Текст книги "Argumentum ad hominem (СИ)"

Автор книги: Вероника Иванова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 28 страниц)

Я действительно так думаю?

Возможно. Но этот чертов дребезг… Он ещё больше путает мои и без того странные мысли. Его нужно унять. Любым способом. Любой ценой.

Попробовать вспомнить песню Дарли, которая вроде слегка успокаивала? Нет, для этого нужно четко слышать свое тело, а все мои ощущения трясутся, как в лихорадке.

И никакие дыхательные практики не помогут, по той же причине. Потому что внутри меня нет ни одного клочка, способного стать якорем. Не за что зацепиться. Одна только надежда на внешний ритм. Хотя бы на…

Нет. Шум города слишком разный. К тому же он – просто шум. Хаос звуков и ощущений. А мне нужно что-то определенное. Самостоятельное. Автономное. Живое.

А если пульс? Обычный человеческий пульс? Просто взять кого-нибудь за руку?

Должно сработать. Вот только…

Я не могу ни к кому прикасаться. Внутренний дребезг слишком силен. И если он вырвется наружу… А он вырвется. Вот если бы можно было подключиться удаленно…

Стоп.

Я ведь все ещё таскаю гарнитуру, может быть, и Дарли – тоже?

Только бы она не… Только бы она не…

Да!

Здесь!

Есть!

Я выкрутил регулятор на максимум, и все равно поначалу пульс звучал очень глухо, словно пробивался через какую-то завесу. Но даже этого почти призрачного стука хватило, чтобы начать дышать, а не задыхаться.

Это было самым постыдным, что я когда-либо делал. Чистым воровством. Поступком, который не подлежит прощению. В обычной, человеческой жизни. Но для чудовища, которым меня уже сочли и которым я, определенно, становлюсь все больше и больше, есть только целесообразность.

Мир должен быть правильным. Все вокруг должно оставаться самим собой. Таким, как есть. И если эта неизменность хоть каким-то образом зависит от меня, я буду в ней участвовать. Не потому, что хочу, а потому что иначе у моего существования совсем не останется смысла.

Хотя и сейчас его почти нет. Можно было бы, к примеру, пофантазировать и представить, что все, происходящее со мной – часть некой системы. Стратегии. Программы. Допустим, по созданию идеального солдата. Учитывая, как часто нас гоняли по медосмотрам и сколько всего кололи, идея выглядит даже почти правдоподобной. Да и верить в такую пургу было бы удобнее. Но не получается. Потому что в происходящем нет ничего идеального.

Во-первых, прямая зависимость от внешнего фактора, что уже равно уязвимости. Ну, если только не рассматривать участие сонг, как способ контроля. Своего рода рубильник, который либо включен, либо нет. Правда, учитывая, насколько эти поющие девицы бывают психически неуравновешенны, над ними тоже должен осуществляться контроль. А так можно дойти до полной и бессмысленной бесконечности. К тому же, есть ещё и «во-вторых».

Я не ограничен в выборе своих действий. Теперь уже абсолютно. Остались небольшие сложности с оценкой ситуации, но видимо, это временно. Скоро и сомневаться перестану. Условно говоря, как по какому-нибудь конкретному поводу левая пятка подумает, так и поступлю. Если буду ощущать это правильным. То есть, любой приказ для меня теперь не имеет значения. Как минимум, прежнего и привычного.

Если я решу, что он полезен, буду иметь его в виду. Что при всех прочих равных, если не возникнет дополнительных уточняющих обстоятельств… В общем, если нам с приказом по пути – хорошо. Если нет – проходите мимо.

Кому нужен такой солдат, да и просто исполнитель? Со своим особым взглядом на цель и её достижение? Так что, версия болезни, как ни крути, гораздо убедительнее. Хотя и обиднее. Потому что лечение…

Я пропустил тот момент, когда стук чужого пульса начал обретать объем. И вовсе не тот, который гарантируют последние достижения «Долби». Больше походило на звуковое сопровождение процедуры УЗИ, только эхо становилось все глубже и глубже, приливной волной атакуя наушник, словно хотело вырваться из него. Только не наружу, а внутрь. Внутрь меня.

И ему удалось: очередной импульс скатился со своего пика прямиком в мою кровеносную систему. Задал ритм, впитал в себя остатки дребезга и… Растворился. Полностью.

Я снова мог себя слышать.

Да, дыша заемным воздухом, подстроенный под ворованную частоту, но зато с вернувшимся ощущением контроля. С уверенностью, что какое-то время смогу быть… Ну, хотя бы казаться. Таким, как все.

Тем более, что хозяйка машины, которую я успешно обтер задницей, закончила воспитательную семейную беседу и выбралась на свет божий. Даже нарочно оставила дверь открытой: значит, версия про духоту успешно закреплена. Правда, сама Кэтлин выглядит так, будто в помещении и впрямь нечем было дышать. Но я же знаю, что… Или совсем ничего не знаю.

– Наверное, моё поведение вызвало у вас вопросы?

Действительно, рассеянна. Или растеряна. В общем, непохожа сама на себя. Вроде бы так случается, когда внезапно узнаешь что-то новое, плохо укладывающееся в голове. Чувствуешь себя то ли неловко, то ли неуютно, а когда все проходит, становится стыдно. Настолько, что…

– И я должна объяснить?

А я не должен больше беспокоиться. Точнее, должен не. Хотя бы ближайшие несколько часов, поэтому сразу скажу:

– Нет.

Она удивленно распахнула глаза:

– Вы не хотите знать, почему…

– У вас были причины для волнения. Вы волновались. Разве нужны ещё какие-то объяснения? Мне – точно нет.

– Вы… – Кэтлин подошла к «роверу», с водительской стороны. – Почему другие люди никогда так не говорят?

Наверное, потому что они – люди. С чувствами. С желаниями. С кучей степеней свободы. А мне приходится осторожно подбирать слова. К каждому случаю.

– Продолжим в машине? Если вы не против.

Одна часть меня осуждающе скривилась, напоминая о последнем опыте сближения с окружением. Зато вторая, качающаяся на волнах чужого пульса, одобрительно кивнула: мол, очень даже неплохое предложение. И возможность. Побыть с кем-то рядом.

Едва я успел устроиться на сиденье, Кэтлин протянула мне папку:

– Вот. То, что вы хотели.

Хотел? Когда? Зачем?

– Документы по… по вашему личному делу.

А, вспомнил. Предмет договоренности.

– Спасибо.

– Дядя просил передать. Есть ещё видеоматериалы, но они не подлежат копированию и…

– Этого достаточно.

Застывшие картинки или движущиеся – какая разница? Они больше не имеют для меня смысла. Того, прежнего, уж точно нет. А новый пока не проявился.

– Таким образом, можно официально считать, что сделка закрыта.

– Хорошо.

– Я оформлю все необходимые бумаги и привезу вам на подпись. После этого…

К чему такие подробности? Хватило бы простых инструкций. Прийти. Забрать. Подписать. Зачем вкладывать в каждое слово столько сил?

– Мои обязанности перед вами, как клиентом, буду исполнены.

По этому эпизоду – да. По сопровождению прав во время… О, чуть не забыл:

– Полли… Ваш брат что-то упомянул о следствии. О том, что оно может быть скоро закрыто.

Кэтлин кивнула, и золотистый локон выбился из её прически, завитком спустившись на щеку.

– Да, вероятность очень велика. Я не могу разглашать подробности… Собственно, я вообще не должна их знать. Но дело явно идет к закрытию. В самые короткие сроки. И тогда наши с вами отношения можно будет считать полностью завершенными.

Снова эти акценты. Настойчивые и необъяснимые. Наверное, я должен понимать, о чем идет речь. Или хотя бы догадываться. Так она думает. А у меня не получается.

– Все-таки, я должна извиниться. За то, что немного вышла из себя, когда вы упомянули… О девушке.

– Я был неправ?

– Нет, нет, что вы! Все совершенно верно. Валентин… Он…

Кэтлин вдруг как-то обмякла. То есть, стала мягче и телом, и чертами лица. Словно причины, заставляющие её быть деловой и собранной, дружно решили взять отгул.

– Такие вещи почти всегда непредсказуемы. Дядя утверждал только, что все получится, но и сам не брался определять сроки. Вроде бы эффект терапии должен был проявляться в снижении степени привязанности… Но она не менялась. И когда вы сказали… Я должна была все проверить.

– Проверили?

– Да, – улыбнулась, с оттенком какой-то непонятной грусти. – Он вел себя вполне… самостоятельно и независимо.

– И это хорошо?

– Наверное. В конце концов, он должен был выздороветь. И похоже, выздоровел.

В отличие от меня. Мы словно поменялись местами, и теперь я должен искать объект привязки. Только не для исцеления и не в надежде. А просто чтобы оставаться живым.

Но новости все равно хорошие. И, как там говорится? Камень с души? Груз с плеч?

– Значит, я больше не нужен.

Кэтлин ахнула:

– Что вы такое говорите?

Подвожу итог прошедшим событиям, и только. Почему же она снова словно начала черстветь? Плохо подобрал слова? Да вроде, нормально. Ничего лишнего, все по делу. Может быть, наоборот, нужно больше подробностей?

– Вы сказали, что сделка с вашим дядей закрыта. Ну почти, подписи – формальность. Следствие тоже закрывается. Валентин выздоровел. Получается, что…

– Что вас с нами больше ничего не связывает, – тихо выдохнула она, заканчивая фразу за меня.

«С нами»? А, имеется в виду семья Портеров. Наверное, да. И со всех точек зрения, доступных мне, такой промежуточный итог вполне приемлем. Почти оптимален. Обязательства выполнены. Долги погашены. Откуда тогда идет это беспокойство?

Со стороны водительского сиденья.

Хотя Кэтлин не кажется сейчас беспокойной. Скорее, наоборот. Слишком тихой и… Проигравшей. То есть, сдавшейся. Словно она за что-то сражалась и была близка к победе, а в последний момент вдруг отступила. Может, потому что приз утратил свою значимость? Так бывает. Когда-то что-то долгое время казалось важным и нужным, а потом ощущения перевернулись и…

– Вы носите вещи, которые я купила.

Что она пытается этим сказать? Я должен их вернуть? Магазин вряд ли возьмет все обратно. Да и как-то не хочется, потому что…

– Они хорошие.

А ещё к ним привязаны воспоминания. Короткие, чуть спутанные, зато спокойные. Человеческие. О красивом доме. О завтраке посреди ночи. Об отражении в оконном стекле. О чем-то очень теплом. О ком-то строгом, но заботливом.

Вещи хорошие. Но не только они.

– И вы тоже.

Кэтлин фыркнула, как-то болезненно кривя губы:

– Сравниваете меня с одеждой?

Не сравниваю. Ставлю знак, это да. Только вовсе не равенства.

Одежда – только часть. Очень большого целого. И даже не особо важная. Но без неё множество ощущений, которые вызывает мисс Портер, станет чуточку неполным. А я не хочу ничего упускать. Не могу себе позволить. Точно так же, как не могу позволить родиться новой буре. Где-то там, глубоко внутри человека, сидящего рядом.

Вот только, я понятия не имею, как со всем этим быть дальше. Не чувствую. И согласен на что угодно. Даже на прямой приказ. Но здесь и сейчас его может отдать только…

А она молчит. Смотрит куда-то за лобовое стекло, хмурится, кусает губу. Словно тоже чего-то ждет. И это ожидание непременно обернется звоном и дребезгом, если его не завершить. Хоть как-нибудь. Хотя бы спросить:

– Что я могу сделать, чтобы вы перестали расстраиваться?

Кэтлин выдохнула. Перевела взгляд в мою сторону, темный и странно подрагивающий. А потом, вопреки собой же установленным правилам по обращению с одеждой, ухватилась за ворот футболки и потянула меня к себе.

Глава 12. Скелеты и шкаф

Дарли

Все песенницы помешаны на контроле. Больше или меньше, так или иначе. Правило, из которого не бывает исключений, потому что сдвиг, возникающий вскоре после полного пробуждения дара, увы, не совсем, а может, и совсем не психологический. Физиология, мать её. Механизмы не то, что подпороговые, а подплинтусовые.

Когда сканирование пространства перестает животно пугать, оно тут же занимает законное место в системе ощущений, закрывая все вопросы и прогоняя любые сомнения. Оно есть, оно здесь, иначе быть не может, иначе жить не хочется. Всё.

Конечно, память о прошлом никуда не исчезает, но нарочно её никто из нас не ворошит. Разве что под страхом смертной казни, да и то… Слишком уж велика разница между до и после. Слишком невероятна.

Возможность не просто умом знать, что и кто находится вокруг тебя, а чувствовать каждой клеточкой тела, сносит крышу вернее любого алкоголя или чего-то пожестче. А уж когда приходит окончательное понимание, что твоё, теперь уже почти неохватное личное пространство – именно, что личное, такое, где ты и только ты решаешь, чему позволить случиться, можно загреметь в лечебницу. И многие гремят. Меня, к счастью, бог миловал. Правда, от просмотра чужих приключений разума освобождать не стал.

Обычно в качестве терапии достаточно всего лишь столкновения песенных полей. Да, не все с первого раза понимают это и принимают, но большинство справляются. Прямо как в том известном изречении, про границы свободы, которые заканчиваются и начинаются.

Мы не можем воздействовать песнями друг на друга. Наверное, потому что иначе самовыпилились бы в борьбе за сферы влияния. Но создатель, видимо, был слишком доволен своим творением, и решил: нефиг враждовать, мир большой, на всех хватит. Хотя, на самом деле… Чисто теоретически хватает, конечно. Особенно если посчитать всякие тундры, пустыни и джунгли. Но как люди ищут для себя теплые места, так же точно поступаем и мы. Ныне, присно и во веки веков идем за людьми, чтобы неизбежно натыкаться на сестер и братьев по ремеслу и…

Самые понятливые учатся отступать сразу же, как только почуют чужую песню, особенно уже внедренную в объект. Потому что мало ли что и мало ли зачем. Может, все это развлечения ради, а может, для работы, неважно. Если одно место занято, ищи другое.

Да, сначала бывает обидно и горько, до остервенения. Кажется, что кто-то снимает сливки, предназначенные тебе. Что кому-то просто повезло оказаться тут раньше. Что судьба несправедлива и так далее, и тому подобное. Самое смешное, зачастую такие выводы даже вполне оправданы, потому что количество по-настоящему больших призов в мире ограничено. И морально смириться с существующим положением дел, прямо скажем, под силу не каждому. Но как говорят? Не поймешь через голову, поймешь через… В нашем случае – тело. Все. От кончиков до кончиков.

Это жестокое действо. Бесчеловечное. Кровавое. Даже будучи просто зрителем, получаешь впечатления, незабываемые никогда. А уж если становишься участником…

Можно лишь восславить господа за то, что в таком уроке нуждаются лишь очень отдельные песенницы и крайне редко. Зато присутствовать заставляют всех, кто подвернется под руку. Дабы неповадно было ни пробовать, ни даже помышлять о том, чтобы сражаться друг с другом за место. Вернее, за человека. Потому что наши владения – не квадратные метры, акры и мили, а люди. И только они.

Сначала происходящее выглядит, как игра. В конце концов, работать с акторами все мы начинаем учиться сразу же, как освоим сканирование. Вот и кажется, что наставница лишь предлагает двум особенно рьяным спорщицам нечто вроде соревнования. Захват позиции. Чуточку непривычно, но технология все та же, стало быть…

Понимание приходит не сразу, даже к самым сообразительным. Да, возникает некоторое недоумение, ведь объект влияния только один, а все предыдущие уроки настоятельно рекомендовали нам не пересекаться активными песнями. То есть, в пределах одного актора. Так зачем же вдруг учитель нарушает собственные правила? Вернее, велит их нарушить?

В архивах каждой обители, кстати, есть найти много записей о том, как песенницы отступали перед этим испытанием. Видимо, предчувствуя дурной исход. И тогда все расходились тихо и мирно. Но, конечно, случались в истории и те, кто оказывался слишком смел и безрассуден. Мне довелось увидеть такую парочку. Их имена в моей памяти не задержались. Как и образы, впрочем. Что немудрено: в юные дни меня куда больше занимали песни, как сами по себе, так и в применении к делу. А когда почти весь день напролет буквально слушаешь свой же голос, детали окружающего мира не имеют значения.

Да и вообще, они даже обучались в другой обители. Наш курс туда пригласили, можно сказать, для обмена премудростями, ну и, заодно, для наглядного наставления. Так это называлось официально. И мы, набивая зал битком, рассчитывали увидеть что-то замечательное, не предполагая, что несколько минут спустя будем отчаянно искать место, куда опорожнить желудок.

Наверное, произведенный эффект оказался настолько силен ещё и из-за минимума времени, понадобившегося двум девицам на растерзание актора. Уж слишком они были заряжены на поединок друг с другом, слишком распалены. И как только звон гонга начал превращаться в эхо, бросились в атаку. Каждая своей песней.

Можно сколько угодно рассказывать о резонансах, показывать мультики или даже документальные киношки, но ничто не прочищает голову лучше, чем смерть, в которой ты сам принимаешь участие. Да, не как её творец, а лишь как очевидец, только и это больше, чем можно вынести.

Человек, сам по себе, сложная, вечно колеблющаяся система, и речь тут вовсе не об играх разума. Ритм кровотока вкупе с нервными импульсами и прочей хренью – это даже не песня, а целая симфония. Оркестр, в который ты можешь вклиниться в качестве дирижера. Количество инструментов заранее определено, партия каждого неизменна, но управление…

Любой музыкант замешкался бы и запутался, получая команды от двух дирижеров сразу. А то и вообще бы вскипел, бросил инструменты и гордо удалился прочь со словами: «Я так не играю!». Что уж говорить о человеческом теле?

Утешало лишь то, что мучения актора длились считанные минуты, и он, скорее всего, не успел осознать, как его органы один за другим сбиваются с природных ритмов. Но мы, наблюдающие, почувствовали все. Особенно хорош был финальный аккорд, отлетевший во всех нас последним всплеском жизни, за которым наступила кромешная тишина.

Нет, серьезно, у многих реально потемнело в глазах. Я тоже проморгалась не сразу. А потом ещё несколько суток подряд не могла даже зажмуриться. И не гасила свет ночью. Потому что любой оттенок темноты сразу вызывал в памяти полученный урок. Снова и снова. Понадобилось время, чтобы успокоиться, а главное, вдолбить в себя, как не нужно поступать никогда. Зато потом почти всю жизнь полагала: ничто в мире неспособно сдвинуть меня с этого убеждения. Пока время правил не уступило место времени чудес.

Я не думала, что могу так сильно испугаться. Причем не за себя, а за кого-то другого. Который сопит сейчас на постели где-то за моей голой спиной. А я до сих пор боюсь. Помимо всего прочего, обернуться и убедиться. Поэтому пялюсь на сад через окно-дверь и считаю листья на кустах.

Я ведь могла его убить. Рыцаря. Своим порывом, когда бросилась следом за Лео. О чем я вообще тогда думала? О том, чтобы помочь? Спасти? Нет, ни капли. У меня просто не получилось бы. Все, что я могла сделать, это…

Ну да. Погибнуть вместе. Самый странный выбор изо всех, приходившихся когда-либо на мою душу. И я его сделала. Но одновременно с этим решением приняла и кое-что другое. То, что должно было случиться рано или поздно, так или иначе.

Я выбрала сторону.

Скучную, банальную, предсказуемую. Ту, где чудеса – дело исключительно собственных рук. Ту, где все понимаешь и все контролируешь. Или хотя бы так думаешь. Пока о себе невзначай не напомнит совсем иная сторона.

Я могла бы считать, что это его месть. За все моё хорошее. Этакий укол, не смертельный, но достаточно болезненный, чтобы надолго запомнить и… Да, наверное, отчасти пожалеть о содеянном и несбывшемся.

Я могла бы так подумать. Но в голову почему-то приходили другие мысли. Например, о доверии, которое предала.

Он ведь ни разу не подвел меня. Всегда делал то, что обещал. Принимал, как должное, то, о чем говорю, и не задавал лишних вопросов. В общем, был очень хорошим мальчиком. Наверное, даже верил. Да и как могло быть иначе? Я ведь и сама тогда… Почти верила. Обещала помочь. Быть рядом. А что в итоге? Позорно сбежала от своих же слов и намерений. Бросила парня наедине с этим клятым восхождением и всем остальным. Хотя, если Лео прав, то все уже вроде бы закончилось, и должно полегчать?

Нет, вряд ли, особенно теперь, когда он совсем один. Снова. Только уже не ребенок, а взрослый, худо-бедно, но осознающий собственную странность. А когда сообразит окончательно, в чем дело, начнет искать своих. Обязательно. Чтобы прибиться к стае. Правда, когда-то сородичи уже отвергли его, и не факт, что сменят свои установки, каким бы правильным он ни был. Каким бы…

Да вот же оно, нужное слово!

Правильный. Только это не относится к качествам личности, не учитывает характер, взгляды и прочие человеческие заморочки. Это означает всего лишь «соответствующий правилам».

Что же получается? Его ломали и плющили, чтобы слепить задуманное, а потом вдруг отказались от первоначального плана? Концепция изменилась? Финансирование прикрыли? Да все, что угодно, могло произойти. Вплоть до совершенно естественного ухода кураторов проекта на покой: поигрались, надоело, бросили. Совсем, как я. А рыцарь, или кого уж там собирались изваять, остался недоделанным. Ну, относительно намеченного результата, конечно. Завис на какой-то из точек маршрута. И самое печальное, вряд ли кто-то сейчас способен указать ему, куда двигаться дальше. Я уж точно не смогу. Не смогу даже…

Тогда, перед прыжком в пропасть, на какое-то мгновение его взгляд стал совсем черным. Не в смысле угрозы, ярости, злобы или чего-то похожего. Нет. Потемнел бесстрастно и буднично, словно в комнате выключили свет. Или закрыли дверь. Тихо, спокойно, разве что, с легким вздохом сожаления.

Лучше бы был грохот. Лучше бы случился вселенский катаклизм, чем вот так, вежливо и почти понимающе. А с другой стороны…

Он принял бы любой мой выбор, это чувствовалось с первых минут. Наверное, потому что для него самого возможность выбирать, даже чужая – величайшая драгоценность. Несбыточное чудо, о котором нет смысла даже мечтать. Все, что рыцарь позволил себе на прощание, это намекнуть, чего я лишилась своей же волей. Провел презентацию, гаденыш.

Я полагала, что на карте контроля для меня давно уже не осталось белых пятен. Была неколебимо уверена. До часа и двенадцати минут пополудни, когда мой пульс вдруг стал оглушительно громким, чтобы на одном из пиков взорваться внутри меня, разлетаясь крошечными осколками во все уголки и закоулки тела. А ещё несколькими секундами позже я поняла, что впервые в жизни чувствую о себе все и сразу.

Обычно мы обращаем внимание лишь на то, что делаем и чем делаем. Почему так легко засидеться или залежаться в неудобной позе: либо слишком увлекаемся каким-то локальным процессом, либо вынуждены сосредотачиваться для точности и качества. И хотя ученые твердят, что ресурсы мозга безграничны, он все равно почему-то предпочитает экономить собственные силы, не особо интересуясь, как себя чувствует мизинец левой ноги в тот момент, когда взгляд скользит по строкам новостных сводок. Мол, нафига тебе нужно столько сведений о мире одновременно? Не рассыпаешься на кусочки, и ладно. Продолжай в том же духе.

Только это общее правило. Общечеловеческое. Не рыцарское.

Наверное, если бы все это продолжилось чуть дольше, я бы сошла с ума от ощущений. От одной только попытки их осознать. Сбрендила бы гораздо раньше, чем догадалась: думать не нужно, от слова «совсем». Достаточно просто чувствовать. К счастью, наваждение схлынуло почти столь же быстро, как появилось. Вот только следом…

Ещё мгновение назад я дурела от цельности себя самой, единоличной, единовластной, да просто – единой и неделимой, и вдруг контроль перестал существовать в пределах моего мира. Полностью. Как факт. Как явление. Даже как словарная статья. Но самым странным оказалось то, что это ничуть не испугало. Наоборот, наконец-то прояснило разум, плавно и естественно подведя к весьма незатейливому выводу.

Если твоя свобода и вправду заканчивается там, где начинается свобода другого, совсем не обязательно возводить в этом месте стену. Потому что две свободы вместе – лучше, чем одна, и уж точно, гораздо больше. Потому что чужая свобода может научить, вдохновить, подарить…

От обвинения в непристойном поведении меня спасло лишь то, что место, предложенное Лео для распивания коктейлей, находилось у него же дома. В гостиной. С большим диваном, в обивку которого оказалось чертовски удобно впиваться ногтями при исполнении… э… физических упражнений определенного рода.

Я не ожидала от себя такой прыти, Лео – тем более. Но вроде возражений с его стороны не последовало. Что же до моих чувств… Моментами даже злилась. На то, что кто-то чужой взял и понял за меня, что мне нужнее. И тут же краснела от стыда, признавая: сама-то ведь никогда и ни за что бы не. Даже вполовину не так. Ходила бы вокруг да около, перебирая прошлый опыт и пытаясь хоть чуточку привыкнуть к настоящему, вместо того, чтобы…

Да, совершить свое личное восхождение к сияющим вершинам. И с удивлением узнать, что мой путь готов разделить кто-то ещё.

Не знаю, как подобное вообще стало возможным. То, что вполне походит под определение прощального подарка. И наверное, никогда не решусь рассказать Лео об истинной подоплеке всего произошедшего. Но точно также никогда ничего не забуду. И злость, и восторг, и чувство вины за то, что не справилась. Переоценила собственные силы. Обманулась и обманула там, где нужна была, прежде всего, моя честность. И мне самой, и рыцарю.

Нужно было остаться? Или хотя бы вернуться? Нет, я не осмелилась бы посмотреть ему в глаза ещё раз. И даже прикоснуться.

Зато кое-кто другой, не задумываясь, завернул меня в свои объятия и что-то плюшевое. По всей видимости, халат. О боже, ещё и с атласными вставками. Ну конечно, добропорядочный дом, солидный мужчина, а тут я, с голым задом, мелькаю перед окнами. И вообще, что скажет местное общество? Наверняка и непременно вынесет порицание, а может даже…

– Завтра же вызову садовника. Посадим здесь лилии. Лучших сортов мира.

Решил, что я уже примеряюсь к саду на предмет использования? Нет, такого количества деловитости во мне сейчас не соберется. Только если сделать вид:

– Лучше кабачки. Их есть можно. И цветут не хуже.

Молчание. Горячие выдохи прямо в макушку. А волосы, кстати, несвежие. Да и пропотели мы оба совсем недавно не хуже, чем в бане. Так что, нефиг.

– Прости, ты что-то сказала?

О, стоило чуть отодвинуться, как сразу очнулся? Запомним.

– Больше говорил ты.

– О чем? А, да… Ты так увлеченно смотрела в окно, и я подумал… – Снова нагнулся, зарывая нос в мои волосы. – Пусть будут лилии. До самого горизонта.

У-у-у, а дело-то плохо. То есть, все настолько хорошо, что и поверить страшно.

Какой горизонт? Тут и четверти акра посевных площадей не наберется. Даже если перепахать дорожки. Значит, с адекватностью прощаемся.

Да и, если учесть пассаж, свидетельствующий о неожиданно наступившей избирательности слуха, за выводом далеко ходить не надо. Сведущие люди утверждают: как только мужчина перестает слушать ваши слова, пиши пропало. То есть, пропал. Охотник. Потому что добыча уже в лапах, в логове, заманчиво попискивает, теплая, мягкая, ароматная, и инстинкт завоевания уступает место другим своим братцам. В частности…

А через плюш его прикосновения, пожалуй, ощущаются даже более интригующе. С ноткой приятной таинственности. Нет, не в плане цели и смыслов: тут все яснее ясного. И можно до самого заката вот так, не отрываясь друг от друга… Или нельзя. Потому что чертовски хочется пить.

– Последний коктейль был явно лишним.

– Ты… Сожалеешь?

Кажется, перестал дышать. По крайней мере, моей голове стало прохладнее. А сердцу, почему-то, наоборот.

– И ещё как! У меня не горло, а пустыня Сахара. И если я срочным образом ничего не…

– Я заварю чай.

Последнее слово опять выдохнул в макушку. Это он зря. Так ведь и привыкнуть можно. Придется дозировать эту милоту самым строгим образом.

На удивление, гостиная пострадала от нашего взаимного безумства совсем немного. Но тут заслуга целиком на счету увесистой мебели, такой же основательной, как и хозяин дома. А мелочи вроде разбросанной одежды не в счет. Их можно просто собрать в кучу. По крайней мере, моё имущество. И совершенно точно, стоит поднять с пола комм, вылетевший из кармана, когда…

– М-м-м.

– Ты что-то сказала?

А он памятливый: слушать не слушает, конечно, но пометил себе, что обязательно нужно реагировать. На любой чих. И возможно, однажды это начнет меня напрягать. Но пока… Пусть продолжает. Одобряю.

И поднос с малым чайным сервизом, пожалуй, тоже приму, снисходительно и великодушно. Хотя это выглядит уже совершенно театрально. Или даже кукольно.

– Я последние дни не добирался до кухни, поэтому могу предложить только покупные бисквиты и джем.

Что значит, не добирался? Он что, ещё и… Ну прямо не мужчина, а мечта. И за что мне такая радость на старости лет?

Хотя, может, такой она и должна быть, старость эта. Уютный дом, мягкая мебель, терпкий аромат чая на всю гостиную, одинаковые халаты и тишина, которая не тяготит, а напротив, только помогает лучше слышать друг друга, особенно с помощью…

Нет, придется все-таки шлепать его по лапам. Со всей возможной строгостью.

– Это совершенно лишнее. То, что ты сейчас делаешь.

– Делаю? – удивился почти искренне. Даже рука, держащая чайник не дрогнула.

– Ага.

А чай вкусный. Или это жажда сказывается: готова сейчас обожествить любой напиток, только бы мокрый и обильный.

– Ты против угощения?

– Я за здоровый рацион.

Занятно иногда наблюдать, как твой собеседник начинает теряться между словами и ощущениями. Вроде и чувствует подвох, но ухватить бяку за хвост и вытащить на свет никак не получается. Вот и смотрит на тебя умоляющим спаниелем: мол, хозяин, ты уж говори ясно, чего делать, куда бежать, кого ловить?

Но, как я и сказала, здоровый рацион – прежде всего. А вишенками на торте будем лакомиться только по праздникам.

– Убавь громкость. А лучше вообще выключи репродуктор.

– Я не…

Да и я не особо. Понимаю. Пока могу только вести натурные наблюдения, но и их результатов уже вполне достаточно, чтобы начать задумываться о технике безопасности.

– Наши голоса изменились. Прислушайся.

Он недоверчиво сощурился, но в этот раз все-таки послушал. И меня, и себя, и песни. Чтобы сделать правильный вывод, потрясенно качнуть головой и спросить у пространства:

– Разве такое вообще возможно?

Строго говоря, нет. Не должно быть возможным. Голос, он же почерк, задан от рождения и до смерти самим строением и особенностями организма. Поэтому двух одинаково поющих песенниц природа не порождает. Даже близняшки все равно будут петь по-разному. А мы…

Самым приблизительным определением стало бы «запели в унисон». Это если образно выражаться. В действительности же в наших песнях появились крошечные, но все же вполне заметные фрагменты одного и того же звукового рисунка. Причем не принадлежащего изначально никому из нас, а словно созданного из сплетения наших… Ну да, и тел тоже. Этакая метка родственности или принадлежности друг другу. Как обручальные кольца, что ли. Вот только хвастаться таким приобретением явно не стоит. Даже просто показывать, и то лучше поостеречься.