Текст книги "Генерал Алексеев"

Автор книги: Василий Цветков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 41 страниц)

По воспоминаниям Б. Суворина, интервьюировавшего Алексеева в декабре 1917 г., очень непросто было рассчитывать на поддержку казачества в противодействии советской власти: «Я никогда не забуду, – писал журналист, – этого интервью, или вернее лекции, которую прочел мне наш мудрый старик… Я вижу, как тогда уже правильно понял казачью психологию генерал Алексеев и как метко охарактеризовал он многих из его деятелей, проявивших свое истинное лицо много, много позднее.

Генерал не рассчитывал на подъем казачества. Он отдавал должное высокому чувству долга Каледина, блестящего генерала и выборного атамана Донского войска, но он видел, что его старания поднять казачий дух не могут увенчаться тем успехом, который можно было ожидать. Он очень симпатично отозвался о Митрофане Богаевском, прекрасном ораторе, искреннем казаке и русском человеке, но боялся того, что его утонят в демагогической болтовне, которая стала так захватывать и казачьи политические организации. Очень характерным было одно его сравнение. “Знаете, говорил он, когда говоришь с казаками, вечно боишься наступить на какую-то казачью мозоль, обойти их трудно, потому что эти мозоли везде”…

Генерал Алексеев говорил и о кубанцах. Они, пожалуй, крепче Донцов, но эти так называемые самостийные группы (он очень резко отозвался о Быче и братьях Макаренках) играют в скверную политику личных честолюбий.

Терцы были, по его словам, крепче других, но они мало были сорганизованы, и их атаман Караулов – человек, хотя и смелый, но недостаточно сильной воли, чтобы подчинить их своему влиянию».

Из воспоминаний Флуга, прибывшего в эти дни в Новочеркасск: «…нельзя сказать, чтобы во время этой беседы со мною (у Алексеева) был “бодрый и веселый вид”. Правда, он смотрел несколько бодрее и веселее, чем Каледин, но все же я нашел его сильно постаревшим за полгода, прошедшие со времени нашего последнего свидания в Могилеве, и он жаловался мне на разные недомогания. Кроме того, у него заметно развилось какое-то старческое брюзжание, и еще усилилось свойственное ему вообще критическое отношение к людям» ^{90} .

Несмотря на нежелание казаков участвовать в каких-либо боевых действиях, но учитывая в то же время продвижение в Донскую область отрядов Красной гвардии с целью ликвидации «контрреволюционных центров», Алексеев продолжал надеяться, что дисциплинированные, подготовленные кадры его «организации» скоро понадобятся атаману и войсковому правительству. Начальником Полевого штаба донского атамана (а позднее – начальником созданной Алексеевым Политической канцелярии) полковником Я.М. Лисовым были позднее опубликованы интересные свидетельства о тех весьма важных для формирования южнорусского Белого движения переговорах, которые велись между генералом Алексеевым и атаманом Калединым в конце 1917 – начале 1918 г. 14 ноября Лисовой был свидетелем беседы, в которой обсуждались возможности переезда на Дон различных воинских частей, предполагавшихся в качестве основы будущей армии. К весне 1918-го Михаил Васильевич надеялся «набрать десяток-другой тысяч» бойцов. Алексеев рассчитывал на прибытие в Новочеркасск «к Рождеству» двух дивизий Чехословацкого корпуса, который представлялся ему «единственной вооруженной, а главное – хорошо организованной, крупной единицей, которой не мешало бы нам и воспользоваться». На ударные же батальоны с фронтов Алексеев «совершенно не рассчитывал», за исключением Славянского полка (бывшего Корниловского ударного): «…во-первых, поистреплются в дороге, а во-вторых, много ли из них останется – придут отдельные люди, может быть, партии, но на целые части… надеяться нельзя». Вообще, генерал не советовал Каледину «церемониться» с делегациями рабочих районов Ростова и Макеевки. По его мнению, у атамана «много времени на разговоры уходит, а тут – ведь если сделать хорошее кровопускание, то и делу конец».

Спустя два дня (16 ноября 1917 г.) состоялась новая встреча Алексеева с Калединым, во время которой уже обсуждалась возможность использования сил «организации» против местных красногвардейских отрядов. По воспоминаниям Лисового, Каледин с глубоким сожалением говорил об отсутствии у Войска «денег, людей, патронов» для того, чтобы бороться с «ростовскими совдепами». «Генерал Алексеев, по обыкновению, спокойно и мягко начал излагать те меры, которые, по его мнению, нужно было бы немедленно принять, чтобы своевременно подавить надвигающуюся опасность, и в этом спокойствии, в этой мягкой речи… чувствовалась несокрушимая энергия и твердость… Атаман внимательно слушал.

– И все, что у меня наберется в организации, я отдам, Алексей Максимович, в Ваше распоряжение, ибо время дорого, ибо опасность действительно близка, и бороться с ней нужно всеми силами».

Атаман выделил оружие с артиллерийских складов, а 20 ноября добровольцы участвовали в разоружении большевистски настроенного 272-го запасного полка в Новочеркасске. Затем – в занятии Ростова-на-Дону, где после восстания рабочих и солдат готовилось установление советской власти. Отряд «алексеевской организации», численностью в 400 человек, под командованием капитана Л.-Гв. Измайловского полка И.Д. Парфенова, атаковал пригородные укрепления Ростова, куда 2 декабря въехал Каледин. Эти действия убеждали колеблющихся местных донских политиков в важности поддержки со стороны «Алексеевской организации».

На положение «организации» повлияло прибытие на Дон генерала Корнилова и других «быховских узников», а также многих известных политиков-антибольшевиков. Одной из главных стала проблема верховного руководства. Корнилов пользовался большим авторитетом первого, начавшего борьбу с «врагами России», и многие считали, что только ему надлежит стать во главе зарождающегося Белого дела. Однако сам Корнилов считал более перспективным для себя отъезд в Туркестан или в Сибирь, где он предполагал приступить к формированию собственных антибольшевистских сил.

На Дону нельзя было игнорировать ни авторитет Алексеева, ни руководство Областью в лице атамана Каледина, ни приехавших на юг влиятельных политиков, ни местных деятелей «общественности». По воспоминаниям Ряснянского, ему пришлось организовать специальную делегацию от членов Главного комитета Союза офицеров, оказавшихся в Новочеркасске, для того чтобы убедить Корнилова остаться на Дону и совместно с Алексеевым и Калединым принять участие в формировании армии и политических структур.

Весьма сложными оставались отношения Алексеева с Корниловым. Бывший начальник дипломатического отдела в Ставке, известный русский философ и писатель Г.Н. Трубецкой вспоминал: «С первых же дней обнаружилось, что между Алексеевым и Корниловым существует острый антагонизм, они взаимно совершенно не переносили друг друга». Корнилов, не желая простить Алексееву «его роли в августовские дни», считал, что «Алексеев во многом виноват в наших неудачах во время войны, и смотрел на него с тем оттенком презрительности, с какой боевые генералы смотрят на кабинетных стратегов». Алексеев же «находил Корнилова опасным сумасбродом, человеком неуравновешенными непригодным на первые роли» ^{91} .

Не менее важные причины разногласий отмечал также Ряснянский. По его мнению, хотя Корнилов и «требовал полной самостоятельности в управлении армией и се формировании», все же Алексеев «считал необходимым оставить за собой главное руководство делами армии. В большей степени он был прав, ибо на Дону против него не так восставала революционная демократия, как против Корнилова, одно имя которого приводило демократов в неистовство. “Кредитоспособность” Алексеева была несомненно выше потому, что его считали более уравновешенным и не способным на те крайние меры, на которые считали способным Корнилова. В широких общественных кругах имя Алексеева считалось более авторитетным, – его считали более опытным политиком, чем Корнилова. Последнему ставили в минус его “необдуманное” выступление против Керенского». Безусловно, играла роль и психологическая несовместимость эмоционального, «взрывного» Корнилова и рассудительного, умудренного жизненным опытом Алексеева». По замечанию князя Ухтомского «на сколько генерал Алексеев был человеком, прежде всего, рассудка и расчета, на столько же генерал Корнилов был человеком интуиции и риска» ^{92} .

Но причины разногласий заключались, очевидно, не только в персональных различиях. Они заключались и в различном понимании методов «борьбы с большевизмом», и эта разница стала источником появления таких различных категорий участников южнорусского Белого движения, как «корниловцы» и «алексеевцы». Если Алексеев, будучи опытным стратегом, считал важнейшим условием успеха наличие серьезной военно-политической базы будущего сопротивления, в том числе – разветвленной сети различных военных и политических организаций, аналогичных Союзу офицеров, то Корнилов недооценивал роль офицерства как самостоятельной силы. Алексеев не пренебрегал контактами с известными политическими деятелями и партиями. По политическим симпатиям ему ближе были сторонники «конституционной монархии», консерваторы. У Корнилова, напротив, политические деятели вызывали недоверие.

Алексееву крайне важной представлялась финансовая основа организации, Корнилов же смотрел на финансы лишь как на средство реализации различных военных планов и неоднократно упрекал Алексеева за его «излишнюю бережливость». Показательно в этом плане отношение Корнилова к представителям т.н. Московского центра и его председателю М.М. Федорову. Представитель деловых кругов, имевший контакты и с чиновничеством (занимал должность управляющего Министерством торговли и промышленности), и с деловыми кругами (возглавлял правление Российского горнопромышленного общества), Федоров, в оценке приближенного к генералу Корнилову журналиста А. Суворина, был лишь «финансовым ничтожеством». И генерал вполне соглашался с этой категорической оценкой. Корнилов более скептически оценивал перспективы сотрудничества с «буржуазией». Тем не менее Федорову удалось стать впоследствии одной из ведущих фигур в политическом руководстве белого Юга.

В любом случае, «натянутые», в чем-то неприязненные, отношения между Алексеевым и Корниловым все же не были заметны для армейского большинства и выглядели со стороны вполне «корректными». Следует помнить, что в Белом движении Корнилов был важен не просто как лидер-стратег, а как харизматический лидер, выражавший в какой-то степени интересы новой, «свободной России». Алексеев же представлялся очень многим именно как авторитетный лидер, выражавший преемственность от Российской империи, Российской Императорской армии: именно Михаил Васильевич был последним начальником штаба Государя Императора, и доверие к нему Николая II считалось бесспорным. Интересное замечание сделал по этому поводу князь Ухтомский: «Корнилов был психологическим революционером, Алексеев был консерватором… Для Корнилова была важна не партийная принадлежность, а революционность психологии. Корниловцы были революционерами; психологически в этом заключалась вся сила, все значение и весь пафос Корниловского движения, и в этом главное его различие с “Белым движением”, детищем генералов Алексеева, Деникина, Романовского, Маркова, которое не имело революционности, чтобы идти вперед, и видело, что идти назад безнадежно, почему и топталось на месте, переступая с ноги на ногу, пока недостаток жизненности его руководителей не привел его к окончательному моральному краху» ^{93} .

Как считал Ухтомский, «“алексеевцами” были все те, кто стоял на платформе Офицерского союза, желавшего монополизировать за офицерством право освобождения России от большевиков, или те, кто видел в генерале Корнилове республиканца, в противоположность генералу Алексееву, считавшемуся монархистом, каковыми были и большинство офицеров армии». Но, как справедливо замечал Г. Трубецкой, «все эти печальные истории ниже памяти и Корнилова, и Алексеева… Оба заслуживают самой глубокой признательной памяти потомства, и оба самоотверженно принесли жизнь Отечеству» ^{94} .

И все же нужно было считаться как с казачеством, так и с политическим окружением «Алексеевской организации». В итоге в качестве властной модели был образован т.н. «триумвират» Каледин – Корнилов – Алексеев, в котором Каледин представлял интересы донского казачества и создававшегося Юго-Восточного союза, Корнилов стал командующим Добровольческой армией, а Алексеев определял политический курс. По воспоминаниям Ряснянского, «после длительных переговоров разногласия были улажены. Алексеев принял на себя финансовую часть и политическую, а Корнилов вступил в командование Добровольческой армией, как ее командующий».

Собственно, уже в первые недели формирования своей «организации» Алексеев был готов сосредоточиться исключительно на политических, дипломатических вопросах и на координации подпольной работы. Именно на его имя переводились различные денежные пожертвования и субсидии. Были сокращены также руководящие структуры, и вместо штабов Алексеева и Эрдели создавался теперь единый штаб во главе с генералом Лукомским, разделенный на строевой отдел (его возглавил будущий начальник штаба Вооруженных Сил Юга России генерал-лейтенант И.П. Романовский) и отдел снабжения (во главе с уже имевшим опыт подобной работы генералом Эльснером) ^{95} .

Вскоре сформировалось и первое, по определению Деникина, «общерусское противобольшевистское правительство» – Донской гражданский совет. Его основой стали структуры земско-городского самоуправления и общественные организации. Предшественником Гражданского совета являлся Донской экономический совет. По своему статусу он представлял собой «частную организацию», созданную на основе бывшего Ростовского областного отдела военно-промышленного комитета, возглавляемого Н.С. Парамоновым, основателем издательства «Донская Речь». Сопредседателем Экономического совета был бывший председатель Московской губернской земской управы и первый командующий Московским военным округом полковник М.А. Грузинов. В состав Совета входили юридический, фабрично-заводской, горно-промышленный, сельскохозяйственный, финансовый и другие отделы.

Как и накануне Второй Отечественной войны, Михаил Васильевич не оставлял без внимания соответствующее «освещение» происходивших событий в прессе. Вряд ли местная ростовская и новочеркасская пресса его удовлетворяла. На Юге России следовало издавать «большую антибольшевистскую газету». В середине ноября через Щетинина им было передано приглашение приехать из Петрограда на Дон известному журналисту и издателю Б. Суворину.

Алексеев поддерживал контакты с Экономическим советом и, контролируя финансовые поступления в «кассу Алексеевской организации», был весьма заинтересован в том, чтобы деятельность военно-промышленных комитетов и земско-городских структур Юга России координировалась бы через посредство Экономического совета. Именно с санкции Алексеева уже в январе 1918 г. при армии (на основе кадров и структур местных военно-промышленного комитета и земского союза) был создан Особый комитет снабжения под руководством ростовского городского головы – бывшего председателя областного отдела Всероссийского земского союза кадета В.Ф. Зеелера. Представители деловых кругов, входившие в состав московского Совета общественных деятелей, могли, по мнению генерала, оказать эффективную финансовую поддержку начинавшемуся Белому делу. Правда далеко не все надежды на «помощь Москвы» оправдывались. Финансовые поступления на Дон не отличались значительными масштабами. Отчасти это было потому, что советское правительство с первых же недель своей работы поставило под жесткий контроль все денежные переводы и выдачи наличных средств. Но отчасти играло роль и открытое нежелание московских деловых кругов оказывать помощь «предприятию», не обещавшему очевидной «выгоды». Сестра милосердия М.Л. Нестерович-Берг обеспечивала переезды на Дон добровольцев по линии «Союза бежавших из плена». Алексеев лично поручал ей сбор пожертвований на армию. Нестерович-Берг встречалась в Москве с Н.И. Гучковым, Оловянишниковым, Коганом, другими московскими финансистами и промышленниками, но в большинстве случаев не видела с их стороны готовности к незамедлительной помощи «Алексеевской организации» ^{96} .

Создавая систему управления на белом Юге, по мнению Алексеева, следовало озаботиться также обеспечением общественной поддержки. Прежние политические партии представлялись довольно «узкими», в силу формальных организационных причин, хотя в политическом «спектре» Юго-Востока России заметным преобладанием пользовалась кадетская партия. Но поскольку в конце 1917 г. большинство контрреволюционных общественных группировок еще оставалось в столице, то, по инициативе Михаила Васильевича, в Ростове и Новочеркасске стали создаваться структуры весьма влиятельного в будущем «Союза защиты Родины и свободы». Первоначально Союз, под наименованием «Союз спасения Родины», был основан в октябре в Москве членами кадетской партии. Но непосредственное руководство созданием Союза осуществлял прибывший в Ростов Б.В. Савинков, заручившийся со стороны Алексеева негласной поддержкой. Примечательно, что наименование «Союз защиты Родины и свободы» было предложено самим генералом уже после «большевистского переворота».

Нельзя сказать, что Савинков был чем-то близок Алексееву по взглядам. По оценке князя Г. Трубецкого, «с свойственной ему энергией и ловкостью, Савинков тотчас принялся обделывать свое дело. Прежде всего, он подъехал к генералам Каледину и Алексееву и предложил себя в качестве посредника с демократией… Генерал Алексеев лично не питал, конечно, никакого доверия к Савинкову, но, не отличаясь силой воли, он уступал перед железной волей всегда спокойного и всегда знающего, чего хочет, Савинкова» ^{97} .

Алексеев поддерживал контакты с Москвой, Петроградом, Киевом. Связь с Москвой осуществлял Савинков, получивший от генерала полномочия для организации московского отделения Союза, которое стало весной—летом 1918 г. центральным звеном в Союзе, переняв его наименование и полномочия. Благодаря авторитетности «имени» Алексеева, Савинкову удалось создать многочисленную военную организацию из офицеров (3—4 тысячи) во главе с полковником А.П. Перхуровым, также прибывшим с Дона. Московские кадеты и правые политики, несмотря на определенную «политическую антипатию» к бывшему «террористу», договорились о принятии савинковским «Союзом» политической программы Добровольческой армии.

В Петрограде генерал Алексеев поддерживал контакты с организацией генерал-лейтенанта А.В. Шварца (своего бывшего сотрудника но работе в «крепостном комитете») и другого своего сослуживца по Ставке – действительного статского советника Орлова (будущего начальника контрразведки Военного управления Особого совещания). В Киев, получив полномочия от Алексеева и Корнилова, отправился бывший комиссар 8-й армии Юго-Западного фронта В.К. Вендзягольский. Савинков, Вендзягольский, а также известные на Дону представители демократии П.М. Агеев и С.П. Мазуренко входили в состав общественного «Совещания при генерале Алексееве», составляя «демократический фланг» политического фронта, на который опиралась Добрармия. Ожидались пополнения и с Румынского фронта. Как отмечал в письме к Главнокомандующему армиями фронта генералу Щербачеву Корнилов, «все стремления, как мои, так и генералов Алексеева и Каледина, в настоящее время сводятся, главным образом, к скорейшему набору добровольцев и обеспечению армии вооружением, снаряжением, боевыми припасами и денежными средствами, причем, конечно, особенно важно получить бойцов и оружие» ^{98} .

Для Алексеева было очевидно, что эпизодические, персональные контакты явно недостаточны для того, чтобы обеспечить активное, «всероссийское сопротивление захватчикам власти – большевикам». По опыту создания «Союза защиты Родины и свободы» формировались новые подпольные военно-политические организации – т.н. «Центры Добровольческой армии». Через них генерал надеялся преодолеть один из существенных недостатков подрывной антисоветской работы – отсутствие должной централизации и координации действий. С этой целью предусматривалось образование областных Центров, а также связанных с ними губернских и уездных структур. Первоначально они были полностью автономны в своей деятельности и, хотя формально они подчинялись Алексееву и его Политической канцелярии во главе с полковником Я.М. Лисовым (с 3 июня 1918 г. – Военно-политический отдел Добровольческой армии), но получали для себя лишь общие указания по работе и незначительные финансовые поступления ^{99} .

Вообще, говоря о периоде формирования южнорусского Белого движения, нельзя не отметить, что планы, проекты его развития представлялись Алексееву достаточно обширными и носили, несомненно, «общегосударственный», «всероссийский» характер. Генерал тщательно вел «черновую закулисную работу», отслеживал все возможные контакты с антибольшевистскими структурами, причем даже с такими, которые в ноябре 1917 г. не могли еще однозначно определить свое отношение к совершавшимся в России событиям.

К сожалению, практически вся документальная база этого периода оказалась безвозвратно утраченной и может в некоторой степени компенсироваться только косвенными свидетельствами. Полковник Лисовой вспоминал: «По приказанию генерала, я, с болью в сердце, руководил сжиганием всех дел и документов Политического Отдела Добровольческой Армии, а в последний день – день ухода армии из Ростова (начало Ледяного похода. – В.Ц.) —за отсутствием свободных лиц (все уходили в поход – я же, по приказанию генерала Алексеева, оставался в Ростове) – я сжигал оперативные и другие дела Штаба Добровольческой Армии. В огне погибли: Протоколы заседаний Политического Совещания Добровольческой армии, переписка с общественными и политическими деятелями Москвы, Петрограда, Киева, Полтавы и других городов, проект организации Союза хлеборобов г. Полтавы, предусматривавший в деталях разветвление этой организации на всю Украину, переписка генерала Алексеева с Карпатороссами и Чехословаками, переписка Вождей Добровольческой Армии с Донским Атаманом, необычайно интересная и поучительная переписка между генералами Алексеевым и Корниловым, оперативные дела, проекты разворачивания, снабжения и вооружения армии, первоначальные проекты организации Центров, прокламации и листовки, коллекция печатей и различных штампов (около 200) для изготовления различных документов и паспортов (весьма важные для деятельности антисоветского подполья. – В.Ц.)и много разных других материалов – лишь совершенно случайно удалось найти впоследствии обгоревшие остатки этих дней» ^{100} . Подобный «пробел» в источниках, несомненно, является «невознаградимой потерей» истории Белого движения.

В конце декабря произошла окончательная «легализация» Алексеевской организации. Правда, произошло это только после перехода большей части добровольцев из Новочеркасска в Ростов-на-Дону, который прежде формально не входил в территорию Войска. В Рождественские дни, 26 декабря 1917 г., было официально объявлено об образовании Добровольческой армии, основой которой стала Алексеевская организация. В ее «Декларации», опубликованной 27 декабря, излагались общероссийские цели Добровольческой армии: «…дать возможность русским гражданам осуществить дело государственного строительства Свободной России; стать на страже гражданской свободы, в условиях которой хозяин земли Русской, ее народ, выявит через посредство Учредительного собрания свою державную волю». Заявлялось и о том, что необходимо сделать в ближайшее время: «…противостоять вооруженному нападению красных на юг и юго-восток России».

Командующим Добровольческой армией неофициальным распоряжением генерала Алексеева от 25 декабря был назначен генерал Корнилов. Тем самым первенствующее значение генерала Алексеева в иерархии антибольшевистского сопротивления сохранялось, и, хотя он не занимал никакого официального положения, теперь и навсегда в истории Белого движения он остался как «Основатель Добровольческой армии». «Создание Добровольческой армии – мое последнее дело на земле», – эти слова генерала как нельзя лучше передавали его отношение к формированию новой вооруженной силы, призванной «спасти Отечество» ^{101} .

Первоначально официальное положение Добровольческой армии не выходило за региональные рамки: ее кадры формально входили в состав войск Ростовского округа под командованием генерал-майора A.M. Назарова. Уже тогда было ясно, что Добровольческая армия ставит задачу восстановления кадровой Российской армии. Не случайно среди первоначальных вариантов переименования «Алексеевской организации» был и такой: «Союз Возрождения армии» – но аналогии с «Союзом Возрождения России». Ориентация, прежде всего, на военные традиции, на сохранение военной преемственности в значительной степени влияла на будущее «политическое credo» южнорусского Белого движения.

Теперь, чтобы исключить повторение печального опыта прошедшего года, военно-политическое руководство движения сразу же провозгласило безусловный приоритет интересов фронта перед интересами тыла. Правда, в декабре 1917-го еще не утверждалось, что армия будет не только вести вооруженную «борьбу с большевизмом», но и сама станет ядром возрождения нового государственного устройства, создания новых органов политического управления.

Алексеев вернулся к ставшему уже привычным для него рабочему ритму. Ему и его приехавшей в Новочеркасск семье удалось поселиться в пустовавшей купеческой конторе, где в передней разместились канцелярия и приемная. В соседних комнатах жили адъютант Шапрон и двоюродный брат дочери Клавдии – доктор Н.Н. Кельин, наблюдавший за здоровьем генерала. Из бывшего склада после перепланировок были сделаны комнаты, где жили жена и дети. Вместо вагонного куне с тускло горящими свечами появилась собственная комната и у генерала. Ему снова приходилось работать по 18 часов в сутки, бывали и бессонные ночи. Но Михаил Васильевич себя уже не щадил. «Последнее дело» его жизни требовало полной самоотдачи. Дважды на генерала готовились покушения, и только смелость его адъютанта и юнкерского конвоя спасала ему жизнь.

Не оставляя надежд на укрепление Юго-Восточного союза, Алексеев дважды приезжал в Екатеринодар, предполагая встретиться с кубанским атаманом полковником А.П. Филимоновым. Кроме того, но поручению Алексеева с секретной миссией в столицу Кубани ездили генерал Лукомский и известная разведчица-доброволец Зинаида Готгард. 23 ноября состоялась его встреча с атаманом, и вечером того же дня генерал участвовал в заседании Кубанского войскового правительства под председательством И.Л. Макаренко. В сохранившихся тезисах отмечалась необходимость «единения» по всем вопросам гражданского управления «Союза», организации военных сил на территории «Союза» – не только казачьих, но и других – охраны железных дорог и наблюдения за «революционными» частями стихийно демобилизующегося Кавказского фронта.

В январе 1918 г. пришли известия с Терека, где также шла подготовка контрреволюционных сил. В начале января 1918 г. генерал Корнилов совещался с председателем Терского войскового круга П.Д. Губаревым. После этой встречи командующий Добрармии обратился к Алексееву с письмом, в котором предлагал оказать «содействие Войсковому Правительству Терского Казачьего Войска в восстановлении порядка на территории Области», а также оказать финансовую поддержку формирующимся в Пятигорске добровольческим частям. Алексеев поддержал предложения Корнилова и в письме от 19 января согласился помочь терцам и из скудных средств Добрармии «взять на содержание» подразделения в Пятигорске, «если только эти части, по выполнении задач на Тереке, перейдут безусловно в состав Добровольческой армии».

В середине января 1918 г. штаб Добрармии переместился из Новочеркасска в Ростов-на-Дону. Здесь, в отличие от вагонов на запасных путях и переоборудованных складов, командование получило в свое полное распоряжение особняк главы Донского экономического совета Парамонова на Пушкинской улице. У Алексеева появился личный кабинет, а его сотрудники занимали несколько комнат. После окончательной «легализации» армии потребность в «штатском платье» для генерала и его соратников отпала. Теперь он ходил в теплом офицерском пальто мирного времени с золотыми погонами генерал-адъютанта. Проблем с размещением не было, однако политическое положение оставалось неустойчивым: теперь при провозглашении тех или иных лозунгов и деклараций следовало учитывать сложившуюся практику создания коалиций на основе «паритета казачьего и иногороднего населения». Что касается настроений в армии, то входившие в ее состав консерваторы-монархисты, офицеры гвардейских полков, поддерживаемые Алексеевым, пока не заявляли открыто своих идеалов. Не замечалось среди добровольцев и горячих симпатий к «Российской свободной республике».

Но политические контакты с представителями местной власти и «демократической общественности» следовало поддерживать, и 18 января 1918 г. Алексеев принял приглашение на участие в заседании Донского объединенного правительства в Новочеркасске. Генерал без колебаний отвечал на весьма настойчивые вопросы, задаваемые членами правительства – «социалистами», подчас с провокационным подтекстом.

Особый резонанс вызвал вопрос председателя областной управы В.В. Брыкина о финансировании и тех «обязательствах», которые принимает на себя Добрармия, «получая средства для своего существования». «Добровольческая армия, – резко ответил Михаил Васильевич, – не принимает на себя никаких обязательств, кроме поставленной цели спасения Родины. Добровольческую армию купить нельзя». Генерал кратко осветил историю возникновения армии, отметив, в частности, что действовал не по собственной инициативе, а получив полномочия на ее создание от московского центра Союза спасения Родины. Алексеев заверял собравшихся в отсутствии «реакционных намерений» у политических структур, близких к руководству армии: «В совещание при мне вошли и представители демократии, а в настоящий момент ведутся переговоры и с лидерами других партий, кроме кадетской, как, например, с Плехановым, Кусковой, Аргуновым и др. Конечно, с Черновым и его партией (эсеры. – В. Ц.)никаких переговоров быть не может – нам с ними не по пути». А на вопрос Брыкина – почему в армии так распространено презрительное отношение к советской власти (он ссылался на распространенное среди офицеров выражение «совет собачьих депутатов»), – Алексеев ответил, что «прежде чем судить добровольцев, нужно вспомнить, что они пережили и что переживают». «Войдите в их психологию, и вы поймете происхождение этих разговоров: ведь 90% из них буквально вырвались из когтей смерти и, по приезде на Дон, не оправившись еще от пережитого, вынуждены были вступить в бой с советскими войсками».