Текст книги "Служащие Ваитюру(СИ)"

Автор книги: Велимир Дембицкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц)

Гриммюрграс не стал давать преждевременных обещаний. Он знал, что приложит все усилия, поскольку уже сейчас пытался разобраться в путаной речи Тандри, но говорить об этом вслух не видел смысла. Тандри тоже осознал, что с подготавливающими речами ничего не выйдет, поэтому набрал скорость и если что и говорил, так только указывал направление, когда Гриммюрграс, проявляя инициативу, сбивался с пути.

За трущобами начинались поля. В основном это были фермы, обеспечивающие город продуктами. Фермы перемежались с перерабатывающими заводами и электростанцией, а за всем тем, что обеспечивало жизнь Норзуру, шла полоса необрабатываемой земли: во-первых, потому что скот нуждался в обычной траве, во-вторых, потому что строить здания вблизи барьера опасались. Только электростанция подходила почти вплотную к куполу, поскольку была привязана к лавовой расселине.

В барьере имелось несколько железных дверей-выходов, стояки которых были генераторами этого самого барьера. У дверей находились сторожки: за генераторами постоянно следили, ведь малейший сбой мог привести к гибели города. Но от того места, где Гриммюрграс и Тандри подошли к границе, до любой из дверей было слишком далеко, чтобы их мог кто-то видеть. Они прошли мимо завода, который не подавал признаков жизни: все его работники наверняка уже заняли излюбленные места на крышах зданий. Да даже если бы они находились здесь, вряд ли бы смогли разглядеть две фигуры на границе города.

Тандри подошел к барьеру, вытянув руку перед собой, и остановился практически вплотную. Гриммюрграс встал рядом. Прямо перед ними солнце спускалось к холмам. Небо и земля замерли в ожидании чего-то: ветра не было заметно ни по эту сторону барьера, ни по другую. Гриммюрграс поймал себя на мысли, что они с Тандри тоже неподвижны, и ему потребовалось вспомнить, как именно дышать, поскольку тело, отреагировав на напряженность окружающего мира, и само напряглось, стараясь не нарушать гармонию ни единым движением.

– Вы не против, если я пока не буду объяснять? – тихо спросил Тандри, но его голос все равно показался неуместным. Почему он подумал, что сейчас требуются какие-то слова? Гриммюрграс промолчал.

Он смотрел на солнце, позабыв, с какой целью оказался здесь, и начавшаяся резь в глазах не становилась оправданием, чтобы отвернуться. Он был частью мира, такого старого, успевшего пережить многое, и в то же время не желающего умирать. Если постараться, можно дожить до следующего ясного дня, и он постарается, как и та невысокая трава, пожухлая, но все равно живая.

Первый камень вспахал землю прямо перед его носом. Гриммюрграс инстинктивно отшатнулся, недоверчиво глядя на метеорит, не понимая, откуда тот взялся, пока следующий не зарылся в землю чуть дальше первого. Затем третий, четвертый. Метеоритный дождь начался.

– Здесь все совсем не так, – сипло произнес Тандри, и Гриммюрграс резко повернулся, только теперь вспомнив, что стоит здесь не один. Тандри неотрывно смотрел на падающие камни, освещенные заходящим солнцем.

И он был полностью прав. Гриммюрграс не сказал об этом вслух, да и вряд ли требовалось, но Тандри высказал не только свое ощущение.

На небоскребе Гриммюрграс испытывал совсем другие чувства. Там, подняв голову к небу, он наблюдал, как огромные камни несутся прямо на него, но в последний миг неведомая сила останавливает их и отталкивает прочь.

– Неведомая могущественная сила, – будто читая его мысли, продолжал Тандри. – Наука, победившая природу, космос. Именно это мы видим на небоскребе. Каждый по отдельности мы трясемся, зная, что метеорит с легкостью расплющит нас по земле, но вместе мы смогли создать защиту против него и спастись. Она невидима, чтобы мы видели солнце, – он хрипло хохотнул. – Стоя на небоскребе и слушая учителя, в очередной раз говорившего о превосходстве науки, я понял, что купол прозрачен именно для этого мгновения, чтобы быть символом науки, невидимой глазу, но сильной, непобедимой. Ради этого жители Норзура поднимаются на небоскребы и задирают головы, когда небо начинает плеваться камнями.

Тандри подошел вплотную к куполу, оперся на него ладонями, затем прислонился лицом.

– Но тут мы видим природу во всей ее красе, во всей ее мощи. Может, мы и смогли прикрыться от нее щитом, да только какой в этом толк? Смотрите на этого зверя, дикого и необузданного. Ведь мы действительно не способны его приручить, только спрятаться, – Тандри снова рассмеялся. – Но разве это жизнь? Когда я впервые оказался здесь и увидел метеоритный дождь по-настоящему, во мне что-то шелохнулось, что я не смог тогда объяснить. Я захотел, чтобы этого проклятого барьера не было. Я захотел выйти навстречу этому зверю и сразиться, а не прятаться за стеной.

– И погибнуть? – спросил Гриммюрграс. Он думал, что в его голосе прозвучит скепсис, он даже хотел этого, но не вышло. Он тоже видел перед собой зверя, и что-то внутри отзывалось на его вой.

– Возможно, – согласился Тандри. – Но есть вещи, которые стоят того, чтобы рискнуть. После этого ничего не будет? Как знать. Тем более, я не уверен, что и до этого что-то на самом деле было.

Гриммюрграс посмотрел на Тандри, который, как оказалось, уже рассматривал лицо своего спутника. Его взгляд был не просто серьезен, в нем читалось намерение.

– Я пытался узнать, чувствовал ли кто когда-нибудь что-то подобное, но так и не нашел никого, – Тандри немного помолчал, все еще упираясь ладонями в барьер, будто действительно пытался продавить его. – Но никто, кажется, не слышал, как этот зверь зовет. Он хочет сразиться не меньше моего, и я не думаю, что он уверен в своей победе. У меня есть шанс, небольшой, пожалуй, но есть. Хотя не это важно. Кто победит? Кто останется жив? Речь не о том. Речь о самой схватке. – Он снова замолк, не отводя взгляда от глаз Гриммюрграса, явно рассчитывая прочитать там ответ. Но не смог или же захотел получить подтверждение: – Вы ведь слышите? Как она зовет.

Стихия – дикая кошка – ходила туда-сюда вдоль барьера и нетерпеливо била по нему хвостом. Гриммюрграс бросил на нее взгляд и заметил, что левая его рука так же, как и рука Тандри, пытается продавить невидимую скорлупу, неуместную преграду, а правая сжата в кулак. Слышит ли он зов? Гриммюрграс улыбнулся и вновь повернулся к Тандри, чтобы дать ответ на этот вопрос.

Не успел: неожиданно Тандри оказался достаточно близко, чтобы поцеловать его.

Глава 3

Мужчины добывали пищу и охраняли хэимели, женщины готовили добычу и ухаживали за детьми и мужчинами. Так было всегда. Если бы женщины не продолжали род, а мужчины не защищали его, хэимели давно бы опустел. Поэтому все следовали старому правилу и не видели жизнь другой.

Но случались и исключения. Их называли Отмеченными Ваитюрами.

Если женщина не могла родить мужчине ребенка, она переставала являться его женой. Отныне она воспитывала детей, оставшихся без матери, как своих, и ухаживала за стариками. Ваитюры избирали ее для этого, отмечая знаком собственного бесплодия, и потому женщина не слышала в свой адрес оскорблений и насмешек, а чувствовала уважение. Но если женщина не могла полюбить чужих детей словно собственных, она уходила в степь, чтобы просить Ваитюров забрать ее к себе. Отдать себя полностью во служение Ваитюрам представлялось каждому в хэимели высшим счастьем. Но лишь редкий удостаивался столь высокой чести – кого-то Ваитюры не принимали в свои миры и возвращали домой.

Если же оказывалось, что вина бездетности лежит на мужчине, то уже на его лбу читался знак Отмеченного. Зверь рождает зверя, и только человек, способный продлить свой род, является достойным выйти против зверя. Если же Ваитюры лишали мужчину такой возможности, он отправлялся в степь, не имея с собой никакого оружия. Он должен был встретиться с Ваитюрами и узнать, какую роль те для него выбрали: он либо уйдет вслед за ними, либо вернется с добычей. Победить зверя голыми руками могли лишь Отмеченные, и уважение к ним возрастало. Не сумевшие продлить род, они сеяли семя знания в чужих детях – становились учителями охотников.

Но не все в хэимели могли выходить в степь, некоторых тянуло в море. Рыба – не зверь, рыба скользка и хитра и просит такого же противника, для которого ум и ловкость превыше силы. Рыба не так опасна, как зверь, но море забирает свою жертву чаще, чем степь. Отдавшиеся зову моря не были Отмеченными: они так же добывали пищу, пусть и в другом месте.

Отмеченными являлись и мужчины, предпочитавшие продолжению рода любовь другого мужчины. Поняв волю Ваитюров, они дожидались сумрачного дня, когда разум каждого в хэимели охватывало предчувствие близости могущественного, великого и опасного, садились вдвоем в одну лодку и выходили в море. Ваитюры забирали Отмеченных себе или же награждали их пониманием моря, возвращая в хэимели с уловом. И тогда никто не смотрел уже на них косо, а они сами становились наставниками рыболовов.

Охотник не был Отмеченным, но не жалел об этом, хотя, как и остальные, полагал службу Ваитюрам высшей ценностью его жизни. Но Ваитюры решили, что его служба заключается в охране хэимели и передаче знаний через поколения, и этого было достаточно. Тем более что у него была Кожа Змеи.

Когда-то она назвалась Птичьей Трелью, но не смогла следовать этому пути. Когда Птичью Трель в супруги выбрал мужчина, она посмотрела в его глаза и отвернулась. А потом ушла в степь.

Среди женщин встречались те, кого особенно полюбили Ваитюры и подмешали в их кровь огненную отвагу и лихой ветер свободолюбия. Такие женщины не могли стать женами, растить детей и ухаживать за мужьями, они хотели охранять хэимели наравне с мужчинами. Они были Отмеченными Ваитюрами.

Если женщина не соглашалась продлевать род и отдавать себя этому занятию, она брала копье, или каменный нож, или дротики и отправлялась в степь. Женщинам разрешалось встретиться со зверем вооруженной, поскольку они никогда не учились охоте. Впрочем, крупной добычи от женщин не ждали: им было достаточно принести пойманную в силок птицу или даже связку степных мышей, шкурки которых ценились больше, чем мясо, и после этого Отмеченные начинали учиться охоте вместе с мальчиками, а затем выходили в степь рядом с мужчинами. Дни, когда среди охотников шла женщина, считались самыми удачными.

Птичья Трель тоже ушла в степь, и Охотник, знавший ее с детства, этому не удивился. Он был уверен, что давно заметил на ее лбу Отметку, хотя и понимал, что надумывает теперь: он не мог видеть Отметок, однако догадывался, что Птичья Трель – не простая девушка. Он уважал ее и, провожая взглядом, просил у Ваитюров лучшую для нее участь.

Она вернулась не в тот же день и даже не на следующий. Многие уже решили, что Ваитюры забрали ее к себе, когда ее фигура появилась на горизонте. Когда она переступила границу хэимели с ожерельем из тушек маленьких птиц и толстой змеей в руке, ее уже не звали Птичьей Трелью.

– Кожа Змеи, – назвалась она, встав на колено перед Зрящим, и тот уверенным движением пальца обрисовал узор, который она нарисовала себе на лбу кровью дичи.

Она оказалась одной из лучших охотниц и не уступала в навыках большинству охотников, но выходить в степь ей нравилось именно с ним. Об этом Охотник узнал позже, когда они вернулись с очередной охоты и сидели на камне, ожидая пир. Тогда же Кожа Змеи сказала, что хочет стать его женой.

– Я не подарю тебе ребенка, – сразу объявила она. – Но никто не будет смотреть на тебя косо, ведь я Отмеченная Ваитюрами. Если ты захочешь детей, то сможешь взять себе любую другую женщину – я пойму это. Мне нет необходимости искать мужа, но ты надежный и тебе я доверяю. Мне хотелось бы прожить жизнь вместе с тобой.

Охотник принял ее предложение, потому что из всех женщин хэимели восхищался именно ей.

И он мог смириться с тем, что у них не будет детей: он и так передавал знания через поколение, значит, продлевал род, не свой, а всего хэимели. Но однажды Кожа Змеи не пошла с ним на охоту, впервые отказавшись от его предложения. В тот день охота удалась на славу. А еще в тот день степь расцвела. И тогда Охотник понял – не пройдет и года, как он станет отцом.

Кожа Змеи подарила ему дочь, и Охотник посчитал в этом высшую милость Ваитюров.

Из книги «Служащие Ваитюру» профессора Гриммюрграса

Падать не больно. Поначалу. Поначалу самое ужасное – это страх от понимания, что ты скоро умрешь. Попытка осознать, что вот-вот ты перестанешь существовать. Это очень трудно. Это очень страшно.

И больно.

Отчего начинается физическая боль? Быть может, от представления и принятия, что через какое-то мгновение тебя не станет, что ты разлетишься на множество мельчайших крупинок, которые по размерам уступают даже песчинкам. Ты станешь ничем. А все, что ты не доделал, и люди, что нуждаются в тебе , – это все остается в том же виде, и ты уже никогда не сможешь что-либо исправить, не доверишь никому близких.

Ты даже не успел сказать им, что не вернешься. Наверное, с этой мысли начинается боль.

В какой-то момент ты понимаешь, что горишь. Но изнутри или снаружи? На этот вопрос ты не получишь ответ. Да и нужен ли он тебе? Все равно нет возможности сбить пламя.

И в этот момент важно, чтобы ты выжил. Как? Зачем? Для чего? На эти вопросы тоже не будет ответов, хотя они тебе точно нужны. Но придется обойтись без них и просто захотеть. Раствориться в огне, стать им, но при этом не забыть, кем ты был прежде.

И чего-то хотеть. Пока ты хочешь, ты жив.

А потом наступит понимание. Если ты проживешь достаточно долго, то поймешь, что уже не погибнешь. Не здесь, не на дне расщелины. Да и дна у нее нет. Тебе откроется новый мир. Ты узнаешь о его существовании за долю секунды до того, как окажешься в нем. И это будет самый прекрасный момент, что тебе доведется испытать.

Однако и самый ужасный, потому что ты так же поймешь, что назад тебе путь заказан.

Ты не вынесешь всего этого второй раз, даже если у тебя будут причины жить. Настоящие, не вымышленные. Те, кого ты оставил и с кем не попрощался. Но во второй раз их не хватит.

Потому что даже если тебе кажется, что твое тело зажило, это не так. И на твоей душе остались обожженные раны.

Они лежали на земле рядом с барьером: Гриммюрграс мог коснуться его, лишь пододвинув руку.

Метеориты уже не когтили землю, и она, истерзанная, почему-то напоминала ему его самого.

– В чем-то Льоусбьёрг была права, – тихо произнес Тандри, заставив вздрогнуть Гриммюрграса после воцарившегося молчания. Тот повернулся, и Тандри продолжил: – Вы действительно умеете рассказывать. Но в другом она ошибается, она вас практически не знает.

Гриммюрграс не ответил и снова посмотрел на поля за барьером. Что-либо отвечать сил не было, ему показалось, что он сказал все, что было нужно.

– Интересно, что останется после нас, – снова заговорил Тандри. – Останется ли что-то такое, что археолог, раскопав это, напишет такой же роман, как и вы. Знаю, что доказать многое в вашей книге невозможно, но это и не нужно. Вы позволили нам прожить в мире наших предков, даже если он и не был таким, как вы написали. И в книге есть над чем подумать. Но главное достоинство, которое не сможет уменьшить ни один из злопыхателей, в количестве студентов, действительно заинтересовавшихся археологией и антропологией. Наша кафедра умеет убивать этот интерес (пожалуй, единственное, что у нее получается профессионально), но после вашего появления она уже и на это не способна.

Гриммюрграс слушал, продолжая молчать. Возможно, он даже запомнит откровения Тандри и после обдумает их, но не сейчас. Пока он не мог ни на чем сосредоточиться, поскольку многого не понимал.

Он не знал, что на самом деле произошло между ними. Та самая борьба с природой, о которой говорил Тандри? Тогда, выходит, они проиграли. Но где неприятный осадок от поражения? Земля, израненная метеоритным дождем, отчего-то тоже не выглядела несчастной. Она приняла случившееся, потому что это было нужно, это следовало пережить. И про себя Гриммюрграс думал так же, хотя и прекрасно знал, что подобного не повторится.

Он не понимал поведения Тандри: почему тот, стоило им успокоиться, смотрел в лицо Гриммюрграса выжидающе и со страхом. Гриммюрграс должен был его возненавидеть? Начать презирать? Ничего схожего он не чувствовал, хотя до этого не считал подобные отношения приемлемыми для себя. Его подкупила честность Тандри, и, возможно, именно поэтому он предложил студенту лечь рядом, а затем принялся рассказывать. На откровенность хочется отвечать тем же, но некоторые секреты были не его собственными, поэтому приходилось молчать. Как бы ни корежило от этого внутри.

Он не мог представить и того, что будет дальше. Почему, замолчав на долгое время, Тандри вдруг встал, оделся и ушел, больше не сказав ни слова? Во всем этом требовалось разобраться. Или забыть. Но забыть Гриммюрграс не сможет – зачем себя обманывать? А разобраться... самостоятельно вряд ли выйдет, лучшие друзья же едва ли что-то смыслят в отношениях.

Поэтому Гриммюрграс продолжал смотреть на поле, слыша отголоски рева опасного, но невероятно красивого зверя.

Потом встал, оделся и отправился домой. Нынешний день, пожалуй, был самым эксцентричным в его жизни. Да и Тандри все-таки оказался прав, говоря, что метеориты сводят людей с ума. Иначе как все это можно объяснить?

***

– Когда начинается подготовка ко Дню Фордилда, я становлюсь раздражительным.

Пропустить такое чудесное начало разговора и не принять его к сведению Гриммюрграс не мог, даже если бы захотел: Фаннар не просто растолкал друга, но и убедился, что тот проснулся. Затем подождал, пока их взгляды встретятся и в глазах Гриммюрграса появится что-то осмысленное (возможно, Фаннару было даже не важно, что именно испытает при этом слушатель), после чего задал внезапный вопрос:

– Кто такой Тандри?

Логическая связь между этими двумя фразами имелась (иначе Фаннар их бы не произнес), но проследить ее Гриммюрграс не мог. Наверное, не до конца проснулся. И, скорее всего, на его лице отобразилось все то, что он подумал о Фаннаре. А именно: "Не пойму, о чем ты тут вообще говоришь" и "Послушай, почему бы тебе не исчезнуть из моей спальни и дать мне поспать? Я тебе вчера спать не мешал". Фаннар умел читать по лицам, но сейчас предпочел притвориться, что такого таланта за ним не водится, а потому вместо пояснений смотрел на Гриммюрграса ожидающим взглядом. При этом держал одной рукой друга за плечо, второй же мешал тому завернуться в одеяло. Отказаться участвовать в допросе не было ни единой возможности.

– Один из моих студентов, – выдавил из себя Гриммюрграс и зевнул.

– Который знает о проникновении в хранилище, – недовольно прищурившись, уточнил Фаннар.

– Ага. Потому что он там был. Вместе со мной.

Кажется, рассказывать историю с подробностями сонному человеку не стоило. Может, надо было ограничиться сообщением о злоумышленниках, а детали о своей роли и участии в произошедшем Тандри оставить на утро? Да даже если и так, Фаннар ясно дал понять, что в ближайшее время к нему лучше не подходить. А значит, имя Тандри, не понравившееся ему вчера, вряд ли бы приглянулось сегодня. Только в чем причина такого холодного отношения к неизвестному студенту, Гриммюрграс в толк взять не мог. Это оказалась не первая вещь, которую он не понимал, о чем он даже крепко задумался.

Не вовремя.

– Почему вы там были вдвоем? Проникновение в хранилище может отыграться на твоей шкурке, если о нем кто-то узнает, а ты не просто похвастался об этом перед студентиком, ты втянул его в саму заварушку. Почему?

Гриммюрграс чуть приподнял брови от изумления. Фаннар ревнует? Ему прежде не доводилось оценивать, собственник ли его друг, поскольку дальше поверхностного знакомства ни с кем в Норзуре у Гриммюрграса так и не сложилось. Кроме Фаннара и Фанндис, разумеется. А теперь и Тандри.

– Я ему доверяю, – произнес он вслух, вынудив себя смолчать, а не продолжить фразу резонным вопросом. Фаннар предупредил, а значит, будет глупо не соблюсти осторожность.

– И на сколько? – презрительно усмехнувшись, уточнил тот.

Не хотелось верить, но между фраз, во взгляде, движении губ и носа читалось: "Есть мы, а есть они. И они не хотят, чтобы у нас все было хорошо. Неужели ты забыл?" Но он не забывал. Хотя и хотел доверять Тандри так же, как близнецам, все равно не мог.

– Ему неизвестно, что теперь во всем замешан ИБОЖ. Он даже не знает, что Льоусбьёрг лишилась доступа к своему хранилищу.

Фаннар какое-то время продолжал всматриваться в лицо Гриммюрграса, затем удовлетворенно кивнул.

– Завтрак на столе, – сообщил он, выходя из спальни. – Присоединяйся.

Признаться откровенно, Гриммюрграс не хотел воспользоваться предложением. Кровать с возвращенным одеялом была слишком уютной, чтобы покидать ее, да и заснуть после странного диалога удалось бы, не вспомни Гриммюрграс о Тандри, а затем и о других студентах. Его курс довольно-таки узкий, и растягивать его более чем на один семестр было бы глупостью, но количеством часов профессор Гриммюрграс оказался не обижен: на многих кафедрах решили, что курс первобытного искусства будет полезен для общего развития. Вспомнив, какой нынче день недели (на это потребовалось время), Гриммюрграс мысленно перечислил все потоки, на которых должен прочесть лекции и провести семинары. Список вышел приличным, так что кровать пришлось покинуть.

Приведя себя в порядок (уже около трех лет Гриммюрграс испытывал странное удовлетворение от гладкой кожи на своих щеках и подбородке), он присоединился к близнецам.

– Лейкни сразу же отправилась к хранилищу, – без приветствия сообщила Фанндис, не отрываясь от завтрака, – так что все уже под контролем.

Фаннар издал звук, который можно было бы перевести как "Хотелось бы" или "Ты сама веришь в то, что говоришь?", не произведший, впрочем, на сестру никакого впечатления.

– Нам бы потребовалось описание тех ребят, а лучше портрет. Ты нарисовать сможешь?

Гриммюрграс с улыбкой покачал головой:

– Точный портрет не смогу.

– Обратимся к художникам. Тот, кто работал над вторым изданием твоей книги, вполне хорош.

– Почему ты поспешила отправиться к Лейкни в тот же день, как услышала о проникновении в хранилище?

Фанндис в отличие от брата не предупреждала о скверном влиянии предпраздничной суеты на ее настроение, поэтому ее можно было трогать. Если бы и она воспринимала все вопросы в штыки, Гриммюрграсу, пожалуй, не осталось бы другого выхода, как самоустраниться. Пусть эти двое вместе с ИБОЖ решают свои серьезные проблемы, простые смертные занимались бы обыкновенными делами.

– Ты сказал, что в деле замешан чистильщик, – пояснила Фанндис и замолчала, оставив друга недоумевать. Потом все-таки поняла, что этой фразы недостаточно, добавила: – Не так давно была сделана бракованная партия портфелей для сотрудников ИБОЖ. Брак несерьезный, но неприятный при эксплуатации. Партию должны были уничтожить, и до вчерашнего вечера считалось, что так с ней и поступили. Но если чистильщик помог проникнуть в хранилище, он мог оставить бракованные портфели для какой-то неизвестной нам деятельности. Конечно, Лейкни уже успела запретить использование портфелей как пропуск...

– Успела ли? – не сдержался Фаннар. – Партию ликвидировали с неделю назад. У кого есть гарантия, что ими уже не воспользовались для каких-нибудь целей? Нам повезло, что у нас попытались украсть такой же портфель, а то мы бы и не связали два разных случая. Да и нужно их связывать? Мы не знаем. Мы пока не знаем, кто участвовал в грабеже, а кто проник в хранилище, есть ли у них что-то общее. И главное, действительно ли Лейкни успела принять меры. Может быть, мы зря предполагаем, что эти события – нечто серьезное. Или мы недооцениваем произошедшее? Слишком много неизвестных для тех, кто не привык решать подобные задачки.

– Но нам придется, – серьезно возразила Фанндис и даже отложила вилку.

– Почему это? – кисло улыбнулся ее брат, встретившись с сестрой взглядом и не уступив ей.

– Потому что нам любопытно.

– И больше таких специалистов, как мы, не найти, – расхохотался он в ответ. – Где-то я уже подобное слышал!

– По-моему, это привело к крайне интересным последствиям, – не смогла сдержать веселой улыбки Фанндис, после чего тоже рассмеялась.

Но смеялась она недолго. Снова посмотрела на Гриммюрграса и серьезно сказала:

– Для тебя будет еще одно задание.

И хотя она хотела казаться сосредоточенной, игривые огоньки в глазах продолжали плясать. Да, близнецы не могли отнестись к произошедшему иначе, нежели как к очередному занимательному эксперименту. Это и правда была сложная, а потому привлекательная задачка, которая на самом деле никому не приносила вреда. Действительно, пострадать в Норзуре? Нет, дамы и господа, это решительно невозможно, если, конечно, вы не жители трущоб. Ну а если все-таки вашим местом обитания являются окраины города, то тут уж вы сами виноваты, так что не жалуйтесь. Примерно такая картина мира преобладала здесь, и ей были подвержены не только близнецы. Правы они или нет, судить сложно, но пока ничего серьезного с жителями Норзура действительно не случалось. Происходили бесконечные баталии между учеными или между людьми творческих профессий, но все эти войны, естественно, серьезные для их участников, на деле не являлись ничем роковым. Отчего же тогда кто-либо мог представить, как что-то опасное, возможно, даже смертельное произойдет с ним? Не здесь, не в этом городе. За барьером, как, наверное, сказал бы Тандри.

Гриммюрграс не сдержал улыбки, и только почувствовав, как она растянула его губы, понял, что и сам давно погряз в этой паутине. Его не считали настоящим ученым на кафедре, предполагая, что искусствовед скорее ближе к миру тех самых искусств, вот пусть и разбирает творения на мелкие частицы, ищет смысл, систематизирует и классифицирует. Использование инструментов научной деятельности не делало его человеком науки. Да и Гриммюрграс не особо стремился изменить мнение о себе: его и так все устраивало. Он не был ученым в понимании этого слова в Норзуре, что не помешало ему вовлечься в игру близнецов, безоговорочно приняв названные ими правила. Именно поэтому он согласился с заданием раньше, чем услышал, что от него потребуется. Потому что еще вчера утром он желал отправиться вместе с друзьями в трущобы на поиски вора. Потому что уже вчера вечером понял, что не был бы им помехой.

Азарт. Как давно Гриммюрграс ощущал что-то подобное? Вспомнить оказалось сложно. Еще сложнее – наступить на горло новым желаниям и держать себя в руках. Так что он намеревался подписаться абсолютно на все, что только могла предложить Фанндис. Однако далеко не всего он мог от нее ожидать, а отказываться было поздно.

***

Он никогда не жаловался на скуку и однообразие в жизни. Да и разве им есть место, когда твоими близкими друзьями являются снежные близнецы? Такое прозвище для Фаннара и Фанндис Гриммюрграс услышал то ли от Тандри, то ли от другого студента. Прозвище ему понравилось, но сам он его почти не использовал. По крайней мере, точно не вслух. Только два дня назад он узнал, что друзья гордятся снежным корнем в своих именах.

А еще только два дня назад его жизнь стала действительно насыщенной. Сколько бы занимательной она ни была прежде, Гриммюрграс никогда не становился центральным героем событий (или почти никогда, но в последнее время это "почти" приближалось к нулю, так что его можно было рассматривать, как незначительную погрешность в статистических данных). И если быть честным, его вполне устраивала роль второго плана: ему по-прежнему нравилось наблюдать за людьми, их реакциями и действиями, хотя он и жил в Норзуре уже не первый год.

Теперь же слишком многое закрутилось вокруг Гриммюрграса, что смущало. Поэтому, когда в студенческой столовой к нему подошла Оуск и заявила, что отныне является его помощницей, он с минуту лишь молча смотрел на нее, не до конца понимая смысл услышанного. Понял и удивился еще сильнее.

– А как же профессор... Лодин? – Гриммюрграс с трудом, но вспомнил фамилию возлюбленного Оуск. В вечер знакомства с ней у него возникло ощущение, что Оуск никогда не покинет этого замечательного во всех отношениях мужчину. Но не прошло и пары дней, как ее приоритеты изменились. – Его труды не оценены, – попытался напомнить девушке Гриммюрграс ее же слова. – Как он обойдется без твоей поддержки?

– Не волнуйтесь, он нашел руку, на которую можно опереться, – надув губки, хмуро сообщила Оуск, и Гриммюрграс понял, что речь шла не о новой ассистентке, а о той, которая заменила более желательную для Оуск должность. Вспоминать коварство профессора Лодина, впрочем, она явно не намеревалась, так что сразу же вернулась к изначальному вопросу: – А вот у вас такой руки нет. Так что предлагаю вам себя.

– Но мне не нужна ассистентка!

– Вы уверены? Вы знаете, что через пять минут у вас лекция?

Деловой взгляд Оуск сбивал с толку. И хотя Гриммюрграс точно помнил, что сейчас у него окно, глядя на деловое личико симпатичной девушки, засомневался. Похоже, это отразилось в его взгляде, поскольку Оуск кивнула и продолжила:

– Да, у вас лекция. Была проведена замена, но вам, скорее всего, об этом не успели сообщить. Вот, – она положила на стол лист бумаги и подтолкнула к Гриммюрграсу.

Он отставил в сторону чашку и взял лист бумаги. Бланк с уточненным расписанием на эту неделю. С подписью завкафедрой археологии и антропологии профессора Орри. Причем изменений в графике Гриммюрграса было несколько, но никто, конечно, не пожелал ему об этом сообщить. Наверняка скажут, что лист висел на видном месте, и если бы Гриммюрграс чаще заходил на кафедру и был бы внимателен, давно его заметил, при этом отчасти будут правы, хотя сам Гриммюрграс считал, что лично обратить внимание преподавателя на этот листок стоило бы.

Внезапная лекция не смущала – Гриммюрграс научился ориентироваться по обстоятельствам и мог провести это занятие, будто знал о нем заранее. Отчасти за это стоило поблагодарить близнецов, которые любили устраивать проверки: будили друг друга (и Гриммюрграса, разумеется) и задавали различные вопросы, связанные со специальностью спящего. Если допрашиваемый отвечал связно и удовлетворял любознательность ночных гостей, не раздражаясь на них и не проявляя внешне желание их убить, ему позволялось спать дальше. Если же победить сон не удавалось, несчастный отправлялся на ночное дежурство: к утру он должен был убрать всю квартиру, приготовить завтрак согласно определенному меню и только после этого, если время еще останется, можно было вздремнуть. Невыполнение условий ночной смены каралось недельным дежурством на кухне, и, разумеется, в этот период каратели не удерживали в узде свои фантазии. Конечно, через год совместной жизни на ночных сменах почти никто уже не стоял (хотя исключения и случались), но тренировки продолжались, так что Гриммюрграс мог начать читать лекцию прямо в столовой, если бы это потребовалось. К тому же Тандри, а затем и другие смело думающие студенты тоже внесли свою лепту в умение Гриммюрграса быстро соображать и переключаться с задуманного плана проведения лекции на ответ на спонтанный вопрос.