355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Василий Цветков » Генерал Алексеев » Текст книги (страница 9)
Генерал Алексеев
  • Текст добавлен: 5 октября 2016, 02:28

Текст книги "Генерал Алексеев"


Автор книги: Василий Цветков



сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 41 страниц)

2. 1915 год. Главнокомандующий армиями Северо-Западного фронта. «Великое отступление»: горечь потерь и спасение фронта

Вскоре после взятия Перемышля, 17 марта 1915 г., Алексеев был назначен Главнокомандующим армиями Северо-Западного фронта. Данное назначение оказалось фактически не «повышением» (исходя из «должностного статуса»), а скорее наоборот, – переводом на должность, где пришлось не только исправлять ошибки своего предшественника (генерала Рузского), но и пытаться активизировать подчиненные ему войска. В отличие от своего юго-западного «соседа», Северо-Западный фронт не «отличался» крупными победоносными операциями. Зимой 1915 г. 10-я армия вынуждена была отступить из Восточной Пруссии; после боев с превосходящими силами немцев в Августовских лесах погиб 20-й корпус. В то же время силами 12-й и 1.-й армий удалось в Праснышской операции отразить февральское наступление немецкой группы генерала Гальвица.

«Тяжелое и трудное наследие принимаю я, – писал Михаил Алексеевич сыну. – Позади – ряд неудач; подорванный дух войск, большой некомплект. Дарует ли Господь силы, умения, разума, воли привести в порядок материальный, пополнить ряды, вдохнуть иной дух и веру в успех над врагом?! Вот вопрос, которым полна моя мысль, чем живет сейчас моя душа. Ты поймешь, конечно, мое состояние ввиду той громадной ответственности, которая теперь ложится исключительно на одного меня». Сравнительно с положением начальника штаба, должность Главнокомандующего армиями фронта, конечно, предполагала большую степень самостоятельности и ответственности, к чему Алексеев психологически, пожалуй, был не вполне готов. «Велика была ответственность здесь, – писал он сыну о Юго-Западном фронте, – но она делилась между двумя, и большая доля ее, формально, внешне по крайней мере, ложилась на Николая Иудовича».

И все же оптимизм не покидал генерала. В приказе по фронту, отданном накануне Пасхальных торжеств (22 марта 1915 г.) он писал, обращаясь к «Господам генералам, офицерам, солдатам доблестных северо-западных армий… Враг уже надломлен Вами; Ваша стойкость, Ваша доблесть в атаке даруют нам окончательную победу над упорным противником, только проявите Вашу храбрость, научите прибывающих в Ваши ряды молодых солдат, как нужно бить врага не щадя себя.

В радостном возгласе “Христос Воскресе!” почерпните же новую силу, проникнитесь горячею верою в Божью помощь, в победу. Победу от нас ждут Государь и Россия, и мы должны ее дать».

Интересную оценку фронтовых настроений, связанных с назначением Алексеева, приводил о. Георгий Шавельский: «Назначение генерала Алексеева и в Ставке, и на фронте было встречено с восторгом. Я думаю, что ни одно имя не произносилось так часто в Ставке, как имя генерала Алексеева. Когда фронту приходилось плохо, когда долетали до Ставки с фронта жалобы на бесталанность ближайших помощников Великого князя, всегда приходилось слышать от разных чинов штаба: “Эх, «Алешу» бы сюда!” (Так некоторые в Ставке звали генерала Алексеева.) В Ставке… понимали, что такое был для Юго-Западного фронта генерал Алексеев и кому был обязан этот фронт своими победами. И теперь, в виду чрезвычайно серьезного положения Северо-Западного фронта, все радовались, что этот фронт вверяется серьезному, осторожному, спокойному и самому способному военачальнику. Я думаю, что кандидатура генерала Алексеева была выдвинута заметившим его талант самим Верховным…

Я Алексеева знал с 1901 г. по совместной службе в Академии Генерального штаба, когда он еще был полковником, профессором этой Академии. Теперь, при встречах с Алексеевым-Главнокомандующим, меня занимал вопрос: сохранит ли он на высоком посту всегда до этого времени отличавшие его простоту, скромность, общедоступность. С первых же слов при встрече с ним я понял, что Михаил Васильевич остался тем же, каким я знал его 20 лет тому назад. На мое приветствие с высоким назначением он смиренно ответил: – Спасибо! Тяжелое бремя взвалили на мои старые плечи… помолитесь, чтобы Господь помог понести его…» {27} .

В марте 1915 г. под командованием Алексеева оказалась группировка из восьми армий, стратегическая задача которых заключалась в нанесении прямого удара на Берлин, но возможности для этого оказались весьма ограниченными. По мнению Зайончковского, это назначение «подсказывалось несочувствием Алексеева наступательным операциям для овладения Восточной Пруссией. Алексееву ставилось в обязанность практически осуществить свои взгляды и перейти на Северо-Западном фронте к оборонительным действиям. К началу апреля обе стороны на означенном фронте приостановили маневренные операции».

Первоочередной своей задачей на новом месте Алексеев считал пополнение поредевших армий резервами и подготовку к будущим контрударам. Как отмечал Зайончковский, «Алексеев принялся за восстановление боеспособности своих армий, достаточно сильно расстроенных за время зимних операций. Были полки, имевшие не более 1000 штыков. Но вместе с тем Алексеев не хотел “оставаться в бездействии” и в письме от 15 апреля в Ставку он предлагал, даже вопреки своим прежним взглядам, теперь же возобновить вторжение в Восточную Пруссию для нанесения частных ударов также ослабленным за зиму германцам. Верховный Главнокомандующий на этот раз не согласился с такой беспредметной операцией и указал Северо-Западному фронту держаться строго оборонительного положения, так как главный удар был перенесен на юг». Кроме того, Ставка указывала Алексееву на недопустимость расхода крупнокалиберных снарядов (к февралю 1915 г. на одно орудие имелось лишь от 250 до 300 выстрелов).

Однако вместо активных операций штабу фронта пришлось вскоре отражать сильнейший натиск австро-венгерских и немецких войск. Как вспоминал генерал Геруа, «в зимние месяцы – январь, февраль – затихло наступление, но “притаилось” – в форме грандиозных планов у обеих сторон. Мы, ниткой зацепившись за Карпаты, готовились с наступлением тепла вторгнуться в Венгерскую равнину. Немцы, бросив французский фронт, как основной, решили выручить австрийскую армию и наказать русских за активность и победы 1914 г. Но у немцев были средства для исполнения, у нас их не было; наоборот – но сравнению с первыми месяцами войны, их стало меньше. Начинался снарядный и даже ружейный голод. Русские вступали в пехотный период войны, в самом его чистом виде, нигде и никем в современных условиях непревзойденном».

Итак, навстречу друг другу, из Восточной Пруссии и Галиции, «завязывая» горловину «польского мешка», в котором оказывалась бы значительная часть Северо-Западного фронта, намечалось продвижение армий противника. В планах Германии и Австро-Венгрии кампания 1915 г. должна была стать временем решающих побед на Востоке, завершающихся разгромом России и заключением с ней сепаратного мира. Главные силы немецкой армии были с этой целью переведены с Западного на Восточный фронт.

В начале мая 1915 г., после знаменитого «Горлицкого прорыва», началось мощное контрнаступление австро-немецких войск. Русские войска ожидало «великое отступление». Юго-Западный фронт, обескровленный попытками «прорваться через Карпаты», также лишенный достаточного количества оружия и боеприпасов, не смог сдержать напора превосходящих сил врага. Отступая из Галиции и Волыни, русские армии вынужденно «открывали» фланги Северо-Западного фронта. Следует отмстить, в частности, что удержание «польского выступа» (губерний бывшего Царства Польского) проводилось ив 1914 г., и в начале 1915 г. не в силу внутриполитических причин (вскоре после начала войны особой декларацией Великого князя Николая Николаевича Польше была гарантирована «автономия под скипетром Русского Царя»), но, как отмечал Борисов, с целью «держать постоянно немца за горло, чтобы он не кинулся на нашего союзника, французов». Кроме того, Ставка требовала сохранения «варшавского плацдарма» с целью последующего контрудара по Германии. Но летом 1915 г. удержать Польшу уже не удалось.

Теперь основная задача Алексеева состояла в том, чтобы последовательно вывести войска своего фронта из Полыни, защитить которую – в условиях острого недостатка боеприпасов, крайней усталости солдат и офицеров, отсутствия должного количества резервов – становилось практически невозможно. План отвода войск предусматривал использование оборонительной линии Осовец – Ломжа – Новогеоргиевск – Варшава – Ивангород, центральное положение в которой занимал хорошо укрепленный Новогеоргиевск. Штаб фронта расположился в Седлеце. Обстановка стремительно менялась, и в этой ситуации от Главнокомандующего армиями фронта требовалось уже не следование прежним предписаниям Ставки, а проявление гибкости и оперативности мышления, способность быстро реагировать на малейшие колебания фронта. И с этой задачей Алексеев вполне справлялся. Его предписания для подчиненных отличались ясностью и четкостью. Никакой паники не чувствовалось. Переходя в частые контратаки, русские войска планомерно отходили на восток. Одновременно проходила интенсивная эвакуация тыловых учреждений, заводов, гражданских ведомств, беженцев. Длинные, нередко перегруженные сверх нормы поезда шли «лентой», следуя друг за другом с минимальным интервалом, спасая, выводя от немецкой оккупации все, что можно было спасти. Замыслы германского командования были разгаданы, и «Канны» для русской армии никак не получались.

Не считаясь с усталостью, не жалея сил, Михаил Васильевич принял не только фронтовое командование, но и фактически взял на себя функции начальника штаба. По воспоминаниям генерала Палицына, приезжавшего в те дни на фронт, «при такой постановке работы у Михаила Васильевича незаметно развивается абсолютизм… Это хорошо, если он в состоянии был бы охватить главное… даже если бы вместо 24 часов у него в сутки было 30. И материал он получает не первосортный. Побочные условия свыше и снизу вносят раздражение и неуверенность. Армейские управления делают, в сущности, что хотят. Следить за ними Михаилу Васильевичу очень трудно. Посылаемые наставления исполняются по-ихнему. Им нужны приказы, к которым они привыкли. Все это наросло постепенно, еще без генерала Алексеева, а в общем – все это ненормально, как ненормально сложилась и работа высшего управления… При доброй организации труда никто не должен быть перегружен, а теперь мы видим, что главнокомандующий перегружен больше начальника штаба, лучше бы наоборот… на Мих[аиле] Васильевиче] лежит работа, превышающая силы двух сильных людей, а он один, ну и не вытягивает. Это закон природы, Мих[аил] Васильевич] сам это чувствует, но ничего не может сделать, чтобы сбросить тормоза, которые мешают ему делать главное».

21 мая 1915 г. сильная группировка немецких войск под командованием генерала Макензена («фаланга Макензена»), расколов перед этим части Юго-Западного фронта, нанесла удар на Красностав. Расчет немецкого командования заключался в попытке охвата левого фланга Северо-Западного фронта, но Алексееву удалось перегруппироваться, и призванная стать решающей атака прусского гвардейского корпуса была отбита русскими гвардейскими полками. Для успеха контрманевра Михаил Васильевич считал необходимым оторваться от непосредственного контакта с противником и создать резервные группы, с помощью которых ему удавалось бы сосредоточивать силы на тех или иных угрожаемых участках фронта. В июне из подошедших подкреплений и переформирований была создана новая – 13-я армия, правда, незамедлительно брошенная в бой, на «затыкание» прорывов. Фронт вынужденно расширялся. Сильное давление оказывалось немцами в Риго-Шавельском районе, и Балтийское побережье уже становилось театром военных действий. Сюда, в ожидании отражения немецкого десанта, были переброшены части Русской гвардии. Ставка также требовала от командования Северо-Западного фронта помощи «соседу» – фронту Юго-Западному. Так, в частности, в мае в Галицию были переброшены два корпуса, предназначавшиеся для запланированного Алексеевым флангового удара по наступавшим австро-германским войскам. Важно помнить, считал генерал, что «чем шире пространство, тем больше потребности в маневрировании, в последовательности сосредоточения сил, в умении забыть второстепенное». Вместо этого: «Нам все кажется важным и опасным. Войска разбрасываются, фронты растянуты и нигде нет внушительного сбора сил».

В письме к сыну он откровенно писал о нехватке резервов, немецком десанте, но в целом оптимистично оценивал перспективы борьбы: «У меня эти мерзавцы довольно значительными силами, при содействии флота, заняли Либаву и вторглись в совершенно почти обнаженный от войск край к Риге. Понемногу собрал войска, отжимаю их к Неману. Мне нелегко, потому что много войск я должен был передать и отправить Иванову. Моя судьба, знать, такая: куда появлюсь и где работаю – оттуда тянут войска к соседу. Это затрудняет работу и решение, нелегко составить какой-либо план для нанесения удара этим мерзавцам. Только так или иначе намереваешься собрать силы – получаешь повеление: отправить генералу Иванову столько-то. И немало таких повелений за свое короткое командование получил и выполнил. Но думается и веруется мне, что и теперешние затруднения временные, что устанут и исчерпают свои усилия враги и начнется, наконец, поворот, когда все наши недочеты будут покрыты и мы одержим верх».

Л в письме супруге 6 июля 1915 г. он отмечал еще одну причину неудач фронта – отсутствие субординации, несогласованность действий командного состава, психологическая неустойчивость войск. «Два врага давят меня: внешний – немцы и австрийцы, которые против меня собрали главную массу своих сил, взяли все, что можно, с фронта Ник[олая] Иудов[ича], против которого они, видимо, только шумят и демонстрируют, перебросили, быть может, что-либо еще с Запада или из новых формирований внутри государства. Везде лезут подавляющими массами, снабженными богатой тяжелой артиллерией с безграничным каким-то запасом снарядов. Есть и враг внутренний, который не дает мне таких средств, без которых нельзя вести войну, нельзя выдерживать тех эпических боев, которыми богаты последние дни.

Но наряду с этим, наряду с высокой доблестью время от времени получаются такие печальные результаты, проявляются признаки такого малодушия, трусости и паники, что ими сразу наносится непоправимый ущерб общему делу и проигрыш сражений. Конечно, есть причины: мало офицеров, отсутствие коренных прочных офицеров, малая обученность массы, полная ее несплоченность в войске, наконец, подавляющая масса артиллерийских неприятельских снарядов, против которых мы являемся беспомощными, так как не имеем соответствующего богатства, даже приблизительного… Все это деморализует, сопровождается позорным бегством, массовыми случаями сдачи в плен и потерей своих пушек.

С 30 июня начался бой в 1-й армии на линии Прасныша. Не сильно опасался за судьбу начавшейся атаки. Думал – хорошо укрепленная позиция, на которой просидели четыре месяца, небольшое сравнительно превосходство в силах на этом направлении дадут мне время подвести по железной дороге резервы и самому, переходом в наступление, отбросить немцев.

Но к вечеру получил замаскированное донесение, что позиция 11-й Сибирской дивизии прорвана и “дивизия уже не представляет из себя боевой силы”, – читай, что дивизии уже нет. Всего еще не знаю, но видно, что дивизия бежала от одного артиллерийского огня, не дождавшись атаки, а кто дождался – поднял руки вверх. Конечно, я не сумел проявить высокого дара, присущего полководцу, и по неясным признакам не решился начать перевозку резерва с опасного тоже места двумя днями ранее. Имей тогда под рукой свежую дивизию, быть может, можно было бы если не задержать беглецов, то [закрыть] образовавшийся промежуток, но дивизия только что ехала, потому что я не допустил мысли, что в несколько часов сделается то, что допустимо в результате многодневной борьбы.

Далее сделали свое дело бестолковость и растерянность начальников, а вся армия Литвинова отскочила в четыре-пять дней на 40—50 верст, т.е. на такое пространство, за которое можно было бы вести борьбу месяц при наиболее трудных условиях… У Плеве тоже две дивизии позорно разбежались и, кажется, от миража-призрака, что не мешало потерять почти половину людей и винтовок. Это тоже не входило в мои расчеты. И наряду с этим на моем южном фронте, на путях к Люблину и Холму, мои остатки когда-то славных дивизий доблестно умирают, истекают кровью под давлением многочисленного далеко превосходящего своим числом врага, умирают, невзирая па неравную борьбу… но сила остается силою, она постепенно теснит. Намерения противника ясны: заставляет нас угрозою покинуть Вислу и Варшаву. Постепенно они сжимают клещами, для борьбы с которыми нет средств.

Этих средств, не даст наш враг внутренний, наши деятели Петербурга… наша система… Нет подготовленных солдат. У меня в рядах недостает свыше 300 тысяч человек. А то недоученное, что мне но каплям присылают, приходится зачислять в число так наз[ываемых] “ладошников” (новый термин для настоящей войны), которые, не имея винтовок, могут для устрашения врага хлопать в ладоши.

Нет винтовок… и скоро не будет. А ведет это к постепенному вымиранию войсковых организмов. Есть дивизии из 1000 человек, чтобы их возродить – нужен отдых, прилив людей с винтовками, некоторое обучение. Если всего этого нет, то остается израсходовать золотой дорогой кадр из последней тысяченки, но зато уже на все время войны нужно вычеркнуть дивизию, ибо она из ничего не создастся. Будет сброд “бегунов”… Нет совсем патронов… Во время жестоких идущих теперь боев мне шлют вопли – “патронов”… там-то должны были отойти за отсутствием патронов, там-то нечем драться. И я рассылаю жалкие крохи, которые скоро закончатся, потому что прилива нет, или это сочится но таким каплям, что каждую минуту страшишься, что придется уходить, не отстреливаясь, потому что будет нечем… Будут ли отходить или бежать при таких условиях, сказать очень трудно. Быть может, было бы лучше, если бы я смотрел и переживал все это нервно, суетясь и волнуясь. Но сохранившееся совершенное спокойствие обостряет боль сознания своей беспомощности, заброшенности. Мой легкомысленный начальник штаба Гулевич живет мыслями, что неприятель понес такие потери, что дальше идти некуда и теперь конец. Я так смотреть не могу и не смею, не имею права, ибо могу погубить армию, дать подобие Мукдена, когда мне отрежут путь внутрь России.

Мне было бы легче, если бы я мог плакать, но я не умею теперь сделать и этого. Только тяжелый-тяжелый камень лежит на моей душе, на моем сознании. Нет, не всегда тягота посылается “по силам человека”, видимо, иногда суждено получать свыше сил. Быть может и вероятно, над моими действиями, мыслями, решениями нет Божьего благословения. Вероятно и так, но это нищенство, этот недостаток… ведь он не от меня зависит, это результат не моей вины и предшествовавшей работы. Но это не утешение для меня. Горькую чашу этого пью я и те, которых я шлю не в бой, а на убой, но я не имею права не сделать, не сделать этого и без борьбы отдать врагу многое. Но средства все истекают, а настойчивость богатого и предусмотрительного врага не ослабевает. Вот условия борьбы, над которыми глубоко задумываюсь…

Совершается воля Божья, почти неизменно мне открывается 25-я глава Евангелия от Матфея (притча о десяти девах и о талантах). Оно так характеризует наше отношение к подготовке к войне (очевидно, имелся в виду распространенный в дореволюционной России способ т.н. “гадания” на Евангелии. – В.Ц.).Россия знает частицу, но я не знаю всего. Приходится свое имя вплетать в тот терновый венец, который изготовлен для Родины. Беру тяжелую вину на себя, но в ней я но существу так мало принимал участия, что являюсь лишь ответчиком потому что таковым должен быть неудачный полководец… А неудачи наши заложены глубоко, глубоко… Но кто же их увидит – будет изучать. Проклятие на голову того, кто не сумел дать победу, а подарил неудачею. Довольно. Телеграмм масса, не успеваю прочитывать. Никогда еще в течение года не было, чтобы среди событий все было темно, мрачно, чтобы не было ясных просветов. Только сейчас именно так сложились дела… Хотя я буду отсиживаться здесь до последней крайности… но если придется переезжать, то избрал Волковыск. Нужно обождать, что Бог даст… Много мужества нужно, чтобы в таких условиях драться… Посылаю два образа, благословение Вятки и Москвы». При всей озабоченности положением фронта Алексеев не забывал и об уже понесенных потерях. Злейшим врагом объективного, взвешенного подхода в оценке собственных недостатков становилось «украшательство», корыстное умолчание об истинном положении. В приказе но фронту от 27 июня 1915 г. генерал писал, что «в войсковых донесениях очень часто умалчивается о потерях, понесенных во время боев в людях и особенно в материальной части. Иногда говорится, что “потери выясняются”, но только в виде исключения я получал результаты этого выяснения. И только спустя месяц, даже более, из требовательных ведомостей, отправляемых начальникам снабжений, приходится уяснять размер утраты, иногда трудно объяснимой. Требую, чтобы в будущем от меня не скрывали потери. Неудачи всегда возможны, и, если часть честно выполнила свой долг; потеря в людях и утрата материальной части не могут лечь на нее пятном. Зная истинное состояние части, можно составить своевременно соображение о пополнении. Рассчитываю, что более не повторятся случаи умолчания о потерях и утратах от начальников, на обязанности и ответственности которых лежит решение вопросов о боевом применении частей. В основе отношений должна быть положена полная откровенность частей и полная осведомленность начальников».

Существенным и довольно неожиданным поражением оказалась быстрая (всего лишь после 10-дневной обороны) сдача врагу крепости Новогеоргиевск, на длительность сопротивления которой Алексеев рассчитывал, выводя войска из-под фланговых ударов австро-немецких войск («я не могу взять на себя ответственность бросить крепость, над которой в мирное время так много работали»). Как уже отмечалось, крепости, по еще довоенному (1908 г.) замыслу Алексеева, должны были стать узловыми центрами, на линии которых предполагалось сосредоточить отступающие войска и задержать «немецкий вал», накатывавшийся на Польшу и Литву.

И все-таки, несмотря на падение Новогеоргиевска, «затянуть польский мешок» противнику не удавалось. Войска под командованием Алексеева выдержали сильное давление со стороны ударной немецкой группировки по линии Нарева. Однако с начала июля Гинденбург снова начал давление на Наревский фронт на Рожаны и Пултуск. Одновременно войска Макензена наносили удар по линии Люблин – Холм. В этой ситуации Михаил Васильевич получил наконец согласие Ставки (после совещания в присутствии Главковерха в Седлеце 22 июня) на отвод войск из «польского выступа», в случае «стратегической необходимости», и на эвакуацию Варшавы. В середине июля начался отвод русских войск за Вислу 22 июля 1915 г. была оставлена крепость Ивангород, которую, несмотря на наличие достаточно прочных укрепленных позиций, не было возможности защитить из-за отсутствия гарнизона. 23 июля русские войска оставили Варшаву. 13 августа 1915 г. Алексеевым было отдано распоряжение об отходе на линию Среднего Немана – Гродно – Бобрина. Фронт был сокращен, армии спасены и подготовлены к продолжению кампании.

Хотя прочной линии крепостной обороны создать не удалось, положение на фронте было спасено, во многом благодаря обороне крепости Ковно в конце июля – начале августа 1915 г. По воспоминаниям участников боев, Алексеев на просьбы гарнизона крепости о присылке боеприпасов лаконично ответил: «У меня нет ни одного патрона. Будем умирать!» Нужно было погибнуть, но спасти отступающие войска, задержать врага любой ценой. Крепость продержалась, и гарнизон оставил ее после получения известий об успешном выходе полевых армий из-под угрозы флангового охвата. В то же время сдача Ковно не позволила осуществить план Алексеева по сосредоточению ударной группировки резерва в районе Вильно и нанесению сильного контрудара по наступавшим немецким войскам, при более длительной обороне это было бы возможно. Не остановила немецкие силы и крепостная линия Ковно – Осовец – Брест-Литовск. Героическая, сопоставимая с обороной Брестской крепости в годы Великой Отечественной войны, оборона крепости Осовец заслуженно вошла в историю подвигов Русской армии в годы Второй Отечественной войны. Следует, однако, напомнить, что накануне войны по решению Военного министерства крепостные гарнизоны были существенно сокращены, оборонительные рубежи не модернизировались, и ожидать от крепостей длительной стойкой обороны было бы сомнительно.

Фронт постепенно стабилизировался. Алексеев продолжал медленно, постепенно отводить войска фронта, используя каждый возможный рубеж обороны. К концу лета 1915 г. русские войска сосредоточились на линии Митава – Гродно – Пружаны – Пинск. Под немецкой оккупацией оказались земли Полыни, часть Литвы. Почти все занятые территории Галиции были отданы австро-германским войскам. Но главное заключалось все же в другом: планы немецкого командования по полному разгрому русских войск и выводу России из войны не осуществились. Как отмечал в своих мемуарах генерал Фалькенгайн, «летнее наступление 1915 г. не достигло своей цели». Такую оценку разделял и Гинденбург: «Операция на Востоке… не привела к уничтожению противника. Русские, как и нужно было ожидать, вырвались из клещей и добились фронтального отхода в желательном для них направлении». И со стороны союзников но Антанте генерал Алексеев – «Великий Старец», как называли его в иностранной печати, – получил заслуженное признание, на новогодний праздник 14 января 1916 г. он был награжден британским орденом Святого Михаила и Святого Георгия.

Спустя годы и в советской историографии заслуги Алексеева в 1915 г. не умалчивались. Зайончковский писал об этом, не отказываясь, правда, и от критических замечаний: «Положительным образцом является операция по выводу русских армий из Полыни, обязанная до известной степени умению Алексеева примениться к шаблонным формам германского оперативного искусства, которое выражалось в том, чтобы охватить фланги, соединив это с прорывом на фронте при участии мощной артиллерии. Но и Алексеев лишен был смелости маневра и отводил войска только под ударом противника. Русские военачальники не умели и считали конфузным прибегать к отступлению заранее, как к форме маневра для образования ударной группы на фланге». К сожалению, в настоящее время объективная оценка этих действий Михаила Васильевича как военачальника, способного предвидеть действия своего врага и предотвратить их последствия, уступила место нелепой критике генерала, как «опасного заговорщика», «врага монархии»: создавалось впечатление, что речь идет о каком-то оппозиционере-политике, а не о боевом генерале. Впрочем, о политических взглядах Михаила Васильевича в ходе войны еще будет сказано впереди…

Сам же Алексеев, как и многие военные и политики того времени, оценивал период «великого отступления» с горечью и сожалением. Его предвоенные планы и расчеты на прочное удержание войск крепостными линиями не оправдались. Гарнизоны крепостей, составленные не из кадровых частей, а из ополченских команд, оказались недостаточно подготовленными. Проведенное накануне войны ошибочное сокращение фортификационных работ существенно снизило готовность русских крепостей к устойчивой, длительной обороне. Известный русский военный инженер генерал-лейтенант Л.В. Шварц вспоминал, например, что «в Новогеоргиевск были посланы две второочередные, разбитые перед тем дивизии, дополненные 20 000 новобранцев, взятых прямо от сохи и не только не обученных и не обмундированных, но даже не вооруженных. Покойный генерал Алексеев говорил мне: “Где только мог, я наскреб и послал туда 100 000 ртов”».

В письме к сыну, описывая результаты «великого отступления», Михаил Васильевич отмечал: «Мне приходится изображать из себя рака в опасности: приходится пятиться назад с жестокими боями, в тяжелой опасности. Немцы заранее уже праздновали победу и чуть не пленение где-либо около Седлеца всей русской армии. Они ошиблись, но какою ценою для меня! Пришлось покинуть Вислу, Варшаву, все свои отлично подготовленные железные дороги, шоссе. Вот уже два месяца тянутся непрерывные бои на фронте… и пополнений мне не дают, и патронов мало, и помощники мои часто доставляют мне горе великое…

В этой душевной тяготе живу более двух месяцев, не зная совершенно покоя, мучаюсь отходом, глубоко сознавая, что ничего пока сделать иного нельзя: нет достаточно сильного и готового кулака, чтобы дать этим приятелям сейчас же хороший удар в “морду”… То из одного места, то из другого от своего обширного фронта слышу вопли: “спасите, скорее… скорее присылайте резервы… иначе будет плохо…” Мои командующие армий – большинство – думают, что у меня везде – до бесконечности – резервы, что по искалеченным дорогам их можно в 2—3 часа подать сколько угодно. Умение править, упорство они все заменяют этими воплями и часто творят глупости».

В условиях острой нехватки резервов проблему пополнений пытались решить и посредством переформирований и реорганизаций существующих на фронте частей. Так, 13 и 20 июня 1915 г. Алексеев обращался с телеграммами в Ставку к генералу Янушкевичу, высказывая свое мнение о допустимости перевода штатных четырехбатальонных пехотных полков в трехбатальонные, а артиллерийских батарей – в четырехорудийные. Из освободившихся подразделений предполагалось составить новые воинские части, а ополченские дружины из призванных резервистов определить как пехотные полки. Посредством переформирований отчасти решалась также проблема крепостных гарнизонов, переводимых в статус отдельных пехотных батальонов. «Недостаток винтовок и пополнений не позволяет рассчитывать на восстановление войсковых организмов 3-й и 13-й армий… Отсюда ясно, какого громадного количества боевых организмов в поле лишается вверенный мне фронт. Вот главный мотив переформирования. Что касается ополчения, то, повторяю, один факт переименования в полевые полки поставит все дружины фронта на путь улучшения». Правомерно отмечалась важность реорганизации артиллерии, ссылаясь, в частности, на опыт союзников: «Французы ведут всю войну четырехорудийными батареями, не жалуясь на недостаток могущества; германцы теперь постепенно переходят к таким же батареям. Могущество скорострельной артиллерии зиждется па количестве снарядов, а не на числе орудий в каждой батарее. В конечном выводе передо мной стоит неотложный важный вопрос предназначения почти всем крепостям гарнизонов. Разрешайте вопрос или фронт лишится примерно пяти корпусов из шести своих основных армий, не считая растрепанных 3-й и 13-й армий; или же создаст эти гарнизоны из четвертых батальонов, сохраняя все боевые организмы. Решение это не допускает промедления». При этом можно отметить, что еще до начала войны признавалась громоздкость 8-орудийной батареи, в частности, и из-за того, что такое количество орудий не позволяло в полной мере использовать скорострельность наших орудий. С начала войны происходил перевод на 6-орудийные батареи, и 2 января 1915 г. утверждены были штаты новых 6-орудийных батарей. При этом, однако, нужно иметь в виду, что подобное «перераспределение» орудий несколько ослабило огневую мощь пехотной дивизии в целом, поскольку при прежнем штатном количестве батарей общее число орудий сократилось на 12 стволов. В августе 1915 г. были преобразованы мортирные дивизионы: из двух 6-орудийных батарей они были развернуты в три 4-орудийные. Общее количество сформированных за годы войны полевых батарей составляло 583 (в это число вошли пешие, конные, горные и гаубичные) из 2292 орудий. Общее число полевой артиллерии составило 1482 батарей, в сравнении с 899 батареями, с которыми Россия войну начинала.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю