Текст книги "Argumentum ad hominem (СИ)"

Автор книги: Вероника Иванова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 28 страниц)

В общем, блондин, глубокомысленно рассуждающий о достоинствах и недостатках сонг, выглядел совершенно неподходяще для того, чтобы вскарабкаться чуть ли не под самый потолок, да ещё заводить разговор с таким бродягой, как я. С другой стороны, сомнений в том, что он может позволить себе все, что захочет, тоже не возникало.

– Здешняя акустика красоты исполнения, увы, не передает. Зато идеально подходит для остальных сторон пения. Ты же чувствуешь? Даже на таком расстоянии эффект бесспорен. Хотя и излишне акварелен. На мой вкус.

Он оторвался от стены, подошел к перилам ограждения и облокотился о них, переводя взгляд на зал.

– Там слышно лучше. Но разумеется, самый разительный эффект дает сочетание искусства с достижениями науки и техники. Объемное, чистое звучание… И никаких преград и расстояний между исполнителем и слушателем.

Если бы не полусонное состояние, я бы, наверное, быстрее сообразил, о чем идет речь. Ещё с самых первых слов, когда он вообще заикнулся о песенницах. И если бы внимательнее приглядывался к позициям и перемещениям транспортников, благо, их форма хорошо выделялась на фоне остальной толпы. Но ещё несколько минут назад все было в порядке. То есть, местные полицейские проводили обход в соответствии с заданными маршрутами. Теперь же все медленно, но верно, превращалось из порядка в хаос. И объяснение этому могло быть только одно.

Я щелкнул тумблером рации, включая на прием. Из динамика полилась песня, от которой снова, только ещё сильнее захотелось зевать.

Тьфу, какая гадость. И на прямой трансляции. А патрульных, конечно, никто и никогда не подумал бы снабдить присмотром сонг. Потому что бюджета на такие изыски не выделяют.

– Она хороша. Но это лишь начало. Прелюдия. Предварительная настройка. Основное шоу ещё впереди, так что, не засыпай раньше времени.

Сам он не зевнул ещё ни разу. Да и ленца, проскальзывающая в голосе, явно относилась не к физическому состоянию, а свидетельствовала о полном и безграничном удовольствии. Или довольстве. Собой.

– Господь был щедр и великодушен, раздавая свои дары, но слишком много думал о свободе человеческой воли. Вот и оставил песенниц без доступа к умам. Но как говорят? Сон разума рождает чудовищ. А для того, чтобы заставить разум задремать, достаточно и самых простых способов. Например, чуточку сдавить, здесь, там. И вот уже кислорода до мозга добирается все меньше, мысли и чувства начинают плыть, тело становится все беспомощнее…

Теракт, значит? Разрушения? Боюсь, здесь все обойдется только жертвами. Зато будет их до черта.

– Кто-то сдастся раньше, кто-то позже, как водится. Можно даже сделать ставки. Ты бы поставил на себя?

Кем бы он ни был, песенница внизу – его рук дело. И её песня тоже. Но зачем? Обычно массовыми убийствами занимаются те, кто хочет обратить на себя внимание. Покрасоваться, так сказать. Самоутвердиться. Но тогда, вроде, начинают издалека. Намеками, письмами, видеозарисовками на тему. Обязательно под какими-нибудь возвышенными лозунгами или притягивая за уши к своему преступлению цитаты великих. Пижон же ведет себя так, будто давно уже стал великим сам.

Тогда зачем? Для кого предназначен этот импровизированный спектакль?

Нет. Не верю. Потому что не понимаю.

– А вот я бы поставил. Поровну. На голод и долг, который в тебя вдолбили.

Свернуть ему шею? Наверное, получится. Тело не совсем в том состоянии, чтобы активничать, но мне ведь не нужно много. Пару фраз из той песни, что пела Дарли в последний раз. Только что это изменит?

Девица внизу, скорее всего, действует самостоятельно. Ей сейчас не нужен контроль: задание выдано, требуется лишь исполнить. Есть, конечно, шанс, что если уронить к её ногам тело начальника, это вызовет некоторое расстройство чувств. А если наоборот? Если взбрыкнет и просто остановит всем вокруг кровообращение? Песня идет фоном, поймать хоть что-то, чтобы взять сонгу под контроль – задача маловыполнимая. Я никогда не пробовал так делать, а тренироваться при беззащитных гражданских… Как минимум, предосудительно.

К тому же, блондин слишком уверен в себе. Возможно, предусмотрел несколько вариантов развития событий. И ещё более возможно, что у него на подхвате не одна, и даже не две, а куда больше орудий песенного поражения. Не добьется успеха эта, в дело вступят другие. Потому что все там внизу, в большой степени, не реальное преступление, а демонстрация. Спектакль. Для одного-единственного зрителя, который…

Ну да. Должен сделать выбор. Либо остаться тут, стоять и смотреть, как броуновское движение людей внизу скоро начнет сменяться массовым падежом, либо – стать участником представления.

– Тебя тянет туда, я чувствую. Но что больше? Желание спасти и защитить? Или желание проглотить немного хоть отравленной, но все же песни?

Дарли говорила о врагах. Которые хотят причинить мне вред. И это я запомнил. Но хорошо помнится ещё и кое-что другое. О том, что врагов нужно держать близко к себе. Ещё ближе, чем друзей. А чем можно увлечь этого блондина? Только дать ему то, что он хочет получить. Осталось только понять, что именно.

– Разумеется, ты можешь попробовать перетерпеть. Хотя это становится все труднее, не так ли? Потому что каждая минута без песни теряет свой смысл. А тело теряет силу.

Он знает, что со мной происходит. Или думает, что знает. Симптомы. Которые, по его мнению, должны привести к определенному итогу. И если собрать все вместе и приправить его рассуждениями о воле и разуме…

Тот пустотелый, на платформе. Дарли называла его гончим. А ещё таким же, как я, только ставшим жертвой обжорства. О голоде блондин говорил. И мне, правда, нужны песни. Значит, я тоже должен стать пустым?

По крайней мере, это явно подразумевается. И даже ожидается. А внизу тем временем люди двигаются все судорожнее. Ещё совсем чуть-чуть, и начнут валиться, как костяшки домино.

– И когда там, совсем рядом, столько вкусного…

Насчет потерянной силы он оказался чертовски прав: я едва не загремел по ступенькам. Конечно, это здорово ускорило бы мой спуск, но тогда до первого этажа добрался бы полностью разобранный конструктор. А этого допускать было нельзя.

Между площадками я впрыснул себе немного допинга, но поскольку не отключался от фона песни совсем, получилось, что фактически остался при своих. Не падал на каждой ступеньке, и ладно. Но у входа в зал пришлось снять предохранители. Все до единого.

Из всего скудного набора фактов и ощущений создать связный план действий было невозможно, особенно учитывающий множество других действующих лиц. Зато сам по себе я мог делать то, что считаю правильным. Хотя и безумно глупым.

Когда песня ворвалась в моё тело в полную силу, нахлынуло все и сразу. Боли, шумы, судороги. Пол начал выворачиваться из-под ног, словно приглашая потанцевать. Картинка перед глазами приобрела какую-то невероятную четкость, но одновременно оказалась оторванной от реальности, которую можно осознать.

Хорошо.

Правильно.

Я получаю сейчас все то же, что и люди вокруг. Чем ближе подберусь к сонге, тем насыщеннее станет поле и…

Когда потеряю сознание, спектакль закончится. Ведь его больше некому будет смотреть.

Как же здесь людей много и сразу. Но и это тоже хорошо. От них можно отталкиваться. На них можно опираться. Чтобы двигаться вперед.

А потом он явно отдаст приказ остановиться. Потому что я нужен ему живым. И возможно, другие тоже уцелеют.

Но чтобы быть уверенным наверняка, я должен…

Да.

Захлебнуться как можно скорее.

* * *

Сначала были только звуки. Шорохи, писки, шуршания. Шаги. Потом веки все-таки решились приподняться. Чтобы взгляд наткнулся на пластиковые занавеси. Вроде душевых или тех, которыми отгораживают друг от друга части промышленных помещений. Только совсем не прозрачные.

Но это по верхнему эшелону. А ниже обнаружился я сам. В кресле вроде стоматологического, только пошире и снабженном ремнями. Которых я ни капельки не ощущал. Только мог видеть, что они опутывают меня с ног и до… Нет, в районе головs ничего похожего не было. Наверное, потому что приблуды аппарата искусственного дыхания и так занимали все свободное место.

Только непонятно, зачем. Я что, не могу дышать сам? Хотя… Все возможно. Потому что тело существует как-то отдельно от сознания. Вроде бы, пока на месте. Но не в доступе. Правда, оно и к лучшему. Иначе меня бы душила трубка в горле и доставали бы капельницы, понатыканные с обеих сторон.

Неужели, настолько просчитался? Я предполагал, что просто отрублюсь, в штатном режиме. Для выхода из которого не потребуется усиленная медицинская помощь. С другой стороны, то место, где нахожусь, может быть чем угодно, но вряд ли…

– С добрым утром.

И это точно не медбрат. Даже халат накинуть не удосужился. Ну конечно, как же иначе тогда окружающим удалось бы оценить роскошь очередного наряда?

Важнее другое. Если он не врет, и сейчас действительно утро, значит, прошло около суток.

– Можно было разбудить тебя раньше, но ты слишком сладко спал. И я решил сделать это маленьким подарком. Напоследок.

Его ладонь скользнула по моей голове. Или мне так показалось. Тень прикосновения, не больше.

– Скоро ты начнешь засыпать и просыпаться по моему разрешению, и никак иначе. Но я с удовольствием приму на себя сей неблагодарный труд.

Любопытно, сколько диагнозов мог бы ему насчитать практикующий психиатр? Думаю, одной руки для счета не хватило бы.

– Насчет всего этого, – взмах в сторону аппарата и капельниц. – Не беспокойся. Твоё тело в полном порядке. Что же до головы… Гипоксия могла сказать свое слово, несомненно. Правда, ты и прежде был непроходимо туп, так что разница вряд ли будет заметна. Да и дрессировка пройдет проще. Хотя трудности я только приветствую.

Ещё одно касание. Если судить визуально, где-то в области скулы.

– Но кто ж мог предположить, что ты окажешься настолько податливым?

Я старался, вообще-то. Только что не втягивал песню в себя. Хотя полная капитуляция ощущалась тошнотворно неправильной. Настолько, что реально блеванул.

– Маргарите даже пришлось оборвать песню раньше срока.

А вот это хорошая новость. И дело даже не в том, что у людей на станции стало больше шансов выжить. Главное, блондин заглотил наживку. Конечно, эта наживка потом очень долго и мучительно будет приходить в себя, но… Наверное, дело того стоило.

– И раз уж ты так близко подошел к финальной черте, пускать процесс на самотек больше нельзя.

По моим ощущениям, я уже пересек все черты, какие только было можно. А потом вернулся обратно. И снова. Пересек.

– Десерт будет просто великолепным. Маргарита готовится, не покладая сил.

Та сонга, которая чуть не уморила несколько сотен и меня заодно, будет добивать? Хорошо. Лучше, чем можно было бы надеяться. Потому что я уже немного знаком с её творчеством.

– Ах да… Ты же не понимаешь, о чем речь. И это слегка портит послевкусие.

Прошелся вокруг кресла, ненадолго исчезая из вида.

– Как ты мог бы догадаться… Хотя, какое там. Но наверняка должен был заметить, что отличаешься от других людей. Я тоже отличаюсь. И есть ещё много тех, кто подобен тебе и мне. По крайней мере, потенциально.

Эта новость уже похуже. Некоторое множество себя я бы ещё принял. С оговорками, сожалением и опаской, конечно. Но знать, что в мире живет пусть даже всего десяток таких самодовольных убийц…

– Как и у песенниц, наш дар, заложенный природой, начинает проявляться лишь со временем. Иногда раньше, иногда, как в твоем случае, уже за всеми сроками. Было удивительно узнать, что ты вообще начал восхождение.

А мне-то как было… удивительно, бл.

– Каждый человек способен воспринимать песни. В какой-то мере. В лучшем случае, на уровне тех средств, которыми пичкают спортсменов, получая кратковременную прибавку сил. Пилюли, микстуры, инъекции… По большому счету, песни для обычных людей ничем не отличаются от медицинского вмешательства. И пользы приносят ровно столько, сколько сам человек ждет от такой таблетки. Если она вообще не встанет комом в горле.

Все-таки, некоторые слова ему лучше не стоит упоминать. Потому что ощущений у меня сейчас маловато, но мысли-то пока никуда не делись.

– Песня – это не более, чем ресурс. Если не умеешь его использовать, получится что-то вроде забивания гвоздей микроскопом. Если умеешь… А мы – умеем.

Присел рядом, облокачиваясь о моё бедро.

– Все инструменты у нас имеются изначально. От природы. Но ими все равно приходится учиться пользоваться. И как ты понимаешь, не на манекенах.

Во всей его болтовне меня занимало сейчас только одно: услышу ли хоть что-то полезное до того, как назначенная сонга придет по мою душу, или нет.

– Первые пробы всегда заканчиваются плачевно. Для второй стороны, естественно. Когда связь устанавливается впервые, это похоже на взрыв, из которого рождается вселенная.

Вот что-что, а взрыв точно был. Только натуральный. Безо всяких иносказаний.

– Столько новых ощущений… И хочется заполучить все. Разом.

Помню я эти ощущения. Что первые, что вторые. Не согласился бы иметь их при себе ни вместе, ни по отдельности.

– А бедняжка не может вырваться. Опытная песенница просто поддалась бы, сохраняя свою жизнь. Но такой опыт не способствует обучению. Поэтому для качественного восхождения берется исключительно молодняк. Необузданный и необъезженный.

Своеобразное у него отношение к сонгам. Как к животным, которых нужно укрощать.

– У меня их было тринадцать. Чертова дюжина. Все безумно хорошенькие. Маман выбирала лично. Для идеальной эстетики.

О, вот и семья начала всплывать потихоньку. Как дерьмо. Мама уже точно есть. А что насчет папани? Такой же больной на голову или похлеще?

– Главное, что они будили и тревожили… В первую очередь, разумеется, дар. Но вторая очередь тоже бывала. Временами.

Ухмыльнулся, видимо, вспомнив о чем-то.

– Не знаю, сколько понадобилось бы тебе. Может, достаточно было и пяти-шести, чтобы взобраться на свою кочку. Но ты нарвался на старуху, и все повисло в неопределенности.

Ага, теперь перешли к более близкому прошлому. Старуха – это явно о Дарли.

– Конечно, она не могла тебя расшевелить. Зато посадила на внутривенное. Вряд ли о чем-то догадывалась, но песенницы некоторые вещи чуют удивительно тонко, вот и приняла меры. Которые совершенно не укладывались в мои планы.

Кажется, понимаю, чем он изничтожал сонг во время своего, как его… восхождения. Безбожно затянутыми прелюдиями.

– А всего-то и требовалось, что подкладывать под тебя молоденьких дурочек. Ты бы сжирал их живьем, ломал, выбрасывал и шел искать следующих. Раз за разом. Пока в один прекрасный момент не понял бы, что голод больше не желает униматься.

Он так красочно все описывает… Как будто сам испытывал что-то похожее. Но я все равно до конца не понимаю. Да, мне было больно, когда песни заканчивались. Можно сказать, голодно, если пользоваться терминологией блондина. Только меня никогда не тянуло наедаться до отвала.

– С чистотой эксперимента, увы, пришлось попрощаться. Впрочем, бог с ней. В любом случае это моя лаборатория.

А я – подопытный зверек. Мышь, крыса, кролик обезьянка. Нужное подчеркнуть.

– Кстати, как тебе коктейль?

Который вливается в обе руки сразу?

– Обычно таким потчуют кнехтов, чтобы усилить восприимчивость к песням, во время обучения. Конечно, не в настолько концентрированном виде.

Кнехты? Видимо, местные чернорабочие, если в его голосе сквозит такое пренебрежение.

– Наверное, слишком забористо получилось, но уж извини. Нужно было подстраховаться. На тот случай если будешь упрямиться, и процесс затянется. Если бы эта бестолочь Кайл, помешанный на традициях и протоколах, не отправил рапорт о твоем проявлении… А скольких трудов стоило затормозить послание, ты бы знал!

Кайл. С традициями. Аккуратный и исполнительный. В поле зрения которого я «проявился». На ум приходит только одна кандидатура. Да, тот самый клерк.

– Рецепт раритетный. От пращуров. Разумеется, с поправками на научно-технический прогресс. Не сыпать же в бронзовый котел пучки трав, помешивая конечностью покойника, преставившегося на Рогатую луну?

Почему бы и нет? Ему бы подошло. Ещё бы мантию с черепами, колпак, и дьявольскую улыбку на лице. Хотя, улыбка есть уже сейчас.

– По сути, конечно, все те же белладонна, аконит, белена, прочие аптекарские изыски. И розмарин – для памятливости.

Хихикнул. Видимо, подразумевалась какая-то тонкая шутка.

– Только анютиных глазок сюда не положили. Потому что думать тебе не нужно. Совсем-совсем.

Отвернулся, что-то изучая в показаниях медицинских мониторов.

– И говорить тоже будет не обязательно. Главное, слушать и исполнять.

Провел рукой где-то у меня под подбородком. Наверное, по шее.

– Надо будет набросать эскиз тату. Банальное клеймо не для тебя. Ты особенный.

Сначала Дарли, теперь он.

Замечательный. Особенный. Самый лучший. Такое впечатление, что каждый из них видит во мне что-то сугубо свое. Придумали, нарисовали и пялятся, млея от удовольствия. Но это их личные иллюзии, а на деле…

Может, смотреть вовсе не на что. Как в том гончем. Которым я, по намерению блондина, вот-вот должен стать.

– Совет тоже так считал. Сборище престарелых маразматиков, зацикленных на традициях. Порядок наследования, как же! Все должно быть по правилам, бла-бла-бла. И что, сработали их правила?

Поднялся на ноги. Чтобы проверить капельницы.

– Маман никогда этого не забудет. Ни Совету, ни гроссмейстеру. Особенно шрам от кесарева.

Прошелся кругом. Когда снова появился в поле зрения, улыбка была уже какой-то кривой.

– И все её недовольство приходилось принимать мне. День за днем.

Так. Пошли конкретные претензии. Только в чем я-то виноват?

– Варварский способ размножения давным-давно следовало оставить варварам. После стольких лет идеально удачных проб настаивать на своих замшелых представлениях… Хорошо, что решающие голоса не рассчитывали получить положительный результат. И оказались правы.

Результат? В смысле – меня?

– Даже бросили лично вести наблюдение. Переложили все на плечи кучки наивных первооткрывателей. Которую было очень легко приручить. За редкими исключениями.

Это уже отсылка к дяде Портеру, явно.

– Но как бы то ни было, формально у тебя все ещё есть право. Заявить о себе, как минимум. Понятно, что без толку, и все же. Снова пойдут бесконечные обсуждения, споры, прения… А принятие действительно важных решений будет отложено в долгий ящик. Теперь, когда программа уже настолько близка к своему воплощению… Правда я все-таки ближе.

Чуть наклонился. Похоже, коснулся рукой моего лба. Чтобы потом облизать пальцы.

– А вот и долгожданная сладость! Все почти готово.

Это он попробовал на вкус мой пот, что ли?

Интересно, такое вообще лечится? У меня с головой плохо, признаю, но блондин… Вот честно, лучше уж, действительно, быть безмозглым гончим, чем напыщенным извращенцем.

– Потом мы всем расскажем трогательную историю. Маргарита на них мастерица. О том, как случайно повстречала тебя и едва не стала жертвой. Давала благотворительный концерт, в заботе о ближних, нежная и трепетная… Она так испугалась, бедняжка. Не смогла себя контролировать. Но в подобной ситуации кто сможет её осудить? А такую крохотную деталь, как наши взаимоотношения, можно будет опустить. По крайней мере, сначала.

Смешно и противно звучит, но может сработать. Внешне ведь все выглядело очень похоже. Если осознанных свидетелей в наличии не окажется, ориентироваться придется на записи с камер, а они покажут… Да, практически то, о чем он говорит.

– Видишь ли, есть некоторая разница между свободной песенницей и прирученной. Последняя несет в себе отражение своего господина. И любая песня в её исполнении, вторгаясь в тело, оставляет особый след. В частности, мешающий другим песенницам свободно пройти по той же тропке.

Столбим территорию, значит? То есть, сферу влияния. Довольно удобно, надо признать. Например, оказал пару раз услугу, да хоть в плане лечения синяков, и человек уже никогда не сможет получить такой же сервис в конкурирующем заведении. Безупречно стабильная клиентская база. Куда вот только смотрят антимонопольщики? Или в том мире, из которого явился блондин, человеческие законы не действуют?

– Этот след и сейчас ещё в тебе. Память о том маленьком вокализе. И во всех прочих слушателях. Правда, он слишком рассеянный, чтобы понять, с чем имеешь дело. К тому же вряд ли кого-то из пострадавших опрашивали с участием песенниц.

Ещё бы. Сначала медики развлекались. Да и… Я бы, после такой стойкой ассоциации внезапного недомогания с пением, как обыденным процессом, какое-то время обходился без музыки. Думаю, нормальные люди – тоже.

– То, что сделает Маргарита лично для тебя, будет совсем другим. Вытравленным в твоей плоти навечно.

Навечно? Я столько не проживу.

– Разумеется, придется проявить снисхождение и взять на себя заботу о страдальце, для которого песни пташек из любых других стай будут хуже, чем пытка.

Да неужели? Это он нашей Лахудры не слышал. После неё уже ничего не страшно.

– Не волнуйся, я буду хорошим хозяином. Даже разрешу тебе спариваться. Не пропадать же породе, в самом деле?

Неспешно прошагал пальцами по моей ноге, от щиколотки до тазовой кости.

– Самочек будем подбирать тщательно. С лучшими родословными. Возможно, даже начнем торговать щенятами. Мало кто из моих знакомых откажется заполучить себе в дом такой сувенир. А кого-то можно будет просто обязать.

Он ещё и коммерсант? Однако. Талант на таланте и талантом… За чужой счет, правда. Но коммерция вся такая. Даже в исполнении относительно честных людей.

– Разумеется, это все будет возможно только после тщательной дрессировки. К которой мне бы хотелось приступить немедленно, но…

Пальцы двинулись дальше. По животу на грудь, выписывая вензеля.

– Изысканные кушанья следует смаковать. И я буду двигаться медленно. Вдумчиво. Со вкусом. Чтобы ничего не испортить.

Да я быстрее сдохну от скуки. Если он будет предварять такими вступлениями каждое свое действие.

– Голос уберем в самом конце. Когда я вдоволь наслушаюсь твоих криков и стонов.

Видимо, и впрямь подразумевается что-то грандиозно-болезненное. С размахом, красочными декорациями и приглашенными звездами. Патетическими речами, конечно. Может, даже с цирковыми репризами. И несменяемым главным клоуном.

Если бы я мог сейчас говорить, обязательно спросил бы, что сподвигло его стать… э… шоуменом. Собственная моральная ущербность или вынужденная необходимость разгонять хандру своей… то есть, нашей общей… как он там выразился? А, маман.

Правда, тогда, подозреваю, ему пришлось бы срочно корректировать планы. Особенно насчет моего голоса.

– А знаешь… Можно сделать ещё лучше. После процедуры я отпущу тебя погулять. Для пущего убеждения. И когда ты поймешь, что другого выхода нет, приползешь сам. На коленях. С мольбами.

Его восхождение вообще закончилось? Он ведь по-прежнему голоден. Только уже совсем не по песням.

Это ведь тоже что-то вроде попытки расширить мир. Конечно, через людей, а как же иначе? Но у блондина явно не получается или выходит из рук вон плохо. И кажется, знаю, почему.

Любую новоприобретенную территорию он затачивает под себя. Под свои странные желания и представления о прекрасном. По итогу получая собственное отражение. Разве что, в кривоватом зеркале. А себя самого, наверное, все же мало для счастья. Вот и жрет без остановки, оставаясь по-прежнему голодным.

Ну ничего, мучаться осталось недолго: пиршество близится к завершению. Потому что в меню закралась ошибка. И следующим блюдом едоки рискуют подавиться.

То, что он говорил… Наверное, оно справедливо. И очень может быть, строго выполняется для тех, кого он знает. Но со мной все было не так.

Потому что бракованный? Да и пусть. Главное другое.

Это его правила.

Свои я пишу сам.