Текст книги "Argumentum ad hominem (СИ)"

Автор книги: Вероника Иванова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 28 страниц)

С другой стороны гриба…

Как такое вообще возможно? Меня в солдатики играть никогда не тянуло, и слава богу, но даже я, мимоходно и мимолетно вкусив здешний колорит, что называется, прониклась. Все эти статуи, фрески, гобелены – все вопиет о сражениях и победах, от библейского поприща до вполне себе исторического. Что же должно было произойти и происходить не один десяток лет с обитателями таких палаццо, чтобы зов крови превратился в звонок колокольчика, созывающий к степенной трапезе?

Это печально. Над этим можно только скорбеть.

– Сестра Дарли, вы слушаете?

– Не извольте сомневаться. Внимаю каждому звуку.

Мисс Форд подняла брови, опустила, выдохнула. Зарядка окончена!

– Если по существу дела возражений нет, предлагаю непосредственно приступить. И занять предложенные места. Если пожелаете, – добавила она, косо глянув в мою сторону.

– Мне и тут хорошо.

– Как вам будет угодно. Сестра Агнесс?

Долговязая, снизойдя до сожаления во взгляде, вслед за арбитром прошла в ложу и тоже возлегла на одно из кресел, наверняка жутко удобных. И я вполне могла бы…

Никогда и ни за что. Сосредоточенности хватило бы ровно секунд на пять, чтобы опуститься на сидение, а потом кости в мешке все равно бы тряхануло, и вместо царственной позы получилась бы несусветная хрень. Глубоко и обидно осуждаемая остальными присутствующими, разумеется. Так что лучше постою. То есть, останусь на ногах, потому что стоять смирно…

Не знаю, как именно работают другие песенницы. Мы не особо любим делиться, ни секретами, ни переживаниями, ни вообще – делиться. Особенно спонсорами. Могу только догадываться, если захочу, конечно. Потому что в нашем деле совершенно неважно, что и как умеют другие. Для делания дела важна лишь ты сама. Целиком. Со всеми своими морщинами, веснушками и прыщами, огорчительно заедающей спиной, поскрипывающими суставами, прогрессирующей дальнозоркостью и вечным детством где-то там, в самой глубине, под слоем накопленного опыта.

Хотя, в последнее время опыт перестали ценить должным образом. Потому что приходят молодые и рьяные, замещающие тонкий подход ломовым ударом. И это неизменно впечатляет тех, кто вне процесса. А они ведь все, по сути, вне. Даже наши акторы. Те самые, что вот-вот начнут движение по своей игральной доске.

Отсюда, с высоты галереи, парней едва можно отличить друг от друга, и то лишь если встанут рядом: тогда появляются нюансы роста и пропорций. А как разойдутся на позиции, становятся безликими белыми фигурами. Собственно, поэтому нет никакого смысла смотреть на бой, чтобы принимать в нем участие. Совершенно спокойно можно поудобнее устроиться в кресле, прикрыть глаза и просто мурлыкать свою песенку.

Есть приемник, есть передатчик. Все остальное – своего рода таинство. В научных объяснениях оно чаще всего обозначается абракадаброй типа «поликонтурный каскадный резонанс», но поскольку на практике теоретические выкладки ученых пока воспроизводству не поддаются, лично мне приятнее считать происходящее волшебством.

Потому что не нужно знать деталей. Конечно, они не помешают и даже смогут сделать процесс чуть увлекательнее, но ничего не решат. Без разницы, какой номер имеет позиция, исполняемая сейчас носатым Риккардо, хоть шестая, хоть четвертая. Мне не нужно видеть положения рук, ног и шпаг. Мне вообще не нужно туда смотреть, потому что я уже там. Внутри процесса.

Я опираюсь не на дубовый массив перил галереи. Под моими руками – прах прошедших эпох. Он ведь здесь повсюду. Им начищен паркет, им наточены клинки, им сгущена кровь, им пропитан воздух.

И суть поединка для сына контессы состоит лишь в том, чтобы попытаться – возможно, совсем ещё неосознанно, пока ещё чисто рефлекторно – вытолкнуть из легких эту душную пыль.

Сюрпрайз, сюрпрайз…

Что движет его противником? Неважно. Победа всегда начинается внутри. Ровно там же, откуда возникают выпады, броски, финты и пируэты.

Вырваться. Взлететь. Воспарить. Освободиться от условностей и традиций, которые сколь удобны, столь и тяжелы.

Мне не нужно ни видеть происходящее, ни понимать, что вообще происходит. Если начал драку, значит, знаешь, как и что нужно делать. Должен знать. А я – поддержу. Возьму за руку или под руку.

Сюрпрайз, сюрпрайз…

Если тело чего-то не умеет, я не смогу научить. Моё дело – помочь пережить ошибку.

Заставить пальцы крепче сжимать рукоять. Придать связкам и мышцам больше гибкости. Плеснуть адреналина в кровь. Конечно, исключительно в гомеопатических дозах!

Быть повсюду и в то же время нигде. Составлять единое целое и ничем не выдавать своего присутствия. Не дергать за струны чужой арфы, но дышать в её сторону так, как никто кроме тебя не умеет.

Тело всегда и все понимает первым, радостно и жадно поглощая заемную силу. И если увлечься, если где-то промедлить, а где-то поспешить невпопад, до головы тоже начнет что-то доходить. Но мы этого не позволим. Не сегодня. Не здесь. Не сейчас.

Мы просто рвемся вперед, как деды и пращуры, неся на конце клинка закат старой эпохи и рождение новой.

Сюрпрайз, сюрпрайз!

– Бой окончен, – сонно сообщила мисс Форд из глубин своего кресла. – Нарушения правил не установлено.

* * *

Даже если бы мне предложили машину с водителем или вызвали такси… Но мне не предложили. Видимо, посчитав, что сумма контракта с лихвой погашает все расходы, необходимые и не очень. Но даже если бы предложили, я скорее всего отказалась бы. Потому что после пения, которое для меня по сути своей – напряжение мозгов, нет ничего лучше, чем дать поработать телу. Для восстановления баланса и равновесия.

А ещё в движении проще всего избавиться от отголосков песни, которые обязательно дребезжат внутри час или два, в зависимости от сложности работы и собственной к ней отношения.

Сегодня мне удалось уложиться минут в сорок, вполне достаточных для неспешной прогулки от палаццо Абруцци до ближайшей линии монорельса. До станции, на которой я проводила и встретила два экспресса и пять обычных маршуртных прежде, чем решила двинуться в сторону дома.

Дом, милый дом…

Победа была, триумфа не ощущалось. Никакими стараниями.

Слишком много неприятного привкуса. Слишком много вопросов, на которые мне все равно не получить правдивых ответов. И стоит ли пытаться?

А ещё многовато усталости. Нет, не из-за потраченных сил или переживаний. Из-за тупого повторения одних и тех же замыленных сюжетов.

Время идет, меняется мода, города, даже страны, только люди остаются все те же и все там же. Погрязшие в страстях, которые успела оплакать даже Библия, не говоря уже о прочих древних летописях и мемуарах. Банальные проблемы отцов, о, пардон, матерей и детей, мышиная возня за место под солнцем, ежечасное попрание ближнего своего в попытке возвыситься на чужих курганах.

Нет бы остановиться, подставить лицо солнцу, заглянуть в прозрачную синь весеннего неба и…

– Двигай ластами, кляча!

Вообще-то, если посмотреть с точки зрения биологии, то у клячи скорее предполагается наличие копыт, тогда как ласты – принадлежность совсем другого…

Не понадобилось ничего говорить, тем паче вообще предпринимать какие-то активные действия: достаточно было только повернуться, чтобы нетерпеливый прохожий увидел медальон у меня на груди. Присмотрелся, разглядел, зло сплюнул в сторону и поспешил снова слиться с толпой.

Удобно. Утилитарно. Уныло. И ещё временами обидно.

Мифы и легенды – отвратительная штука. Возникают на пустом месте, никогда ничем не подтверждаются, но остаются живее всех живых ещё на столетия после того, как сам предмет обожествления или проклятия счастливо канет в небытие.

Ну вот кто и когда придумал эту байку, что песенницы туманят мозги? Даже если взять в пример пресловутых древнегреческих сирен, ни разу не мозг там являлся главным пострадавшим. Шло вразнос что-то гораздо более простое и низкое. В том числе, расположенное заметно ниже мозга.

Голова у нас для чего? Для того, чтобы думать. По большей части. Хотя конечно, встречаются индивиды, которые в основном головой едят, пьют и…

– Чаровница!

Кстати об индивидах. Чем ближе к дому, больше шанс на них нарваться.

– И тебе привет, о постылый геморрой моего сердца!

Он обиделся. Как обычно. И как обычно, торопливо проглотил свою обиду, потому что рассчитывал на десерт, который окупит все страдания.

А кстати…

– Дама хочет пироженку.

Он заметался взглядом по сторонам, но в шаговой доступности от места нашей встречи присутствовало только одно-единственное кафе, остающееся полупустым даже в самые многолюдные праздники. Именно туда я и направилась, считая шаги, чтобы в очередной раз убедиться: начиная с седьмого, меня уже послушно сопровождают.

Официант, после вежливой паузы явившийся к столику, ничем не показал своего истинного отношения к нашей парочке. Хотя, с его зарплатой и чаевыми я бы тоже легко расплывалась в улыбке перед любыми фриками, пока у тех есть, чем оплатить счет.

– Изволите сделать заказ?

Всенепременно. Только меню читать лениво, так что…

– Отсыпьте-ка мне макарошек, милейший.

Ничего экстраординарного в этих печеньках с кремом, конечно же, нет. Только цена конская. Как раз то, что нужно кляче. Ха. Ха. Ха.

– Мадам предпочитает какой-то определенный сорт?

– Мадам предпочитает попробовать все. И запить шампанским. Урожай и год – на ваш вкус.

Месье Лебон тихо охнул и потянулся за платком, чтобы промокнуть внезапно возникшую на лбу испарину. Но сегодня мне не хотелось никого жалеть и никому угождать. Хотите получить работу? Не вопрос. Оплата по прейскуранту.

И уж тем более не хотелось жалеть человека без силы воли. Да, возможно, где-то, в чем-то, совсем чуть-чуть я слегка… Скажем так, косанула. Но все в рамках и пределах, согласно предписанию врача! Кто ж мог предположить, что приличный пожилой семьянин в ходе сеанса восстановительной терапии ощутит нечто большее, чем просто участие и забота? Точнее, подумает, что ощутил.

Вот именно за такие заморочки я и не люблю мозг в принципе. Если в этот черный ящик силой природы своевременно не напихалось стандартных, а ещё лучше, нормализованных реакций, может случаться всякое. Даже от гомеопатических доз.

Вот и месье Лебон, которому всего-то и требовалось, что смягчить и ускорить выздоровление после вполне банальной операции, услышал не моё пение, а ангелов, и узрел райские кущи. Правда, божественный экстаз приобрел в его исполнении вполне земную, можно даже сказать, весьма плотскую форму.

Самым любопытным оказалось то, что и до моего вмешательства, и после оного месье Лебон как был импотентом, так и остался – к вящему спокойствию мадам Лебон. Но в моменты внимания пению внутри себя испытывал все, что полагается вполне здоровому на этот счет мужчине.

И здесь снова стоит вернуться к долбанному содержимому черепной коробки, которое, будучи не в силах самостоятельно справиться с возникшей проблемой, вместо принятия и смирения породило обожествленное чудовище, алчущее песен. Причем именно и только моих.

И нет, это совсем не льстит и не побуждает испытывать чувство профессиональной гордости. Это бесит. Единственное, что удерживает меня от окончательного и бесповоротного расставания с месье Лебоном, так это регулярно предоставляющаяся возможность побаловаться плюшками. Вернее, печеньками, пироженками, шоколадками и прочей смертельно опасной для фигуры дребеденью.

Добро бы он действительно нашел источник своего эротического вдохновения именно во мне. Было бы объяснимо. Хотя… Ладно, с допусками и припусками можно принять сие утверждение на веру. Но млеть от того, что нельзя ни увидеть, ни потрогать, ни, собственно, услышать? Впрочем, и хорошо, что нельзя. Потому что, как ни парадоксально, поём-то мы каждая о своем. А то, что при должном уровне нашего умения клиент слышит желаемое ему, это…

Да, волшебство. Из разряда проклятий.

Когда официант поставил передо мной блюдо с изысканно разложенными печеньками, я поняла, что все это ненавижу. Именно сегодня и именно сейчас. И даже не притронулась бы ни к одной из цветастых блямбочек, если бы…

Подъедать за клиентами не зазорно, соглашусь. Но у тети Дарли с утра неуклонно нарастает гнусное настроение, а значит, пощады не будет. Макарошкам уж точно. И пусть детишки, жены и любовницы сосут свои лапы до следующего, более рассеянного или щедрого посетителя.

На первое располовиненное печенье месье Лебон посмотрел с недоумением, на десятое – начал нервно сглатывать, а уж на самый финал явно приблизился к сердечному приступу, но не проронил ни слова. И вовсе не из уважения, послушания или покорности. О нет, моего визави удерживали на месте и в рамках приличий огорчительно отвратительные чувства. Но будь они предназначены мне, даже такие, я бы ощущала себя живой, а не инструментом, от которого требуется лишь работа. Просто работа.

С чего бы начать? Пожалуй, лизнем вот эту, оттенка блондинистой свеклы.

Сводит с ума улица роз…

Вишня. Груша. Манго. Лимон. О, сыр. Такой же приторный, как и все эти сладкие замазки.

«Тает во рту», говорят они. Враки. Не тает, а растекается, оседая на слизистой липким сладким слоем, который все время приходится смывать шампанским, потому что жалко тратить собственную слюну. И даже соленая карамель – прежде всего карамель, и только потом…

Пожалуй, я промахнулась сегодня с выбором. А все почему? Потому что хотелось праздника. Фейерверка красок и ощущений. Буйства эмоций. Хотелось жизни, а не кукольного театра вокруг, где каждый давным-давно заучил текст выданной ему роли.

Спрячь свой обман, улица слез…

Все это нужно встряхнуть. Или взболтать. Или хотя бы пару раз перемешать поварешкой: глядишь, кушанье заиграет по-новому.

Хотя, кого я обманываю, если даже себя сейчас не могу вернуть на исходную?

Почему, боженька, ну почему вдруг и именно сегодня? Нельзя было потерпеть ещё немножко? Мне же, в сущности, всего-то и нужно, что продолжать удивляться миру. Согласна даже на «изредка». Но чтобы точно знать: если на этой неделе все плохо и безысходно, то на следующей, самое крайнее, через месяц-другой я увижу в капле дождя на стекле не обещанные прогнозом погоды осадки, а что-то совершенно особенное, может быть, даже волшебное.

Разве я многого прошу, боженька?

Ты ведь знаешь, когда я перестаю удивляться, я начинаю умирать. И за последние дни мне не выпадало ровным счетом ни единого шанса увидеть новую грань реальности. Только проверенные и до остервенения знакомые, а переспелой вишенкой на торт водружен…

О, он и вправду почти пунцовый.

Увлеклась. Бывает.

Но поскольку кому-то же нужно расплачиваться за весь этот свинарник…

Я люблю. И ненавижу. Тебя.

Месье Лебон охнул, ахнул, потек и оплыл. Все точно по рецепту.

– Месье оплатит счет. Чуть погодя. Когда… возьмет себя в руки. И не переживайте, ваше ожидание долгим не будет.

Я сделала ещё один глоток, на дорожку, и обозрела блюдо с раскрошенным печеньем.

Нет, в этом хаосе чего-то все-таки ещё не достает. Может быть, капельки сумасшествия?

Лицо официанта, наблюдающего за тем, как я кроплю макарошки остатками шампанского, стоило бы сдать для натуры в какое-нибудь художественное учреждение, где занимаются живописанием святых и мучеников. Поэтому я постаралась на прощание чуть сгладить впечатление, мило улыбнувшись.

Пожалуй, с мучениками я все же поскромничала. Тут весь ад впору с одного натурщика изображать. В любых желаемых подробностях.

Когда-то меня все это несказанно печалило. И бессчетное количество попыток было предпринято, чтобы подстроиться и притереться. Чтобы соответствовать, невесть чему. Пока в один из предназначенных для получения откровения дней не стало очевидно: ты никому не сдалась, Дарли. Ты – как человек. Божий промысел одарил тебя возможностью быть полезной, и радуйся хотя бы такому исходу. На том свете зачтется.

Можно придумать кучу причин и поводов для утешения, даже искать и находить вполне реальные подтверждения тому, что твоя работа помогла, посодействовала, спасла, в конце концов, чьи-то мечты, надежды и жизни. Можно воображать все, что только захочешь. Но рано или поздно ты начинаешь все чаще и чаще проходить сквозь реальность, не ощущая практически ничего. Потому что, как бы ты ни старалась, как бы ни рвала жилы, твоими усилиями мир вокруг не меняется. Потому что они бесплотны. Потому что они могут жить либо внутри тебя, либо внутри кого-то другого, но все эти «кто-то» открывают перед тобой дверь лишь на узенькую щелочку, в которую с превеликим трудом может протиснуться часть твоей души, но только не…

Это ещё что за новости?

Машина службы утилизации у заднего крыльца. Не припомню, когда вообще в последний раз видела её при нашем Доме утешения. Неужели папочка откинулся?

– Кого хороним?

Плюгавая сестра Марта, годная лишь на то, чтобы принимать и сортировать посетителей, зябко передернула плечами, но оборачиваться не поспешила.

– Сестра Дарли…

– Так по ком колокол-то прозвонил?

– Рабочий инцидент. Просто рабочий инцидент! Вы ведь знаете, как это бывает?

Я-то знаю. Я вообще много чего знаю. И ещё большего понимать и делать не хочу, но приходится. Например, шарить по покойницким мешкам.

– Эй, ребятки, притормозите на минутку!

Сестра Марта попробовала было открыть рот, но вовремя поймала мой взгляд и решила, что у неё неожиданно образовались неотложные дела где-то в другом конце здания. Грузчики тоже решили не прекословить: остановились, ожидая, пока я подойду и расстегну молнию.

Тот, которому было видно моё лицо, почему-то побледнел.

– Да это ж не мы, мэм, мы же только чтобы увезти и привезти…

Конечно, не вы. Никто из нормальных людей не способен раздырявить кровеносные сосуды своего собрата в решето на всем их протяжении и превратить человека в кровяную колбасу. Зато ненормальных я знаю наперечет. Но даже среди них такие уникумы, по счастью, слишком редки.

– Жаль его. Милый был актор. Такой податливый.

После дюжины лет почти ежедневного пения? Чудо, что он ещё сохранял здравый рассудок. Хотя и на уровне ребенка, но все же. И он был одним из лучших наглядных пособий для обучения песенниц, пока кое-кто, молодая и рьяная…

– Только не плачьте над ним уж слишком горько, сестра. Не позорьте имя обители.

Почему-то считается, что в такие моменты человека должно охватывать что-то неудержимое, яростное, злобное и разрушительное, либо бездонно скорбное, но мне по-прежнему не удавалось почувствовать хоть что-то человеческое.

Я медленно и спокойно застегнула молнию, поправила её язычок, глубоко вздохнула и повернулась лицом к той, которой уж точно не следовало говорить о позоре.

– Сестра Лия! Не чаяла увидеть вас при солнечном свете. Надеюсь, вы не забыли о защитных средствах?

Белокурая и белокожая Лия Лайонс расплылась, как ни банально, в белозубой же улыбке:

– Я пока ещё вполне могу позволять себе некоторые вольности, сестра Дарли. А вот вам давно уже следовало бы уделять побольше внимания личным заботам.

Да неужели? А мне нравятся мои веснушки. И мои морщины. И мои годы, в конце концов. Можно было бы даже поспорить, что лет через двадцать пять, когда она дорастет до меня сегодняшней, сравнение будет отнюдь не в её пользу.

– Ну что вы, сестра Лия, ну какие у меня могут быть личные заботы? Все дела, да дела… Как там говорят? Пока не родила.

Она вцепилась бы мне в волосы, если бы не боялась порчи собственной прически, лица и всего остального, до чего мне удалось бы дотянуться.

А куда деться-то? Программы селекции существуют в каждом из Домов, надо же как-то обеспечивать будущее бизнеса. Скаутские вылазки на непаханые поля редко когда приносят хорошие плоды. Просто раньше, в мои юные времена, другого пути найти потенциальную песенницу, кроме как собственно поисками, ещё не было. Я именно так и оказалась здесь, о чем многократно и жалела, и нет. По обстоятельствам и настроению. И кстати, почти обязана была попасть в одни из первых пулов, предназначенных для воспроизводства, если бы…

Если бы была с самого начала хоть чуточку талантливее и сообразительнее. Но для меня вся эта музыка по первости была настолько странным и несъедобным предметом, что мои персональные гены признали «недостаточно устойчивыми и релевантными». Проще говоря, объявили дворняжкой, что, впрочем, не избавляло от службы на благо Дома. Службы, в которой я все же достигла достаточных высот, чтобы на многих смотреть сверху вниз. В том числе и на Лию Лайонс.

Она-то, конечно, грезит и вожделеет. Думает, что с её внешностью поднимется прямо к райским вратам.

Дурочка.

Здесь мы все не более чем инструменты. И мне в чем-то даже гораздо проще: просто работа. Чаще всего унылая, а временами почти омерзительная, но – ничего личного. А вот белокурая Лия, если будет признана годной… А она будет. Целая очередь выстроится из желающих оприходовать прелестную песенницу. Разумеется, все с подходящими наборами генов, только специально отобранные, проверенные и рекомендованные. Но это будет только начало, потому что при удачном разрешении от бремени ей предстоит ещё несколько лет неотлучно находиться при своих чадах, по крайней мере, до того момента, как будет доподлинно установлено, насколько породистыми они получились. И так – пока хватит сил. Или пока кто-нибудь не возымеет желание получить в свое распоряжение личную песенницу. Вот тут ей, конечно, повезет куда больше, чем мне. Хотя, стоит ли вообще называть это везением?

Мы ведь всего лишь инструменты в оркестре под управлением…

Надо бы к нему, кстати, заглянуть. Подышать благолепием.

Весь здешний закос под религиозную общину меня даже когда-то вдохновлял. Заставлял совершенно искренне благоговеть. Впрочем, поначалу духовности и впрямь было больше, а потом медленно, но верно храм начал превращаться в корпорацию. И сейчас все эти «сестры», поклоны, позы и реверансы казались мне донельзя глупыми. А уж «отец-настоятель»…

По сути его правильнее было бы называть «братом». Да, даже несмотря на почтенный возраст. Но это был один из главных секретов, хорошо известный всем песенницам и не нашедший ни малейшего распространения за стенами общин.

Да, случаются и мужчины-песенники. И не так уж редко, как можно было бы подумать. И они вполне активно пользуются своими способностями, но всегда и только в своих же целях. Представить, что кто-то из них решится посвятить свою жизнь простому служению… Три раза «ха». И ещё три раза по столько же.

Сварганить пирамидку и залезть на её вершину? За милую душу! И лучше всего, если за чужой счет. За наш, бабский, к примеру. Собрать прайд, и пусть тот пашет. А царь зверей будет заниматься тем, чем ему положено. Кем? Да им же самим и положено.

Конечно, кое в чем мужикам тут подфартило, к сожалению. Женщину гораздо легче развести на песню, в том числе и медикаментозными способами, так что, подтверждение квалификации получается довольно быстро и просто. А этих жучар взять почти невозможно, ни голыми руками, ни вооружась всеми достижениями науки и техники. Если и прокалываются, то слишком уж неочевидно и всегда могут отболтаться. Потому что песня у них остается одна и та же, от рождения и до смерти. И если не успел засечь все параметры до того, как пошел чистый звук, ни хрена потом ни до чего не догадаешься.

Радость во всей этой несправедливости только одна: как песенницы не могут гнобить друг друга своим даром, так и песенники тут не при делах. Паритет. Только обычные человеческие уговоры, договоры, уловки и угрозы.

Или игра в одного на всех любимого папеньку, как вариант.

– Дарли, дорогая! Ну проходи, проходи! Рассказывай!

Чего рассказывать-то?

– Жили-были дед и баба, пили кофе с молоком, рассердился дел на бабу, шлёп по пузу…

– Ай, баловница! – мне шутливо погрозили пальцем.

Кресла у него в кабинете удобные. Большие, мягкие, уютные. И сам он весь такой уютный. С виду. Отец-настоятель.

– Я предполагал, что ты задержишься, но чтобы настолько… Все прошло успешно?

– Обычная боевка. Почти тренировочная. Там и делать было почти нечего.

– И?

– Поработала, пошла и пришла.

– Надеюсь, к выгодному соглашению?

Если бы на мне были очки, я бы сдвинула их сейчас на кончик носа, чтобы покрасивше изобразить недоумение.

– Какое соглашение?

– Дарли!

Он сокрушенно всплеснул руками. Пока ещё не совсем дряхлыми, к тому же старательно спрятанными под плотным сукном сутаны.

– Это же семья Абруцци! Одна из самых влиятельных в наших краях, да и не только в наших.

– Не знаю, как насчет влияния, но со знаниями о современном мире у контессы явно не задалось.

– Так в чем и соль!

Он прекратит когда-нибудь сыпать восклицательными знаками?

– Дарли, ну как же так… Ведь всего и требовалось, что подтолкнуть чаши весов.

– Если вы намеревались через меня вербовать паству, надо было предупредить заранее.

– Дорогая моя, ну какая паства, о чем ты? Получив этот заказ, я сразу подумал о тебе и о том, что с самыми минимальными усилиями ты вполне могла бы…

Застолбить себе местечко в тамошнем палаццо? Ах вот оно что. Ну, спасибочки за заботу.

С его точки зрения, наверное, безупречная комбинация. И волки сыты, и овцы… Овца, то есть. Которой меня, по всей видимости, здесь считают.

И дело даже не в том, что воздействие на заказчика, пусть и ситуативное, считается дурным тоном. Проходили много раз. Почти всегда успешно, кстати. Но навязывать себя человеку, который с первого же взгляда провел черты и границы? Только если ради чувства собственного злорадного удовлетворения. А это невыразимо скучно. По крайней мере, становится таковым спустя… Да почти сразу же, как получен результат.

Если бы она взглянула на меня тогда ну хоть чуть-чуть иначе…Ну хоть капельку. С вопросом или интересом. Тогда что-то могло бы получиться.

– Проехали.

– Дарли!

– Ну не шмогла я, не шмогла. Протупила. Нижайше прошу прощения.

Он пожевал губами. Скорее всего, недовольно или разочарованно, хотя общая благость с лица, конечно не уходила. И это раздражает намного больше всего остального. Когда знаешь друг друга большую половину жизни, такие игрульки, как по мне, выглядят почти неприлично.

– Ничего, ничего… Есть у меня на примете ещё кое-какие варианты.

Если настолько же пафосные, проще отказаться сразу. Потому что все эти высокопоставленные существа…

– Отец-настоятель!

Возникший на пороге служка из секретариата выглядел так, будто самолично и только что встретил конец света. При том, что всего лишь держал на вытянутой руке лист бумаги. Правда, бумаги зачетной: плотной, нарочито желтоватой и разукрашенной какими-то вензелями.

– Что случилось, сын мой?

Служка попытался было переложить свои чувства на слова, но не справился, а потому бумага была пронесена через весь кабинет и положена на рабочий стол в полной тишине и с превеликой осторожностью, аки ядовитая змея.

Отец-настоятель пододвинул лист поближе к себе и начал водить взглядом по строчкам. Водил долго, с заметными остановками и даже некоторыми паузами для явного ухода в себя. А когда закончил чтение, растерянно воздел очи в мою сторону.

– Дарли, дорогая…

– Чегось?

– Не будешь ли так любезна пояснить, какую именно работу и как ты выполнила, если контесса Абруцци обвинила тебя в совращении своего несовершеннолетнего сына?

И вот теперь я, наконец-то, почувствовала.

Как моя левая бровь начинает карабкаться на лоб. Все выше, и выше, и выше.