355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Василий Цветков » Генерал Алексеев » Текст книги (страница 22)
Генерал Алексеев
  • Текст добавлен: 5 октября 2016, 02:28

Текст книги "Генерал Алексеев"


Автор книги: Василий Цветков



сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 41 страниц)

Надежды Михаила Васильевича на «подавление вооруженной силой» бунта окончательно исчезли после полученных днем 1 марта сообщений о том, что «полная революция» произошла в Москве, и на сторону мятежников перешел Кронштадт. К 200 тысячам восставших солдат Петроградского гарнизона добавились 130 тысяч солдат Московского гарнизона и 100 тысяч из состава балтийских экипажей. И если раньше можно было рассчитывать на создание «ударного кулака» против одной только столицы, то теперь для подавления революционного Московского гарнизона и Балтийского флота сил, очевидно, не было. Теперь решающую роль в возможном развитии событий играли уже не эмоциональные настроения в Ставке или в обеих столицах, а простой математический расчет. Известная телеграмма командира 3-го конного корпуса генерала от кавалерии графа Ф.А. Келлера, в которой он заявлял о верности полков своего корпуса Государю, была написана 6 марта, гораздо позднее отречения. Да и степень «верности Престолу» граф мог преувеличивать, ведь именно в его корпус входила дивизия, под командованием генерала Крымова – непосредственного участника заговора Гучкова.

В Ставке были получены сведения и о неповиновении ряда частей Царскосельского гарнизона. В телеграмме Данилову, отстаивая необходимость отречения, Лукомский сообщал, что «вся Царская семья находится в руках мятежных войск, ибо, по полученным сведениям, дворец в Царском Селе занят войсками… если (Государь. – В. Ц.)не согласится, то, вероятно, произойдут дальнейшие эксцессы, которые будут угрожать царским детям, а затем начнется междоусобная война, и Россия погибнет под ударом Германии, и погибнет вся династия». По мнению Лукомского, «решение подавить революцию силой оружия, залив кровью Петроград и Москву, не только грозило прекращением на фронте борьбы с врагом, а было бы единственно возможным только именно с прекращением борьбы, с заключением позорного сепаратного мира. Последнее же было так ужасно, что представлялось неизбежным сделать все возможное для мирного прекращения революции – лишь бы борьба с врагом на фронте не прекращалась. Кроме того, было совершенно ясно, что если бы Государь решил во что бы то ни стало побороть революцию силой оружия и это привело бы к прекращению борьбы с Германией и Австро-Венгрией, то не только наши союзники никогда этого не простили бы России, но и общественное мнение России этого не простило бы Государю. Это могло бы временно приостановить революцию, но она, конечно, вспыхнула бы с новой силой в самое ближайшее время и смела бы не только правительство, но и династию» {55} . В этой ситуации оставалось надеяться исключительно на «политические методы».

Только в 3 часа дня 1 марта в Ставке были получены долгожданные, хотя и весьма неутешительные, сведения от Воейкова о местоположении литерных поездов Государя. Они находились на станции Дно. Проехать в Царское Село не удалось. Предполагалась встреча с Родзянко, который якобы намеревался приехать к Государю для переговоров. Алексеев, узнав о местонахождении поездов, немедленно телеграфировал Воейкову, в последний раз безуспешно уговаривая Государя вернуться в Ставку. Но блокированные в своем движении к Петрограду два литерных поезда Главковерха направились в Псков, в месторасположение штаба Северного фронта, куда они и прибыли поздним вечером того же дня. Допуская в изменившейся ситуации возможность создания «ответственного министерства», Алексеев решил все-таки настоять перед Государем о согласии с прежними условиями Комитета Государственной думы.

К тому же первая полученная от Николая II телеграмма, отправленная на имя генерала Иванова, предписывала до приезда Государя в Царское Село войскам, направленным в Петроград, «никаких мер не предпринимать». А утром 2 марта, после почти двухсуточного перерыва, были получены известия и от самого Государя. В собственноручно написанной телеграмме (№ 1064) на имя Главного Начальника военных сообщений (с копией наштаверху) Николай II приказывал остановить движение эшелонов с войсками на Петроград.

Казалось бы, вероятность мирного разрешения конфликта сохранялась. В Псков был отправлен составленный Алексеевым, Лукомским, камергером Н.А. Базили и Великим князем Сергеем Михайловичем проект Высочайшего Манифеста о «даровании ответственного министерства», его основой стал текст Манифеста 1914 т. об объявлении войны. Предполагалось введение «ответственного перед представителями народа Министерства», возложив на председателя Государственной думы Родзянко образование его из лиц, «пользующихся доверием страны».

Сам Михаил Васильевич почти ничего не писал про эти важнейшие в его жизни события. Лишь в сохранившихся записях, которые он вел после отставки, в Смоленске летом 1917 г., было отмечено: «В дни переворота мне сильно нездоровилось. В.Н. Клембовский (генерал от инфантерии, помощник начальника штаба Ставки. – В.Ц.)вел переписку, размеры которой возросли в эти дни до крайности. Оперативная, военная часть отошла на задний план; война была забыта; впереди всего стала внутренне политическая сторона; судьба войск, двинутых к Петрограду под начальством Иванова, удержание всей армии в порядке. В то время как Лукомский, генерал-квартирмейстер, выбранный и выдвинутый тоже генералом Гурко в дни моей болезни, ярко определенно стал на сторону удаления от дела бывшего Государя, Клембовский ни словом не выдал своего мнения, своего взгляда. С точностью машины он выполнял указания, получаемые от меня». Там же, в Смоленске, в кругу семьи Алексеев нередко вспоминал многие эпизоды февральско-мартовских дней в Ставке, надеясь в обозримом будущем все это «изложить на бумаге»…

Итак, в ночь на 2 марта согласие Государя на подписание Манифеста об «ответственном министерстве» было получено, и соответствующее сообщение было отправлено в Петроград. Однако вскоре из штаба Северного фронта от генерала Данилова пришло телеграфное сообщение, излагавшее ход переговоров генерала Рузского с Родзянко, который, вопреки ожиданиям, на переговоры не приехал. Суть сообщения сводилась к тому, что «династический вопрос поставлен ребром, и войну можно продолжать до победного конца лишь при исполнении предъявленных требований относительно отречения Государя от Престола в пользу сына, при регентстве Михаила Александровича». Иными словами: спасти монархию, пожертвовав монархом.

Алексеев получил эту депешу из Пскова. Как он предполагал, это был согласованный Государем с Рузским и Родзянко текст. После этого, по переданной ему просьбе Государя (а не по собственной инициативе), он разослал ее содержание Главнокомандующим фронтами. Но при этом сопроводил ее собственным добавлением, ставшим позднее самым главным обвинительным аргументом всех его критиков. Вот эти слова: «Обстановка, по-видимому, не допускает иного решения, и каждая минута дальнейших колебаний повысит только притязания, основанные на том, что продовольственное существование Армии и работа всех железных дорог находятся фактически в руках Петроградского Временного правительства. Необходимо спасти действующую армию от развала, продолжать до конца борьбу с внешним врагом, спасти независимость России и судьбу династии, поставив все это на первом плане, хотя бы ценой дорогих уступок… потеря каждой минуты может стать роковой для существования России…

Армия должна всеми силами бороться с внешним врагом, а решения относительно внутренних дел должны избавить ее от покушения принять участие в перевороте, который более безболезненно совершится при решении сверху». Главнокомандующим армиями фронтов Алексеев предлагал: «…телеграфировать весьма спешно свою верноподданническую просьбу Его Величеству через Главнокомандующего Северным фронтом, известив меня» {56} .

Возникает, естественно, закономерный вопрос об определенной противоречивости в действиях Алексеева: как было возможно так быстро отказаться от полученного с таким трудом согласия Николая II на «ответственное министерство», чтобы признать революционные, в сущности, предложения Родзянко и Рузского, связанные с необходимостью отречения Государя? Как можно было написать об отречении, даже в предположительном тоне? С этой стороны, действия Алексеева, очевидно, представлялись «изменническими».

Но так ли все просто? С другой стороны, Алексеев, в характерной для него манере ведения дел, отнюдь не берет на себя права требовать от Главнокомандующих конкретного ответа, а лишь информирует их о революционном движении в тылу. Он предлагает признать чрезвычайность условий существования единственной, фактически, власти в охваченной восстанием столице. Несмотря на то, что Рузский в это же время настаивал на необходимости Алексееву принять на себя полномочия Верховного Главнокомандующего (в силу отсутствия связи с Государем), Михаил Васильевич подобного самочинного решения не принял. Последнее, решающее слово, как и всегда прежде, должно было оставаться только за Государем. Да и с точки зрения «Положения о полевом управлении войск», начальник штаба мог взять на себя Верховное командование только в случае абсолютно установленного факта невозможности выполнения Главнокомандующим своих полномочий. Связь же с Государем, хотя и опосредованная, была установлена, причин для беспокойства за его жизнь, как представлялось в Ставке, не было.

Получив от Главнокомандующих фронтами ответы, в которых все они признавали отречение единственно возможным выходом, Алексеев отправил их Государю в Псков, добавив от себя: «Всеподданнейше докладывая эти телеграммы Вашему Императорскому Величеству, умоляю безотлагательно принять решение, которое Господь Бог внушит Вам. Промедление грозит гибелью России. Пока Армию удается спасти от проникновения болезни, охватывающей Петроград, Москву, Кронштадт и другие города, но ручаться за дальнейшее сохранение дисциплины нельзя. Прикосновение же армии к делу внутренней политики будет знаменовать неизбежный конец войны, позор России, развал ее. Ваше Императорское Величество горячо любите Родину, и ради ее целости, независимости, ради достижения победы, соизволите принять решение, которое может дать мирный и благополучный исход из создавшегося более чем тяжелого положения. Ожидаю повелений».

Таким образом, в этой телеграмме Алексеев не говорил о необходимости именно отречения от престола. Он отмечал лишь, что Государь должен «принять решение». Именно такое, какое станет нужным и оправданным в сложившихся условиях. А каким оно будет – решит сам Николай II.

Еще более точно об этом написал в своем неопубликованном до настоящего времени исследовании внук Михаила Васильевича – Михаил Борель: «Следует обратить внимание на заключительные слова телеграммы генерала Алексеева: “Жду повелений” – которые однозначно говорят, что Алексеев ждет повелений Царя, а не отрекшегося Императора, так как весьма ясно, что отрекшийся монарх уже терял право повелевать. – “Жду повелений” от Царя не отрекшегося – таков прямой смысл этих слов».

Борель развивает этот тезис до весьма логичного и небезинтересного вывода: поскольку Алексеев не замечал в течение войны каких-либо симпатий Государя к политическим реформам, то он был уверен, что никакого иного «повеления», кроме сохранения самодержавия, Николай II не примет. Также и слова о решении, «которое Господь Бог внушит Вам», Борель истолковывает так: «Генерал Алексеев имел в виду хорошо ему (Алексееву) известную, определенную и непоколебимую, как бы внушенную Господом Богом, точку зрения Государя, которую вполне разделял и сам Алексеев (почему в Ставке и говорили, что Государь и Алексеев “спелись”), что во время тяжелой и кровопролитной войны недопустимы никакие крупные политические перемены внутри страны (поэтому Государь долго не соглашался даже на дарование ответственного министерства, несмотря на настойчивое требование Думы)».

«Не подлежит сомнению, – утверждает Борель, – что генерал Алексеев, категорически отвергая какие-либо крупные политические перемены в стране, не мог, противореча самому себе, внезапно встать на сторону Родзянко, Думы и генерала Рузского, да еще приняв во внимание и то обстоятельство, что связь Ставки с Петроградом из-за забастовок была очень плохой, а кроме того, и отношение Родзянко, Гучкова и многих других думских было (но отношению к Алексееву) отрицательным.

Кроме того, ни при каких обстоятельствах у Алексеева не могла произойти в его взглядах за 24 часа такая радикальная перемена, то есть начать отрицать сегодня то, что еще вчера было свято. И необходимо подчеркнуть, что перед отбытием Государя из Могилева (в ночь с 27 на 28 февраля 1917 г.), во время ежедневных докладов Алексеева Государю, в разговорах Царя не было ни намека на возможность такого внезапного отречения.

Так что генерал Алексеев и не мог, и не хотел ни в какой степени поддерживать мятежников, засевших в Думе во главе с Родзянко и его приспешником генералом Рузским», – правомерно заключает Борель. Причины перемены настроений у Алексеева он видит в неожиданной реакции Главнокомандующих фронтами на запрос из Ставки: «Из рассказов моей бабушки, вдовы генерала Алексеева, нам известно, что генерал Алексеев был поражен и шокирован ответной телеграммой Великого князя Николая Николаевича, дяди Государя и бывшего Верховного Главнокомандующего всей Русской армии с 1914 года, иными словами – бывшего прямого начальника генерала Алексеева, а кроме того, как члена Императорской Фамилии, то есть персоны, стоявшей но рангу гораздо выше Алексеева…

И несмотря на неожиданный по содержанию ответ Великого князя Николая Николаевича, генерал Алексеев все-таки рассчитывал на хорошо известную ему (Алексееву) точку зрения Государя – не допускать радикальных политических перемен в государстве во время тяжелой войны (по этой же причине Государь медлил с Манифестом о даровании ответственного министерства».

Да, действительно, можно отметить недостаток инициативы у Алексеева в его взаимоотношениях с Государем (к сожалению, подчас характерной для генерала в критических ситуациях). Михаил Васильевич не мог и не стал требовать от Главкома решительных действий но «наведению порядка в стране».

Проявлялась, по существу, установившаяся для всего периода 1915—1916 гг. субординационная зависимость, при которой Начальник штаба, «фактический руководитель» боевых действий, лишь советует Государю, информирует его о положении дел, подсказывает, но, никоим образом не диктует и не настаивает на принятии конкретных решений. Это вполне объяснялось не только тем обстоятельством, что Николай II был Главнокомандующим, а Алексеев – его формальным подчиненным и фактическим помощником. Очень верно заметил позже эту психологическую особенность характера Наштаверха Лукомский в переписке с Деникиным по поводу издания первого тома «Очерков русской смуты»: «Начавшиеся в Петрограде события должны были его (Алексеева. – В.Ц.)побудить, определенно заставить Государя с места дать ответственное министерство и затем принять решительные меры для подавления “Петроградского действа”. И он это сделать не мог, но… что ему помешало?» Ответ Деникина был краток и точен: «Вы упрекаете Алексеева за то, что он якобы мог сделать, но не сделал: заставить Государя пойти на реформы и подавить “Петроградское действо”? Нет, не мог – по слабости своего характера и по неустойчивости Государева характера». Еще раньше эта же черта характера Михаила Васильевича обозначалась Лемке (правда, по другому поводу) как порочное следование «ложной теории уступок в малом (если это именно малое), чтобы одерживать победы в большом, чего, конечно, никогда на практике не будет» {57} .

Именно эта, сущностная, черта – «непредрешенчество» в принятии принципиальных военно-политических решений, выходящих за рамки прав и полномочий, неукоснительное следование указаниям своего начальника – определяла поведение Михаила Васильевича. Обладай Алексеев более сильной волей, большей степенью влияния на Государя, стремлением не только фактически, но даже и формально (если речь идет о критических ситуациях) брать ответственность на себя, возможно, ему удалось бы склонить Николая II к заблаговременному принятию указа об «ответственном министерстве», и (что представляется наиболее важным) убедить не оставлять Ставку в столь критические для фронта и тыла дни.

Нужно учитывать и то, что психологически Михаил Васильевич не был готов к принятию на себя всей полноты управления войсками и контактов с генералами. Всю свою многолетнюю службу он провел в убеждении, что неуместная инициатива в обход иерархии чинов и званий наказуема, вредна и опасна, что армия основана на четкой субординации и дисциплине – в повиновении, в послушании нижестоящих перед вышестоящими. Поэтому последнее слово нужно было ожидать от самого Императора.

Позднее, в период формирования Белого движения, Алексеев всячески стремился от этого недостатка решительности избавиться, но в те критические для России дни многое было иным. Это, однако, никоим образом не свидетельствует о сознательной, заранее готовившейся «измене» высшего генералитета своему Главкому, о «низменной», «предательской сущности» генерала Алексеева, его «подлой» причастности к некоему «генеральскому путчу», «заговору» и т.п., как порой представляется в произведениях эмигрантской и современной российской исторической публицистики.

Ко 2 марта перспективы силового «подавления Петроградского действа» представлялись исчерпанными, но сохранялись надежды на возможность политических уступок, пойдя на которые, очевидно, можно было бы сохранить стабильность фронта и тыла. Здесь главным становился вопрос о пределах этих «уступок». Ни для кого в высшем военном руководстве не было сомнений в том, что введение «ответственного министерства», – правительства, зависимого от парламента, – самым существенным образом изменит сложившуюся, «третьеиюньскую» систему управления, т.н. «Думскую монархию». И еще более эта новая модель власти отличалась бы от той, самодержавной, Богом данной власти, которой присягал Государь Император при вступлении на престол. Конечно, монархический строй сохранялся бы, но, как уже отмечалось, фактически произошла бы «жертва монархом» ради «сохранения монархии», да и монархии «ограниченной». Как точно замечал об этом генерал Дитерихс, «диктуемые формы (правления) не соответствовали духу Помазанника».

Насколько это было приемлемо для самого Николая II – сложно сказать. Но для Алексеева было очевидно, что новый глава государства будет более подходящим для управления изменившейся системой власти. Да и должность Верховного Главнокомандующего, по мнению многих военных, больше подходила к харизматической фигуре Великого князя Николая Николаевича. Ведь даже в упомянутой выше «верноподданнической» телеграмме графа Келлера говорилось об «удовлетворении», с которым чины корпуса встретили известие, что Императору «благоугодно было переменить образ управления нашим Отечеством и дать России ответственное министерство», а новость о «возвращении к нам… нашего старого Верховного Главнокомандующего Великого князя Николая Николаевича» вообще была бы встречена «с великой радостью».

И все же ни в коем случае нельзя забывать самого главного в тех событиях почти 100-летней давности… Несмотря на все политические споры, проекты и предположения, оставалось та единственная, главная, важнейшая цель, ради которой можно и должно было идти на любые политические уступки: победа в Великой войне, победа жизненно важная для России, для фронта и тыла, для политиков и военных, для всего народа. Затянувшуюся, тяжелую войну нужно было заканчивать. Но заканчивать не «сепаратным» или «похабным» миром, а только победой, достижением тех целей, ради которых на фронте погибали сотни тысяч солдат и офицеров. Каждый, пусть и незначительный, на первый взгляд, успех на фронте, каждый километр отвоеванной у врага земли, каждая смерть в бою – приближали час победы. Алексеев и Николай II одинаково понимали это. Об этом Алексеев говорил в своих телеграммах и к Главнокомандующим армиями фронтов, и к самому Верховному. Для него интересы России, результаты столь важной, столь ожидаемой победы в тяжелейшей войне – гораздо важнее, выше обретения той или иной формы политического устройства.

Это прекрасно понимал и сам Государь Император. «Нет той жертвы, которой я не принес бы во имя действительного блага и для спасения Родимой Матушки-России» – эти слова ответа Николая II на запрос об отречении лучше всего остального объясняли причины им “принятого решения”. По воспоминаниям Борисова, “в глубине своей души великий, но несчастный Царь допускал разделение понятия “измена”: на “измену Царю” и на “измену России”, – и, очевидно, склонялся “измену России” считать преступнее “измены Царю”. Великодушный Царь избавил своих верноподданных от всякого подозрения в “измене Царю” тем, что поспешил отречься от Престола и тем освободил их от данной ими присяги».

В изменяющихся условиях военного и гражданского управления Алексеев стремился к максимально возможному сохранению преемственности власти, к недопущению скоропалительных, непродуманных перемен. Борисов отмечал: «Сознавая, насколько отречение Царя может тяжело повлиять на армию, Алексеев стремился, чтобы Николай II, перестав быть Царем, все же некоторое время оставался бы Верховным Главнокомандующим и этим как бы примирил раздоры в армии… По плану Алексеева, через некоторое время Государя должен был сменить прибывший с Кавказа Великий князь Николай Николаевич».

По оценке контр-адмирала Бубнова, Верховное командование несомненно знало о росте революционных настроений в столице, однако предпринятых контрмер оказалось явно недостаточно. «Возможно было бы еще спасти положение принятием энергичных мер в самые первые дни революционного движения, т.е. 25 и 26 февраля. Но для этого Верховное командование и главнокомандование Северо-Западного фронта должны были находиться в руках прозорливых, смелых и решительных боевых начальников, каковыми ни генерал Алексеев, ни тем более генерал Рузский не являлись». Алексеев, по мнению Бубнова, не согласился с доводами о необходимости вывода из Петрограда на фронт многочисленных запасных частей Гвардии и на их замену строевыми гвардейскими частями с фронта. «Возможно, – отмечал Бубнов, – такая непредусмотрительность генерала Алексеева… обусловливалась тем, что он с отвращением относился ко всем вопросам, связанным с внутренней политикой и предпочитал искать решений в “чистой” сфере знакомого ему дела – на фронте.

Генерал Алексеев уже давно подготовлял, как мы знаем, к весне 1917 года прорыв неприятельского фронта, который должен был бы принести нам окончательную победу. Он лично разработал во всех деталях план этого прорыва и назначил всякой войсковой части ее место и задачу в этой операции, так что всякая войсковая часть была у него на счету Особенно же важную и ответственную роль должна была сыграть в этой операции гвардия, которая именно для этого и была сосредоточена в соответствующем районе Юго-Западного фронта, далеко от столицы.

Прорыв этот должен был начаться в марте, как только будет благоприятная погода, и генерал Алексеев ревниво охранял всякую войсковую часть, которая должна была в нем участвовать, руководствуясь при этом теми же соображениями, какими он руководствовался при отказе дать войска для Босфорской операции, питая надежду, что мы достигнем победы раньше, чем вспыхнет революция.

Конечно, если бы его надежды оправдались, он был бы вознесен историей на степень гениального полководца, которая, однако, его дарованиям не соответствовала, – считал Бубнов, – ибо гениальным делает полководца способность предусматривать все, что может помешать исполнению его замысла. То, что генерал Алексеев не предусмотрел столь очевидной опасности, как революция, которая угрожала его оперативному замыслу, и не принял против этого соответствующих мер, значительно умаляет его полководческие способности и лежит на его ответственности» {58} .

Для полноты представления о душевном настрое Государя и Алексеева в те роковые дни, представляется важным напомнить отрывок из известного исследования генерала Дитерихса «Убийство Царской Семьи и членов Дома Романовых на Урале», написанного и изданного в период работы Приамурского Земского собора во Владивостоке в 1922 г.

«В этот трудный и ответственный момент государственной жизни России единственным советником при Государе был Его Начальник Штаба, генерал от инфантерии Михаил Васильевич Алексеев. Слишком известный, как выдающийся военный авторитет, чтобы останавливаться много на его характеристике, Михаил Васильевич, опытный и решительный в комбинациях и проведении стратегических операций, был чужд политическим движениям и так же, как и Государь, мягок и любвеобилен в вопросах внутренней гражданской жизни. С государственной точки зрения Государя на оценку последствий настоящей войны, Алексеев, по своему стратегическому уму, подходил к мировоззрению Императора ближе, чем все остальные Его советники и сотрудники. Но так же, как и Государь, он в ужасе останавливался перед принятием решений, могших, хотя бы со слабой долей вероятия, угрожать открытию внутренней кровопролитной и братоубийственной распри в то время, когда все силы и средства должны быть направлены на сохранение боеспособности фронта.

Государь и Алексеев, будучи сами по себе идеально чистыми и честными людьми, склонны были видеть те же качества и в окружавших их сотрудниках, слишком доверчиво относясь к честности и благоразумию исполнителей своих предначертаний.

Отсюда их колоссальная доверчивость, неумение разбираться в людях и одиночество в идейном творчестве.

Государь, посоветовавшись с Алексеевым, послал Председателю Совета министров повеление прервать заседания Государственной думы и Государственного совета до апреля месяца, но в то же время, побуждаемый, как Помазанник Божий, господствовавшим в Нем надо всем чувством бесконечной любви к Своим подданным, не был способен принять “гражданские” крутые меры в отношении отпавших от Него в грех по вере соблазнившихся членов Государственной думы. Он неохотно согласился на представление генерала Алексеева – подготовить к отправке в Петроград, в случае надобности, от Северного и Западного фронтов по одной бригаде пехоты и одной бригаде кавалерии, но приказал их не двигать впредь до Его личного указания, тем более, что военные власти Петрограда не теряли надежды справиться с уличными беспорядками своими средствами, прибегая к оружию лишь в крайних случаях…

Вечером 26 февраля, из совокупности донесений военных и правительственных агентов власти, Государь увидел, что среди военных начальников Петрограда нет должного единения как между собой, так и с администрацией города, а агенты правительственной власти проявляют признаки полной гражданской слабости и стремление поддаваться влиянию общих политических тенденций Думских революционных агентов. Государь в этот вечер долго беседовал с Михаилом Васильевичем Алексеевым, и с уверенностью можно заключить, что именно за эту ночь в Нем вполне определились те пути Его действий в последующие дни, которые исходили из духовных побуждений и принципов мировоззрения Царя, руководившего Им в течение всей Его жизни и, особенно, в период со времени начала этой последней грозной и ужасной европейской войны…

Смотря на все развертывавшиеся события с точки зрения сохранения государственного единства России и возбуждения се духовных сил для доведения войны до победоносного конца, Государь в предстоящих изысканиях выхода из создавшегося текущего момента предусматривал возможность изменения порядка образования исполнительного правительственного органа, что и высказывал как генералу Алексееву, так и генералу Иванову. Но, понимая, что конституционные тенденции русского интеллигентного общества совершенно не разделяются историческим мировоззрением народа “всея земли”, Он допускал найти почву для примирения двух сталкивающихся тенденций общественной и народной идей в сохранении инициативы государственного шага за Собой, как за Помазанником Божиим, стоящим в чувстве народной массы не только выше всякого Своего подданного, но и выше всякого другого закона, управляющего жизнью всего Государства…

Когда глубокой ночью с 28 февраля на 1 марта на станции Малая Вишера Ему доложили, что Тосно занято восставшими революционерами и следовать дальше в этом направлении нельзя, Он понял…

Он понял неминуемость разложения фронта под влиянием яда клеветы, потерю Россией боеспособности для продолжения внешней борьбы, гибель государства, гибель Богом вверенного Ему народа…

Надо было остановить распространение заразы… Остановить немедленно опасность… Остановить какой бы то ни было ценой…

Он понял, что как Помазанник Божий и как Царь русского государства, при обстоятельствах, когда руководящие круги населения, отвергнув Божественность власти, стали между Ним и народом “всея земли”, Он может и должен принести себя в жертву для будущего блага России Самого Себя… Он был в этот момент только русским Помазанником Божиим… Он был только для России».

Но все эти выводы и оценки будут сделаны уже спустя годы. А тогда, в начале марта 1917-го, перемены во власти, следующие за отречением Николая II, представлялись в Ставке вполне приемлемыми: династия Романовых продолжается, поскольку на престол вступит, по достижении совершеннолетия, юный Цесаревич Алексей Николаевич; готовый к сотрудничеству с общественностью регент Михаил Александрович Романов определяет государственную политику в сотрудничестве с представителями Государственной думы, на началах «ответственного министерства». Российские вооруженные силы возглавит авторитетный военачальник Великий князь Николай Николаевич Романов, а «бунташный» столичный округ окажется под командованием «популярного и авторитетного в глазах населения», «доблестного боевого генерала», имя которого было названо в дневной телеграмме Родзянко, – генерал-лейтенанта Л.Г. Корнилова. Он, по мнению Алексеева, сможет добиться «успокоения столицы и водворения порядка». Подобное сочетание руководителей военной и гражданской власти, как казалось многим, наилучшим образом обеспечивало главное – необходимое для победы «единство фронта и тыла».

Лукомский и Базили отправили в Псков скорректированный текст Манифеста, в котором слова об ответственном министерстве были заменены на слова об отречении Императора от престола в пользу сына… Николай II отрекался от трона, Алексей вступал на престол, Михаил делался регентом, Россия становилась конституционной монархией. Дума получала полную свободу выполнять свои государственные обязанности, связанные с продолжением войны. Генерал Борисов вспоминал: «Алексеев вошел ко мне в комнату и сказал: “Поздравляю вас с конституционной монархией”. Он был доволен, и спокоен за будущее войны, а с нею – и России. Я спросил: “Отчего не с республикой?” Алексеев ответил: “Для республики у нас нет готовых людей”. Этот ответ Алексеева показывает глубину его государственного взгляда. Но кругом уже все шло, видимо, к республике».


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю