Текст книги "Генерал Алексеев"

Автор книги: Василий Цветков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 41 страниц)

«Политическое кредо» Союза офицеров достаточно ясно выражалось в декларации о его создании: «2 марта в России пала старая власть. Вместе с ней пала и старая организация страны. Перед гражданами России встала первейшая и неотложная задача – организовать страну на началах свободы, равенства и братства, чтобы из хаоса революции не ввергнуть государство на путь разложения и анархии… На командный состав и на корпус офицеров выпала тяжелая задача – видоизменить, в тяжелый период военных действий, организацию армии в духе начал, выдвинутых революцией, не нарушая, однако, основ военной организации… Мы верим и повинуемся Временному правительству, которому все присягали. Мы поддерживаем Временное правительство – впредь до решения Учредительного собрания – в целях предоставления ему возможности спокойно и работать над осуществлением и закреплением завоеванных свобод, и довести страну до Учредительного собрания». Влиянием «революционного времени», кстати, можно было объяснить положение о том, что «в число членов Союза не могут быть приняты бывшие офицеры отдельного корпуса жандармов и бывшие офицеры полиции».

Майский съезд в Ставке утвердил устав Союза офицеров, его руководящие структуры. Ряснянский отмечал, что политические интересы постоянно преобладали над сугубо военными. Очень скоро началось сближение с определенными партийно-политическими структурами: «Дальнейшая деятельность Союза продолжалась уже в сфере установления общности работы с национально настроенными группами – политическими, общественными и промышленно-торговыми». «Взаимоотношения Офицерского Союза с указанными кругами мыслились в следующей форме: Союз дает физическую силу (офицерские кадры. – В.Ц.)»,а национальные и финансовые круги – деньги и оказывают, где нужно, политическое влияние и на руководство».

К середине лета Союз имел уже обширную сеть на фронте, «не было армии, в которой бы не было нескольких его отделений». Далее предполагалось открыть отделения Союза во всех военных округах и крупных городах. Создание этих «союзных» структур предполагало не только пропаганду в духе укрепления армии и борьбы с анархией в тылу, но и прием новых членов, а также поиск информации об антиправительственной деятельности социалистических партий, прежде всего, большевиков. Собиралась информация о тех армейских комитетах, которые, по мнению членов Союза, «наносили вред» боеготовности фронта. Таким образом, определяющей чертой деятельности Союза становилась «борьба с внутренним врагом».

Летом 1917 г. члены Главного комитета установили контакты с известными политиками: П.Н. Милюковым, В.А. Маклаковым (до его отъезда в Париж), П.Б. Струве, Н.В. Савичем и др. Далеко не последнюю роль сыграл Союз офицеров накануне «корниловщины». По свидетельству Ряснянского, «группа, образовавшаяся из состава Главного Комитета… Союза офицеров при Ставке, всего в составе 8—10 человек (во главе ее стоял полковник Сидорин. – В.Ц.),и занявшаяся конспиративной деятельностью, поставила себе ближайшей задачей организовать среди офицеров группу верных идее Национальной России. Вождем, за которым предполагалось идти, был генерал Корнилов. Корнилову об этом ничего не было сказано». При этом «часть членов Главного Комитета образовала группу, вошедшую в связь с некоторыми другими организациями… Конспиративные группы того периода представляли собой небольшие группы, главным образом офицеров, ничем не связанных и даже враждовавших между собою… но все они были антибольшевистскими и антикеренскими». Именно из этих групп предполагалось организовать мобильные офицерско-юнкерские отряды, с помощью которых следовало захватить центральные учреждения Петрограда и арестовать Петроградский Совет. Об их намерениях накануне выступления генерала Корнилова в августе 1917 г. узнал Алексеев и, как будет показано ниже, категорически отказал в поддержке такого рода «активизма» ^{73} .

Но если Союз офицеров ставил, в значительной степени, военно-политические задачи, то для решения сугубо военных задач, связанных с намеченным наступлением, следовало изменить условия организации и комплектования армии. Ввиду продолжающегося падения боеспособности воинских частей на фронте, по мнению Алексеева, необходимо было приступить к частичной демобилизации (прежде всего старших возрастов), а взамен – создать особые подразделения из добровольцев – убежденных сторонников продолжения «войны до победного конца».

Генерал Брусилов предложил Алексееву утвердить план организации «особых ударных революционных батальонов, навербованных из волонтеров в центре России». По замыслу Брусилова, эти части, поставленные во время наступления «на важнейших боевых участках, своим порывом могли бы увлечь за собой колеблющихся». Алексеев, не оспаривая в целом проект Брусилова, считал, что такие батальоны должны не принимать на себя всю тяжесть нанесения главного удара, а, напротив, должны вводиться в бой в качестве испытанного резерва, призванного развить первоначальный успех прорыва. Не разделял он и планов создания подобных частей в тылу. В телеграмме от 21 мая 1917 г. Главковерх предупреждал, что «сбор в тылу армии неизвестных и необученных элементов вместо ожидаемой пользы может принести вред для ближнего тыла Ваших армий. Только извлечение надежных людей из состава войск может дать подготовленный материал для формирования».

Алексеев предлагал создавать добровольческие ударные подразделения из дисциплинированных, преданных долгу солдат и офицеров, выделяя их из состава теряющих боеспособность частей, хотя и учитывал, что это может привести к снижению устойчивости воинских частей и флотских экипажей. Более перспективным представлялось Алексееву создание ударных батальонов из военнослужащих тыловых гарнизонов, прежде всего – из быстро «революционизирующихся» Петрограда и Москвы, а также из юнкеров. В телеграмме Брусилову от 18 мая он отмечал: «Совершенно не разделяю надежд Ваших на пользу для лихой, самоотверженной, доблестной и искусной борьбы с врагом предложенной меры… Военно-учебные заведения мне не подчинены, и разрешить в них вербовку не могу, на это нужно согласие и распоряжение военмина, которому телеграфирую, но считаю, что мы не имеем права расходовать в качестве рядовой силы наших будущих офицеров, пополнение коих становится все труднее.. Вербовка из состава Черноморского флота парализует флот, ибо судовые команды не имеют штатного состава. Разрушение морской силы допустить не могу, запрашиваю, однако, адмирала Колчака, какое число он мог бы выделить… Что касается крепостей Черного моря, то оттуда можно извлекать элементы только из крепостной артиллерии и небольшого числа инженерных рот. Пехота состоит исключительно из ополчения, которое придется кем-либо пополнить, ибо наличных людей едва хватает для гарнизонной службы».

По мнению Алексеева, не отвергавшего категорически идею создания новых воинских подразделений, следовало «разрешить вести широкую агитацию и вызов охотников в ударные батальоны среди запасных батальонов и полков Петрограда и ближайших окрестностей, равно – Москвы, с тем, чтобы составленные батальоны спешно отправлялись в Ваше распоряжение для спайки и надежного обучения». Но все же главное внимание следовало уделить добровольцам на фронте. На тыл надежды были невелики. «Неужели фронт, – патетически писал Михаил Васильевич, – располагающий 900 000 человек, не может найти одного или двух процентов тех праведников, ради которых можно пощадить всю грешную большую массу. Ведь два процента дадут 18 000 подготовленных лучше, чем могут дать запасные полки, флот, тем более совсем необученные волонтеры».

Брусилову следовало бы «сначала обратить внимание на честные элементы своего фронта, не рассчитывая широко на спасение извне. Все, что может дать страна, придет не так скоро. Эти, быть может, и воодушевленные элементы нужно еще спаять, обучить. Выражаю свое мнение, что в недрах фронта… можно найти материал на 12 батальонов, если только от такого числа зависит общее спасение» ^{74} .

Широкое создание ударных батальонов, батальонов смерти, революционных батальонов волонтеров тыла было осуществлено уже после отставки Михаила Васильевича, его преемниками – Брусиловым и Корниловым. Бойцы-ударники стали позднее основой контрреволюционных сил, а 1-й ударный отряд Юго-Западного фронта был развернут в знаменитый Корниловский ударный полк. Следует отметить также, что создание ударных частей привело к внесению дополнений в упомянутое выше «Наставление для борьбы за укрепленные полосы». Теперь следовало усиливать войска, предназначенные для выполнения прорыва, специальными «ударными корпусами», принимавшими на себя тяжесть лобового удара по позициям противника, а вслед за ними в прорыв нужно было вводить сильные резервы.

Интересно отметить, что несколько позже, после проведенной немцами Рижской операции в августе 1917 г., в историю военного искусства вошла специальная тактика прорыва укрепленных рубежей противника. Она получила название «тактика Гутьера» – по фамилии немецкого генерала Оскара фон Гутьера, командовавшего под Ригой 8-й немецкой армией. Суть ее была изложена генералом в его книге «Атака в позиционной войне», вышедшей в свет в 1918 г. В ней признавалось обязательным использование ударных штурмовых групп, при прорыве вражеских оборонительный линий, с последующим введением в атаку остальных частей пехоты. При этом обязательным признавалось массированное использование артиллерии, допускалась газовая атака. Но применение ударных подразделений при прорыве укреплений было введено в русскую тактику все-таки раньше, чем это было признано и обосновано немецкими военными.

Примечательно и то, что Алексеев, соглашаясь с созданием новых воинских частей, тем самым признавал возможность организации армейских подразделений на добровольческих началах, хотя это и противоречило классическим принципам комплектования кадровой армии. И именно ему, спустя всего полгода, предстояло выступить инициатором формирования подразделений, составивших основу его, «Алексеевской», организации, ядра будущей Добровольческой армии.

И еще одно важное решение следовало, по мнению Алексеева, принять накануне наступления. В марте фактически были ликвидированы структуры военно-полевой юстиции, отменена смертная казнь на фронте. Для укрепления дисциплины в армии требовалось немедленно восстановить военно-полевые суды. В телеграмме на имя Керенского и Львова Алексеев утверждал, что столь популярные в революционных условиях «увещания, воззвания действовать на массу не могут… Нужны власть, сила, принуждение, страх наказания. Без этого армия существовать при данном своем составе не может. Считаю своим священным долгом сказать об этом честно и настойчиво. Развал внутренний достиг крайних пределов, дальше идти некуда. Войско стало грозным не врагу, а Отечеству».

Вышеупомянутая телеграмма была отправлена 21 мая 1917 г., а уже на следующий день вышло предписание Алексееву о сдаче должности Верховного Главнокомандующего генералу Брусилову. «Меня смели», – с горечью писал Алексеев о своей отставке. Причиной «опалы» считалось выступление генерала на съезде Союза офицеров, лишенное «похвал по адресу правительства, а особенно – Совета солдатских и рабочих депутатов». Однако вернее следовало бы признать его отставку результатом усиленного давления на правительство со стороны Петроградского Исполкома Совета рабочих и солдатских депутатов. Большевик Шляпников в своих воспоминаниях отмечал, что еще в середине марта Исполком Петроградского Совета выражал «недовольство» по вопросу о «чистке Ставки» и, «в первую очередь – о снятии генерала Алексеева».

Интересные сведения о столичных интригах против Алексеева приводил в своих воспоминаниях командующий войсками Петроградского военного округа генерал-майор П.А. Половцов. Описывая свою встречу с министром юстиции (будущим «революционным Главковерхом») Керенским в начале апреля 1917-го, он отметил, что «первый вопрос, который нам Керенский ставит: “Годится ли Алексеев в Главнокомандующие?” Энгельгардт за него. Я говорю, что хотя он не великий полководец для действия на психику масс, но большой работник, знает всю технику, что к нему все привыкли, что он глубоко честен и порядочен. Вообще, младотурки (военные из окружения Гучкова. – В.Ц.)как будто за Алексеева, особенно, когда начинаем разбирать кандидатов. Тут сразу все внимание сосредоточивается на Брусилове. Конечно, он умен, хитер как муха, но уж очень ненадежен, как человек. Вообще, нет в нем таких качеств, которые бы ставили его выше Алексеева, а потому не стоит менять: таково, в общем, настроение младотурок. Но у Керенского что-то на уме. Неужели Брусилов с ним снюхался? Способен. Тогда создается комбинация Керенского с Брусиловым против Гучкова с Алексеевым. Посмотрим». В свою очередь, Гучков показывал Половцову «интереснейшую папку, с которой он едет на заседание Временного правительства. Ожидая вопроса о смене Главнокомандующего, Гучков запросил всех Командующих армиями и фронтами их мнение. Кроме одного отрицательного и одного воздержавшегося, все, конечно, стоят за Алексеева. До крайности забавны редакции телеграмм, показывающие характерные особенности писавших. Этим непобедимым козырем Гучков раздавил комбинацию Керенский – Брусилов. Ловко».

Но, несмотря на все «комбинации» Гучкова, несмотря на очевидный для многих высокий профессионализм и богатый боевой опыт Михаила Васильевича, его отставка становилась вполне предсказуемой и неизбежной. Недостаточный политический «демократизм» генерала, и раньше ставившийся ему в упрек, в условиях майской правительственной коалиции, основанной теперь на сотрудничестве «министров-капиталистов» и «министров-социалистов», стал считаться слишком тяжким «грехом». Распространившиеся позже в исторической публицистике оценки Алексеева как генерала, «сделавшего карьеру» благодаря сотрудничеству с «либералами», с новой «революционной властью», в данном контексте не выдерживают критики.

Прощание со Ставкой, работе в которой были отданы все душевные силы, прошло безо всякой помпезности и ненужной, наигранной театральности. По-военному краткие, простые слова «прощального приказа» звучали сердечно и трогательно: «Почти три года вместе с вами я шел по тернистому пути Русской армии. Переживал светлую радость за ваши славные подвиги, болел душой в тяжкие дни наших неудач. Но шел я с твердой верой в Промысел Божий, в призвание Русского народа и в доблесть Русского воина. И теперь, когда дрогнули устои военной мощи, я храню ту же веру. Без нее не стоило бы жить. Низкий поклон всем вам, мои боевые соратники; всем – кто честно исполнял свой долг, всем – в ком бьется в сердце любовь к Родине, всем – кто в дни народной смуты сохранил решимость не давать на растерзание русской земли. Низкий поклон – от старшего солдата и бывшего вашего Верховного Главнокомандующего. Не поминайте лихом…»

По воспоминаниям Ковернинской, «отъезд генерала Алексеева был прост, как и все, что он делал. Прост был приказ, которым он прощался с армией, просты его прощальные слова, обращенные к многолетним сотрудникам, но какой искренней любовью, какой скорбью о России были проникнуты эти простые слова… С каким тяжелым чувством собрались в тот памятный день на платформе Могилевского вокзала все офицеры старой Ставки… В то время уже прибыл в Могилев генерал Брусилов со своими приспешниками, но ни у него самого, ни у кого-либо из них не хватило такта приехать на вокзал проводить бывшего Главнокомандующего, или хотя бы нарядить почетный караул до Смоленска, что сделал по собственной инициативе доблестный командир Георгиевского батальона полковник Н.С. Тимановский, несмотря на протесты Михаила Васильевича, расстроенного этим лишним доказательством любви и глубокого к нему уважения.

На вокзал генерал Алексеев со своей всегдашней пунктуальностью прибыл минута в минуту. Видимо, сильно взволнованный своим отъездом, он обошел на прощанье всю группу провожавших, с каждым обменялся сердечным рукопожатием, каждому нашел сказать несколько простых, искренних слов и тотчас же скрылся в вагоне отходящего поезда, увозя с собой столько искренних напутствий и благословений и оставляя всех в страхе и неизвестности за судьбы армии…» ^{75}

Так завершился трехмесячный период руководства Алексеевым вооруженными силами России. Это был самый длительный – за время от февраля к октябрю 1917 г. – период осуществления главного командования. Его преемники: Брусилов, Корнилов, Керенский, Духонин – занимали эту должность меньшее время. Сложилось так, что подготовленный Алексеевым план весеннего наступления не был осуществлен во время его командования. После отставки генерал уже не занимался составлением широкомасштабных стратегических проектов. Теперь, до своей кончины, он будет отдавать свой авторитет, свои знания и опыт исключительно военно-политической деятельности, противодействуя «углублению революции», создавая и укрепляя российские контрреволюционные структуры. Этот поворот стал для Алексеева событием непредвиденным и неожиданным, поскольку до марта 1917 г. он твердо верил в нерушимость принципа – «Армия вне политики» и выступал против внесения в армейскую среду политических споров и разногласий.

Наверное, только теперь генерал окончательно осознал, что для побед на фронте не в меньшей степени, чем своевременный подвоз резервов, продовольствия и боеприпасов, необходимы политическая стабильность, прочность власти и поддержка населением сражающейся армии. Запоздало пришло осознание того, что для успешного командования не стоит постоянно стремиться к соглашениям и компромиссам, что в критические моменты необходимо выступить даже вопреки общеполитической конъюнктуре, взять на себя полноту ответственности за положение на фронте, за «непопулярные» решения…

3. Дела военные и дела политические. Революция и контрреволюция

Рукопись книги Михаила Бореля так сообщает читателю о возвращении генерала к т.н. «мирной» жизни в ставшем для него родным Смоленске:

«После предвиденной (из-за расхождения во мнениях с Родзянко, Керенским, Гучковым и другими), но все-таки совершенно неожиданной отставки… генерал М.В. Алексеев отбыл в Смоленск, где проживала его семья, с которой он имел возможность поделиться своими переживаниями, глубоко запавшими в души его жены и дочерей. И вот много лет спустя, когда я уже был подростком, моя бабушка, вдова генерала Алексеева, нередко вспоминала со слезами на глазах полные горести, обиды и отчаяния слова ее супруга, когда он вернулся в Смоленск после отставки с поста Верховного. “Твой дедушка, – говорила моя бабушка, – был очень возмущен случившимся и, как бы подводя итог своей жизни, не раз повторял, что он честно прослужил трем нашим Императорам и нашему Отечеству, а вот эти предатели нашли, что он не годится и без всяких объяснений его отставили и выкинули, в то время как он мог бы быть еще полезным, так как, говорил он, у него были еще и силы, и знания, и огромный опыт”.

Эти бабушкины грустные воспоминания глубоко запали и в мою душу, а когда я знакомился с письмами деда, написанными из Смоленска своим единомышленникам, я нашел в них повторение тех же слов и тех же жалоб, которыми мой дед генерал М.В. Алексеев поделился в Смоленске со своей семьей».

Покинув Могилев и перейдя, формально, «в распоряжение Временного правительства», Алексеев вместе с семьей вернулся в покинутый накануне войны Смоленск. Городская дума по прибытии генерала устроила небольшую, но весьма теплую встречу. А вот получение денежного «расчета» от Временного правительства задерживалось. Оказавшись в статусе «военного советника», Алексеев, хотя и мог получать информацию о положении на фронте, но не имел никакой возможности влиять на принятие тех или иных оперативных решений.

Неожиданное бездействие удручало: «…тяжело после кипучей работы очутиться в положении ни для кого и ни для чего не нужного». «Времени свободного появилось много», и Михаил Васильевич начал составлять записки, по форме напоминавшие дневник (первая запись датирована 10 июля 1917 г.), но, по существу, представлявшие собой наброски размышлений, рассуждения о переживаемых событиях, которые впоследствии могли бы стать основой или научного труда по истории войны, или обширных мемуаров. Хотя, как отмечал генерал, «быть летописцем, хотя бы только для себя, мне не свойственно». Позднее «две объемистые тетради» были переданы вдовой генерала в Русский Заграничный исторический архив в Праге и частично опубликованы в 1929 г., в первом выпуске сборника «Русский исторический архив».

Пытаясь понять причины своей неожиданной отставки, Алексеев в письме генералу А.П. Скугаревскому отмечал, что он якобы «оказался неудобным, неподходящим тем темным силам, в руках которых, к глубокому сожалению, находятся судьбы России, судьбы армии. Не ведая, что творят, не заглядывая в будущее, мирясь с позором нации, с ее неминуемым упадком, они – эти темные силы – видели только одно, что начальник армии, дерзающий иметь свое мнение, жаждущий возрождения в армии порядка и дисциплины, живущий мыслью, что русская армия не имеет права сидеть сложа руки в окопах, а должна бить неприятеля и освобождать наши русские земли, занятые противником, – для них неудобен.и нежелателен». Военно-полевые суды для революционных агитаторов – в первые дни марта 1917-го, критика «Декларации прав военнослужащих», нелицеприятное для правительства и совета выступление во время майского Совещания в Петрограде, наконец, поведение во время офицерского съезда в Могилеве – все это вполне могло считаться «проявлениями неблагонамеренности», необходимой для отставки. В письме премьер-министру Львову (6 июля 1917 г.) Алексеев просил о возможном новом назначении, но, узнав о том, что уже 7 июля 1917 г. князь Львов подал в отставку, а из состава правительства вышли министры-кадеты, решил не «сотрудничать» с социалистическим большинством кабинета.

С большим пессимизмом воспринимал Алексеев сведения о провале июньского наступления русской армии. Несмотря на наличие значительных боеприпасов и мощную артиллерийскую подготовку, «революционные полки под революционными знаменами» не смогли продвинуться вперед на значительное расстояние, не смогли отбить перешедшего в контрнаступление противника и беспорядочно откатились к линии старой государственной границы. На Юго-Западном фронте 8-я армия поначалу успешно прорвала после мощной артиллерийской подготовки укрепленную полосу противника, захватив свыше 7000 пленных. Однако австро-германские войска нанесли сильный контрудар против 11-й армии, которая, отступая, обнажила фланги соседних 7-й и 8-й армий. Тем не менее противник не смог развить свой прорыв в глубину – прорваться в хлебородные районы Украины и Бессарабии. На Западном фронте 10-я армия, также благодаря мощной артиллерийской подготовке, прорвала укрепленный фронт немцев, но русская пехота не смогла развить достигнутый успех. Не помогли и доблестные атаки ударных батальонов, героически пытавшихся прорвать фронт противника и развить первоначальный успех.

Подтвердились худшие предположения Алексеева о том, что даже при отсутствии «снарядного голода» и «патронного кризиса» пагубные последствия будут иметь слабость «духа армии», упадок дисциплины и отсутствие понимания воинского долга среди подавляющего большинства частей на фронте. Стратегически, как считал Алексеев, после такого «разгрома» русская армия неизбежно должна перейти к обороне: «Продолжение войны для нас неизбежно… Но наша оборона и вероятное отступление все-таки привлекут на себя большие силы врага. Мы этим исполним наш долг перед союзниками. Без этого мы явимся предателями».

Интересна оценка результатов и последствий наступления, данная Алексеевым в интервью военному корреспонденту газеты «Русское слово» М. Лембичу. «Зная тактику австрийцев, – считал Алексеев, – думаю, что они далеко не пойдут. Неприятельская армия за минувшую зиму совершенно лишилась своего конского состава. Подвозить снаряды и орудия они могут только при помощи полевых узкоколейных железных дорог, а их с такой быстротой не проложишь. Продвинувшись верст на 80—90, австро-германцы остановятся, чтобы закрепить за собой пройденный путь, а тем временем генерал Корнилов успеет остановить бегущие войска».

В своих записках генерал едва ли не самую главную вину в сложившемся положении возлагал на Керенского. Он очень скептически оценивал способности Керенского («фигляр-министра») и на посту военного министра, и на посту премьера: «Керенский не умеет стать выше партийного работника той партии, из которой он вышел; он не имеет силы отрешиться от ее готовых рецептов; он не понимает того, что армия в монархии и республике должна существовать на одних и тех же законах организации и бытия, он мечтает о сохранении в армии “завоеваний революции”»; «будем снова болтаться между тремя соснами и искать путь, который ведет к созданию какой-то фантастической “революционной” армии». Самая характерная черта «новоявленного полководца», по мнению Алексеева, – «безграничное самомнение». «Он думает, что его речи столь неотразимо действуют на солдат, что он может заставить их делать все… Где нужна исключительная власть, там неуместны слова, речи, приказы со ссылками на авторитет пресловутого совета рабочих и солдатских депутатов… Для диктаторства у Керенского нет главных данных: умения и спокойной решимости. Кликушество и словоизвержение теперь делу не помогут».

Впрочем, у Керенского, по мнению генерала, еще был шанс изменить положение: «Или Керенский печально сойдет со сцены, доведя Россию до глубокого военного позора в ближайшее время, или он должен будет очнуться, излечиться от своего самомнения и сказать себе, что время слов прошло, что нужна палка, власть, решимость». В частном письме Керенскому от 20 июля 1917 г. Алексеев пытался убедить нового премьера в важности «смелых и решительных» действий по укреплению воинской дисциплины, приводя пример недавних событий т.н. «июльского кризиса»: «События в Петрограде 3—5 июля наглядно показали, что чем глубже нравственное падение толпы, тем более труслива она и тем более легче пасует она перед силой, перед решимостью и смелостью. Быть может, где-либо и произойдут эксцессы. Их можно и нужно задавить железной рукой. Это сохранит нам для последующего сотни и тысячи жизней и устранит возможность повторения бунтов».

Генерал приводил также убедительные доводы о грозящей перспективе продовольственного кризиса на фронте, очевидной нехватки муки и фуража на предстоящую зимнюю кампанию 1917-1918 гг. А в том, что война теперь уже не закончится так быстро, как на это рассчитывали в начале года, Алексеев не сомневался. «Прежде же всего нужно возродить армию, – призывал Керенского отправленный в отставку Главковерх, – без нее гибель Родины неизбежна. Меры для возрождения известны, они в Ваших руках… Вам будет принадлежать тогда признательность современников и потомства» ^{76} .

В этих частных оценках Керенского и обращениях к премьеру очевидно стремление Алексеева определить эффективный «тип власти». И прежде генерала отличало стремление к устроению власти, которая будет максимально содействовать фронту, армии в достижении военных побед. В этом отношении идеи коалиционного правительства, «ответственного министерства» представлялись генералу столь же приемлемыми, как и идеи «министерства государственной обороны». Но летом 1917 г. Алексеев все более и более склонялся к идее военной диктатуры – власти, которая будет не только близка военным интересам по духу, но и будет осуществляться самими военными при поддержке сочувствующих политических структур. В дневниковой записи от 24 июля, задаваясь вопросом о политической дееспособности нового состава «благоверного Временного правительства», он отмечал: «Как правительство оно отсутствует; как собрание министров оно преступно и ничтожно: люди мелкие, партийные и дальше осуществления целей своей партии не идущие. Нам неминуемо предстоит пройти через период власти исключительно социалистического министерства. Только тогда, когда оно таким путем докажет и свое убожество, и свое неумение справиться с работой, настанут, быть может, иные дни… Дай Бог, чтобы тогда вышло на сцену все твердое, сильное, честное, ныне находящееся в угнетении».

Поскольку правые, монархические организации были запрещены и разгромлены после марта 1917 г., то среди военных определенной поддержкой пользовались многие представители кадетской партии. Партия народной свободы, хотя и не признавала фактическое установление республики в России, тем не менее полностью поддерживала идеи укрепления фронта, усиления внимания к нуждам действующей армии и, в первую очередь, к офицерскому корпусу. Но и кадеты, по мнению Михаила Васильевича, слабо призывали к «защите Родины», а не к «защите революции», недостаточно использовали патриотические, национальные идеи. Поэтому положительных результатов могла бы добиться твердая воля Верховного Главнокомандующего, чей статус подкреплялся бы соответствующими обширными полномочиями, возвращением ему полноты военной власти. Алексеев надеялся, что именно это удалось бы сделать новому Главковерху – генералу Корнилову: «Дай Бог Корнилову силы, терпения, мужества и счастья сладить с теми путами, которые наложены нашими военными министрами последнего времени на главнокомандование». Так в эти дни зарождались идеи надпартийной, национальной диктатуры, ставшие позднее центральными в политических программах Белого движения,

16 июля 1917 г. Алексеев в качестве наблюдателя присутствовал на совещании Главнокомандующих армиями фронтов и членов Временного правительства в Ставке. Позднее в своих записках он изложил основные тезисы прозвучавших докладов. Особенно он выделял выступление Деникина, в резкой манере объяснявшего причины неудачного наступления. Присутствовавший на совещании Керенский на словах соглашался со всеми пожеланиями выступавших, но его готовность осуществлять их на деле была сомнительна.

Алексеев выступил с эмоциональным и весьма красноречивым докладом, который, очевидно, не готовил специально. Его интересовали выступления генералов Главнокомандующих фронтами, интересовали «живые», а не «газетные» оценки положения на позициях после неудачного наступления, интересовало, насколько верными оказались те прогнозы относительно боеспособности армии, которые он давал еще весной. Обобщив услышанное, Михаил Васильевич убедился, что поставленный армии диагноз «политической болезни», к глубокому сожалению, подтверждается. Теперь «жалеть» правительство и говорить «правильные слова» он уже не собирался.