Текст книги "Арина"

Автор книги: Василий Андреев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 30 страниц)

Игорь ухмыляется:

– Но ты даже не познакомил… И потом, хотя бы чаем девушку угостил.

– Пожалуйста, знакомьтесь, – говорю я.

Он подходит к пассажирке, кланяется с изящностью дипломата:

– Меня зовут Игорем, а вас?

– Сима, – смущенно отвечает девушка.

– О, у вас чудесное еврейское имя! – восклицает Игорь. – Серафима – пламенная. Это так подходит к вашим волосам.

Сима краснеет и смотрит на спящего Борьку.

– Ваш брат?.. А не похож… Он в каком классе?

У нас с Борькой и правда нет ничего общего. Он светлый, большие уши оттопырены – вылитый отец. А я вышел в маму: волосы черные, по вискам немного вьются, глаза карие. Мама говорила, что я должен быть счастливым, но она, конечно, не права. Выходит, если Борька похож на отца, то его ждут разные там неудачи. Ничего подобного, Борька сообразительный, он лучше всех ребят во дворе учится и не может быть неудачником.

– Первый заканчивает, – говорю я и иду разогревать чай.

Следом за мной на кухню выбегает Игорь, хватает меня за руку и шепчет в самое ухо:

– Старик, вот на ком я женюсь.

– Перестань, ради бога, – говорю я, бухая в чайник сразу полпачки чаю. – Ты на каждой второй женишься, если это не пенсионерка.

– А теперь все, прощай, моя холостяцкая жизнь. Я давно искал такую – маленькая, уютная, и нос в конопушках. А на голове прямо костер горит.

– Запомни, я эту девушку привез, я за нее и отвечаю.

Игорь вдруг садится на корточки, обхватывает голову руками и, раскачиваясь из стороны в сторону, приговаривает:

– О, никогда войны не кончатся!.. Мы все идем навстречу взаимному уничтожению.

– Ты что это в пессимизм ударился? – смеюсь я.

– А чего я должен ждать на грешной земле? Мира и согласия?.. Нет, это мечты чудаков. Вот мы с тобой друзья, и то ты меня не понимаешь.

– Тебя сам черт не поймет. Не успел увидеть и уже…

В это время из ванной выходит Люся с полотенцем на плече. Заглянула к нам на кухню, закатила круглые глаза и спрашивает:

– Алеша, ты, никак, невесту среди ночи умыкнул?

Я рассказываю, что мы с Симой чуть не всю Москву объехали и нигде места в гостинице не нашли, что ночью плохо приезжать в чужой город, если никто не ждет, никто не встречает. И Люся тогда говорит, что она девушку заберет к себе, потому что Наталья Федоровна уехала к старшей дочке и кровать ее все равно пустует.

– Люся, зря ты беспокоишься, – говорит Игорь. – Пускай Сима там остается, а я на кухне посижу, книжку почитаю. Все равно я больше спать не хочу.

Тут я вспоминаю, что у меня машина простаивает, и начинаю одеваться.

– Значит, Сима у тебя ночует, – говорю я Люсе, когда ухожу.

Игорь незаметно от Люси показывает мне кулак.

Глава четырнадцатая

На техосмотр номер два машина попадает раз в месяц. В этот день она ползет по конвейеру от механиков к электрикам, от электриков к радистам, от радистов к арматурщикам, – словом, все специалисты ее щупают и трогают, как врачи допризывников на медкомиссии. И тут надо быть начеку. Во-первых, никто лучше тебя не знает самые мелкие, скрытые неполадки; во-вторых, не каждый все внимательно осматривает, другой так и норовит спихнуть поскорее машину к соседям; в-третьих, находятся и такие, которые сделают кое-как, если вовремя не поднять шума.

Поэтому мы с Володей сегодня с утра в гараже. Пришли раньше восьми, чтобы первыми попасть на конвейер. И теперь у нас все хорошо, глядишь, минут через тридцать могут и осмотр закончить. Володя особенно доволен: скоро Кузю увидит.

Кузя – это сын Володи. Ему еще нет и двух месяцев, но Володя без Кузи уже скучает. Он даже на линии о нем все время помнит: кто бы ни был пассажир, а Володя, если едет по Кировской, обязательно домой заскочит, чтобы хоть одним глазком на Кузю посмотреть.

– Володя, а Кузя тебя узнает? – спрашиваю я.

Озабоченное лицо Володи сразу будто бархатом погладили. Его круглый нос теперь наползает на щеки, а маленькие татарские глаза делаются как щелки.

– Еще бы он отца не узнал, – улыбается Володя. – Только увидит и скорее кричать: «Ыть, ыть!»

– А что это значит?

– «Ты, ты», – переводит Володя язык Кузи.

В это время возле нас появляется Игорь. Он в новом сером костюме, в белой нейлоновой рубашке, с бабочкой. И духами от него так разит, что дышать горько.

– Ты, никак, в бочку с одеколоном угодил? – говорю я.

Игорь пропускает это мимо ушей и протягивает мне заявление. Я беру, читаю. Оказывается, он просит шестидневный отпуск. На углу заявления уже есть резолюция начальника колонны: «Разрешить».

– Это какие у тебя семейные обстоятельства?

– Женюсь, старик, – весело отвечает Игорь. – Вернее, отправляюсь в предсвадебное путешествие. Я плыву сегодня с Симой в великий град Углич, чтобы предстать пред очами своей будущей тещи.

Эта новость меня не удивляет. Я знаю, что после той ночи, когда Сима ночевала у Люси, Игорь отвез девушку в гостиницу и теперь каждый день с ней встречается. Он водит Симу в кино, на концерты, бродит с ней допоздна по улицам.

– Поезжай, поезжай, – говорю я. – Теща встретит тебя с кочергой на пороге. Это не Сима, она враз поймет, какой ты правильный шалопай.

Володя его подбадривает:

– Ничего, Игорь, ничего. Парень ты веселый, любой теще понравишься.

– Конечно, он приедет и сразу концерт теще выдаст. Из четырех номеров: вертикальное движение ушами, горизонтальное движение ушами, вращение ушами против солнца, вращение ушами по солнцу. Ведь у Игоря талантливые уши. Правда, пожилые люди не слишком ценят тех, кто шевелит только ушами, но это ничего, ты все равно не робей.

– А я и не собираюсь, – ухмыляется Игорь. – Если что не так – украду Симу. Это ей даже больше понравится. Она у меня смелая.

– Тогда тебе конь нужен. Хотя бы хромой. И бурка простреленная.

Игорь прячет заявление, поправляет бабочку.

– «Ракета» побыстрее коня умчит нас по Волге, – говорит он и уходит.

А мы с Володей гоним «зеленуху» в колонну, уверенные, что теперь она весь месяц будет служить нам безотказно.

В конторе колонны я неожиданно сталкиваюсь с директором парка и сразу теряюсь. Правда, я уже третий день приезжаю с планом, и мне теперь не стыдно ему в глаза посмотреть, но вся беда в том, что начальство меня смущает: я не знаю, о чем с ним говорить. Это осталось еще от школы. Я всегда боялся увидеть учителей где-нибудь в метро или трамвае. И если с ними там встречался, то незаметно выскальзывал из вагона на первой же остановке.

– Ну, как, Алеша, дум спиро, сперо? – говорит директор и подает мне руку.

Я молчу, переминаюсь с ноги на ногу.

– Это латынь, – усмехается Николай Иванович. – «Пока дышу, надеюсь». Мудрые слова, большой смысл в них заложен… Так что, может, по-английски малость покалякаем?

Он ведет меня в курилку, где в землю вкопана бочка с водой, а вокруг стоят скамейки. Мы садимся, закуриваем. И тут Николай Иванович поздравляет меня, что я стал с планом приезжать.

– Рано поздравляете, – говорю я. – Всего три дня приважу план. Могу еще сорваться.

– Это уже не страшно, если и сорвешься, – успокаивает меня Николай Иванович. – Главное, Алеша, чтоб уверенность у человека жила. А она у тебя появилась. И теперь ты сам от себя не убежишь. Да и уменье, что пришло к тебе постепенно, незаметно, уже никуда не денется.

Потом Николай Иванович расспрашивает меня на английском о новых книгах, кинофильмах. Слова он подбирает медленно, заметно волнуется, как ученик на уроке. И мне теперь кажется, что он совсем не похож на директора и что я давно его знаю и могу говорить с ним о чем угодно.

– А где ты собираешься проводить свой отпуск? – спрашивает он снова по-русски.

Отпуск, отпуск… Это первый отпуск в моей жизни. И где я буду его проводить?

– Что задумался? – говорит Николай Иванович и бросает в бочку с водой папиросу. – У тебя когда там по графику?

– В июле.

– Это хуже.

– Почему хуже?

– Хотел тебя в лагерь наш сосватать. На вторую смену. Местком пять хороших комсомольцев требует. Отрядных вожатых не хватает.

– Что вы, разве я могу…

– Ничего, ничего, – перебивает меня Николай Иванович. – Человек все может… А в отпуск пошел бы в августе или в сентябре. В бархатный сезон. Так, что ли?

Конечно, я и позже могу отдыхать. Только дело вовсе не в этом. Главное, какой из меня вожатый, если я с одним Борькой не слажу. Ведь вчера он снова отмочил номер. Поймали они со Степкой французскую болонку какой-то пенсионерки, унесли на чердак и покрасили розовой краской. Только голову оставили белой. После такой химобработки старушка увидела свою собачку и чуть в обморок не упала. Пришлось мне потом извинения просить да чистить болонку весь вечер ацетоном. И самое обидное, что я за это Борьку даже не наказал: рука не поднялась.

– Чтобы быть вожатым, надо призвание, – говорю я.

Николай Иванович приглаживает ладонью темные волосы с седыми прожилками, снова закуривает. Потом кладет мне на плечо руку и говорит:

– Алеша, если бы все кивали на призвание, мы давно бы по миру пошли. Знаешь, вот наш Михеевич всю жизнь мечтал стать врачом, а всю жизнь работает водителем.

– А почему он на врача не учился? – спрашиваю я.

– Пойми, Алеша, закончить институт не каждый может. Вот у Михеевича шесть сыновей, и все, как говорят, в люди вышли. А самому некогда было учиться, надо было на хлеб зарабатывать, чтобы шесть ртов накормить. Вот и остался водителем. Но беды тут нет. Знаешь, какой это водитель? К нему инженеры, механики за советом идут. Это не водитель, а профессор, Да, да, профессор в своем деле.

– Выходит, что призвание – это выдумка, – говорю я.

– Нет, брат, не выдумка. Только главное другое: если человек настоящий, то он любому делу душу отдает.

Тут в курилку вбегает Пуля, чем-то озабоченная и, как всегда, слишком серьезная.

– Вот вы где, – говорит она Николаю Ивановичу. – А я весь парк обегала. Там болгары приехали, делегация.

– Мать родная! – Николай Иванович встает, одергивает пиджак. – Я совсем забыл… – И они с Пулей скрываются за дверью служебного корпуса.

Я некоторое время сижу в курилке, дымлю сигаретой и думаю. Странно как-то получается. У нас в школе уже с восьмого класса каждый говорил о призвании. И, бывало, слушаешь одного, слушаешь другого и веришь, что скоро новые Яблочковы, Грибоедовы, Пироговы появятся. Только трое из класса никак не могли откопать в себе дара. И столько же не решили точно, кем они станут. К последним и я относился. Меня и к химии, и к живописи, и к литературе тянуло.

А когда не стало мамы, я сразу водителем работать пошел: ведь другой профессии у меня не было. За эту и то спасибо матери, что она заставила меня еще в школе окончить шоферские курсы. Мама словно что-то чувствовала. И вот, странное дело, стал я работать, и теперь мне вроде техника нравится. Одно только плохо, мне все кажется, что живу я как-то не так, что иду я не той дорогой. Люди сейчас в барокамерах сидят, золото находят в Каракумах, штуки разные варганят для посадки на Луне, а я кручу себе баранку, объезжаю жизнь стороной. У других ребят тоже вышло не как мечтали: кто не в тот институт попал, кто на конкурсе провалился, кто вдруг работать захотел. И я уже не уверен, что выйдут из них Яблочковы да Пироговы. Мне, конечно, обидно, если так получится: у нас все ребята были хорошие, способные такие. Но может быть, и нет тут беды. Может быть, прав Николай Иванович, что призвание – это не самое главное в жизни. Ведь бывает работа, к которой ни у кого нет призвания, а ее все равно делать надо.

Подумав так, я бросаю в бочку сигарету и иду домой. По дороге встречаю Сашу Румянцева, комсорга нашего парка. Он быстро так шагает, торопится куда-то, как всегда. Поравнявшись, Саша поздравляет меня. Ему, оказывается, тоже известно, что я с планом стал приезжать.

– Может, это у меня случайно получилось, – говорю я.

– Скромность украшает комсомольца, – смеется Саша и шагает дальше, размахивая модной папкой на «молнии».

А у меня в груди приятно так щекочет. Не от Сашиного поздравления, конечно, а оттого, что теперь я вроде равный со всеми в колонне. Меня даже запеть подмывает или бегом припустить. И Марину я сразу вспоминаю, поговорить с ней хочется. А почему бы мне ей не позвонить. Завтра воскресенье, может, на катере по Москве-реке покатаемся. Ведь я две недели не видел Марину. Это все из-за ее экзаменов.

Я захожу в телефонную будку, закуриваю. Когда куришь, вроде умнее говоришь. Затягиваюсь несколько раз подряд, потом набираю номер и слышу голос Марины:

– Алл-о-о…

– Здравствуй, Марина! – говорю я.

– Добрый вечер, Алеша, – отвечает она, и мне приятно, что Марина меня уже по голосу узнает.

– Знаешь, завтра воскресенье… я тебя увидеть хотел.

– Это никак невозможно. Завтра я шагу из дома не сделаю. В понедельник у меня самый страшный экзамен.

– Тогда я позвоню тебе в понедельник.

– Что?.. Ой, извини, за мной зашли. Лечу сейчас в читалку. – И Марина вешает трубку.

Вот опять я не увижу Марину. И Игорь вечером уезжает. Чем же мне завтра заняться? Может, Борьку на Выставку сводить? Он давно просит, но у меня все выходной не совпадал с воскресеньем. А сегодня в кино схожу. И я сворачиваю к кинотеатру «Космос».

Глава пятнадцатая

Борька рад без памяти. Сегодня его и будить не надо было, сам вскочил, погладил форму, смочил водой волосы, прилизал щетинистый хохолок. Парень сразу стал таким опрятным, что куда там.

В десять часов мы выходим из дома. Солнце печет по-летнему, хотя середина мая, на проспекте Мира полно народу – все рады теплу. Мужчины нарядились в светлые костюмы, на женщинах яркие платья, темные очки. В сквере, который прячет наш дом от проспекта, зацвели вишни.

– Непонятно, – говорит Борька, – листьев нет, а цветы есть. У яблони не так.

Я не знаю, как объяснить Борьке эту загадку по-научному, и говорю:

– Вишне торопиться надо. Через месяц ягоды краснеть начнут. Вот цветы и не ждут листьев, некогда.

От нас до Выставки рукой подать, и мы идем пешком. Борька в наутюженных брюках шагает широко, стараясь идти со мной в ногу. Но как только у метро показались автоматы с газировкой, он вылетает вперед и становится в хвост длинной очереди. Теперь будет так все время, Борька не пропустит ни одного автомата.

– А ты будешь? – спрашивает он, опуская трехкопеечную монету в автомат.

– Ладно, наливай и мне, – соглашаюсь я.

Внутри автомата мягко щелкает, раздается короткое «чох», и подставленный Борькой стакан в секунду наполняется игристой газировкой. Я думаю, что этими звуками, быстротой и точностью покоряет автомат моего младшего брата. Приоткрыв рот от удовольствия, Борька первый стакан подает мне, второй пьет сам. Потом вытирает кулаком губы и снова с серьезным видом вышагивает рядом.

Сегодня совсем тихо, но флаги, чуть подбеленные майским солнцем, слегка дышат. Перед Выставкой всегда живет ветер. В Москве, пожалуй, нет площади больше, чем эта. Видно, потому здесь и поставили скульптуру Мухиной, которая похожа на птицу, летящую к солнцу. Если быстро повернуть голову и взглянуть на эту скульптуру, кажется, она летит.

– Скажи, а когда ты мне купишь фотоаппарат? – спрашивает Борька.

– Перейдешь во второй класс, тогда и куплю.

– Это две недели ждать?

– А куда тебе торопиться? Все равно снимать пока не умеешь. Вот поедешь в лагерь, там научишься.

– Я уже умею. Знаешь, Степка залез на мусорный бак, и я его снял. Вышло здорово!.. Так что мог бы и сегодня купить.

– Сегодня у меня денег мало.

– А когда будет много? Завтра будет много?

– Завтра еще не будет.

– Хорошо, когда денег много. Правда?

– Чего же тут хорошего?

– Купить все можно. И велосипед, и фотоаппарат, и маленький приемник, что в кармане носят.

– Я тебе все это куплю.

– Как же купишь, если ты не директор?

– При чем тут директор?

– А ты не можешь получать больше директора.

– Это смотря какой директор.

– Ну, самый настоящий, который как Степкин папа.

– Больше самого настоящего я пока не получаю.

Борька поджимает губы. Он всегда так прячет губы, когда о чем-нибудь думает или сидит над задачками.

– Тогда лучше б ты был директором, – решает наконец он.

– Тебя не поймешь, – говорю я. – Одно время ты жалел, что я не космонавт. Теперь хочешь, чтоб стал директором. Запомни, всем нельзя быть космонавтами и директорами.

В это время нас обгоняют два негра. Оба высокие, прямые, в белых рубашках, которые еще больше подчеркивают черный цвет лица и шеи. Борька таращит глаза на негров, вполголоса спрашивает:

– Они сразу такие или от солнца?

– А как ты думаешь?

– Конечно, от солнца. Я в то лето загорел, и тетя Даша сказала, что я черный, как негр. А там, где негры, даже совсем зимы не бывает. Все время солнце, как сейчас. Зато они и черные.

– Негры такими родятся, – говорю я.

Но Борька про негров тут же забывает. К главным воротам Выставки со всех сторон подходят люди: москвичи с фотоаппаратами и транзисторами, приезжие узбеки в ярко-жгучих тюбетейках, эстонцы и латыши в вышитых рубашках, молодые кубинцы в синих куртках с погонами, индианки-туристки, обернутые в красные с белым полотнища. И Борька, очарованный этой пестротой, непонятным говором, теперь вертит головой то влево, то вправо и пристает ко мне с новыми вопросами:

– Зачем у индианок темное пятно на лбу?

– Почему узбеки ходят в халатах?

Теперь мы у самой арки с колоннами, где народу еще больше, где недолго и потеряться. Я беру Борьку за руку, мы протискиваемся к кассам, покупаем билеты и попадаем наконец на Выставку.

Глаза у Борьки сразу разбегаются: повсюду красные шеренги автоматов с газировкой, палатки и тележки с мороженым, один за другим бегают маленькие поезда-автобусы. И все деревья белые, как зимой, и вдоль аллеи кипят четырнадцать фонтанов, и откуда-то из-за цветущих яблонь взлетает музыка.

– Ух ты!.. – говорит Борька и топчется на месте.

Я смотрю на Борьку и не узнаю его. Первый раз с ним случилось такое. Обычно мой младший брат долго не раздумывает. Он всегда знает, куда ему надо бежать, и тотчас бежит, ему в любую минуту известно, чего он хочет. А тут Борька вдруг растерялся.

Собственно, я и сам толком не знаю, куда нам раньше пойти. Выставка очень большая, ни за день, ни за два ее не обойдешь. А Борьке все интересно. Может, вначале нам сесть на поезд и объехать ее вкруговую?

– Сейчас мы с тобой прокатимся, – говорю я Борьке.

– Давай, – кивает он.

И вот нас везет автопоезд, совсем необычный. Вагоны низкие, без дверей, колеса маленькие, будто игрушечные. В каждом вагоне несколько кабин с сиденьями и кнопки на потолке. Захотел сойти – нажми кнопку, поезд тут же остановится.

Бесшумный автопоезд катится и катится. Пассажиры то и дело давят на кнопки, и он часто останавливается. Кто сходит у ресторана «Ташкент», кто у кинотеатра, кто у павильона с новыми марками автомобилей. Несколько мужчин вылезает у прудов, в зоне тишины.

– Ой, здесь рыбу ловят! – восклицает Борька, заметив сидящих на берегу рыбаков. – Давай посмотрим.

Мы сходим, ныряем в березняк и попадаем на берег. Вода в пруду синяя, стеклянно блестит. Прибрежные ивы разрослись и касаются воды, будто пригнулись напиться. Посредине пруда курчавится, дымит седыми струями фонтан «Золотой колос».

Но Борьку это не трогает: ему подавай рыбу. Цепляясь за кусты, он наклоняется к самой воде, ищет карпов.

– Что-то не видать, – сокрушается Борька.

Стоящий рядом мужчина достает из кармана кусок белого хлеба, кидает в пруд. Вода в том месте сразу закипает: туча темномордых рыб набрасывается на хлеб, с цоканьем рвет его на части.

Борька хохочет:

– Во дают!.. Гляди, гляди, самая большущая схватила!..

Потом мы с Борькой съедаем по мороженому и заходим в «Радиоэлектронику». Стеклянные витрины этого павильона разрисованы всевозможными схемами, стрелками, точками. По стенам тянутся аппараты, щитки с разноцветными огоньками, кнопками, регуляторами. И руки у Борьки прямо чешутся, так и хочется ему потрогать светящийся глазок индикатора, нажать какую-нибудь кнопку. Я все время цыкаю на брата.

– Тогда пошли отсюда, – обижается Борька – Что смотреть, если…

Я беру его за руку и веду в другой зал. Борька вначале ничего не поймет: в зале битком народу, все смеются, и мы зачем-то становимся в очередь, медленно двигаемся вдоль стены. Но вот на экране телевизора появляется знакомая личность с оттопыренными ушами, в сдвинутом набок берете. Борька сразу расплывается в улыбке, смешно дергает рыжим от веснушек носом.

– А ты меня видишь? – беспокоится он, что я могу не узнать на экране его довольную физиономию. – Я тебя вижу. Вот ты, вот!

– Что-то я тебя не вижу, – говорю я нарочно.

– Тогда давай еще…

Мы снова занимаем очередь, и вскоре Борькина физиономия опять маячит на экране. Чтобы я его заметил, теперь он надувает щеки, вытягивает в трубку губы, двигает оттопыренными ушами.

– Вот сейчас я тебя вижу.

Борька сияет. А я думаю о том, что хорошо бы прийти сюда с Мариной. Интересно увидеть ее в телевизоре. Зеленые глаза Марины вдруг станут черными. А пойдут ли ей черные глаза?

– Айда на карусель, – Борька тянет меня за рукав.

Я веду его теперь на карусель. Стараясь держаться в тени деревьев, мы огибаем площадь с фонтанами, выходим к троллейбусному кольцу. Какой-то иностранец, не то индиец, не то непалец, дарит Борьке значок. Тот в свою очередь сует ему козырек от солнца. Иностранец улыбается, кивая на небо, говорит: «Маль сольнця», но подарок все же принимает.

– Чей это? – Борька подает мне значок.

Я верчу его так и сяк. Изображены деревья, горы. Под деревьями – слон с задранным хоботом. А надписи никакой нет. Кто знает, чей это значок. Пожалуй, индийский. Но в Непале тоже слонов порядочно.

– Не знаю, – говорю я.

– Тогда приколи, – Борька подставляет грудь.

Я хочу приколоть ему значок, а в это время мимо нас проносится мотоцикл-«рикша», и у меня сразу темнеет в глазах: в нем сидит Марина! Она в ярко-желтой блузке, ветер относит назад ее волосы. И рядом с Мариной – парень в синем костюме. Я кидаюсь за мотоциклом, но он быстро-быстро удаляется и пропадает за поворотом аллеи.

– Ты куда побежал? – удивленно спрашивает Борька.

Я не отвечаю, захожу в будку телефона-автомата и набираю номер Марины. В трубке раздаются частые гудки. Значит, Марина дома. А мне, наверно, показалось. Я же не видел лица – мотоцикл шел слишком быстро. Конечно, Марина дома. Ведь у нее завтра страшный экзамен, она сейчас готовится и звонит какой-нибудь подруге.

Я снова набираю номер и теперь слышу длинные гудки. Мне отвечает низкий женский голос, видно, трубку взяла мать. Она спрашивает, что передать Марине. Значит, ее нет дома. Бог ты мой, Марины все-таки нет дома!.. А что ей передать?..

– Я потом… я позвоню… – с трудом выговариваю я и, чувствуя жар в глазах, вешаю трубку.