Текст книги "Арина"
Автор книги: Василий Андреев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 30 страниц)
VI
Теперь Дмитрий уже не переставал думать о Кате, перед ним все стояли ее широкие янтарно-табачные глаза, ему слышался ее низкий тихий голос. Дмитрий думал о ней не только ночью, когда засыпал, но и в самые, казалось, неподходящие моменты: на утренней пятиминутке, в часы обхода больных, а иногда даже во время операции. И, странное дело, это его не раздражало, напротив, вспоминая о ней, он чувствовал в себе какое-то озарение.
Но в то же время это лишало Дмитрия привычного покоя, у него было такое ощущение, будто нечто неуловимо-волнующее все кружилось и кружилось перед ним, не позволяя ни на чем сосредоточиться. Ничего подобного ранее с Дмитрием не случалось, и чтобы покончить с беспокойным своим состоянием, он как-то вечером обрядился в новый костюм, повязал галстук и отправился в парикмахерскую. Придя туда, потоптался с минуту в зале ожидания, заглянул в салон и, убедившись, что Катя работает, сказал стоявшему возле кассы пожилому мастеру:
– Передайте, пожалуйста, Воронцовой, что ее ждут.
Вскоре Катя вышла, поразив его на этот раз чистотой и свежестью своего лица. Тут же узнав Дмитрия, она порозовела, упавшим до шепота голосом спросила:
– Это вы меня звали?..
– Катя, мне надо с вами поговорить, – решительно сказал Дмитрий, оправляя в волнений пиджак. – Я буду ждать, когда вы закончите работу.
– Я, право, не знаю… что вы хотели… – еще больше смутилась Катя и пожала плечами. – Но если…
– Да, да… вот именно, – бормотнул скороговоркой Дмитрий и, видя, что люди в зале ожидания на него смотрят, тут же вышел.
До десяти часов оставалось еще минут сорок, и он не стал торчать у парикмахерской, пересек тротуар и медленно зашагал вдоль сквера в сторону телестудии, радуясь тому, что Катя сразу его признала. Выходило, она тоже о нем помнила и, может, втайне ждала этой встречи, ведь недаром лицо ее вспыхнуло краской, да и в голосе было заметно волнение.
Скоро его обогнала небольшая группа иностранцев, которые громко и возбужденно разговаривали, сильно размахивали руками и все задирали головы, разглядывая Останкинскую телебашню с ее красными сигнальными огнями, с ярким поясом света, охватившим вкруговую ресторан «Седьмое небо». В летние месяцы зарубежные туристы допоздна бродили по улице Королева, все любуясь подпирающей небо башней, и Дмитрий, привыкший к этому, обычно не обращал на них никакого внимания. Только когда слышал английскую или немецкую речь, то старался в нее вникнуть. А еще иногда что-либо отвечал туристам по-английски и по-немецки, желая проверить на практике свое знание языков. Но на этот раз мимо прошли итальянцы, и Дмитрий даже не посмотрел в их сторону.
У троллейбусной остановки он носом к носу столкнулся с Люсей, которая возвращалась домой и неожиданно вынырнула из-за кустов сирени. Хорошо зная свою сестру, он не обрадовался этой встрече, а наоборот, испугался, что Люся сейчас прицепится к нему, как репей, и загубит все дело.
– Слушай, что у тебя такое лицо? – усмехнулась она.
– Ты давай поточнее, – буркнул Дмитрий.
– Какое-то до глупости веселое…
– Брось, брось свои штучки, – недовольно сказал он. – Ты лучше шагай побыстрее домой. Там твои подружки телефон оборвали, весь вечер звонят…
– А ты не идешь?
– Мне человека надо встретить.
– Давай встретим вместе.
– Нет, нельзя. Тут такое дело… мужское, словом…
Люся вдруг закрутилась, завертелась вокруг брата. Она подпрыгивала, хлопала в ладоши, приговаривая: «Кадришь кого-то, кадришь!..» И хохотала на всю улицу.
– Замолчи сейчас же! – рассердился не на шутку Дмитрий. – А не то прямо здесь устрою тебе хуразузу. – Так для пущего устрашения называл он «пытку», которую устраивал Люсе за провинность, когда та была еще школьницей. Зажав между ног ее голову, он подхватывал сестру за живот, опрокидывал вверх тормашками и шлепал ладонью по заду. В детстве Люся больше всего на свете почему-то боялась именно хуразузы. Она и сейчас, услышав это слово, тут же отскочила в сторону, визгливо закричала:
– А я все равно подкараулю!.. Подкараулю!.. Вот увидишь… – И побежала к дому, несколько раз оглянулась.
Взбалмошная по натуре, Люся вполне могла из озорства проследить за Дмитрием, и, чтобы сбить ее с толку, он прошел еще немного по скверу, а потом неожиданно шмыгнул под арку, повернул обратно и дворами направился к парикмахерской.
Катя вышла почти ровно в десять. Дмитрий не сразу ее и узнал: слишком уж юной, тонкой и хрупкой показалась она ему без халата, в легком светлом платье, схваченном в талии узким поясом, в красных туфлях на высоком каблуке.
Приблизясь к ней, Дмитрий чуть поклонился, осевшим от волнения голосом сказал:
– Вы простите… за такую… навязчивость, но иначе я не мог. Не знаю, как все это объяснить… мне очень, очень захотелось вас увидеть…
Сейчас Катя была спокойнее, чем там, в зале ожидания, Дмитрий это заметил по тому, как она без суетливости, плавным движением поправила висевшую на плече сумочку того же цвета, что и туфли, как прямо и без напряжения посмотрела ему в глаза, когда он, неловко поклонившись, сбивчиво произнес первые слова. Да она будто их и не услышала и как-то просто, словно знала его давно, сказала:
– Проводите меня немного, если у вас есть время.
И тем самым точно груз сбросила с Дмитрия, и куда разом девалась его прежняя робость и скованность, ему вдруг стало совсем весело, и уже верилось, что всего-то он добьется, о чем мечтает, непременно сделает Дмитрий Булавин операцию в космосе. Нет, ничто его не убедит, никто ему не докажет, что мечтает он о пустом, ведь пока в космосе были только десятки, а когда туда полетят сотни и тысячи, то нельзя обойтись без хирурга, тогда он там будет нужен как воздух.
Они прошли немного дворами, миновали тихую зеленую улочку, и скоро перед ними замаячила телебашня. Ее верхушка, подсвеченная снизу прожекторами, походила на хрустальную сосульку, какие вешают на новогодние елки, а над нею даже ночью был виден флаг, казавшийся с земли красным листиком осины, дрожащим под осенним ветром.
– Вот уже столько лет башне, а я ни разу оттуда не видел ночную Москву, – сказал с сожалением Дмитрий.
– Я ночью тоже там не была, – призналась Катя.
Тут Дмитрий приметил, что меж деревьев мелькнули знакомые белые брюки. Он шел с Катей по скверу, обсаженному липами, вишнями, яблонями, за которыми щетинился густой кустарник, а рядом, по тротуару, крадучись пробиралась Люся. «Вот шпионка несчастная», – озлился Дмитрий на сестру, понимая, что теперь она будет хвостом ходить за ними. Он стал соображать, как избавиться от ее преследования, и тут вспомнил про свои «Жигули». Это, пожалуй, был выход: взять со стоянки машину и уехать с Катей кататься. Вот и оставит он Люсю с носом, не побежит же она вслед за машиной как последняя собачонка.
– Мы можем покататься на машине, – сказал Дмитрий. – Если вы согласны, я сейчас возьму ее со стоянки.
Катя обрадовалась, как ребенок, такому негаданному счастью – проехать в машине по ночной Москве, да притом сидя рядом с Дмитрием. А еще лучше укатить куда-нибудь за город, подумалось ей, ночь-то какая теплая, искупаться вполне можно.
– Я с удовольствием покаталась бы, – откровенно призналась Катя.
Они пересекли улицу, немного прошли по широкому травянистому полю и скоро были на автомобильной стоянке. Дмитрий выгнал из-за решетчатой ограды «Жигули», обошел вокруг них, постукал ногой по колесам, проверяя, не спустили ли скаты, посадил Катю, и они выехали на улицу. Поравнявшись с тем местом, где недавно видел сестру, Дмитрий сбавил скорость и прочесал глазами сквер, надеясь обнаружить Люсю, но нигде ее не заметил. Только в конце сквера, когда пошел на поворот, за яблонями вдруг мелькнули ее белые брюки, но ему уже было не до нее: загорелась зеленая стрелка светофора.
У самого берега залива, вблизи пансионата «Клязьма», они остановились. Дмитрий сразу сбросил с себя пиджак, в котором ему давно было жарко в эту теплую ночь, распахнул вовсю дверцу и, откинувшись на спинку сиденья, с охотой закурил. Катя тут же вылезла из машины, сняла туфли и сбежала босиком к воде.
– Тепла-а-я!.. – обрадовалась она, трогая воду ногою. – Я сейчас буду купаться… Только вы на меня не смотрите… я без купальника. – И, пробежав немного вдоль берега, она скрылась за кустами.
Дмитрий тоже считал, грешно в такую ночь не покупаться, а если нет с собой плавок, то что за беда, ну кто сейчас его увидит, когда вокруг ни души. Он оглядел пустынный берег, безмолвные в сонной тиши корпуса пансионата, которые притулились к самому лесу, и стал раздеваться.
Катя вошла в воду первая. Дмитрий слышал, как булькнуло у самого берега, за кустами, как она тихо ойкала, постепенно погружаясь в воду. Сам он бросился в залив с разбегу, немного поплавал на спине, а затем, бесшумно двигая руками, подался в ту сторону, откуда доносились легкие всплески. Катя скоро его заметила, и ей вдруг захотелось, чтобы Дмитрий подплыл к ней, привлек ее к себе, но она тут же прогнала такие мысли и негромко крикнула: «Близко не подплывайте!» А видя, что он все равно приближается, немного оробела, стала загребать ладонями воду и брызгать ему в лицо. Дмитрий вначале смеялся, увертываясь от брызг, а потом неожиданно нырнул и обхватил ее за талию, закружил в воде, приговаривая: «Попалась, марсианка!.. Попалась…» Катю теперь охватил страх, она, стараясь вырваться из сильных рук Дмитрия, упиралась локтями ему в грудь, изредка вскрикивала: «Ой, отпустите, я сейчас захлебнусь!», но он, казалось, ничего не слышал и все кружил и кружил ее, чувствуя, как кровь горячей струей ударяет в виски, а по всему телу мечется колкий озноб.
Вскоре Дмитрий ощутил под ногами твердь песчаного дна, легко подбросил в воде Катю, подхватил на руки и плотнее прижал к себе. Пытаясь его оттолкнуть, она собиралась вся в комок, мотала головой, резко выбрасывала руки в стороны, но это не помогало, Дмитрий все крепче сжимал Катю и скоро нашел ее чуть прохладные и мокрые от воды губы. Она на какое-то мгновенье расслабилась, будто обмякла, и у Дмитрия тотчас помутилось в голове, трудно переставляя непослушные ноги, он вынес ее на прибрежный песок, а падая, почувствовал, как обжигающе чиркнули по шее соски-пупырышки ее твердых грудей, и задохнулся от всепоглощающего желания. Сквозь дурманящий туман до слуха Дмитрия дошел слабый вскрик Кати, и потом мучительно-сладкая волна окатила все его тело…
Когда в голове просветлилось, он увидел рядом с собой в лунной ночи сверкающую белизной тела Катю. Она, казалось, безжизненно распласталась на темно-рыжем песке, у самой воды. Дмитрия теперь охватил жгучий стыд и испуг, несколько минут он лежал, не шевелясь, страшась посмотреть Кате в глаза, и не совсем понимал, как все это произошло. За свои двадцать восемь лет ему довелось узнать уже двух женщин, которые его волновали, но с ними все было по-другому, с ними он никогда не становился рабом своих чувств. Была у него близость еще с Ингой Разменовой, однако ее он в расчет не брал, поскольку ничего не помнил из той злополучной ночи. А сейчас все было иначе, сейчас какой-то пронзительный свет разом полонил в нем дух и тело, и все случилось словно помимо его воли.
– Прости… я вроде как сознание потерял… – глухо и виновато выдавил Дмитрий.
Катя не ответила. Она по-прежнему лежала без движения, словно неживая. Мелкая волна, гонимая надводным ветром, с шорохом взбегала на песок, заливая ее ноги по щиколотку. Глаза у Кати были широко открыты и как-то странно светились под высокими звездами, июля.
– Понимаешь, никогда так не было… – признался Дмитрий.
– Дай мне сигарету, – не поворачивая головы в его сторону, попросила Катя.
– Разве ты куришь? – удивился он и обрадовался, что она наконец заговорила.
– А-а, какая тебе разница, – с некоторой отрешенностью ответила Катя и тут же гибко вскочила. – Господи, что это со мной… вся голая лежу… – Она вдруг скорчилась, как от страшной боли, и, вжав голову в плечи, кинулась к кусту орешника, за которым раздевалась.
Дмитрий тоже опомнился, что и сам голый, и сейчас же скатился в неглубокий овражек, где сбросил свою одежду перед купаньем. Он поспешно натянул брюки, рубашку, достал сигареты и закурил, замечая, как сильно закружилось в голове после первых затяжек. Потом подошел к Кате, держа в одной руке туфли, а в другой сигареты со спичками. Она уже успела одеться, и, задумчиво глядя на залив, неторопливо расчесывала свои длинные волосы. Дмитрий протянул ей пачку с сигаретами, приготовился чиркнуть спичку. Катя открыто, пристально посмотрела ему в глаза и, словно прочитав в них нечто важное, мотнула головой:
– Нет, мне расхотелось…
– Ты прости меня за тот первый вечер, – сказал Дмитрий, беря за руки Катю. – Я тогда глупость всякую нес, про какую-то невесту из Большого театра говорил… Все это ведь неправда. Знаешь, я боялся тебя потерять, думал, уйдешь ты, и мы никогда уже не увидимся. Москва не чета моей Сотовке, где я родился, тут раз увидишь человека и можешь больше его не встретить… Вот я и старался вовсю, от страха выдумывал черт знает какие небылицы. Мне хотелось во что бы то ни стало узнать, как тебя зовут, твой телефон… Потом я тогда вернулся домой и чуть с ума не сошел. Гляжу, нет на столе твоей записки с телефоном. Оказалось, моя вредная сестрица ее сожгла… А вот видишь, судьба все равно нас свела… Я сегодня как невменяемый от счастья, отсюда все… это… Но ты не думай, теперь я тебя еще больше люблю…
– Слишком быстро успел полюбить… – напряженно усмехнулась Катя. – Но я не виню тебя… сама потеряла голову… Еще когда первый раз тебя увидела, я уже знала, что не смогла бы ни в чем устоять перед тобой… Ты запомни, я нисколько не жалею… что так все случилось… Теперь, знаешь, я… я… умереть могу…
– Глупая, что ты сказала! – испугался Дмитрий. – Ну что ты сказала?! – И он обхватил голову Кати, стал целовать ее уши, глаза, шею… – Ты у меня самая сладкая, самая ароматная, – задыхаясь в радости, говорил он. – Знаешь, чем от тебя пахнет?.. Кашками, ромашками и ситными барашками…
VII
Когда Катя вернулась домой, на улицах уже гасли огни и в городе спали тем стойким сном, какой одолевает людей в разгар рассвета. Войдя в квартиру, она сразу сняла туфли, сунула ноги в комнатные шлепанцы, что оставляла всегда в прихожей, и, направляясь в свою комнату, увидела через стеклянную дверь на кухне белую голову Ивана Ивановича. Он сидел, сгорбившись, за столом и отрешенно глядел в окно. По темно-синему свитеру, который был на нем, Катя догадалась, что Иван Иванович еще не ложился, и ей стало жалко этого одинокого и в общем-то несчастного человека. Выходило, он всю ночь ждал ее и, наверное, бог знает куда звонил, испугавшись, что с ней беда, а она, словно загипнотизированная Дмитрием, уехала за город и забыла даже позвонить, предупредить, что поздно вернется.
– Иван Иванович… вы не спите!.. – входя на кухню, виновато сказала Катя.
Он будто не слышал и некоторое время сидел неподвижно, потом встрепенулся, повел голову в сторону и посмотрел на Катю, но вроде ее не узнал. При этом глаза у него были такие пустые и неподвижные, что Катя чуть не вскрикнула в испуге. Но скоро глаза его стали оживать, в них постепенно разливался свет, в котором смешались обреченность, обида и надежда. И тогда Катя подошла к нему, опускаясь на колени, покаянно попросила:
– Простите меня…
Ивана Ивановича это растрогало, он засуетился, неожиданно быстро поднялся со стула, в растерянности стал просить ее:
– Сейчас же встань!.. Слышишь?.. Что ты делаешь?.. – Он подошел к плитке, зажег газ, налил в чайник воду. – Вот чайку с тобой попьем… Давно хотелось…
Катя стала помогать ему, помыла чашки, блюдца. Она с вечера ничего не ела, но сейчас была в возбуждении и у нее пропал аппетит, и все-таки в надежде, что Иван Иванович что-нибудь поест, достала клубничное варенье, вытащила из холодильника сыр, вареную колбасу.
За чаем она призналась, что уезжала за город, рассказала про Дмитрия. Иван Иванович слушал ее спокойно, часто согласно кивал и по той радости, которую она не могла погасить на лице, по волнению в голосе догадывался, что у Кати произошло нечто серьезное. И это пугало его, он понимал, что не за горами уже то время, когда может потерять единственного теперь ему близкого человека. Вот выскочит Катя замуж, молодые, они скорые на такие дела, и останется он куковать в пустой квартире, один будет доживать свой век, разговаривая со стенами. Конечно, он будет рад за Катю, если ей попадется хороший человек, а не какой-нибудь прощелыга или пьяница. С той осени, когда не стало сына Алексея, он особенно сильно привязался к Кате и считал ее за дочку. Он знал Катю с колыбели, любил ее отца, летчика-испытателя, сильного и отчаянного человека. Когда тот погиб, облетывая новую машину, он плакал по нему, как по родному человеку. Кате тогда было года три.
– Ты помнишь отца? – спросил Иван Иванович.
– Я бороду его помню, – сказала Катя с тихой грустью. – Он все щекотал ею мне голый живот, а я хохотала и отбивалась руками и ногами. Как сейчас вижу его черную, всю в завитушках бороду. А больше память ничего не удержала.
Иван Иванович вытер лоб, вспотевший от горячего чая, вздыхая, заметил:
– Человек это был, какого теперь поискать… Да что поделаешь, у каждого своя судьба, от которой никуда не убежишь. Все это вздор, будто человек – кузнец своего счастья. Чепуха абсолютная!.. Понятное дело, разные там бездельники, алкоголики, лодыри – кузнецы своего… несчастья. Тут уж, как говорится, никуда не попрешь, вроде все сходится… А вот применительно к твоему отцу, Алексею моему ничего не выходит. Уж они-то ковали свое счастье, а выковали себе раннюю могилу… Нет, никуда, видать, от судьбы своей не ускакаешь… – Он опять вздохнул и, ероша бороду, признался: – Любил я твоего отца, да, любил… А вот отчим не по сердцу мне. Пустой это человек, без стержня. Жаль Ирину Андреевну, намучается она с ним. Он уже почти сломал ее, подмял под себя. Ты скажи мне, что они там не видели, на этом своем Севере?
Катя молчала, не желая сознаваться, что это она настояла, чтобы отчим завербовался. И только глаза у нее посуровели: она вспомнила то весеннее утро. Тогда ее разбудило апрельское солнце, которое шастало по лицу, щекоча нос и губы теплыми лучами. Катя открыла глаза и засмеялась, чувствуя освежающую легкость во всем теле, какое-то радостное томление в груди. И уже не верилось, что всего два дня назад она металась в бреду и будто сквозь туман видела незнакомых людей в белых халатах, плачущую мать со сцепленными на груди руками, своих подружек-десятиклассниц с одинаково вытянутыми в испуге лицами. Она подняла голову и увидела, что под окном на ветке старого тополя сидит скворец, рыжеватый от солнца, и, трепеща крыльями, отчаянно свистит и щелкает.
– Скворушка!.. Скворушка прилетел!.. – закричала Катя, хлопая в ладоши. – Здравствуй, скворушка!..
И тогда дверь открылась, и в комнату вошел ее отчим, который в это время завтракал на кухне. На его широком и тяжелом лице, меченном крупными оспинами, было радостное удивление. Он присел на край кровати и, трогая ее лоб, сказал заботливо:
– Ты не болей больше так, не пугай нас. – И погладил ее по голове, два раза чмокнул в висок.
У Кати на щеках уже проглядывал еле уловимый румянец, и она, как все выздоравливающие, радостно смеялась без причин, сверкая чуть воспаленными глазами, которые после болезни казались еще больше. Отчим вначале тоже был весел, шутил, а потом вдруг затих, прерывисто задышал и, наваливаясь на нее, стал бесстыдно шарить руками по груди и животу Кати. Увидев его безумные глаза, она помертвела от страха, заколотила кулаками ему в грудь, сквозь слезы умоляя: «Пустите, что вы делаете?..», а он бормотал сиплым голосом: «Тише… тише… молчи…» – и грубо сдавливал ее хрупкие плечи. И тогда Катя со всей силой ударила отчима в лицо, в мгновенье спрыгнула с кровати, схватила отцовскую саблю, висевшую на ковре у дивана, и, вскидывая ее над головой, не своим голосом закричала:
– Не подходите!.. Зарублю!..
Вот в то апрельское утро Катя и поставила отчиму условие: или он вербуется и уезжает, или она все расскажет матери. Отчим выбрал первое и вечером того же дня намекнул матери, что хочет года на три поехать работать на Север. Та всплакнула, стала его отговаривать, как же, мол, мы бросим еще несовершеннолетнюю дочь, пусть уж она закончит десятый класс при нашей опеке, пусть поступит учиться куда-нибудь или на работу устроится, а тогда там видно будет, тогда ей легче будет дочь одну оставить. Но отчим все равно стоял на своем, и тогда мать, кажется, догадалась об истинной причине его вербовки и сама согласилась с ним уехать.
– А я смотрю, у твоего Дмитрия ветер в голове, однако, немалый, – сказал неожиданно Иван Иванович.
Катя усмехнулась, пожимая плечами, ответила:
– Он вроде серьезный, недавно кандидатскую защитил…
– Если он такой, как ты говоришь, вроде серьезный, то зачем ему надо было везти тебя ночью за город. Заморочил он тебе голову и меня чуть на тот свет не отправил. Я глянул на часы, смотрю, уже полночь, а тебя все нет и нет. Тут я и всполошился, ведь никогда такого не было, чтобы ты до двенадцати домой не вернулась. Полезли мне в голову разные худые мысли, думаю, город огромный, долго ли в нем человеку до беды. Стал звонить в милицию, в больницу Склифосовского…
Слушая Ивана Ивановича, Катя и сама не могла понять, что это такое с ней случилось. Словно кто заговорил ее, околдовал, как увидела она вчера вечером Дмитрия, так стала сама не своя, только и смотрела на него, слушала его и ни о чем другом уже думать не могла, все ее мысли и чувства вдруг подчинил себе этот человек, будто он и был весь мир. А Иван Иванович, выходит, считает его пустым.
– Конечно, я его еще совсем мало знаю, но мне кажется, что он не легкомысленный, – неуверенно сказала Катя.
– Дай-то бог, – согласился повеселевший Иван Иванович, – я рад буду, если он хороший. – А уходя в свою комнату, добавил: – Но ты все-таки познакомь меня с ним, познакомь…
За окном стало совсем светло, в палисаднике пробудилась и еще как-то неуверенно спросонья тренькнула ранняя пичуга. Катя только теперь почувствовала, как ей хочется спать, поскорее убрала со стола посуду и отправилась разбирать постель.
Уже засыпая, она вспомнила, что произошло на берегу залива, и поймала себя на том, что не жалеет о случившемся, что бы ни ждало ее потом, она не станет раскаиваться. Это был какой-то вихревой порыв чувств, который и случается, может быть, всего один раз у человека, и она теперь будет жить с мыслью, что он у нее был.
У спящего Дмитрия на лице жила улыбка, затаившаяся в уголках губ, была она слабая, едва уловимая, невнимательный глаз вряд ли ее заметил бы, но Люся, которая давно проснулась и была озадачена вчерашним поведением брата, сразу узрела эту улыбку и даже подумала, а что она означает: сон ли ему приятный привиделся или настрой души на лице отразился. Честно признаться, ее удивлял последнее время Дмитрий, как-то непонятно он себя вел, что-то странное с ним происходило. Казалось, даже слепой давно бы видел, что влюблена в него Инга, а он все не догадывается. Не может же он с умыслом не замечать этого или совсем не питать к ней чувств, нет, не такая Инга, нельзя умному человеку мимо нее пройти. Ведь другие мужчины прямо глупеют, едва ее увидят, это, так сказать, чужие, незнакомые, которые и словом с ней не перемолвились. Но Инге не только красоты, ей и ума не занимать. И манеры у нее, точно у княжны какой, Люся век бы любовалась, как та перчатки снимает, до чего у Инги плавны и красивы движения, лишенные рабской суетливости, полные изящества; а с какой грациозностью подает она руку для пожатия, как несет с достоинством при этом голову.
Кто бы, видя все это, не заметил такую девушку, не кинулся за ней сломя голову, не считал за счастье слышать рядом ее убаюкивающий ровный голос, видеть улыбку, всегда нежную, как бабье лето! К тому же Инга уже аспирантка, в скором будущем кандидат наук, хозяйка кооперативной квартиры в первоклассном доме, войдя в который иной смертный еще в подъезде снимает шапку, будто в какой храм попал, и ступает по сверкающему плиткой полу осторожно, мягко, боясь оскорбить неловким стуком каблуков богатство и ошеломляющую высоту парадной. Прямо не знает Люся, какие еще нужны данные девушке, чтобы она могла выйти замуж за человека, которого выбрала.
Совсем недавно у Люси была надежда, что ей с помощью Жоры все же удастся сблизить брата с интеллигентной Ингой. Одно время Дмитрий вроде и сам потеплел к ней, открыто не сердился, если Инга с Жорой неожиданно появлялись у них. Правда, он всегда говорил с ними мало, а потом вдруг вставал и уходил в другую комнату, но это не вызывало у Люси неловкости за брата, да и никто его не осуждал, все понимали: человек добивает диссертацию. И уж, конечно, Люся обрадовалась, когда Дмитрий защитил кандидатскую, теперь она была уверена, что брату ничто не помешает жениться на Инге. Оттого они с Жорой и привели Ингу на защиту, а затем увезли ее с собой, чтоб вместе отметить это важное событие. И все в тот день шло как будто хорошо, Дмитрий на радостях был вежлив и мил с Ингой и даже согласился провожать ее домой, остался у нее ночевать.
Но как раз после дня защиты Дмитрий и повел себя по-иному: никогда не говорил об Инге, если знал, что Люся пригласила ее в гости, заранее уходил из дому, избегал вроде бы встреч и с Жорой, как-то нехотя отвечал ему по телефону. Люся втайне уж подумывала: а не зазнался ли брат, не вскружила ль ему голову ученая степень? И вот лишь вчерашний вечер кое-что наконец прояснил. Ну и порадовал Люсю братец, ну и выискал себе зазнобу. Это же смех и слезы! Ее единственный брат, кандидат медицинских наук, а ходит, как обыкновенный простой парень, на свидание к какой-то девке, которая наверняка необразованная, пуста и многим доступна.
Люсю вдруг взяла такая обида на брата, ее до того разозлила непонятная улыбка на его лице, что она со всей силой хлопнула дверцей шкафа с намереньем разбудить Дмитрия и этим ему досадить.
Дмитрий проснулся, открыл широко глаза, показавшиеся Люсе слишком веселыми, с явным удовольствием потянулся до хруста в суставах, сел на кровати, крепкий и сильный в плечах, в белой майке, плотно обтягивающей развернутую грудь, с чуть вьющимися по вискам русыми волосами, которые спускались на лоб, спросил с некоторым удивлением:
– Что это упало?..
– Солнце в дверь ломится, – сказала Люся, желая этим устыдить брата, подчеркнуть, что негоже ему до обеда в постели валяться, но тут же поняла по блаженно-счастливому лицу Дмитрия, он не вникает в смысл ее слов, и добавила: – Тебе разве не надо в больницу?
– Нет, ведь сегодня воскресенье, – прогоняя сон, мотнул головой Дмитрий. – Но я все равно туда поеду, хочется взглянуть на одного послеоперационника. Что-то слаб он, много крови потерял бедняга. – И он вскочил с кровати, начал делать приседания.
Собираясь гладить платье, Люся достала из тумбочки утюг, стала неторопливо разматывать шнур, а сама незаметно поглядывала на брата, которого со вчерашнего вечера будто подменили. Какой-то дурашливо-мальчишеский налет был во всех его движениях, некая искристая веселость выпирала из него наружу. Люся больше не сомневалась, что Дмитрий влюбился, и всерьез опечалилась из-за этого.
– А где ты всю ночь пропадал? – спросила она подавленным голосом. – Я до двух часов тебя прождала, а потом заснула.
Вспомнив, как вчера Люся по пятам ходила за ним с Катей, пока они не сели в машину и не уехали за город, Дмитрий усмехнулся, откровенно сказал сестре:
– За город уезжал на машине. Мне надоела твоя слежка. Ты впредь делай это потоньше, не так открыто. И ради бога, не надевай белые брюки – они слишком далеко видны.
Люся не думала, что брат вчера ее заметил, когда она тайно следила за ними, и вначале несколько смутилась, но скоро успокоила себя: «Это даже хорошо, пускай знает, я их видела, пускай ему будет стыдно».
– Благодарю тебя за совет, – сказала она с иронией, – только я вряд ли им воспользуюсь. У меня пропала всякая охота следить за вами, когда я увидела твою парикмахершу.
Дмитрий, который теперь отжимался на руках, на секунду отвлекся от упражнения, с наивным удивлением спросил:
– Разве она тебе не понравилась?
– Я не люблю таких тощих, – поморщилась сестра. – Но меня больше пугает не ее худоба, а ее социальное положение, – подчеркнула она. – Не понимаю, как ты можешь унижать себя, оказывая внимание какой-то уличной девчонке. Ведь расскажи я Инге с Жорой, кого ты катаешь по ночам на машине, они со смеху лопнут.
– Прекрати так говорить о ней! – неожиданно вскипел Дмитрий, резко вскакивая с коврика, на котором занимался гимнастикой. – Как ты смеешь называть Катю уличной, когда совсем ее не знаешь!..
Столь реактивная вспышка Дмитрия убедила Люсю, что все ее планы женить брата на Инге может поломать какая-то пустышка из парикмахерской. Конечно, она не верит, чтобы у Дмитрия могли бродить в голове серьезные мысли насчет этой девчонки, которая и рядом не стояла с Ингой. Скорее всего тут мимолетное и ни к чему не обязывающее увлечение, какой холостой парень пройдет мимо смазливой и легкодоступной девицы. Вот и брата сразу привлекла бросающаяся в глаза ее яркая внешность, а как только он получше ее узнает, ему и самому с ней станет скучно, тогда она его и под дулом пистолета не удержит.
Но в то же время Люся понимала, в жизни всякое случается, а вдруг эта девица околдует брата, так ловко все обстряпает, что он и глазом моргнуть не успеет, как окажется в ее сетях. Ведь такие с виду наивные и ни на что вроде не претендующие бывают, как правило, очень ушлые, умело прячут свое хищное лицо под завесой доброты и ласковости, они, не имея большого ума, многое берут хитростью, в которой всегда не искушен по-настоящему умный и талантливый человек.
Нельзя было забывать и о том, что запретный плод всегда сладок, и если ей сейчас пойти открыто против этой девицы, то можно, пожалуй, быстро все испортить. Дмитрий, который так щепетильно оберегает свою самостоятельность во всяких делах, конечно, не потерпит, чтобы младшая сестра вдруг вмешивалась в его личную жизнь. Напротив, это только его распалит, разозлит и скорее толкнет на поспешный и глупый шаг.
Взвесив все это, Люся подумала, что впредь ей надо действовать гораздо тоньше, осторожнее и, разумеется, не в одиночку. Тут нельзя обойтись без отца с матерью, Жоры и Инги, борьбу против этой девки она будет вести вместе с ними.
Не скрывая своей обиды на брата, Люся опустила низко голову и молча водила утюгом по платью. При этом она тайком посматривала на Дмитрия и всякий раз убеждалась: нет, не случайная связь у него с парикмахершей. Раньше она никогда не видывала Дмитрия таким радостным, а сейчас радость прямо распирала его, открыто выплескивалась наружу, делая лицо брата глуповато-блаженным.
