной жидкостью. Я до сих пор помнила запах этой субстанции – сладковатый, тлетворный, липкий, как кровь. Да, кровь точно присутствовала в составе, но было и что-то еще.

Меня передёрнуло от омерзения, и я вновь попыталась сосредоточиться, увеличивая изображение до максимально возможного. На экране проступали мелкие детали: изломанные конечности куклы, глубокие царапины на её поверхности, словно кто-то долго и яростно вонзал в неё острые предметы. Нечёткие пятна субстанции покрывали её неровным слоем, как раны, сверкавшие в тусклом свете монитора.

Удар грома прямо над крышей дома заставил меня вздрогнуть. По коже прошелся холодок, словно кто-то или что-то чуть приоткрыло окна, однако в тусклом свете монитора, я видела, что все окна и двери оставались плотно закрытыми.

Сейчас символ на камне был как на ладони – четкие, гармоничные линии, выбитые с такой точностью, что казалось, будто их создатель в совершенстве владел древним искусством резьбы по камню. Но эти добавочные линии, кривые и ломанные, словно чужеродные сущности, что расползлись по его поверхности, делали всё изображение жутким и уродливым. Черно-красное вещество, нанесённое поверх старого рисунка, как будто пыталось поглотить его, искажая первоначальный смысл.

И в этих новых, отталкивающих чертах была своя холодная точность – каждый штрих, каждый изгиб был нарисован намеренно. Не просто бессмысленные каракули, а тщательно продуманные, искривляющие исходную гармонию, превращающие её в что-то зловещее. Казалось, что тот, кто добавлял эти штрихи, точно знал, какой эффект они вызовут у того, кто на это посмотрит.

Я вглядывалась в символ, и в голове роились смутные образы, которые не желали складываться в единую картину. Пальцы, сжимавшие кружку с чаем, дрожали, и я инстинктивно старалась согреться, прижимаясь к теплу напитка, но жуть, исходящая от изображения, казалось, пронизывала меня до костей, вытягивая тепло из тела. В какой-то момент мне показалось, что темные черты, нанесённые поверх символа, начали едва заметно мерцать на экране, словно что-то, что смотрит на меня с обратной стороны монитора.

Я моргнула, разрывая контакт с изображением, и на мгновение комната вновь погрузилась в темноту, заполненную завываниями ветра и глухим рокотом грозы.

Закрыла ноутбук, понимая, что меня начинает трясти от жути. Что за люди делали подобные вещи? И зачем? Или я сама себя накручиваю?

Но если бы моя нога вчера попала в ловушку…. От нее осталось бы одно воспоминание. Знал ли об этом Дима? Может именно из-за этого он запретил мне ходить в лес?

Я положила голову на подушку, закрывая глаза и вслушиваясь в шум грозы – шум неистовства дикой стихии. Мое сознание медленно проваливалось в сон, мысли ускользали, точно вода сквозь песок.

Кто-то нежно коснулся моего лица, едва заметно, почти не ощутимо. Но мне было все равно. Гроза убаюкивала, ветер казался далекой колыбельной, странной музыкой, зовущей к себе. Аромат чая Надежды дарил спокойствие, уверенность в том, что все будет хорошо.

– Айна…. – кто-то прошептал имя, с такой скрытой нежностью и страстью, что внутри разлилось тепло. Руки, сильные, мощные, обняли за плечи, прижали к себе. Губы коснулись моих губ, бережно, затем более уверенно сильно, словно пробовали на вкус.

Гроза продолжала бушевать за окном, молнии разрывали темноту, но внутри меня всё было наполнено странным покоем, почти забвением. Ветер завывал, но он казался шёпотом, шёпотом его голоса, шепчущего моё имя снова и снова. В каждом звуке была скрытая нежность, страсть, которую я давно не чувствовала, не позволяла себе ощущать.

Губы скользнули по моей щеке, коснулись мочки уха, горячее дыхание обжигало кожу, и в этом моменте всё казалось настоящим – его запах, его прикосновения, ощущение того, что я не одна. Я хотела повернуться к нему, взглянуть в глаза, но тело было тяжёлым, словно парализованным от усталости и тепла. В какой-то момент мне даже показалось, что я чувствую, как его пальцы вплетаются в мои волосы, аккуратно, как это делала Надежда, но более властно, требовательно.

Он коснулся груди, вызывая жар, ответный отклик. Мое тело само следовало за этими руками – такими опытными, такими знающими.

– Айна… – горячий шепот около уха.

Мой стон, пойманный его губами. Наши тела сплетались друг с другом, но мне было этого мало. Я хотела почувствовать его целиком. Рубашка, служившая мне ночной, стала неудобством, досадным препятствием, я скинула ее одним движением, подставляя под горячие губы шею, грудь, всю себя.

Я чувствовала, как в груди разгорается пламя, заполняя меня до краёв, и мне хотелось ещё больше, ещё ближе. Его дыхание сливалось с моим, горячее и прерывистое, и каждый поцелуй, каждый шёпот, отдавало в моей душе эхом того, что я боялась назвать по имени.

Но в самой глубине сознания, под этими волнами желания, таилось нечто тревожное, неясное, как слабый сигнал тревоги. Что-то в этом мгновении казалось неправильным, слишком искусственным, слишком… чуждым. Это не было реальностью, а нечто иное, глубинное, как старый сон, который навязывается в самый неподходящий момент.

Я попыталась сосредоточиться, поймать этот беспокойный отблеск разума, но в этот момент его губы снова нашли мои, удерживая меня в этом горячем плену. Руки обвились вокруг его шеи, я снова потеряла связь с реальностью, отдаваясь этому безумному ощущению близости.

Внезапное шипение и громкий, похожий на крик звук заставил меня вздрогнуть, сознание вернулось рывком, словно меня вырвало из сладострастного сна. На грудь прыгнуло что-то тяжёлое, но при этом мягкое. Прыгнуло, и тотчас спрыгнуло на пол, а потом снова раздалось жуткое шипение и крик.

Я резко села, задыхаясь и ощущая, как сердце колотится в груди. Всё вокруг было окутано полумраком, но теперь это уже не был тёплый, обволакивающий сумрак сна, а холодная реальность, в которую я вернулась слишком резко. Шум за окном ещё больше усилился, гроза обрушилась на дом, как дикий зверь, молнии вспыхивали одна за другой, озаряя комнату мимолётными вспышками белого света. По полу растекались остатки чая, который я пила, а осколки кружки белели в неясном свете молний.

Я замерла, пытаясь понять, что только что произошло, и снова услышала этот жуткий звук – шипение, перемешанное с хриплым, надрывным криком. В темноте комнаты мелькнула чёрная тень, что-то проскользнуло у стены, и я услышала быстрые, едва слышные шаги. Кошка. Это была кошка.

Мне стало холодно, настолько холодно, что зубы невольно стали выбивать дрожь. Понимая, что моя рубашка валяется на полу, мокрая от разлитого чая, я завернулась в одеяло, пытаясь успокоится, но тело до сих пор ощущало то самое возбуждение, что окутывало меня несколько мгновений назад.

Кошка, шерсть на которой до сих пор стояла дыбом, покосилась на меня. Я посмотрела на нее. Она – на меня.

– Кыс-кыс…. – позвала я ночную гостью дрожащим голосом.

Она недоверчиво посмотрела, а потом сделала шаг ближе. Еще один и еще. Одним движением прыгнула на кровать, потерлась знакомым движением о руку. Замурлыкала громко, протяжно, по-хозяйски. Длинная черная шерсть была еще мокрой от дождя.

Я приподняла одеяло, пуская свою гостью рядом с собой, приглашая согреться и обсохнуть. Она приняла приглашение, вытягиваясь вдоль моего тела, позволяя обнять ее и прижать к себе. Ее мягкость, ее запах и ее спокойствие успокоили и меня, хоть ноги мои до сих пор были холодными от страха.

Я гладила мягкую голову, чесала за ухом, прикрыв глаза. Кошка Андрея охраняла меня всю ночь, не отходя ни на шаг.

21

Июнь

Несколько дней после грозы я чувствовала себя отвратительно: разболелся шрам на голове, оставленный бутылкой местной шпаны, тело горело огнём, мышцы ломило от усталости. Днём состояние ещё можно было назвать сносным, но по ночам меня трясло от лихорадки и неясных снов, и простыня к утру оказывалась влажной от пота.

К счастью, к моему огромному счастью, заместитель главы района задержался в селе на несколько дней, и Дима потребовал, чтобы я сидела дома, не высовываясь. Так что объяснять своё состояние никому не пришлось – сидела, отсиживалась в тишине своего жилища.

Проснувшись утром после грозы, я обнаружила, что чёрная кошка всё ещё спит рядом со мной, свернувшись клубком. В первые секунды мне показалось, что это продолжение ночного видения, но, когда я осторожно провела рукой по её гладкой, прохладной шерсти, я поняла, что она была реальна. Чувство облегчения нахлынуло на меня, как волна – оказывается, это была не галлюцинация.

Я пристально вгляделась в её ушко и заметила крохотное белое пятнышко – то самое, которое помнила у кошки Андрея, когда она приходила ко мне в комнату. Невольно засмеялась, тихо, почти облегчённо: значит, в психушку мне пока не пора. Просто моя пушистая обжорка нашла способ пробираться в дом, явно через какой-то лаз или щель, незаметную мне. Вот и раскрылась тайна съеденных вкусняшек.

Так и жила она у меня все эти дни, больше не скрываясь. Я была не против такого соседства, тем более что она приносила мне спокойствие, будила, если начинали сниться кошмары, усыпляла, топчась лапками по груди или спине. Постепенно я начала разговаривать с ней, как с настоящей подругой, делясь своими мыслями, рассуждая вслух о странностях, происходящих в селе. Казалось, кошка понимала – она смотрела на меня своими зелёными глазами, иногда моргала, как будто соглашалась или упрекала за что-то.

Но, конечно, я знала, что не могу просто оставить её себе. В первую очередь я написала сообщение Андрею: «Твоя чернышка у меня. Всё в порядке, не волнуйся, верну, когда поправлюсь». Что-то внутри подсказывало, что он сильно расстроится, если решит, что она пропала.

«Ты заболела?» – ответ не заставил себя ждать, точно Андрей ждал от меня вестей.

«Немного. Видимо простыла».

Его следующий ответ пришёл почти мгновенно: «Если станет хуже – скажи. У меня есть лекарства». Это короткое сообщение, передавало сдержанную, но настоящую тревогу, и я не могла не улыбнуться, читая его.

«Не надо. Пока справляюсь».

Он не настаивал, однако каждый день отправлял мне знаки вопроса, даже в переписке умудряясь быть кратким в своем беспокойстве. Я, улыбаясь, отвечала, сообщая, что иду на поправку. Однако на самом деле здоровой себя не чувствовала. Если бы не чай Надежды, помогающий преодолеть слабость, наверное меня не хватило бы даже на рутинную, домашнюю работу. Правда Обжорке, как я мысленно звала кошку, запах не нравился, видимо в чае были травы, которые кошки не любили, но тут ей пришлось мне уступить. Никакой другой стимулятор не мог поднять меня на ноги эти дни. А дел по дому хватало.

Лето окончательно вступило в свои права и первая неделя июня выдалась жаркой, что было мне на руку. Я так и не смогла заставить себя зайти нормально в баню, поэтому мылась нагретой водой в сенях, матеря все на свете и в первую очередь власти края, не выдающие субсидии на централизованный водопровод даже для больших сел и деревень.

Все эти дни, лежа в кровати, я мысленно возвращалась к знаку, показавшемуся смутно знакомым и стараясь вспомнить, где именно я его видела. Но мозг упорно отказывался давать нужные воспоминания, словно на них стоял какой-то блок, а голова начинала болеть совсем уж невыносимо. Я закрывала глаза, погружаясь в тревожный сон, полный смутных образов, среди которых явно выделялся образ ярких, зеленых глаз, обладателя которых я хорошо знала. И по которому скучала, волей неволей вспоминая сильные объятия и голос, в котором гнев на мое безрассудство смешивался с заботой. Все эти дни я отчаянно скучала по нему, однако не дергала и от работы не отвлекала.

Открыв глаза, я вздрогнула всем телом. На кровати рядом со мной сидел нахмурившийся Андрей.

Я застыла, мгновенно просыпаясь, и сердце сделало несколько гулких ударов, будто стараясь вырваться наружу. Андрей сидел на краю кровати, его лицо выражало сосредоточенность и скрытую тревогу. Черные глаза смотрели на меня внимательно, почти испытующе.

– Андрей… – я не знала, что сказать, – что ты здесь делаешь?

– Дверь была не заперта, – спокойно ответил он, не давая ни намека на то, что его смутило собственное вторжение. – Ты не отвечала на сообщения.

Не дом, а проходной двор, блин!

Я пыталась вспомнить, когда в последний раз проверяла телефон. Кажется, еще вчера вечером, а потом лихорадка снова захлестнула меня, и я отключилась в горячечном сне.

– Давно ты так? – отрывисто спросил он, кладя прохладную руку мне на лоб.

– С понедельника. Уже шесть дней. Похоже, все-таки без антибиотиков не обойтись, – поморщилась я. – Завтра дойду до ФАПа. Не волнуйся, от простуды пока никто не умирал, не хочу быть первой.

Но вместо улыбки он прищурился и осмотрелся. Обжорка по-хозяйски запрыгнула ему на колени, но он мягко, одним стремительным движением снял ее с рук и посадил ко мне. А сам взял чашку из которой я вечером пила чай. Нахмурился. Понюхал. Попробовал на язык, прежде чем я успела протестующе вскрикнуть.

– Айна! Ты часто это пьешь?

– Это чай на травах, Андрей. И это подарок лично для меня! Какого хрена?

– Айна! Тут убойная доза золотого корня! Не мудрено, что тебя так ломает. Сколько чашек в день ты выпиваешь?

– Чашки три-четыре за день…. Они мне помогают силы восстановить.

– Ага и бьют по печени, почкам и сердцу! – он выглядел злым. – Ох уж местные. Травы хороши. Но не в таких количествах! Не лихорадка у тебя. Организм на грани. Ты его все эти дни насилуешь. Спи. Тебе спать надо. Много. Я тут буду.

Он не спрашивал – ставил перед фактом. Но сил спорить не было – я была слишком измотана болезнью.

– Хочешь сказать, – я не могла поверить, – меня отравили?

– Хочу сказать. Ты не знаешь меры. Любой чай с травами нельзя пить постоянно. Любой. Местные это знают. Ты – балда!

Я устало закрыла глаза, пытаясь вспомнить, что говорила Надежда, когда показывала, как правильно заваривать напиток. Да, что-то об умеренности она говорила – это точно. Но ее речь столь часто переходила с русского на коми и обратно, что я могла просто не понять. А вкус мне действительно нравился, очень. И я пила его практически вместо кофе. Снова влипла в историю по собственной глупости! Чертова неумеха!

Вдохнула глубже, улавливая аппетитный запах – яичница с мясом, помидоры, тепло жареного хлеба. Запах пронзал насквозь, вызывая голод, от которого живот неприятно сводило. Мелькнула мысль, что, если бы Андрей нравился мне как мужчина, он действительно был бы практически идеальным. Но, наверное, именно его спокойное, слегка отстранённое отношение и делало возможным наше странное сосуществование.

Световые лучи проникали в комнату, падая на лицо, но я упорно держала глаза закрытыми, позволяя себе ещё немного отдыха. Чувство уюта, которое принесла с собой пушистая кошка и этот молчаливый, но заботливый мужчина, заползло даже в мой дом, где раньше всегда царила настороженная тишина. Странное это было ощущение – находить уют в присутствии того, кого ещё недавно считала чужим.

– Не вставай. Принесу еду сюда. – Он притащил из кухни стул и поставил на него обычный черный чай с сахаром, после – тарелку с едой и хлеб.

– Ты сам ел? – тихо спросила я, садясь на подушках.

– Потом. Сначала ты.

– Вместе, Андрей. Я не стану есть без тебя – считай меня капризным ребенком, если хочешь. Ты мой гость, не заставляй меня вставать и настаивать.

Он грустно улыбнулся. На долю секунды его рука дернулась, словно он хотел погладить меня по волосам, но сдержался, сохраняя дистанцию. Молча встал и принес свою тарелку, присаживаясь прямо на пол перед моей кроватью.

– Ты что-то узнал? – спросила тихо, вдруг замечая, что медленно, но верно перенимаю его странноватую манеру речи, стараюсь говорить с ним коротко и по делу.

– Нет. Отправил твои фото. Жду ответа. Думаю, сегодня-завтра. Мои ребята работают. Они мастера. Но тема специфическая.

– Твои ребята? – я не удержалась от более личного вопроса.

– Так и не гуглила? – грустно и как-то обреченно улыбнулся он. – Спасибо.

– Сам расскажешь, когда решишь. Андрей, я журналист, но я не стану лезть к человеку, которого уважаю. Да и с интернетом до сих пор проблемы. Мне нельзя выходить со своих устройств, меня тут же отследят. А телефон Димы…. Интернет очень медленный, особенно когда я работаю с VPN. Я сейчас проверяю только свои старые мессенджеры….

– Ищут? – он чуть прищурил глаза.

– Да. Не оставляют в покое…. – не было смысла скрывать от него это. С тем уровнем техники и знаний, он уже много раз мог проверить меня и мои историю – иллюзий я не питала.

– Я позвоню Наташе. Она принесет продукты. В село не ходи. Там чужие. Завтра уедут уже. Я сейчас тоже уеду. Мне работать надо. Если завтра лучше не будет. Позвони. Приеду.

– Подожди, – я невольно схватила его за руку, останавливая. Он замер на месте, точно мое прикосновение было для него чем-то неожиданным или… может даже личным. Чем-то таким, к чему он не привык. Смутившись, я руку убрала.

– Прости, не хотела тебя… доставить неприятности. Андрей…. Я где-то видела уже этот символ, – я судорожно искала причину, почему друг решилась его остановить, почему то, что он уйдет показалось мне обидным и тоскливым. – Тот, что мы нашли с тобой на камнях. Но не могу вспомнить где и когда. А когда думаю об этом – голова начинает болеть.

Андрей покачал головой.

– Не так это важно. Скоро, надеюсь, нам расскажут больше. Айна. Не ходи в лес одна. Ловушки сейчас могут быть везде. Я не смогу быть рядом всегда. Если пострадаешь…. – его лицо перекосила гримаса то ли гнева, то ли боли. Я видела, как судорожно он пытается найти слова и не может. Как в черных глазах отражается отчаяние, беспомощность перед его особенностью, гнев на самого себя. Его афазия сильно усложняла ему жизнь.

Он поднялся, раздраженный и смущенный, собирая грязную посуду и относя ее на кухню. Быстро вымыл и поставил на место, а после попрощался в своей хмурой манере и вышел, оставляя за собой ощущение пустоты в доме, чуть сглаженное кошкой, которая не спешила убегать за хозяином.

Я спала почти весь день и всю ночь – измотанному организму нужно было восстановление. И поэтому когда пришла Наталья и привезла продукты, чувствовала себя значительно лучше.

– Привет, Андрей сказал, что ты болеешь, – следуя приглашению она вошла в мое жилище, оглядываясь с любопытством. – Заезжал утром, – ее щеки снова слегка заалели. – попросил меня тебе собрать еду. Заботливый, правда?

– Угу, – кивнула я, наливая в кружки обычный растворимый кофе и одну протягивая ей. – Ты, кстати, тоже выглядишь не очень.

Девушка и правда не цвела как обычно – выглядела бледнее обычного, а глаза лихорадочно светились.

– Сплю плохо, – призналась она, садясь рядом со мной на порог дома. – Всю неделю кошмары сняться….

– Вот это новость… – пробормотала я. – Это что как с месячными – синхронизируется со временем?

– Так ты тоже? – хихикнула Наталья.

– Отвратительные сны, – поморщилась и покраснела, вспоминая, сколько раз кошмары сменялись чувственными снами.

– Мне все время волки сняться, – призналась Наташа, – они словно в лес зовут. В чащу. А я и хочу туда и боюсь до одури. А тебе, что сниться?

– Я почти не помню…. – я не стала рассказывать ей о своих страхах и желаниях. – Кровь…. Какие-то образы смутные. Тебе Надежда своих травок не давала? Для сна?

– Кто? – фыркнула она, едва не поперхнувшись. – Да эта старая ведьма меня скорее отравит, чем помогать станет. У нас с ней любовь до гроба.

– За что она тебя так не любит?

Наталья поморщилась.

– Да вроде была у нее какая-то история с моим отцом. Мать моя умерла 25 лет назад, мне год всего был. Там странная история была – пропали девушки. А отец…. – она тяжело вздохнула. – Он жив… но не совсем…. Я и уехать не могу, не на кого его оставить, да и работа здесь, образование – только школа. И оставаться здесь…. Тяжело мне. Скучно. Когда Дима к нам вернулся, мне 13 было, а ему 29. Он сразу село в оборот взял, вместо своего отца. Сильный, умный…. Мне интересно с ним было. Я уже отцу помогать стала в магазине, мы жили в достатке, одни из первых поддержали наведение порядка в селе. Дима многих тогда через колено ломал, чтобы пакостить перестали, за ум взялись. Много тут всего было: и плохого и хорошего. Отец у него тоже сильный, но Дима…. Я многому у него училась. А вот тетка Надежда меня невзлюбила, все думала, я на ее драгоценного племянничка нацелилась. Сколько дерьма на меня вылила….

– Ты ему нравишься… – скрипнув зубами призналась я.

Наташа покраснела.

– Знаю я…. Только он ведь такой… знает о том, что хорош. Пол деревни о нем мечтает. Бабы друг другу косы готовы повыдирать. А толку-то? Да и тетка ему на уши присела, про меня много чего плетет….

Она вздохнула.

– Не похож Дмитрий Иванович на того, кто сплетни будет слушать, – возразила я.

– Да… но вода и камень точит, – поморщилась девушка. – Да и вороны эти, местные девки. Знаешь, сколько всего за моей спиной говорят. Чьей любовницей я только не побывала, по их словам. Нет, – смутилась она, – был у меня друг… когда я в Кудымкаре училась…. Но один только…. – щеки ее стали совсем алыми, если не сказать пунцовыми.

Я открыла рот и тут же закрыла, посчитав, сколько мужчин у меня было. Никогда монашкой не жила и жить не собираюсь. По сравнению со мной Наталья была просто пай-девочкой из закрытого пансиона.

– А Андрей? – спросила тихо, стараясь не разрушить то мимолетное доверие, что возникло между нами.

– Андрей… – она мечтательно улыбнулась. – Он – надежный. И красивый, хоть красоту свою и прячет. Ему, в отличие от Димки, ни статус не важен, ни внешность. Он людей насквозь видит… За десять лет к нему привыкли, уважают. Его ни запугать нельзя, ни сломить. Многие пытались, даже Дима зубы обломал, когда землю вернуть пытался. Но при этом он никуда не лезет, просто живет. Говорит только странно. Но он умный, ты не думай….

Я и не думала. Афазия на интеллект не влияет, только на способность говорить. Наталья, видимо, даже слова такого не знала.

Мы любовались закатом, перебрасываясь фразами как две подружки. Видимо и ей было не менее одиноко в селе, чем мне.

– Наташ! – мне показалось со стороны улицы кто-то закричал. – Слышишь?

– Твою…. – она вскочила на ноги одновременно со мной.

Кто-то не далеко от нас звал на помощь тонким детским голосочком.

Не сговариваясь мы рванули на улицу, на ходу перепрыгивая через мой невысокий забор. Бежали быстро, ее черные косы развевались рядом с моими распущенными волосами.

В конце улицы у старого колодца стояла толпа ребятишек разных возрастов, окруживших деревянный сруб. Они кричали, галдели, прыгали вокруг, что-то причитая.

– Что? Что такое? – мы обе ворвались в круг детей, почти распихивая их в разные стороны.

– Сашко упал! – чуть не рыдая объяснила девчушка лет десяти, показывая на черный провал колодца.

– Ебаный свет, – выругалась Наталья, заглядывая вниз, где в метрах трех поблескивала черная, отдающая затхлостью вода. Мальчишка отчаянно бил руками по поверхности, изо всех сил стараясь удержаться на плаву.

– Веревку надо! Веревку! – она судорожно озиралась вокруг. Колодец был давно заброшен ни ведра около него не было ни цепи. Наталья, с лицом, побелевшим от ужаса, оглядывалась, явно пытаясь сообразить, что можно сделать. Вода в колодце была чёрной, маслянистой, зловонной, её поверхность то и дело разрывали всплески от отчаянных движений мальчика. Его руки скользили по мокрым бревнам, не находя опоры, а слабый голосок, полузахлёбываясь, снова и снова звал на помощь. Дети вокруг визжали, но никто из них не решался приблизиться.

От одного из домов бежала женщина с перекошенным ужасом лицом и бельевой веревкой в руках. Но мальчишка снова вскрикнул и внезапно с головой ушел под воду.

Не долго думая, я вскочила на край колодца, и не дав себе даже секунды на размышления, сиганула вниз.

Вода ударила по мне, как ледяной нож, пронизывая до самых костей. Словно сама тьма обрушилась на меня, поглощая свет и звуки, оставляя только холод и тугую гулкость замкнутого пространства. Я на мгновение потеряла ориентацию, захлебнулась, но с силой вытолкнула себя наверх, разбивая поверхность воды. В тусклом свете, пробивающемся снаружи, мелькнуло бледное лицо мальчишки, его глаза, широко распахнутые от ужаса, и тонкие руки, скользящие по мокрым бревнам, как у утопающего.

Я дотянулась до него, схватив за худое запястье, но он, захлёбываясь, панически вцепился в меня обеими руками, и я почувствовала, как нас обоих тянет вниз, к липкому, тёмному дну. Изо всех сил напряглась и рванула наверх, толкнув сначала парнишку, как бы выталкивая его вперед себя. Этих мгновений ему хватило, чтобы сделать вдох.

Грудь начинало разрывать от недостатка воздуха, мои ноги судорожно искали хоть какую-нибудь опору, скользили по скользким бревнам шахты. Вдруг нога ощутила выбоину, которая стала той ступенькой, позволившей мне оттолкнуться и всплыть на поверхность самой, удержать над водой и мальчика.

– Успокойся, – хватая воздух губами велела я ему. – Живо! Я держу тебя. Слышишь, держу.

Вода воняла затхлостью, но мне было все равно.

Над головой раздался треск – Наталья, судя по всему, наконец привязала верёвку и сбросила её вниз, где её конец беспомощно качался в нескольких сантиметрах от нас. Я вытянула руку, изо всех сил стараясь дотянуться, ноги скользили по стенкам колодца, но, наконец, удалось ухватить верёвку.

– Тяни! – крикнула я, чувствуя, как голос срывается от напряжения, пока я обвивала верёвку вокруг мальчика, прижимая его к себе. Наталья изо всех сил стала тянуть нас наверх, и я чувствовала, как мы медленно поднимаемся, скользя по ледяным стенам колодца.

Мальчишка кашлял и всхлипывал, его дыхание рвалось на обрывки, и я всё время прижимала его к себе, стараясь удержать над поверхностью воды. Боль в руках и плечах жгла огнём, мышцы ныли от напряжения, но я продолжала держаться, до крови сжимая скользкую верёвку.

Последние несколько метров показались мне вечностью, но вот чьи-то сильные руки обхватили нас сверху, вытаскивая из мрака. Нас вытащили наружу на холодный ветер, и я повалилась на землю, тяжело дыша, чувствуя, как воздух обжигает горло и лёгкие. Мои мокрые волосы змеями распластались по еще теплой от солнца земле.

Чьи-то руки поддерживали за плечи, вокруг не затихали голоса. И вдруг кто-то осторожно прикоснулся к моей голове, словно доставая нечто, запутавшееся волосах.

– Луншӧрика, – услышала я недоверчивый, изумленный шёпот, что прошел от одного человека к другому. – Луншӧрика!

Этим словом меня называла Надежда. Я подняла голову на собравшихся. Рядом со мной стоял старый дед лет 90 не меньше, а в руках у него был маленький, мокрый, потрепанный синий цветок. Дед смотрел то на цветок, то на меня, словно глазам поверить не мог.

Наталья подняла голову от спасенного мальчишки и нахмурилась. Ей явно не нравилось то, что происходило.

– Вы совсем тут все очумели? Их к фельдшеру надо!

Ее слова прорезали, прервали тишину. Цветок выскользнул из руки старика мне на мокрые колени, и я с удивлением поняла, что это цветок василька, неизвестно как попавший в колодец и запутавшийся в моих волосах.

22

Июнь

Фельдшер, крепкий мужик лет 60-ти, осматривая меня и спасенного ребенка, только головой качал и матерился сквозь зубы.

– Какого хера вы туда вообще полезли, Сашко? – он накинул на пацана еще один плед, заставляя пить чай с медом.

– Да мы рядом играли, дядь Коль, – шмыгнут тот носом, – а Дашка вдруг сказала, что слышит звук оттуда. А он же заброшен…. Там воды никогда не было. Мы нагнулись посмотреть…. А потом меня кто-то в спину толкнул…