Текст книги "Метели ложатся у ног"

Автор книги: Василий Ледков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц)

8

– Ямдать, пожалуй, надо… Сегодня же, – сказал Делюк после горячего утреннего чая.

В тундре слову хозяина стойбища обычно не перечат, его решение окончательно и сомнению не подлежит.

Женщины быстро убрали посуду и занялись разборкой чума. Делюк вместе с братьями возился с постромками возов. Но вот стоявший возле брата Ябтако открыл широко глаза и, запрыгав на месте, крикнул:

– Вэй, Делюк, смотри: оленей-то у нас вроде больше стало! – И заявил уже решительнее: – Конечно же, больше!

– Выросли, видно, за ночь, – ответил Делюк, не поднимая головы. – А может, из тундры пришли. Разве плохо, если у нас оленей больше будет?

– Я ещё вчера заметил, что оленей у нас больше стало, – деловито сказал Ламдоко.

– Хорошо, если больше оленей! Лишь бы не уменьшалось стадо, – осторожно вмешался Делюк, чтобы ребята прекратили не к месту затеянный разговор.

Ябтако и Ламдоко действительно перестали толковать об оленях, но вдруг залаяли собаки. Делюк поднял голову и увидел, что из-за ближнего холма вынырнула упряжка. За ней в отдалении виднелись вторая, третья, четвертая.

– Всё! Началось! – сказал себе под нос Делюк, перебирая руками постромки. Ребят рядом уже не было.

Упряжки летели на полном скаку, неотвратимо приближаясь с каждым мигом. Делюк лихорадочно думал, как быть. Он то поглядывал на упряжки, то на пасущееся недалеко стадо, и не было сил оторвать как бы вросшие в землю ноги. Стадо теперь уже было поздно угонять на скрытое от глаз место.

– О! Опять здорово, Делюк! Давно я тебя не видел! – вскочив с нарты, пошел к нему с вытянутой для приветствия рукой Игна Микит и кивнул в сторону голого остова чума: – Ямдать, вижу, решил?

– Надо, – ответил лениво Делюк и, подавая руку, подумал: «Миновала гроза!»

Делюк вздохнул легко, недавнее напряжение как рукой сняло, но радость была преждевременной: вслед за Игной Микитом бросили на землю свои хореи и вожжи сам Сядэй Назар, известный по всей Большой земле богач, и два его взрослых сына.

Сердце у Делюка забилось пойманным воробушком и заныло, заметно побледнело лицо и губы сжались. Он невольно взглянул на стадо, потом – на Сядэя Назара и его сыновей. Старший Сядэй, хозяин семитысячного стада, был явно спокоен, он важно вышагивал к Делюку, протягивал руку с открытой ладонью для приветствия. Делюк опять посмотрел на стадо, потом – на Сядэя Назара и сказал:

– День правильно идет… Далеко ли?

– Да вот, сухари в лавку ушли.

От радости у Делюка заныло все тело. «Не знает!» – кричала душа. Он сейчас и сам не знал, о чем у него мысли. А когда унялось волнение, Делюк снова распрямил плечи, в нём снова ожила уверенность в себе.

– Лавка есть лавка: от неё далеко не уйдешь. Ведь и олень за ягелем сам ходит, – улыбаясь слегка, мудро насупил брови Делюк, а сам думал: «Мне ли рассуждать об оленях. Стадо-то моё… раз дунул – и нет! И то половина уворована. И у кого? У Сядэя Назара!»

– Ум твой правильно ходит и язык верно говорит, – согласно закивал Сядэй Назар, подумал о чем-то и спросил в упор: – Оленей у тебя много?

Делюк будто в бездну провалился, но внешне остался спокойным, у него ни один мускул не дрогнул на лице.

– Шестьдесят пять пар рогов, – чтобы не соврать, сказал Делюк и показал жестом руки на свое стадо – смотри, мол, если глазам своим не веришь…

– Шестьдесят пять… Не густо, но всё же – олени. – И тут же спросил: – Сколько тебе ещё нужно оленей? Чтобы… ну, вольно себя чувствовать?

Делюк заволновался, выражение обычно спокойного его лица на этот раз стало меняться в каждое мгновение: оно то краснело слегка, то бледнело, на спинке заметно побелевшего носа выступили бисеринки пота. Всего этого Сядэй Назар не видел: он внимательно рассматривал разбредающееся по пастбищу стадо, а может быть, считал для большей убедительности поголовье. Делюк напрягал до предела волю, подавлял в себе волнение. Когда все же успокоился немного, сказал:

– Хватит мне оленей… Не очень-то много у меня и скарба – все на десяти-пятнадцати санях укладывается. Больше, пожалуй, и не надо – кочевать тяжело.

– Десять-пятнадцать саней… – вслух рассуждал Сядэй Назар. – Это уже достаточно для кочевой жизни. Но оленей-то ещё двести не мешало бы.

Делюк долго мял ногами болотный мох. «И дай! Ну дай же!» – думал он молча, а вслух сказал:

– Смеешься?

– Смеяться – просто! – ершисто отозвался Сядэй Назар, переступил с ноги на ногу. – Люблю я простых людей. Простых. Открытых. Вот съезжу в Варандэй, и ещё двести оленей, считай, твои. Приезжай: я отколю от своего стада.

– Жизнь у меня коротка, – не замедлил с ответом Делюк, смутившись, как ребенок. У него даже уши загорелись.

– Живи хоть сто лет, – задумчиво обронил Сядэй Назар, тоже смутился и добавил: – Ты, Делюк, нравишься мне, как твой отец. Чем? Не знаю. Простотой… Добротой. Но сказанного уже я не люблю повторять. Живи, как жил, как тебе нравится, и не считай себя в чем-то обязанным. Я тебе только добра хочу.

Делюк посмотрел на Сядэя Назара подозрительно, подумал: «Не на петлю ли аркана своей хитрости ты меня ловишь?» Потом сказал:

– Олень долго растет.

– Олень-то да, долго растет. И человек – не быстрее. Но человек думает, а олень?!

Делюк долго думал и наконец сказал:

– Не бывал я в силке…

Густые рыжеватые брови Сядэя Назара взметнулись кверху, широко открылись его большие, серые, водянистые глаза.

– Ты и не птица!.. Не заяц!.. Не лось!.. – в сердцах он будто бы высекал каждое слово. – Не нужна мне твоя шея. Ноги и руки твои я не думаю связывать. Да и нужно ли? Ты мне просто по нутру: нравишься.

– Жизнь, она многоструйна, – вздохнул Делюк. – Похожа на ручьи, сбегающие с гор… А если честно? – сверлящими бусинками зрачков больших черных глаз Делюк уставился в лицо богача.

Тот невольно отвел глаза в сторону.

– Что сказано, то сказано: полозья не катятся задом наперед, – сказал Сядэй Назар, всем видом показывая, что разговор окончен. – Своему слову я никогда не изменяю.

– Верно, что язык твой не сучковат, – ответил тихо Делюк, убедившись в искренности слов Сядэя, и почувствовал себя как бы надежно вросшим в землю. Он гордо поднял голову, смерил взглядом Игну Микита, Сядэя Назара, двух его сыновей и сказал: – Солнце не с вечера встает. Верю.

– Надо верить. Без веры – плохо, – ответил Сядэй Назар, глядя на голый остов чума, и добавил: – Пожалуй, надо ехать. С висячим языком дорогу не сделаешь короче.

– Огонь ещё жив, – спохватился Делюк. – Горячего мясного отвара выпейте на дорогу.

– Ехать надо, – сказал Сядэй Назар, пожал руку Делюку, направился к своей нарте и, взявшись за хорей и вожжу, добавил добродушно: – Живы будем, будем видеться. Бывай и у нас в гостях.

Дробный топот копыт и глухой шум от толчков нарт на кочках угасал на просторе, а Делюк стоял в растерянности и думал: «Уловка?.. Проверяет?.. Или… вообще ничего не знает и про белого менурэя, и про тридцать пять оленей?..»

Тундра молчала. Высоко в лазури катилось солнце. Всё на свете покоилось в нарочитой безразличности ко времени, к людям и ко всему живому.

– Так и должно быть, – сказал почему-то Делюк и пошел к своей дежурной упряжке, чтобы пригнать стадо.

9

 
Шире моря, шире неба
буйно плещется заря…
Не преграда мне и горы,
и широкие моря.
Всё на свете мне подвластно,
будет всё, что захочу, —
быстроногим горностаем
я всю землю обскачу, —
 

в чуткой предутренней тишине Тадане услышала голос внука. Он пел чисто, внятно, как бы вычеканивая каждое слово. Тадане никогда в жизни ещё не слыхала такой песни и так ладно поставленного голоса. Старуха замерла, слушая внука.

 
– В голубое поднебесье
белым ястребом взлечу-у, —
 

пропел Делюк и сбился на речитатив, слова его стали глотать хвосты предыдущих, речь превратилась в сплошной гул. Тадане встревожилась.

– Что с тобой, внучек? – не выдержала она. – Спишь?

Делюк молчал. Потом он почмокал губами, повернулся на другой бок и затих. Сидевшая в недоумении Тадане задумалась: «Родился-то он в оболочке! Неужели беда? А? И в роду-то у нас шаманов не было… А если он и, правда, шаманом делается – надолго ли затянется болезнь, сумасшествие?! А ведь его не все выдерживают – кто на всю жизнь остается калекой, кто погибает, бросаясь с обрыва, кто тонет… Хорошо, если нервы крепки и воля сильна. А если нет?»

Утро вваливалось в чум по макодану. Тадане думала. Она думала о внуке, у которого уже должно начаться помешательство ума. Но могла ли она знать, что самый критический момент у Делюка уже позади. Это по его вине умер отец, которого Делюк любил не меньше матери и бабушки. Любил самозабвенно. Это он ходил за тенью отца, который превратился в белую нерпу и ушел в море. Да, это была явь, похожая на сон. Делюк и думал, что это был не сон, потому что он своими глазами видел опустевший гроб отца, сам усыплял пастухов, когда украл белого менурэя, а потом угнал тридцать пять оленей. Делюк верил в это и не совсем верил, а потому, проснувшись уже, он снова ущипнул себя за щеку и крикнул от боли:

– А-а-а!..

– Вот и началось! – сказала испуганная Тадане так, что все проснулись.

Делюк сел и спросил:

– Что началось?

– Ты не спишь? – спросила старуха и тряхнула головой: – О! Как всё это похоже на правду! И странно, что всё похоже и на сон.

– Ты это о чем, бабушка? – спросил Делюк, протирая глаза.

– Страшный сон мне приснился.

– Сон так сон. Чего тревожиться?

– Я и не тревожусь, внучек. Но… страшно похоже всё это на правду.

– Та-ак, – согласился Делюк и добавил задумчиво: – И сны бывают вещими.

– Не говори так внучек: страшно!

– Не надо верить снам, – сказал машинально Делюк, а сам задумался: «Если бы не сон, так откуда бы я нашел белого менурэя? А? А белый менурэй дал мне тридцать пять оленей и ещё… двести! Теперь хоть на человека стал похож!»

– Я не всегда верю снам, но они очень часто бывают похожи на явь, – сказала бабушка, как бы убеждая себя в верности своих мыслей.

– И пусть похожи! Но жить в сумеречности снов нельзя, – заявил деловито Делюк и стал надевать малицу.

– Э! Внучек! Что с тобой?! – хватаясь за голову, крикнула Тадане. Ей показалось, что на постели вместо внука сидит белый ястреб! Она часто заморгала.

Чум огласил гортанный ястребиный крик, и птица вылетела на улицу через дыру макодана.

Тадане не поверила этому, она протерла глаза, взглянула ещё раз на постель внука – она была пуста. Старуха выбежала на улицу и увидела: внук её, низко склонившись, перебирал постромки своей нарты.

Тадане почти бегом подошла к нему.

– Далеко ты, Делюк, собрался? – спросила она, сдерживая волнение.

– Пастбища надо посмотреть, – ответил спокойно Делюк.

Тадане стояла и думала: «Показалось, видимо. Почудилось, что внук ястребом вдруг стал!»

Делюк перебирал постромки.

Над тупыми вершинами дальних сопок катилось красное утреннее солнце.

10

Делюк не все понимал, что с ним происходит в последнее время, но явственно осознавал, что стал он не тем, кем был ещё полгода назад. Он не помнил того, что утром вылетел через дыру макодана белым ястребом, чем и всполошил бабушку. Ему казалось, что он просто вышел, как все, через полог.

Недоуменная Тадане тоже ничего ему не сказала, она отвернулась и пошла в чум. Санэ вообще ничего не видела и не слышала. Ребята спали. «Может, мне самой всё это почудилось или приснилось?» – растерянно думала Тадане, поглядывая то на Санэ, спокойную, флегматичную, как всегда, будто ничего не случилось, то на спящих ребятишек, то на пустую постель внука.

Старуха села молча на латы и углубилась в свои, известные только ей, мысли. Санэ на это не обратила никакого внимания. Да и что особенного в том, что пришла с улицы бабушка?

Когда Делюк вернулся в чум, на железном листе весело прыгало пламя костра. Пахло вареным мясом. Это тошнотворно отдалось в горле, и он сказал:

– Рыбки бы.

– Хорошей рыбы нет, а щуку собаки съели, – подняла голову Санэ.

– Хо! Щука разве рыба?! – искренне возмутился Делюк, потому что в роду Паханзедов ни щуки, ни налима люди не едят. Не-едят и Пырерки, считающие себя самыми близкими родственниками щуки.

– Фу, какая гадость! – услышав разговор о щуке, презрительно повела носом и Тадане – урожденная Пырерка.

– Вот сегодня я и поеду за хорошей рыбой, – нашелся Делюк, всё утро думавший, куда бы ему поехать, чтобы развеяться на просторе от непонятных даже ему самому дум, которые преследовали его со дня смерти отца,

– Хорошей рыбки неплохо отведать, но где её поблизости найдешь? – вставила Тадане, лишь бы не молчать, потому что она всё ещё думала о том, почему же ей показалось, что внук её утром вылетел через дыру макодана белым ястребом.

– Озер и рек, что ли, мало? – удивился Делюк и добавил задумчиво: – Только вот чем её, эту рыбу, взять?

– Одну-две рыбины можно и застрелить, – как бы рассуждала Тадане. – Отец твой на речных перекатах часто гольцов и хариусов стрелой брал.

– Хфу! Хариус! – презрительно сморщил лицо Делюк. – Тоже мне… рыбу нашла!

– Тиной, конечно, пахнет, – оправдалась Тадане.

– И не только тиной! – возразил Делюк. – Эти живоглоты друг друга едят!

В чуме долго молчали, только монотонно гудело пляшущее пламя костра.

– Суп остынет, – сказала Санэ, чтобы прервать затянувшееся молчание.

– Да, – спохватился Делюк и выпил всё содержимое деревянной чашки, в которой суп и вправду остыл. Он облизнул верхнюю губу и сказал: – Олень тоже, как рыба. Даже лучше. Сытнее.

Тадане и Санэ усмехнулись.

– Мясо, видите ли, лучше. А сам только что по рыбе стонал! – заметила мать.

– Рыба не бегает и рогов у неё нет, – насупив брови, сказал деловито Ламдоко.

А Ябтако засмеялся:

– Олень зато в воде не живет. Вот!

Это вызвало дружный смех, и Делюк согласился:

– И то верно. А рыба не летает!

– Она и не птица! – сказал Ябтако, сконфуженно схватился за лоб и заявил: – А кто знает! Может, и рыба летает?

– Всё возможно, – согласился Делюк, потому что он часто видел, как на водопадах прыгали гольцы и семги, и всё же возразил: – Я лично летающих рыб не видел, а вот прыгающих – да. Это осенью, когда по горным рекам валит вверх голец и семга.

– Я тоже видел, – сказал Ламдоко.

– И я! – подтвердил Ябтако.

– Это все должны видеть, – сказал Делюк, и вопрос оказался исчерпанным, потому что нити разговора больше некуда было разматываться.

Затихший чум будто задумался. Было очень тихо. В сумеречной тишине потухали последние угли костра.

– Вот так, – прерывая молчание, сказал Делюк и начал вставать. – Я всё же поеду: пастбища посмотрю да, может, рыбы доброй найду.

Ему никто не стал возражать.

11

Делюк ехал по увядающей от осенних ветров тундре. Он ни о чем не думал. Олени шли шагом, понурив головы, будто хотели спать. Да и Делюк клевал носом после утомительных цветных сновидений.

Но вот нарта закачалась, потому что пошла кочкарная тундра, мохнатая и пружинистая от карликовой березки. Делюк лишь поднял голову и в тот же миг с ужасом увидел, как средний пелей из пяти упряжных рухнул в затопленную водой трещину, которую под ветками стелющихся березок не было видно. Делюк спрыгнул с нарты, подбежал к оленям, глядя на среднего пелея, повисшего между остальными четырьмя, с единственным желанием вытащить его, но олень покачался в воде и сник. Задушенный постромками, он был мертв.

– Вот тебе и… рыба! Добрая рыба! – развел согнутые в локтях руки Делюк, выхватил из обитого медью чехла нож, отсек постромки мертвого и упряжку с четырьмя оленями вывел на ровное место. Потом он подошел к мертвому оленю, встал возле ямы, в которой смиренно лежал пелей, покачал головой: – Так и человек. Живет и сдохнет, не зная, где, когда и как…

Делюк не стал много раздумывать, он резко повернулся и пошел к нарте, считая, что задушенный олень – не еда, а в его постромки живого оленя нельзя запрягать, потому что касались их руки смерти.

И на четырех оленях до большого водопада реки Надер Делюк ехал недолго. Он ещё издали увидел на островерхой сопке над водопадом сидящего, как гурий, орлана, который и без слов говорил, что идет рыба.

Делюк не ошибся: шла семга. Громадные рыбины то и дело выпрыгивали из омута на высоту почти пяти человеческих ростов вдоль белых струй падающей воды, как выстреленные из лука, и степенно плыли дальше по мелководью в горы, чтобы совершить чудо рождения жизни в спокойных, чистых водах озер Надер.

– Рыба тоже хочет жить, – сказал задумчиво Делюк, выхватил лук и выстрелил в большую рыбину, которая медленно виляла перед ним по мелководью. – Одну-то можно убить. Ни зверь, ни птица не жалеют её, – добавил, как бы оправдываясь, и невольно взглянул на сидящего на сопке орлана. – Царь птиц не дремлет!

Насквозь пронзенная стрелой рыбина лежала на нарте, и Делюк, довольный и счастливый, ехал в чум и убеждал самого себя вслух:

– Человеку много ли надо?

И тут случилось то, чего Делюк не мог предположить: из-за мелководной горной реки Пярцор навстречу ему на большой скорости летела упряжка. Ездок хлестал оленей длинным хореем по упругим спинам, привстав на полозе. Так обычно ездят или на оленьих гонках, или в самых критических случаях, спасая душу. Вскоре показались ещё три упряжки, ездоки кричали и размахивали хореями, угрожая, рассыпая брань и проклятия.

«Погоня!» – догадался Делюк, тронул хореем пелеев, стеганул вожжой вдоль спины вожака упряжки, и олени дружно перешли на машистую рысь. Нарта запрыгала на кочках, Делюка затрясло, а рядом, под амдером, как живая, забилась мертвая сёмга.

Делюк одной рукой придерживал рыбину, а сам видел, как упряжка, за которой гнались, на полном скаку перелетела через реку, взметнув высоко брызги, ездок остановил оленей уже на другом берегу, привязал быстро вожжу к заднему левому копылу нарты, так же быстро сломал на колене, хорей на две половины, чем немало удивил Делюка, и основанием хорея, которое с копьем, стал ковыряться в воде возле берега. Он не видел, как подъехал к нему Делюк, потому что копался в воде и, часто поднимая одну только голову, смотрел за реку, где уже показалась первая из трех упряжек погони. Вслед за ней летели на бешеной скорости и две другие.

Делюк пожал плечами, поглядел на замершего у воды человека, перевел взгляд ещё раз на упряжки погони, до которых было тысячи три саженей, спросил:

– Э! Что это ты делаешь?

Человек у воды резко повернулся к Делюку, выставив перед собой обломок хорея с копьем, которое холодно блеснуло обоими лезвиями. Делюк узнал в нём Сэхэро Егора, о котором ходили по тундре легенды о том, как он угоняет у богачей и лесных санэров оленей. На темном от злости лице Егора ярко блестели белки страшных в гневе глаз. Он тоже узнал Делюка, воткнул копье в землю и сказал:

– О! Делюк! Милый! Ты-то хоть уходи, не смотри, как меня тут растерзают эти… – он повернул голову в сторону упряжек погони. – Волки! Они у меня горло хотят перегрызть!

Хотя Делюк и догадался в чем дело, потому что Сэхэро Егора преследовали за угон оленей, но все же спросил:

– Что это? Что случилось? За что они тебя?..

Делюк спрашивал, а мысли в голове у него метались быстрее молнии: «Что бы предпринять? Как отвратить беду?!»

– Да вот, неделю назад я у них сотни две оленей угнал, а сегодня они засаду устроили. – И добавил с досадой: – Я не сомневался в резвости ног своих оленей, да вот один из пелеев захромал вдруг. На острый камень наступил.

Упряжки стремительно неслись к реке, возле которой стояли упряжки Сэхэро Егора и Делюка. Ездоки покачивались на нартах с поднятыми высоко хореями, чтобы ударить с ходу. Но, увидев вторую упряжку, они слегка придержали оленей, но тут же снова погнали животных, крича дико, выставив вперед копья хореев.

Этого короткого замешательства оказалось достаточно, чтобы принять решение. И вот Делюк толкнул резко себе за спину Сэхэро Егора и, напрягая до предела волю, зашептал быстро, будто преследователи могли его услышать:

– Усните! Усните! Сейчас же усните! В этот же миг? Усните!..

Сэхэро Егор ничего не мог понять, но он видел, как падали хореи, а когда олени подлетели на этот берег и остановились рядом со стоявшими мирно упряжками, ездоки все до одного лежали каждый на своей нарте, похрапывая во сне.

– Спите, мужики! Крепко спите! – теперь уже явно приказным тоном говорил Делюк спящим, будто те могли его слышать. Когда он повернулся к Сэхэро Егору, белки его глаз от перенапряжения были красноватыми, а его самого пошатывало.

Сэхэро Егор понимал, что так усыпить людей может только могучий шаман, которому всё подвластно, но Делюк для этого был еще слишком юн.

– Что это? Что с ними? – спросил взволнованно Сэхэро Егор.

– Пусть отдохнут, поостынут, – сказал спокойно Делюк и устало сел на землю. – Им ещё долго спать…

Сэхэро Егор молча покачал головой, и всё же вопрос сорвался с языка:

– А проснутся?

– Проснутся, конечно, – сказал Делюк. – А нам, пожалуй, и ехать можно.

Сэхэро Егор потоптался в нерешительности на месте, поглядывая на Делюка с удивлением и в то же время с непонятным чувством страха. Потом сказал:

– Ехать-то можно, но вот хорей я… зря, видно, сломал.

– Вот сколько их, хореев, – улыбаясь широко, кивком показал Делюк на тот берег, где лежали три хорея. – Любой бери!

– И верно! – всплеснул руками Сэхэро Егор, мысленно коря себя за свою растерянность. – Я и не подумал.

Сэхэро Егор обломки своего хорея привязал к правому боку нарты, ещё раз взглянул на спящих своих преследователей, и когда олени напились в реке и перешли на тот берег, две упряжки понеслись каждая своим путем.

Делюк почти ни о чем не думал, потому что после недавнего перенапряжения у него ломило в висках, ныли мышцы ног, рук, груди и шеи, а вдоль позвоночника сквозняком пробегала непонятная дрожь, холодя спину. Зато голова у Сэхэро Егора была густо опутана паутиной мыслей о случившемся с ездоками трех упряжек, которые гнались за ним, чтобы совершить самосуд, но он и краешком ума не догадывался, что сам теперь невольно везет в стойбища тундры тревожную и жуткую весть о появлении на этих бескрайних просторах нового всесильного шамана. Конечно же, ещё очень многого о Делюке Сэхэро Егор не знал и не мог знать, но в том, это Делюк шаман, да ещё какой! – сомнений у него быть не могло: люди, преследовавшие его, Сэхэро Егора, чуть ли не полдня спали, и он сам видел, как это произошло. А потому было о чём подумать.

Упряжки летели на простор легко, всё больше удаляясь друг от друга. Под ногами оленей и накатанными полозьями нарт шуршала вянущая трава.

12

Что слышат уши и видят глаза – непременно на языке. Стоустая молва будто этого и ждала: от стойбища к стойбищу неслась она на оленьих упряжках по всей Большеземельской тундре к Большому морю Ивы и к Седому Камню, белоснежные вершины которого зимой и летом опоясаны дымными кольцами облаков. Молва забегала в чумы охотников и оленеводов, в избы рыбаков и промысловиков и на устах у неё было одно: Делюк. То шепотом, озираясь вокруг и открывая широко глаза, жестикулируя, то с иронической усмешкой на губах, явно посмеиваясь в душе, она рассказывала о Делюке всё, что было, и чего ещё не было и не могло быть. Люди, слушавшие её, в большинстве верили – молва врать не будет, вруны в подземном мире подвешены на железных крюках за языки! – но были и такие, которым слова молвы в одно ухо влетали, через другое вылетали. Таких было мало. Это были те, кто жил сегодняшним днем, сиюминутной истиной и их вовсе не волновали ни вчерашний день, ни завтрашний, потому что они верили в своё вечное счастье, дарованное им богом и судьбой.

С ехидной улыбкой на широком лице с приплюснутым носом встретил человека-молву и Туси, хозяин семитысячного стада.

– Говоришь… Делюк? – Туси смотрел на человека-молву в упор, ноздри широкого носа раздувались, глаза, расставленные широко, превращались в щелки, мечущие резкий, режущий блеск. – Признаться, я знаю Делюка, но таким его не видел и не слыхал о нем такого. Но шаман – хорошо! Это – не Сэхэро Егор, двуногий волк, от которого ни мне, ни моему соседу Ячи покоя нет. Который год уже мы ловим его, а он всё – как вода сквозь пальцы! Неуловим поганый зверь! Нахалюга! Пять дней назад, казалось, совсем уж поймали, да вот… возле речки Пярцор опять исчез. В яру, наверно, заехал. Или заколдована эта река? Пастухи Икси, Мыдси и Сэвсэр, уже нагонявшие его на наших лучших оленях, говорят, что и следа его нарты не смогли найти, будто испарился, хотя тот только перед ними реку переехал. Так и вернулись. Ни с чем.

– Пастухи, говоришь? – с ноткой сомнения в голосе опросил человек-молва. «Это же как раз тот случай с Сэхэро Егором!»

– Да, трое их было, – выложил спешно Туси, не дав высказать свою догадку человеку-молве.

– Может быть, – согласился тот и не стал разматывать нить разговора, хотя он слышал, что Делюк усыпил именно трех пастухов, которые гнались за Сэхэро Егором. Человек-молва видел: Туси слишком высокомерен и самоуверен, он убежден, что всё знает и видит наперед, а потому лучше промолчать.

– Такие вот дела, – сказал Туси и добавил: – С одним-то Сэхэро Егором можно ещё жить: по полсотне, самое большое по сотне и по две сотни оленей угоняет. Это для большого стада – что котелок воды с озера, в пургу и в туман не меньше откалывается. Зато пастухам нет времени бока отлеживать. В прошлый раз, правда, этот двуногий волк побольше кусок отколол. Тоже наглеет. Да вот другие сэхэро егоры не появились бы. Игна Микит, тот тоже не страшен, да и, говорят, ленив стал на подъем.

– Всё может быть, – немногословно заключил человек-молва, потому что по слухам он знал, что Делюк крайне бедный человек.

– А Делюк-то сам… кто? – будто уловив мысли человека-молвы, спросил Туси и сам же ответил: – Бедняк-бедняком!

– Не оказал бы, – возразил всё же человек-молва и стал пояснять: – Сам я то не видел. Не знаю. Врать не хочу. А слухи идут, у него что-то около шестидесяти оленей было. Да вот Сядэй Назар, добрая душа, слышно, двести оленей ему отвалил. Просто так, ни за что!

– Вот светлая голова – Сядэй Назар! – от радости Туси даже подпрыгнул. – Не перевелись ещё люди! И я бы для Делюка полтыщи оленей не пожалел!

– Это – почему же? – подозрительно посмотрел в лицо собеседника человек-молва.

Туей многозначительно поднял указательный палец и сказал:

– Думать надо!

– Думать-то можно… Но кто знает, какую лямку потянет этот Делюк? – после недолгого молчания сказал человек-молва и снова взглянул в плоское, самодовольное лицо собеседника.

– Вот именно! – подхватил Туси. – Надо сделать всё, чтобы он нашу лямку тянул, пелеем был.

– Тру-удно в чужую душу заглянуть. Невозможно, – сказал человек-молва.

– Это верно, – согласился Туси. – Эта голытьба всегда самыми честными и непогрешимыми себя считает. Но всё же добро можно только добром откупить.

– Это так, но играть… с шаманом?..

– Шаман – тоже человек. Не за рванью же ему идти! Его слово и голова – вот что нужно нам прежде всего! – сказал Туси, и плоское лицо его от этих слов, которые показались ему неоспоримо умными, расплылось в улыбке.

– Твои слова да Нуму в уши! – поддержал человек-молва.

– Ся! Шаманы, говорят, всё слышат, если о них речь, – лицо Туей будто окаменело, узкие глаза расширились и забегали. Показывая подбородком на макодан, он намекал, что день-то солнечный и небо без единого облачка.

– Я тоже слышал об этом, но что мы плохого говорим? – заявил человек-молва.

– Вообще-то да: твой язык правду говорит, – согласился Туси.

В полдень человек-молва уехал. Взлетая на холмы и спускаясь в низины, неслась по тундре и резвоногая упряжка Туси. Он спешил рассказать новость своему соседу и другу Ячи, оленье стадо которого минувшим летом перевалило за пять тысяч голов.

Стоустая молва ходила пешком, плыла на лодках и к беднякам, которых в тундре много, как комарья летом. И у них на устах было одно и то же: Делюк! Весть о появлении нового шамана они встречали настороженно – богачи и шаманы из одной глины слеплены Нумом! – о проделках Делюка слушали с любопытством и вниманием, проникновенно и, наконец, не скрывая своей радости, заключили:

– Свой шаман. Хорошо!

13

Делюк сидел возле чума на нарте и усердно строгал из оленьего рога пуговицу для постромки. Он ни о чём не беспокоился. Женщины в чуме были заняты своими делами, олени паслись возле стойбища на пойменном лугу реки Урер. Делюк никого не ожидал и сам никуда не спешил, а потому всё его внимание было обращено к белой косточке, по поверхности которой, поскрипывая, скользило острое лезвие шиловидного мастерового ножа – пяхар.

Лай любимой собаки Хакци заставил Делюка поднять голову. Недалеко от себя он увидел две оленьи упряжки. Два приземистых и широких в кости человека в нарядных малицах, важно вышагивая, уже подходили к нему. Лицо у одного было широкое, круглое, с приплюснутым носом. Лицо у другого было узкое, длинный нос был похож на корму перевернутой лодки. Увидев такой контраст, Делюк невольно улыбнулся.

– О! Здорово, веселый человек! Молодые люди быстро растут, и не сразу узнаешь, чьи они. Веткой дерева какого рода ты будешь? – заговорил круглолицый, пожав руку Делюку и рассматривая его с нескрываемым любопытством. – Я же – Туси из рода Нохо.

От неожиданности Делюк смутился, отступил на шаг и медленно смерил собеседника взглядом. Он прекрасно знал, что все люди считают Туси одним из могучих корней, на котором надежно держится громадное ветвистое дерево человеческих родов Большеземельской тундры. Так близко ещё не приходилось видеть ему этого человека.

– Здорово! – сказал и узколицый и, отпуская руку Делюка, добавил: – Меня зовут Ячи из рода Туи.

Имя второго богача не особенно удивило Делюка, хотя он подумал: «Почему же они вместе ездят, если у них стойбища разные?»

Туси будто уловил мысли Делюка и сказал:

– Живем-то мы с Ячи в разных стойбищах, да вот договорились вместе съездить в стойбище своего друга Сядэя Назара и послушать, о чем земля говорит. А тут чум увидели. Как не заедешь? Надо знать, кто живет по соседству.

– Родом-то я известен, но меня самого мало кто знает, – заговорил Делюк. – Имя моё Делюк ничего не говорит, отец и деды мои Паханзедами были.

– Велико дерево вашего рода! – вставил удивленно Ячи, но получилось как-то неестественно, даже притворно.

От цепкого взгляда Делюка это не ускользнуло.

– Велико, конечно! – согласился и Туси. – А отец-то у тебя кто?

– Сэрако звали его.

Круглое лицо у Туси сделалось жалостливым.

– Год назад я слышал, что бедняжка ушел. Славный был человек! У старика, говорят, кость сердца сломалась, – сказал он, ни на миг не забывая о цели своего приезда. В душе он был рад такому ходу разговора, была теперь причина, чтобы разжалобиться и войти в душу. На это он и рассчитывал, когда ехал сюда. Но Делюк и рта не дал раскрыть.

– Добрые слова в чуме говорят, – сказал он и, шагнув к чуму, взмахом руки дал понять, чтобы гости следовали за ним.