Текст книги "Argumentum ad hominem (СИ)"

Автор книги: Вероника Иванова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 28 страниц)

Внешне она, конечно, сохранила спокойствие, хотя и почти прожгла меня своим странным взглядом. Процедила сквозь зубы что-то вроде: «Всем спасибо, все свободны», и зачем-то поплелась в дальний угол ангара, покачиваясь, как былинка на ветру.

Видимо, происходящее имело какой-то особый смысл, потому что тетенька за креслом вдруг встрепенулась и скомандовала, подкрепив свои слова хлыстом песни:

– Вон отсюда. Все.

Перечить никто не стал или попросту не смог: подхватились и укатились. Даже грузный дяденька, и тот нашел в себе силы бодро доковылять до выхода. Собственно, стоять на своем месте остался только я один. Чем вызвал явное неудовольствие и ещё один удар между лопаток.

Пришлось подтвердить свое намерение устно:

– Я останусь.

Тетенька зло дернула подбородком, но потом, судя по всему, получила какой-то инсайт, прекратила давить и тоже убралась из ангара. Следом за ней закрылась дверь, и погасли лампы.

Нет, совсем уж темно не стало: полупрозрачные панели потолка пропускали достаточно дневного света, чтобы ориентироваться на этой местности. Но ближе к углам все равно сгущались укромные тени, в одной из которых…

Даже подойдя совсем близко, я не мог разобрать, стонет она, хихикает или всхлипывает. Вздрагивает, это да. Сжавшись в комок и уткнувшись лицом в стену. И такое её поведение могло означать только одно: я опять сделал что-то дурное. Даже благие намерения не помогли. Хотя, им ведь положено вести в ад, так чему удивляться?

И что же я сломал на этот раз?

Воображение беспомощно развело руками.

Остается только дожидаться, пока сонга хоть немного успокоится и расскажет сама. Если захочет, конечно. Если вообще станет на меня смотреть и со мной разгова…

Она вряд ли видела, как я сел на пол рядом, но все звуки вдруг оборвались. А ещё через очень долгую минуту ко мне повернулось бледное, чуть осунувшееся лицо с очень светлыми глазами. Конечно, они и с самого начала не были черными, но сейчас почти сияли. Да, от слез тоже. Главное, что ничуть не пустовали: по взгляду было понятно, что сонга о чем-то очень напряженно думает и вот-вот примет какое-то решение.

Ну, или просто возьмет и набросится на меня.

Глава 6. Если мужчина будет мужчиной, женщина будет женщиной!

Дарли

Общественное мнение – занятная штука, обладающая ужасающим воображение могуществом, и одновременно непроходимо тупая. Потому что плоская. Потому что смысл этого механизма состоит в том, чтобы размазать одну-единственную идею по всем подставленным головам. И совершенно неважно, хороша эта идея или плоха, гениальна или совсем наоборот: чем тоньше слой, тем меньше эффект. Все равно, что сооружать бутерброд, когда булки хоть завались, а масла и варенья – кот наплакал. В результате какое-то очень отдаленное впечатление, конечно, создается, даже с тенями вкуса и запаха, но получить удовольствие, а тем паче, наесться, вряд ли получится. Только если приложить собственные усилия и начать убеждать самого себя.

Вообще-то, так оно обычно и происходит. Особенно когда твои соседи, все как один, нахваливают варенье, когда ты сам давишься сухими крошками. Непременно начинают появляться всякие мысли из разряда «наверное, я просто чего-то не понимаю» и «раз все вокруг довольны, надо лопать». А дальше уже все зависит от уровня твоего погружения в дзен. Если вовремя сообразить, что варенья тебе, как ни крути, не достанется, то и пусть оно идет куда подальше. Мнение это общественное.

Забавнее, разве что, только коллективный разум. Но там ситуация обратная: немыслимые потуги хрен пойми как и зачем собравшихся вместе людей, крики, склоки, иногда даже драки – пресловутые споры, в которых, как утверждают, что-то должно рождаться. Наблюдала я эти мозговые штурмы, имела счастье. По итогу гении, совершенно удовлетворенные собой, расходятся по своим уютным домам, оставляя мебельный бедлам, грязную посуду и кучу бумаги, исписанной каракулями всех видов и размеров. А один-единственный бедолага, приставленный к хозяйству, как правило, вынужден все это разгребать. И мусор, и жемчуг мыслей. Причем, обстановка обычно располагает к тому, чтобы одно постоянно путать с другим. Но если натура этого товарища хоть как-то предрасположена к наведению порядка, беспокоится не о чем. Соберет, рассортирует, оставит пометки типа «здесь играть, здесь не играть». И все путем.

Так вот, что квинтэссенция мудрости, что тонкий слой правды, размазанный по тарелкам всего мира, для отдельно взятого человека разницы нет. Первым отравится, второе не распробует. Из чего следует очень простой, можно даже сказать, хрестоматийный вывод о том, что жить предпочтительнее своим умом.

С чего, прости господи, возникло дурацкое мнение, что драконы непременно сражаются с рыцарями и, если повезет, победоносно удаляются в свои пещеры, чтобы возлечь на груды сокровищ? Кто из людей воочию вообще мог все это видеть? А если даже и видел, шла ли речь о типичном драконе? Ведь вполне может статься, что волей случая просто сошлись два идиота, каждый из которых, будучи бессмысленным и бестолковым членом своего сообщества, отчаянно старался обратить на себя внимание. И понеслась.

Лично я, со всей драконьей ответственностью могу заявить: враки это все. Лежать нужно не на сокровищах, а на рыцарях, исключительно живых и теплых. А если ещё сильная рука обнимает тебя за талию, и пальцы чутко подрагивают, следя за напряжением твоего тела, чтобы в любой момент…

Намертво зафиксировать поползновение. Каждое. Не позволить больно скатиться на пол, и одновременно не дать забраться повыше.

Впрочем, чтобы принять такое положение дел, мне понадобилось некоторое время. Может быть, даже очень большое его количество. И подавляющую часть этого самого времени я вела себя так, что…

Нет, вспоминать не стыдно. Да и вообще, не стыдно. Будь я помоложе, тогда, наверное. Но поскольку с моим возрастом рассуждения о приличиях уже давно перестали хоть как-то коррелировать, на повестке дня стояла суть происходящего, а не скудный антураж.

Сначала ведь все показалось до скуки обыденным. Хотя, я и рассчитывала примерно на что-то подобное. Нюанс туда, нюанс сюда, но, в общем и целом… А ведь стоило насторожиться сразу, с первого взгляда. Вернее, с того факта, что мне пришлось этот взгляд кинуть, а не справляться привычным образом.

Многие считают такой подход расточительным, но лично мне удобнее сканировать песней местность по широкому радиусу. Да, силы расходуются, но и выигрыш налицо: заранее знаю, кто, где, зачем и насколько податлив. На всякий случай. И когда мне прямым образом указали на нужный объект, я, признаться, слегка растерялась. Потому что этот объект никак ранее не обозначился в раскинутой мной сети.

В обычной ситуации это означало бы, что его попросту нет в наличии. Не бывает так, чтобы человек не отзывался на песню, особенно поисковую. Но этот-то был рядом, практически на расстоянии вытянутой руки, и, тем не менее, словно не существовал в природе. Пришлось специально присмотреться. Правда, и точечное воздействие впечатления не улучшило.

В каждой черточке этого недоразумения легко прочитывалось простое и печальное: он уже умер. Может, давным-давно, может, только сегодня утром – разница невелика. Умер. Отпет. Похоронен. Надгробный камень, запылившиеся желобки выбитых букв, жухлый стриженый газончик.

И хотя я вроде никогда не замечала в себе склонности к некрофилии, что-то внутри вдруг недовольно цыкнуло зубом и начало засучивать рукава. Потому что Дарли, расхитительница гробниц, решила взяться за работу и докопаться. Сначала хотя бы до тела, которое пребывало в весьма паршивом состоянии.

Он позволил. Даже чуть потянулся навстречу, что давало надежду на плодотворное сотрудничество. Зато потом началось форменное безобразие.

Я бы даже решила, что меня обманули насчет «песика» и «натасканности», если бы воочию не видела, что он вытворяет на этой импровизированной арене. Проблема состояла в том, что точно так же, как от своих противников, он уклонялся и от меня. Довольно ловко, надо признать. Можно сказать, впервые в моей практике.

Теоретически такие случаи описаны были, и неоднократно. В силу отдельных психологических травм или установок, бла-бла-бла, объекты влияния могут бессознательно блокировать попытки воздействия. Ага, черта с два! Этот гаденыш все делал абсолютно осознанно. Я чуть ли не кожей ощущала эти его отказы. На каждый мой шаг в ответ прилетало неизменное: «Пожалуйста, не надо».

Наверное, стоило остановиться. В конце концов, каждый человек волен распоряжаться собой, как ему вздумается, и если этот конкретный кретин…

Он просто меня взбесил, уж не знаю, чем. Наверное, своей бесстрастностью. Потому что неправильно быть таким, и не живым, и не мертвым. Не по-человечески. А поскольку тетушка Дарли категорически против смертей в свою смену, выход напрашивался только один: попробовать расколоть эту ледышку, без оглядки на последствия. И я…

Расколола. Только не его, а свою собственную реальность.

Надо отдать ему должное, ждал до последнего. И наверное, мог бы терпеть мои выходки чуть ли не вечно, но то ли сам устал от бессмысленного танца, то ли… О да, и это я тоже ощутила совершенно ясно: просто и даже чуть снисходительно уступил моему желанию. Типа, ну если вы так просите… Наверное, мне стоило бы обидеться, оборвать песню, в отместку, и посмотреть, как он будет расхлебывать свою ситуацию сам, без чьей-либо помощи. Но в тот же самый момент мир, действительно, раскололся.

Я словно оказалась на краю пропасти, дно которой пряталось в клочьях тумана, и нужно было либо начать отчаянно цепляться за острые грани камней, чтобы остановиться, либо – падать, без надежды на спасение, без веры в будущее, без…

Его взгляд пообещал: вам будет хорошо. И я поверила, искренне и безоговорочно, наверное, единственный раз за всю свою взрослую жизнь. Поверила и сделала шаг вперед.

А потом случился полет. Случились крылья, распростершиеся над миром, поднявшие меня к горним вершинам, обнявшие меня и обнявшие мной.

Я знаю, что этого не могло происходить на самом деле. Но я видела. Не глазами, нет. Чем-то другим, более глубоким, чем зрение, более точным. Может быть, единственно правильным.

Я видела, как он обрастает сталью доспехов. Я видела, как он опускает забрало своего шлема, пряча свинцовый взгляд – последнее, что оставалось на тот момент от до смерти измученного парня. А дальше все, действительно, стало хорошо. Для меня уж точно.

Было невероятно странно сознавать, что я, со своей песней, и есть эти сияющие доспехи. Доспехи, которые не защищают, не отгораживают, а наоборот, словно растворяют его в окружающем пространстве, и он становится миром, и весь мир становится его ладонью, которая может либо сжаться в кулак, либо…

Я тоже была этой силой. Я дышала этим могуществом. Я упивалась этой властью.

И я не смогла бы остановиться. А он – смог. С такой легкостью, как будто занимался этим каждый божий день всю свою жизнь. По крайней мере, так показалось, потому что мне в тот момент было почти невыносимо больно.

Пройти в райские врата, увидеть божественный свет, согреться в его лучах и быть выдворенной вон? О, с этим решительно невозможно было смириться!

Я хотела попасть обратно. Я стучалась, билась, царапалась, наверное, даже кусалась, но все впустую. Потому что этот долбанный рыцарь снова надел доспехи, только теперь уже свои собственные. Грязные, уродливые, с виду хлипкие, как консервная банка, но во мне не нашлось силы, чтобы их пробить. Пришлось довольствоваться тем, что меня не прогнали прочь, а разрешили быть рядом. И мой внутренний дракон согласился, погружаясь в дрему на истинном сокровище этого мира. Может быть, единственном из того, что вообще заслуживает такого названия.

Моя прелессссть…

– Мэм?

Ой, не надо было начинать снова и запускать пальцы ему под худи. Теперь точно знает, что я проснулась. А ведь могла бы ещё наслаждаться и наслаждаться.

– Как вы себя чувствуете?

Охренительно. И это мягко сказано. Очень-очень мягко.

– Вам лучше?

Мне хорошо, как никогда. Даже физически, если принимать в расчет эту сторону бытия. Но то, что касается более возвышенных сфер, оно… Воспарило куда-то далеко за пределы небес.

– Мэм?

– Не тереби воздух. Когда тетушка Дарли будет расположена к разговору, она поговорит.

Наверное, с моей стороны было не особенно вежливо, даже отчасти гадко так себя вести, но этот парень, похоже, понимал происходящее ещё хуже меня, стало быть… Тем более, как ни крути, я все равно старше. А старших положено слушаться. И судя по поведению, дрессировка в его жизни явно присутствовала, потому что послушно замолчал. И когда я, собрав всю волю в кулак, оторвалась от его груди и села, не пошевелился. Только осторожно и как-то виновато взглянул: мол, в самом деле, все нормально? Не обманываете?

Соблазнитель-недоучка. Хотя, заманчиво было бы чуточку притвориться, заохать и заахать, обвинить его во всех смертных грехах и заставить-таки…

Интересно, попался бы он на такую приманку?

Нет, пожалуй, не стану пробовать. При всей заманчивости обманчивость тоже никуда не девается: хорошо, если поведется, а если нет? Залезет ведь в свою жестяную банку ещё глубже. Казалось бы, что глубже уже некуда, но с его способностями можно ожидать всякого. И хотелось бы заранее ознакомиться со всем списком, да только где ж его взять? У парня спрашивать бесполезно: понятно только, что происходящее вряд ли доставляет ему удовольствие. Как называла Санни ту белиберду? А, восхождение.

Много пафоса, мало смысла. Впрочем, если вспомнить полет… Нет-нет-нет, летала я одна, а он… Не знаю. Не вижу. Не чувствую. Не пускает, злюка такая. Но почему, скажите на милость? В компании ведь всегда легче. Если прячется, значит, либо жадничает делиться вкусняшками, либо что-то там совсем не гладко, с этим процессом. Как минимум, неприятно, как максимум…

И прекратить, похоже, невозможно. Разве только попробовать отвлечь?

– Как тебя зовут-то?

Он дернул губами, собираясь отвечать, но почему-то запнулся и лишь спустя несколько секунд выдавил:

– Петер.

Да что ж ты будешь делать?! Впору начинать уже всерьез биться головой о стену и возносить благодарственные молитвы высшим силам. Я ведь заикалась о чуде? Его мне и ниспослали. Прямую дорогу в рай. А у кого в руках ключи от райских врат?

– Все-таки вам нехорошо.

Это он решил, услышав мой стон? Но я тоже хороша, могла бы и сдержаться, ради приличия. Да хотя бы ради парня, а то теперь видно, что совсем расстроился. Сел, скрестив ноги, и сутуло уперся локтями в колени.

– Простите, я был…

Безупречен. Пожалуй, это единственное слово, которое сейчас могу подобрать, хотя оно кажется огорчительно куцым и убогим в сравнении с реальностью.

Какие бы сказки ни рассказывали о рыцарях, одно уже совершенно ясно: это лучшие акторы, которых можно пожелать. Идеальные. Именно с такими и становится возможным то пресловутое, но недоступное чистое творчество. Когда тебе не нужно примешивать к песне заемные мысли и ощущения, стараясь помочь и направить. Когда ты можешь просто петь. Для себя и всего мира разом. А рыцарь… Рыцарь сам найдет в твоей песне, что ему нужно. Без неуклюжих и навязчивых подсказок, ради заучивания которых приходится проводить долгие часы, дни и месяцы за занятием, которое правильнее всего было бы называть слежкой. Как бы обидно ни было.

При всей своей схожести люди все-таки разные. Самое бесячее, когда эта разница даже не в полшага, а в толщину волоса, и то, что легко и эффективно срабатывало на одном, хоть бухай в другого со всей дури, ничего хорошего не получится. Снести к чертовой матери прохудившееся строение? Не вопрос. Великой силы не надо, а ума потребуется и того меньше. Вот чтобы укрепить, залатать, подновить – уже потребно искусство. А ещё много дурной собачьей работы по ловле чужих взглядов, вздохов и жестов в попытке понять: где же кнопка, черт её задери? Где рубильник, которым можно вернуть свет в комнату, заваленную всяким дерьмом? Потому что если переть наобум, самому ноги поломать недолго. А потом – долго и нудно лечить расстроенную нервную систему и не менее расстроенные чувства.

Конечно, так не со всеми случается. У кого шкура мехом внутрь, тому проще. Правда, высот тихим сапом в профессии не достигнешь, но сдались они, высоты эти… Иногда искренне хотелось перестать вникать и вживаться. Даже не иногда, а часто. Особенно в последнее время. Хотелось спокойствия и уверенности, тихого такого болотца, теплого и сумеречного, с ковром ряски и ленивым кваканьем по периметру. Хотелось зажить, в конце концов, своей собственной жизнью, а не переживать и пережевывать раз за разом чужие проблемы. Но каждый новый и следующий раз все начиналось сначала, и это было лучше, чем гулкая пустота остановок.

Потому что ничего «своего» я никогда не знала. Да, в моем распоряжении мириады картинок чужих жизней, разной степени счастливости, как говорится, только выбирай. Но какой смысл выбирать из того, что уже однажды пережил? Зачем это нужно? Я же не хомяк в колесе, право слово. И комплекция не та, и устремления.

Зато теперь только и остается, что перекатывать во рту послевкусие простодушно-циничного: за что боролась, на то и напоролась.

Я ведь нашла эту его кнопку. Наугад. На ощупь. Одними смутными ощущениями. И надавила со всей силы. А он… Оказал ответную любезность. Нашел такую же кнопку в глубинах меня. И это было вовсе не «туше», как сказали бы любители красивых и малопонятных слов. Это был удар наповал. Удар, вознесший меня в небеса, тогда как мог бы и…

Как у него это вообще могло получиться, если я сама себе призналась в своих желаниях буквально вчера? Да и то сильно сомневалась. До того самого момента, когда взлетела.

А ещё полет не был совсем уж свободным. Потому что сначала мне разрешили взлететь, а потом не позволили упасть: осторожно поймали и вернули на грешную землю. И это меня настолько взбесило, что…

– Я сильно тебя помяла?

На такой вопрос ведь можно ответить сотней разных способов, от забавных до тех, что едва удерживаются на грани приличий либо оскорблений, и, клянусь, я была бы искренне рада даже чему-то подобному, но мои представления о прекрасном разбились о суровую правду действительности.

Парень вскинул голову, словно обрадовался, что на него обратили внимание, наткнулся на мой взгляд, почему-то снова потух, внутренне вздохнул и бесхитростно ответил:

– Критических повреждений нет.

В нем вообще есть хоть что-нибудь человеческое? Простое, естественное, дурацкое, наконец?

– Тебя мама не учила, что с девушками иногда нужно просто немного пофлиртовать?

Отвел взгляд, чуть помолчал и ответил ещё бесцветнее:

– Нет.

Черт, черт, черт. Я явно что-то делаю не так. Или вообще все, с самого-самого начала. Потому что просто не знаю, как нужно, но что гораздо страшнее, не могу почувствовать.

Даже самый наглухо закрытый клиент всегда чем-то связан с внешним миром, и пусть на поиски лазейки иногда уходит тьма времени, ты все равно ощущаешь, пусть и где-то за границами сознания: она есть. Хотя бы тонюсенькая волосинка. А здесь… Добро бы, что-то было оборвано, разрушено, сожжено. Тогда бы я справилась. Отреставрировала бы в лучшем виде. Но на пустом месте строить можно только с нуля, и то, если местный лендлорд позволит, а он…

Ему это не нужно. Вот прямо сейчас совершенно точно нет. А если вдруг понадобится, то размениваться по мелочам не станет, уж это я ощутила сполна. Всем своим естеством, что называется. Значит, либо нужно отважиться на очередное полное погружение, либо поджать хвост и убраться восвояси? Так себе выбор, конечно. Но, без спора, честный, потому что с той стороны происходит ровно то же самое.

Решиться? Распахнуть себя снова?

Дверь ангара зашелестела и сдвинулась, пропуская внутрь полосу солнечного света и увесистую фигуру, которая направилась прямо в нашу сторону.

Судя по костюму и габаритам, кто-то из охранников или прочей местной шушеры. Может, просто взглянуть, есть ли кто живой, может, упокоить уцелевших. Ну, это не проблема, можно легко сбить ещё на подлете, если понадобится. А пока ведет себя вежливо, пусть живет безмятежно.

– Мадам, с вами желают поговорить.

Давно пора. Ещё час назад можно было нарушить наше импровизированное уединение, никто не пострадал бы. С другой стороны, проявленное уважение тоже стоит уважить.

Я оперлась ладонью об пол, собираясь подниматься, но не успела охнуть, как меня подхватили, подняли и поставили. О, эти крепкие мужские руки… И вовсе не надо было вот сразу же их убирать с моей талии! Понимаю, не особо привлекательное место для приложения усилий, но… Нет, не буду пока привыкать к хорошему. Успеется, если сложится и срастется.

А поговорить нужно, ой как нужно. Потому что без ответов никуда, нам обоим. Причем неизвестно даже, кому это нужнее в итоге, мне или ему.

– Значит, так. Разговор у нас с тобой будет, но попозже. Сначала определюсь кое с чем. Подождешь?

Он кивнул, то ли равнодушно, то ли просто бесстрастно.

– Никуда не уходи!

Пожал плечами, снова сел на пол, теперь уже поближе к стене, и сплелся узлом: подтянул колени к груди, обхватил руками и спрятал лицо в рукава, окончательно став похожим на горку хлама, выброшенного за ненадобностью. Даже не посмотрел, как я шлепаю к выходу, бука.

* * *

За дверью было солнечно, ярко, тепло и вообще жизнерадостно. Потому что за полдень. А начинали мы дай бог памяти… Поутру. Ещё кое-где туманы лежали.

А сейчас все цвело совсем по-весеннему. Все, кроме выражения лица саранчи, которая волей случая приходилась мне сестрой по ремеслу.

– Ну ты и дура.

Как бы на язык ни просилось закономерно ответное, я позволила себе только улыбнуться. Во весь рот.

Дура, конечно. Зато счастливая, хотя и порядком озабоченная. То есть, озабоченная порядком. В том смысле, что нужно поскорее все упорядочить, и ощущения, и мысли.

– Оно того стоило, его ломать?

А ещё я – дура исключительно везучая, если все недавнее цирковое представление так легко было списано вполне себе опытной песенницей на несчастный случай. Но пожалуй, со стороны именно так и могло выглядеть. Слишком сильно нажала, передавила, где не надо, и вуаля!

– Если я слышу в чьем-то голосе зависть, наверняка стоило.

Она выдохнула с таким негодованием, что чуть не сдула меня с ног:

– Ты же не девчонка и должна понимать…

И я таки понимаю.

Акторами не становятся по доброй воле и искреннему согласию. Разве лишь из чувства всепоглощающего отчаяния, когда от собственной свободы проще удавиться, чем принять тот факт, что мир тебя больше ничем не сдерживает и не ограничивает. Только кажется, что каждый человек мечтает стать свободным, но на деле все наоборот. Когда осознаешь, что абсолютная свобода кроме всего прочего означает ещё и абсолютную пустоту вокруг… Немногие способны перейти эту выжженную полосу, выглядящую бесконечной. Да что там, перейти! Даже ступить в гарь и золу – шаг, требующий напряжения всех сил без остатка. Проще остаться и сохранить останки себя в себе. Правда, единственный возможный способ неизменно заканчивается смертью, но именно это и есть милосердие.

Мне ведь сначала и подумалось как раз на эту тему. И я была готова если не выманить парня на свет божий, то продавить. Знаю, насилие не стоит оправдывать, ни при каких условиях. Но когда на чашу весов падает толком не начатая жизнь, я не могу удержаться.

Да, по большей части акторы – это марионетки. Безвольные куклы, которые обретают видимость жизни только под песней. Несмышленые дети, требующие постоянной заботы и присмотра. В общине со всем этим просто: куча песен и песенниц повсюду, беспокоиться не о чем. Даже если сама не уследишь, кто-то другой, умеющий и понимающий, окажется рядом. Вот только ни общины, ни прежнего общества у меня больше нет.

Если так посмотреть, я, конечно, дурила по-черному. А если он и впрямь бы сломался, тогда что? Оказалась бы на руках с совершеннолетним, но совершенно дурным дитем, которое пришлось бы таскать за собой везде и всюду. Вот Сусанна бы повеселилась! Хотя, нет. Посетовала бы, посочувствовала и обязательно навязала бы свою помощь. Уж вдвоем мы бы точно справились, посменно, что называется. А если бы ещё и удалось пристроить бедолагу к делу там, где болтаюсь сама…

Страшно подумать. Но только с одной стороны. А с другой, возможно, такая взаимная привязанность внесла бы в мою жизнь и что-то хорошее. Пусть, я никогда особо не любила играть в куклы, ради благого дела научилась бы делать это на совесть. Как и все остальное.

Так что, я понимаю. Больше и глубже, чем хотелось бы.

А заодно понимаю и кое-что совсем иное.

– Твой-то сам согласился или…?

Саранча болезненно скривилась. В принципе, могла бы и не отвечать, дело же личное. Но статус сестры по несчастью, видимо, оказался весомее гордости и убеждений.

– Ему недолго осталось. Но лишь немногим меньше, чем было, когда мы встретились.

– Что-то хроническое?

– Да много всего и сразу. Старые травмы, нервные расстройства, изношенный ливер. И двое малолетних бандитов, которых он не может бросить на хозяйстве одних. Это меня и зацепило, наверное. Чтобы вот так, ради кого-то быть готовым…

– Дорогого стоит.

– Да, стоит. Сначала я корила себя, почти ненавидела, но со временем просто стала частью всего и наконец-то почувствовала себя спокойно. Как бы смешно и громко ни звучало, это моя семья. Они вправе считать иначе, и я никогда не стану их ни в чем упрекать, но сделаю все, чтобы сберечь и сохранить это чувство хотя бы внутри себя.

Интересно, смогла бы я вот так же привязаться к кому-то? Смогла бы найти смелость в себе и в ком-то ещё, вот чтобы раз и навсегда, пока смерть не разлучит?

– А то, о чем ты спросила… Да, он согласился сам. Сразу, без сомнений. Это мне пришлось очень долго думать и решаться.

Почему, сталкиваясь с подобными историями и отшучиваясь, всегда чувствуешь себя хоть чуточку, но виноватой? Это же просто воля случая. Стечение обстоятельств. Кому-то повезло, кому-то не очень. Просто жизнь. И тем не менее, всякий раз, постоянно и неизменно тянет оправдываться. Или хотя бы попробовать успокоить:

– С ним все будет в порядке. С тем парнем. Обещаю.

– Но ты же не можешь…

– Я буду стараться.

Она качнула головой, подчеркивая сомнение:

– Я сразу подумала, что этот шанс слишком хорош, чтобы оказаться правдой.

– Шанс на что?

– Получить стоящего бойца.

Я постаралась изобразить весь возможный интерес, и саранча продолжила:

– В традициях семей время от времени меряться силами. Какое-то время назад это могло выливаться и выливалось на улицы, нанося вред всему вокруг. Власти не приходили в восторг, как ты понимаешь. Да и сами семьи, в огромных количествах теряя людей, рисковали утратить влияние. Поэтому сейчас все вернулось к классическим боям чемпионов.

Так вот, в чем дело. Звучит логично, по крайней мере. И весьма прагматично.

– Стало быть, этого доходягу метили в кандидаты?

– Была некоторая надежда. Но теперь…

Теперь все совсем замечательно, с этой точки зрения. Если парня хорошенько попросить и подсобить, вынесет всех, как их, чемпионов и даже не запыхается. Главная проблема, чтобы согласился.

– Ничего не потеряно, сеструха. Он справится.

– Твоими стараниями?

– И моими тоже.

– Но…

– Нужно будет поработать, не отрицаю. В спокойной и дружественной обстановке. И все путём. Или на этих ваших боях есть ограничения по мере вмешательства?

Саранча подумала и осторожно ответила:

– Насколько мне известно, нет. Скорее наоборот, силами меряются все участники. И те, что поют, делают это намного азартнее своих подопечных.

– Тем веселее!

Конечно, она не одобрила моё легкомыслие. Как и сотни её предшественниц и предшественников. Пришлось напустить на себя суровости и деловитости:

– Я отлучусь ненадолго. По очень важному вопросу. Когда вернусь, подумаю, с чего начать. Парня, от греха подальше, лучше обходите стороной. Сам он трогать никого не будет, но если полезут… Возможны жертвы и разрушения. Внуши своим… э… сотрудникам, чтобы не испытывали судьбу.

Мне понимающе кивнули и поинтересовались:

– Куда собираешься?

– В город. Поближе к культуре и цивилизации. Тут вообще как с общественным транспортом? В наличии?

– Марко тебя отвезет. Марко!

Комодообразный мужчина, любезно пригласивший меня к разговору, немедленно оторвался от капота большой черной машины и подошел к нам.

– Сопроводишь даму, куда она скажет. И привезешь обратно.

Какой милый намек. А я-то уж размечталась, что между нами установились теплые сестринские…

– Прошу, мадам.

Но все равно приятно, когда вот так. Даже если капелька роскоши сугубо заемная и полученная ни черта не честным путем.

* * *

– Вот тут прямо меня и высади.

– В клумбу, мадам?

Это как раз к разговору об акторах. Если бы действительно попала, пришлось бы такие вопросы задавать себе самой постоянно. И отвечать тоже самой. Причем и за себя, и за того парня. Слава богу, что обошлось.

– Здесь вас устроит?

– Вполне.

Он успел выскочить из машины и предупредительно открыть дверь раньше, чем я смогла выкарабкаться из кожаных объятий преступно удобного сиденья, взявшего меня в плен почти на целый час.

– Прошу вас.

Можно было бы остановиться под самыми окнами коллегии, чтобы обеспечить местных сплетниц темой для задушевных бесед на следующую неделю, только в мои планы охота входила хоть и стремительная, но все-таки из засады. Чтобы не вспугнуть дичь.

– Как скоро ожидать вашего возвращения?

– Понятия не имею. Но если влом на месте сидеть, не сиди. Сигналка на машине есть?

Комодообразный Марко пожал плечами, мол, обижаете.

– Значит, узнаешь, когда я вернусь.

Он понял не сразу, но, поняв, оценил и даже улыбнулся.

– Чтоб ты понимал: у меня больше причин вернуться, чем представляет себе твоё начальство. И я вернусь.

– Как скажете, мадам.

Да, вышколенная обслуга – это удобно. Временами даже приятно. Легко могла бы привыкнуть, когда бы… Да ну нафиг. Личной жизни же никакой не получится. Если только не заводить эту самую личную жизнь с этой же самой…

Где мадам прикажет остановиться? Как мадам пожелает…

Тьфу-тьфу-тьфу, изыдите, дурные мысли! На такую потеху и часа тратить жалко, тем более, когда дело горит.

Куда бы направился любой более-менее нормальный человек в поисках информации? Правильно, в библиотеку или архив. На крайний случай посёрфил бы по Сети, если лень отрывать задницу от стула. Но в моем случае…

Да, нормальность рядом не стояла, без вопросов. Только не в этом проблема. Не в нем одном.

В дообщинной жизни мне тоже приходилось добывать знания, как положено: преимущественно из печатных текстов, хорошо, если с цветными картинками. Было привычно, понятно, скучно и малоэффективно. То есть, что-то полезное рано или поздно выуживалось, но точно так же и пропадало, оставляя о себе в основном лишь неясные ощущения. А то, что требовалось и могло потребоваться каждый день, неизменно приходилось заучивать, все из тех же текстов, которые…