Текст книги "Генерал Алексеев"

Автор книги: Василий Цветков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 41 страниц)

Это стратегия, опирающаяся на экономический потенциал, вполне достаточный для победы, на вполне достаточное для длительной борьбы количество вооружения и боеприпасов.

В ней, пожалуй, действительно не хватало смелости суждений и «дерзновения» (столь характерных для 1914—1915 гг.), но с достатком хватало надежности и предсказуемости. Поэтому недопустимым казался любой «разброс сил» в ущерб трем главным фронтам (Северному, Западному и Юго-Западному), опасными представлялись операции, подобные десанту на Босфор или наступлению Кавказского фронта в Малой Азии.

Не пришло к единому мнению и совещание Главнокомандующих армиями фронтов в Ставке, состоявшееся 17 декабря 1916 г. В течение января—февраля намечалось проведение частных операций, а весной – общее наступление на Западном и Северном фронтах, хотя, по мнению Государя, главным мог бы стать Румынский фронт, наступающий на Балканы.

Получив информацию о принятых в Шантильи и в Могилеве решениях, Алексеев предложил собственный стратегический план действий на 1917 г. Если невозможно было ждать скорого наступления на Балканах и рискованной Босфорской операции, то, по мнению Алексеева (телеграфное сообщение из Крыма от 9 января 1917 г.), следовало отдать приоритет Юго-Западному фронту, вполне доказавшему свою боеспособность во время «Брусиловского прорыва». «Главный удар в наиболее чувствительном для неприятеля направлении» следовало развивать на Львов, с вспомогательными одновременными ударами на Сокаль и Мармарош-Сигет. Сам же Брусилов считал, что вторичное занятие Львова создаст «угрозу для тыла германских армий, занимающих позиции перед армиями Западного фронта, и значительный успех на этом направлении, естественно отразиться и на Румынском фронте». Следовало использовать «наше выгодное расположение» и «вести операции одновременно с обоих, нависших над противником, флангов, то есть как из районов Северного фронта, так и из района Юго-Западного».

От Северного, Западного и Румынского фронтов также требовались наступательные действия. Первым двум намечалась прежняя, не достигнутая еще в 1916 г., задача – нанесение ударов по сходящимся направлениям на Вильно («нанесение широкого и сильного удара на Виленском направлении»). Уже в январе 1917 г. Северным фронтом была проведена Митавская операция, во время которой удалось прорвать позиции противника. Правда, первоначально ее оценивали как имеющую «местное значение» (чтобы помешать противнику перебрасывать силы в Румынию). Наступление Западного фронта будет угрожать «положению противника на фронте к северу от Полесья, за которой станет для немцев грозный вопрос для прикрытия своей собственной территории… успех в этом направлении заставит противника как отойти перед Северным фронтом, так и очистить занятую им территорию к югу от Припяти». Румынский фронт должен был отвоевать захваченную противником Добруджу. Только при создании благоприятной обстановки на главных направлениях Алексеев допускал возможность дальнейшего развития наступления Румынского фронта на Балканы во взаимодействии с Черноморским флотом. Для общего успеха можно было бы также провести дополнительную переброску русских войск на Салоникский фронт. Эту же позицию подтвердил Алексеев и в записке, отправленной 26 февраля 1917 г. на имя министра иностранных дел Н.Н. Покровского: «Судьба настоящей войны зависит от нанесения решительного удара по немцам. Сломав наиболее устойчивые, немецкие части фронта Центральных держав, разгромить остальных союзников Германии будет гораздо проще. Цель войны может быть достигнута в предстоящих весенне-летних операциях». Общее наступление планировалось начать в апреле, не позднее 1 мая 1917 г. Повторялся, таким образом, план генерала, составленный еще в Крыму, однако его «реализация» началась только в июне 1917 г., уже после отставки Алексеева.

Но вернемся к ноябрьским дням 1916-го… Состояние здоровья Михаила Васильевича быстро ухудшалось. Неожиданное обострение болезни вынужденно удалило его от руководства штабом. Как отмечал Бубнов, помимо переутомления не последнюю роль сыграла озабоченность Алексеева внутриполитическими проблемами («упорная борьба Престола с нашей общественностью, усугубляемая всеобщим возмущением “распутиновщиной”»), его «бессилие повлиять на Государя и опасения за исход войны».

По воспоминаниям о. Георгия Шавельского, 7 ноября 1916 г. «положение больного стало угрожающим. Вечером больной пожелал видеть меня… Тотчас явившись, я застал генерала почти умирающим. Он лежал без движения; говорил, задыхаясь. Мое появление очень обрадовало его. Но беседовать с ним, ввиду крайней его слабости, долго мне не пришлось, и я скоро ушел от него, пообещав исполнить его просьбу – завтра, в день его Ангела, причастить его. 8-го ноября (праздник архангела Михаила и всех Сил бесплотных. – В.Ц.)утром я со Святыми Дарами прибыл к больному. Исповеди и причастию предшествовала краткая беседа. “Худо мне, – говорил, тяжело дыша, больной. – Возможно, что скоро умру. Но смерти я не боюсь. Если отзовет меня Господь, спокойно отойду туда. Всю свою жизнь я трудился, не жалея для Родины сил своих, своего не искал. Если судит мне Господь выздороветь, снова отдам себя делу; все свои силы, свой опыт и знания посвящу моей Родине. Да будет во всем воля Божия!” Исповедался и причащался больной с восторженным воодушевлением. В большом государственном человеке мне ни раньше, ни позже не довелось наблюдать такой искренней, горячей веры. Сразу после причастия у него точно прибыло сил, – он ожил. Дух победил плоть… Наступило серьезное улучшение, давшее надежду на возможность выздоровления. Вскоре после моего ухода к больному зашел Государь, чтобы от себя и от имени больного Наследника поздравить его с принятием Святых Тайн» ^{48} .

Болезнь отступила, но для улучшения состояния было решено отправить Алексеева в отпуск, в Крым. Его должность временно занял генерал от кавалерии В.И. Гурко. Сам Михаил Васильевич не хотел покидать Ставку, и понадобилось личное категорическое решение Государя. По воспоминаниям очевидца, «больной, не перестававший работать так* как только он один и мог делать – по 18—20 часов в сутки, скоро довел себя до крайне опасного состояния. Предупреждения и просьбы близких не действовали. Оставалось одно средство – насильно отстранить его от дела и дать ему поправиться». 20 ноября 1916 г. он уехал из Могилева в Севастополь. По поводу этого «принудительного» отпуска не замедлили появиться слухи о якобы «ухудшении отношений между Государем и Алексеевым».

Подобного мнения придерживался, в частности, французский посол М. Палеолог: «Генерал Алексеев получил отпуск. Временно исполнять его обязанности будет генерал Василий Гурко, сын фельдмаршала, бывшего героя перехода через Балканы.

Отставка (именно так, а не “отпуск”. – В.Ц.)генерала Алексеева мотивирована состоянием его здоровья. Правда, генерал страдает внутренней болезнью, которая заставит его в ближайшем будущем подвергнуться операции, но есть, кроме того, и политический мотив: Император решил, что его начальник Главного штаба слишком открыто выступал против Штюрмера и Протопопова.

Вернется ли Алексеев в Ставку? Не знаю. Если его уход является окончательным, я охотно примирюсь с этим. Правда, он всем внушает уважение своим патриотизмом, своей энергией, своей щепетильной честностью, своей редкой работоспособностью. К несчастью, ему недоставало других, не менее необходимых качеств: я имею в виду широту взгляда, более высокое понимание задач Союза, полное и синтетическое представление о всех театрах военных операций. Он замкнулся исключительно в функции начальника Генерального штаба Высшего командования русских войск».

Характерно, что в оценке болезни Михаила Васильевича и его вынужденного отпуска многие склонны были приписывать Государю и Алексееву собственные соображения относительно «опалы» и «немилости». «Правые» трактовали отправку в Крым как бы «в наказание» генералу за его недостаточный монархизм и негативное отношение к Распутину. «Союзные представители» усматривали в этом следствие недостаточного понимания Алексеевым «обязательств» России перед Антантой. «Либералы» считали, что «ссылка» в Крым была реакцией Государя на излишний «конституционализм» начальника штаба.

Далее, вполне в духе «конспирологических» теорий, делался вывод о «затаенном желании» Алексеева «отомстить» за такую «несправедливость» и о его, вполне логичном, участии в антимонархическом заговоре. И почему-то никак не принимаются во внимание элементарные, вполне понятные и объяснимые причины и последствия: тяжелая обострившаяся болезнь и желание выздоровления для возвращения к прежней, столь важной работе в Ставке.

Лучшим опровержением подобной «конспирологической» версии могут служить фрагменты из переписки Императора и Императрицы. Сразу же после обострения болезни Николай II довольно часто и много писал об этом супруге, никоим образом не предполагая, что ему предстоит «избавиться» от своего якобы «невыносимого» начальника штаба. И ответы Александры Федоровны показывают живое участие, сочувствие больному и пожелания ему скорейшего выздоровления. Правда, объяснения причин болезни: в письмах Императрицы достаточно примечательные. В письме от 3 ноября Николай II отмечал: «Генерал Алексеев нездоров и лежит – у него сильный жар. Федоров (лейб-хирург профессор СП. Федоров состоял при Ставке с осени 1915 г. – В.Ц.)говорит, что у него почки не в порядке; он вызвал Сиротинина (лейб-медик Высочайшего Двора В.Н. Сиротинин. – В.Ц.).Это осложнение имеет для меня большое значение. Я надеялся поехать в ближайшем времени куда-нибудь на фронт, но теперь придется эти дни побыть здесь. Пустовойтенко отлично осведомлен во всем и прекрасный помощник (он и делал ежедневные доклады при кратковременном отсутствии своего начальника. – В.Ц.).Пока я не думаю брать никого со стороны». На следующий день Государь пишет: «Алексееву сегодня немного полегче. Федоров настаивает на том, чтобы он полежал еще по крайней мере неделю, потому что, кроме болезни, он переутомлен работой и недосыпал все это время. Выглядит он свежее».

Александра Федоровна по-своему объясняла причину болезни Алексеева. Помимо неприязни генерала к «нашему Другу» Распутину, она отмечала явный, как ей представлялось, недостаток душевных качеств у генерала. Административный, «бумажный» стиль руководства Алексеева (отмечаемый, кстати, многими современниками и «бросавшийся в глаза») казался ей вредным. Хотя, конечно, подлинных настроений генерала, его психологических переживаний и глубокой православной веры эта оценка отнюдь не отражала.

Очевидно, что Императрица делала вывод о «бездушии» Михаила Васильевича, не имея возможности встречаться, беседовать с генералом, получая о нем сведения только из писем супруга. При этом Императрица уверена, что, преодолев болезнь как искушение, Михаил Васильевич станет другим. В своем ответе (от 5 ноября) она писала: «Алексееву следовало бы дать двухмесячный отпуск, найди себе кого-нибудь в помощники, например, Головина (генерал-лейтенанта Н.Н. Головина, начальника Николаевской военной академии. – В.Ц.), которого все чрезвычайно хвалят, – только не из командующих армиями, – оставь их на местах, где они нужнее. У Пустовойтенко слишком много работы, а ты – один и, кроме того, не можешь тронуться с места и, быть может, свежий человек с новыми мыслями оказался бы весьма кстати. Человек, который так страшно настроен против нашего Друга, как несчастный Алексеев, не может работать успешно. Говорят, у него нервы совершенно развинчены. Это понятно: сказалось постоянное напряжение “бумажного” человека; у него, увы, мало души и отзывчивости».

В письме 7 ноября Государь все-таки признал необходимость длительного лечения своего начальника штаба: «Вчера я принял Сиротинина, и он доложил мне, что, по его мнению, необходимо сделать с Алексеевым. Ему нужен отдых в Крыму в течение шести-восьми недель. Они надеются, что этого будет достаточно, чтобы он поправился и набрался сил. Сегодня утром я сказал это Алексееву, и он, конечно, подчиняется их предписанию». 8 ноября Александра Федоровна отвечала: «Это вполне правильно, что Алексеева отправляют для длительного отдыха в Крым, это крайне необходимо для него, – там тихо, воздух и настоящий покой». И спустя месяц (4 декабря) вспоминает о Михаиле Васильевиче не только с сожалением, но и с надеждой: «Не забудь воспретить Гурко (новый начальник штаба. – В.Ц.)болтать и вмешиваться в политику – это погубило Николашу (Великого князя Николая Николаевича. – В.Ц.)и Алексеева. Последнему Бог послал болезнь, – очевидно, с целью спасти тебя от человека, который сбился с пути и приносил вред тем, что слушался дурных писем и людей, вместо того, чтобы следовать твоим указаниям относительно войны, а также и за его упрямство. Его тоже восстановили против меня – сказанное им старику Иванову служит тому доказательством.

Но это все скоро минует. Все начинает проясняться, как и погода, что служит хорошим предзнаменованием, помни».

В своем дневнике (весьма немногословном) Николай II почти ежедневно (с 3 по 20 ноября) отмечал состояние здоровья своего начальника штаба: «Алексеев, к сожалению, нездоров и лежит. Зашел к нему… Алексееву лучше… зашел к Алексееву и условился с ним, что на время его отпуска исправлять должность начальника штаба будет Гурко… после доклада, как всегда, зашел к Алексееву, которого нашел сидящим в кресле… зашел с Алексеем к М.В. Алексееву проститься, т.к. он уехал в Севастополь полечиться в Романовском институте (Романовский институт физических методов лечения. – В.Ц.)».

Таким образом, отъезд генерала в Крым на лечение отнюдь не привел к «ухудшению», «разрыву» отношений с Царской семьей. Напротив, из Ставки в Морское собрание в Севастополе, где проживал Алексеев, был протянут прямой телеграфный провод, что позволяло регулярно запрашивать его мнения по тем или иным вопросам. По воспоминаниям же генерала Борисова, сопровождавшего Алексеева в его отъезде, «все важнейшие мероприятия Гурко обязан был докладывать Государю не иначе как с полученным из Севастополя мнением Алексеева». В частности, именно из Крыма в декабре 1916 г. Ставкой был получен последний разработанный Алексеевым стратегический план на предстоящий 1917 г. Государь утвердил его 24 января 1917 г. Находясь на лечении, Алексеев следил также за исполнением его предписаний о формировании ТАОН к весне 1917 г. Сразу же по приезде в Севастополь, 23 ноября 1916 г., он отправил телеграмму начальнику французской миссии в Ставке Жанену (с копией в Париж генералу Жилинскому), о том, что «желательна уступка 120-мм и в особенности длинных 155-мм орудий (лит. Д), допускающих дальность до 10,5 км, с запасными частями, полной амуницией и по 800 выстрелов единовременно, и затем ежемесячно по 250 на орудие, а также с грузовыми автомобилями для парков». В Севастополе он дважды встречался с командующим Черноморским флотом адмиралом А.В. Колчаком и его начальником штаба, обсуждая как подробности возможной Босфорской операции, так и, очевидно, некоторые «государственные вопросы».

Стоит отметить, что, состоя в должности Начальника штаба Верховного Главнокомандующего, Алексеев был награжден орденом Белого Орла и Святого Владимира 2-й степени, а в апреле 1916 г. последовало и его назначение на должность генерал-адъютанта. Войти в состав Свиты Его Величества Алексеев не спешил: еще в начале декабря 1915 г. он отклонил такое предложение Государя, настойчиво советуя Главкому «наградить всю армию», а не его лично. И только в Великую субботу, 9 апреля 1916 г., Николай II лично вручил Алексееву свитские погоны и аксельбанты генерал-адъютанта. Вот как описывался этот примечательный эпизод о. Георгием Шавельским: «В Свите рассказывали, что на Рождественских Святках 1915 г. Государь поздравил Алексеева со званием генерал-адъютанта. Алексеев упросил Государя освободить его от этой чести, за которую чём бы ни пожертвовало множество наших генералов. Государь исполнил настойчивую просьбу, но сказал:

– Я все же буду считать вас своим генерал-адъютантом.

В Великую Субботу 1916 года, под вечер, Государь быстрыми шагами, в сопровождении генерала Воейкова и дежурного флигель-адъютанта, несшего в руках продолговатую бумажную коробку, направился в генерал-квартирмейстерскую часть, где жил и генерал Алексеев. Появление Государя в необычное время вызвало там переполох. Алексеев встретил Государя. Оказалось, Государь принес Алексееву генерал-адъютантские погоны и аксельбанты и на этот раз настоял, чтобы генерал принял их… Когда я поздравил генерала Алексеева с званием генерал-адъютанта, он мне ответил: “Стоит ли поздравлять? Разве мне это надо? Помог бы Господь нам, – этого нам надо желать!”»

Помимо назначения в Свиту Алексеев получил еще одну награду от Государя – именной рескрипт, врученный ему в день годовщины принятия Николаем II поста Верховного Главнокомандующего. 23 августа 1916 г. Алексееву был вручен особый торжественный акт, в котором отмечалось: «Благодарю Вас, дорогой Михаил Васильевич, от глубины души за неутомимое усердие и многополезные труды Ваши. Высоко ценя службу Вашу, молю Бога даровать Вам и впредь силы и здоровья до конца выдержать тяготу возложенной на Вас ответственной работы. Сердечно Вас любящий и уважающий, Николай».

Характерен был и ответ Михаила Васильевича, оформленный в приказе по Штабу Верховного Главнокомандующего: «Бесконечно счастлив объявить высокомилостивые слова Государя Императора, в глубоком сознании, что они одинаково относятся ко всем моим сотрудникам. Проникнемся этими словами и с горячей верой в Бога, с глубокой преданностью нашему Державному Вождю, с прежней энергией будем работать и впредь на пользу Государю, Родине и нашей доблестной армии, выполняя честно и по мере нашего разумения предначертания нашего Великого Государя» ^{49} .

Итак, 1916 г. заканчивался… Заканчивался он в условиях стабильного фронта, но и все более и более нараставшего внутриполитического кризиса. Был убит «Царский друг» Г. Распутин, привычной стала порочная «чехарда министров». За пределами Думы в сотнях экземпляров расходились уже не только копии частных писем Гучкова, но и громогласные речи депутатов: П.Н. Милюкова, с его знаменитым рефреном «глупость или измена»; А.Ф. Керенского – с призывами к решительным переменам во власти; В.М. Пуришкевича – с обвинениями в «германофильстве» государственных чиновников. Разговоры о «негодности» Государя, о его «неспособности управлять», о «царице-немке» шли и в великосветских салонах, и в «хвостах» – очередях в петроградские хлебные лавки. С критикой политического курса выступал даже Совет объединенного дворянства.

Потенциальным «заговорщикам» во главе с Гучковым становилась очевидной задача разработки конкретного плана действий. Не оставили они без внимания и Алексеева. Точных сведений о встрече генерала с «оппозиционерами» в Севастополе нет. По воспоминаниям Воейкова, которые отличаются чрезмерным вниманием к толкованию тех или иных, подчас совершенно не связанных между собой, деталей, генерал Алексеев будто бы сказал двум посетившим его делегатам Государственной думы: «Содействовать перевороту не буду, но и противодействовать не буду». А согласно воспоминаниям Деникина, Михаил Васильевич на вопрос о своем участии в «перевороте» ответил категорическим отказом: во время войны, особенно накануне решающих сражений, радикальные изменения обстановки в стране создают огромную опасность для армии.

Схожие слова генерала приводит и начальник операционного отдела Морского штаба в Ставке капитан 1-го ранга Л.Д. Бубнов. В воспоминаниях Верховского приведен рассказ каперанга о состоявшемся визите к Алексееву в Могилев неких членов Государственной думы, которые предлагали «для сплочения России и династии убрать Николая II, заменить его кем-либо из более сговорчивых великих князей, добиться, таким образом, предоставления Думе права выдвигать ответственное правительство и влиять на назначение генералов». Бубнов, не уточняя обстоятельств и времени подобной встречи, тем не менее приводит показательный ответ Михаила Васильевича о том, что «всякое потрясение во время войны окончательно сломает армию, которая и без того еле держится».

Улучшение здоровья побудило Алексеева вернуться в Ставку и незамедлительно включиться в работу по составлению планов предстоящих операций. И, не закончив определенный врачами курс лечения, 17 февраля 1917 г., за несколько дней до начала «февральской» революции, Михаил Васильевич выехал в Могилев и прибыл в Ставку вечером 19 февраля. Незаконченный курс лечения периодически напоминал о болезни высокой температурой, болью. Но, превозмогая немощь, Алексеев стремился показать, что он по-прежнему готов работать на пределе сил и жалеть себя не намерен.

В причинах такого преждевременного возвращения в Ставку подчас усматривалось «подтверждение» того, что генерал сознательно спешил, чтобы принять участие в заговоре против Государя. В недавно опубликованных воспоминаниях члена Государственной думы Н.В. Савича содержится одно из характерных «объяснений» поспешного отъезда генерала из Севастополя в Могилев. В апреле 1922 г. якобы Гучков сообщил Савичу (очевидно, со слов бывших чинов Ставки), что «за некоторое время до переворота Государь стал плохо относиться к Алексееву и, под влиянием Александры Федоровны и ее окружения, задумал заменить его Рузским. В то время у Алексеева уже началась будто бы болезнь простаты (ошибочный диагноз. – В.Ц.),лечил его ассистент профессора Федорова и залечил так, что болезнь явно обострилась. Два доктора обратились тогда к Базили, предупреждая последнего, что Федоров и его ассистент умышленно растравляют болезнь Алексеева, чтоб вынудить отставку последнего.

Базили предупредил тогда зятя Алексеева. Вскоре Алексеев уехал в отпуск, устроив на свое место Гурко. Дней за двадцать до революции Алексеев писал Гурко, прося исхлопотать ему продолжение отпуска. На это Государь ответил, что не только не возражает против продолжения отпуска, но считает, что Алексеев вообще мог бы заняться серьезно лечением, не думая о возвращении. Узнав об этом, Алексеев поспешил вернуться». Психологически вполне объяснимо беспокойство генерала, считавшего, что его личная работа «на благо фронта» даст гораздо больше, чем переписка по телеграфу. А размышления Гучкова о намеренном «залечивании» Михаила Васильевича и о «плохом отношении» Главковерха к своему начштабу вполне опровергаются материалами цитированной выше переписки Романовых.

Показательна и оценка возвращения Алексеева в Ставку, отраженная в переписке Романовых. 22 февраля 1917 г. Александра Федоровна писала: «Надеюсь, что никаких трений или затруднений у тебя с Алексеевым не будет и что ты очень скоро сможешь вернуться (в Петроград. – В.Ц.)». Николай II в ответном письме (23 февраля 1917 г. – в день начала революционных беспорядков в Петрограде) вполне с этим соглашался: «Был солнечный и холодный день, и меня встретила обычная публика с Алексеевым во главе. Он выглядит действительно очень хороню, и на лице выражение спокойствия, какого я давно не видал» ^{50} .

Никаких непримиримых разногласий не было у Алексеева и с генералом Гурко, временно заменявшим его в Ставке. В воспоминаниях последнего содержится убедительная характеристика служебных и личных качеств Михаила Васильевича: «Характер его можно описывать, ни о чем не умалчивая, поскольку он был безупречен. Даже на самых высоких постах он сохранил необыкновенную скромность, доступность и простоту, о которых с теплотой вспоминают все, кому довелось общаться с ним непосредственно. Его невозможно упрекнуть в излишней мягкости, поскольку он умел с необходимой жесткостью принимать меры для выполнения однажды принятых решений. Если и имелись в его характере недостатки, то они касались исключительно его общения с ближайшими помощниками и коллегами, на ошибки которых он был склонен смотреть с излишней терпимостью.

Но, как известно, даже на солнце есть пятна, и генерала Алексеева в основном упрекали за то, что он стремился переделать все дела сам. Он вплоть до мельчайших деталей прорабатывал множество вопросов и проделывал массу подготовительной работы вместо того, чтобы распределить эти задачи между своими подчиненными, возложив на них ответственность за их безукоризненное и вдумчивое исполнение. Вполне естественно, что такие методы работы доставляли ему много неудобств и, возможно, заставляли его перенапрягаться, что и стало причиной болезни, которая незаметно подкралась к нему в октябре 1916 г. и через несколько дней едва не свела в могилу.

Только после четырех месяцев отдыха в солнечном Крыму он оправился достаточно для того, чтобы вновь приступить к исполнению своих обязанностей начальника штаба Ставки. Это произошло всего за несколько недель до революции. Позднее, хотя только на короткое время, он становится Верховным главнокомандующим русских армий. В этом качестве характер его деятельности изменился только очень незначительно, поскольку, будучи начальником штаба, он практически исполнял обязанности Верховного главнокомандующего в те периоды, когда Николай II отвлекался для отправления других государственных дел.

Следует ожидать и надеяться, что русский народ вновь призовет этого высокоодаренного благородного воина и предоставит ему возможность еще раз послужить столь страстно любимой им отчизне, которой он уже отдал сорок лет жизни и поистине безупречного и ревностного труда».

Принимая должность от Алексеева, Гурко вспоминал, что особенно бросалось в глаза «множество дел, выполнение которых, сопроводив общими указаниями, можно было с легкостью поручить кому-либо другому, например – заместителю начальника штаба. Однако, поскольку такой должности не существовало, я решил ее создать. Генерал Алексеев не сделал этого сам отнюдь не из желания сосредоточить в своих руках решение всех вообще, пусть даже малозначительных, вопросов, но исключительно по причине своей необыкновенной врожденной деликатности. Понимая, что на такую должность необходимо выбрать человека чрезвычайно способного, он не хотел забирать из армии полезного офицера, так как отлично знал, как трудно будет найти ему замену».

Весьма показательно и описание встречи вернувшегося в Могилев из Крыма Михаила Васильевича. Гурко отмечал, что «сильно загоревший под южным солнцем, он не производил впечатление человека, который всего несколько месяцев назад находился на волосок от смерти. Несмотря на то, что официальная встреча Алексеева была отменена, вокзальная платформа была переполнена коллегами и подчиненными генерала, пришедшими его приветствовать. Это показывало, какой любовью и уважением пользовался генерал Алексеев среди всех, кто его окружал». Сразу же после личной встречи Гурко с Алексеевым все недомолвки и недоговоренности, естественно возникшие в условиях ограниченного «телеграфного общения», были сняты, и Михаил Васильевич вернулся на временно оставленный им пост военной службы.

Одним из последних принципиально важных для фронта вопросов, изучавшихся Алексеевым накануне революционных событий февраля 1917 г., был вопрос людских пополнений, реорганизации подразделений действующей армии. Еще осенью 1916 г. в Ставке рассчитывали перспективы продолжения войны в условиях ограниченных людских ресурсов, тогда как для осуществления широкомасштабных наступательных операций, запланированных на 1917 г., требовалось свыше 70 новых дивизий. На первый взгляд могло показаться парадоксальным, что эта проблема возникнет в Российской империи, но праву гордившейся быстро растущей численностью населения, имевшей многочисленную армию, державшую на своих плечах почти весь Восточный фронт и посылавшую подкрепления к союзникам во Францию и на Балканы. Но это было так. Конечно, следовало учитывать людские («безвозвратные») потери во время боевых действий. Людские потери, как убитыми, так и ранеными и пленными, были во многих операциях неоправданно высоки. Одной из причин «оскудения людского запаса» считался также относительно малый процент возвращавшихся в строй после ранений (т.н. «возвратные потери») в русской армии (30%), вследствие недостатков, в частности, медицинского обслуживания (во французской армии процент вернувшихся составлял 60%).

После окончания «Брусиловского прорыва» и возобновления «окопного сидения» позиционной войны стало особенно заметным расхождение штатной численности воинских частей и «разбухание тылов». На заводах и фабриках, в сельском хозяйстве начал остро ощущаться недостаток рабочих рук. От Главнокомандующих фронтами в Ставку постоянно приходили телеграммы с требованием пополнений, в тылу было разрешено использование труда военнопленных, привлекались рабочие из Китая и Туркестана, а в это же самое время в прифронтовой полосе и в запасных частях тысячи здоровых мужчин проводили время отнюдь не в боевой подготовке. Позднее именно они станут, как говорили в то время, «горючим материалом» для революции.

Алексеев обратил на это внимание, и по его приказанию 4 ноября 1916 г. дежурным генералом Ставки была разослана телеграмма всем начальникам штабов фронтов. В ней, в частности, отмечалось: «До сего времени приходится слышать от многих войсковых начальников, в том числе часто и от лиц, занимающих весьма высокое положение, что Россия и ныне представляет собой неиссякаемый источник людских пополнений и что с этой стороны мы можем себя чувствовать совершенно спокойно. Разумеется, наше положение в этом отношении и сейчас значительно лучше положения других воюющих держав; однако те средства, коими мы располагаем, далеко нельзя признать достаточными при условии продолжения войны хотя бы еще в течение года.

С призывом 25 октября четырех возрастов ратников второго разряда (37—40 лет), которых, вероятно, наберется около 350 000, всего в переменном составе запасных батальонов внутри округов будет находиться около 1 650 000. Кроме того, непризванными еще остаются: а) около 700 000 новобранцев срока службы 1919 г.; б) около 200 000 ныне переосвидетельствуемых белобилетников; в) около 140 000 ратников двух остальных неиризванных возрастов 2-го разряда. Таким образом, общее количество пополнений, на которое может еще рассчитывать армия, равно 2 700 000. Эта цифра хотя и представляется довольно крупной, но надлежит учесть громадную потребность армии в пополнениях, выражающуюся в среднем в 150 000—200 000 в месяцы периодов затишья и около 500 000 в периоды напряженных боев, а также потребность, вызываемую намеченными уже формированиями».