Текст книги "До новой встречи"
Автор книги: Василий Кукушкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц)
– Взносы второй месяц не платишь. Где комсомольский билет?
Митрохин вынул из гимнастерки комсомольский билет. Савушкин тотчас выхватил у него серенькую книжечку, еще секунда – и билет исчез бы в портфеле где-то между папками и книгами.
– Подождите!
Подростки расступились. В кругу теперь оказались трое – Савушкин, Митрохин и Вадим. Неожиданное заступничество смутило секретаря. Даже старые ученики не осмеливались так с ним разговаривать. А тут новичок!
– Не дело делаешь, – угрюмо сказал Вадим. Он отнял у Савушкина комсомольский билет, вернул Митрохину и спокойно добавил: – Никому не дано права нарушать Устав.
– Я за все отвечай, – буркнул Савушкин, – а каждый вмешивается.
Кончилась перемена. Ремесленники поспешили в классы. В дверях Вадим сказал:
– А подворотничок-то у тебя, Митрохин, давно в баню просится. Это верно.
В следующую перемену Митрохин первым выбежал из класса, сорвал на ходу подворотничок, скрылся в умывальной и так развинтил кран, что брызги летели на противоположную стену. Он старательно тер мылом подворотничок, потом растянул его на батарее парового отопления.
Свидетелем неприятного столкновения в коридоре была Оленька. В большую перемену она прошла в свою комнату и из бельевого миткаля, припасенного себе на передник, накроила подворотничков.
9
Требование вернулось к Андрею Матвеевичу, через всю заявку наискось, бойко прошелся цветной карандаш: «Не обосновано. Отказать. Максим Ильич».
– Как это не обосновано? – вслух возмущался Андрей Матвеевич. – По-русски сказано: «Для электрификации карты нашей Родины нужно девяносто семь лампочек от карманных фонарей».
На дверях кабинета помощника директора по хозяйству висела записка: «Скоро вернусь». Андрей Матвеевич вошел в кабинет, решил ждать. Его внимание привлекла фотографическая карточка под настольным стеклом. В молодом, стройном парне, возвращавшемся из леса после удачной охоты, трудно было признать завхоза училища. Сильно постарел Максим Ильич. Густые брови поседели, молодыми остались лишь живые глаза, но и под ними появились паутинки морщин, а на смену солдатской выправке непрошенно пришла сутулость. От военной службы через многие годы нетронутой осталась у него только любовь к подтянутости. Ни разу он не изменил своей привычке бриться по утрам.
К возвращению Максима Ильича раздражение у Андрея Матвеевича утихло. Да к тому же, сообразив, что лампочек от карманных фонарей достать невозможно, он вычертил схему новой подсветки, и теперь ему требовалось только четыре двадцатипятисвечовые лампочки и несколько листов темной бумаги.
Служба у Максима Ильича была хлопотливая. Последнее время он был озабочен тем, что в училище оставался запас дров и торфа меньше, чем на месяц. Успеют ли плоты прийти до ледостава?
В сумерки из-за Ладоги налетел шторм. В парке училища рухнул петровский дуб, под его тяжестью одна сторона решетки глубоко ушла в землю, а другая приподнялась, ощетинившись заостренными брусьями. Ветер опрокинул на дорогу сторожевую будку, сорвал телеграфные провода и забросил концы на деревья. Максим Ильич, комендант, кровельщик и вызванный на подмогу кочегар провели ночь на крыше главного корпуса училища, укрепляя грохочущие железные листы.
Утром Николай Федорович и Максим Ильич долго говорили о топливе. Малоутешительны были телеграммы, лежавшие на директорском столе под стеклом. Ударят морозы, станут Нева и Ладога, вмерзнут плоты где-нибудь по дороге.
Служба погоды предупреждала о том, что ожидается резкое похолодание. Метеорологическая сводка подействовала на речников лучше, чем просьбы Максима Ильича и угрозы пожаловаться. Буксиры «Смелый» и «Радуга» вышли встречать плоты. Караван причалил на рассвете. Николай Федорович отдыхал в ту ночь у себя дома на Васильевском острове. Он не дождался машины и пешком добрался до училища. Максим Ильич встретил директора у трамвайного кольца, оттуда они прямо отправились на берег. На Неве стояла непогода, свистел ветер, забивая «салом» малые пролеты моста. Вода ревела, пенилась, как на порожистой каменной гряде. Ветер угрожал разбить плоты и угнать бревна в Финский залив.
Артель грузчиков отказалась раскатать плоты. Максиму Ильичу знакомые дали верный совет: зайти в артель «с черного хода», угостить председателя. Максим Ильич из потайного места достал свой «Н3» – неприкосновенный запас – солдатскую флягу спирта, выпросил в столовой пяток соленых огурцов, чашку маринованных грибов и отправился не на Калашниковскую набережную, где помещалась артель, а на Малую Охту.
Вернулся он раньше, чем его ожидали, озябший, голодный, злой, сразу же прошел в кухню пообедать и отогреться. Прихлебывая за обедом из заветной фляжки, он раздраженным голосом жаловался руководящему повару:
– Понимаешь, председатель артели – девушка. Застал ее за алгеброй, учится в вечерней школе. Искренне жалела, что не может помочь училищу, артель работает по нарядам Ленинградского фронта.
Директору Максим Ильич сказал, что остается один выход – своими силами выкатить бревна на берег. Николаю Федоровичу не хотелось отрывать учеников от занятий. А если непогода разобьет плоты? Училище на зиму останется без топлива. Что лучше – пожертвовать тремя днями учебного времени или всю зиму смотреть на мерзнущих ребят? Да и удастся ли сберечь от мороза водопровод, канализацию?
Проще на это дело смотрел Андрей Матвеевич. В студенческие годы ему приходилось участвовать в субботниках.
Ребята встретили новость по-мальчишески. В большую перемену бегали смотреть на плоты, привязанные к чугунным причальным тумбам. Вечером высылали разведчиков. Старший Ростов видел, как Максим Ильич зашел в рыбачью сторожку, оттуда вскоре выбрался с веслами на плече; за ним, тяжело переваливаясь, брел сторож.
У лодки, лежащей на песке вверх дном, они о чем-то заспорили, видимо, не сошлись в цене. Наконец, сторож махнул рукой и отдал ключи от лодочных замков. Максим Ильич по-хозяйски проверил крепость железной цепи и днища трех арендованных лодок.
На следующее утро после завтрака ребята надели шинели и выбежали на улицу строиться. Андрей Матвеевич зачитал списки бригад, рассказал, как ленинградские комсомольцы сберегали государству валюту, досрочно погружая лес на иностранные пароходы. Девушек оставили в училище отеплять трубы на лестницах и в подвалах.
Волны, окатывая берег шипящей пеной, выбрасывали на песок содранную с бревен кору. Плоты раскатывали на двенадцати участках. Первенство держала тридцать четвертая токарная группа. Ребята бегали по шатким мосткам как бывалые сплавщики. Максим Ильич, видя, что разборка идет слаженно, перестал держать лодку на воде. Спасательная команда – Сафар и Алексей – помогала выкатывать бревна.
Заканчивали разборку последнего плота. Опираясь на багры, Антон и Георгий уверенно продвигались по скользким бревнам, обрубая топориками ивовые перевязи. С берега снова кинули веревку. Георгий завел петлю за комель, стянул узел.
– Тащи!
Плот напоминал уже узкий пешеходный мостик, прибитый к берегу осенним половодьем. Антон, разгоряченный работой, подгоняемый криками товарищей, желавших еще больше обогнать бригаду Митрохина, неловко ударил багром по перевязи, не перерубил ее, а только помял. Сделав одну ошибку, Антон сразу допустил и вторую: бросил конец веревки на берег и дал сигнал тащить. Георгий заметил оплошность товарища, прыгнул на заметавшееся в волнах бревно. Дорубить перевязь он успел, но опоздал вернуться на плот. Набежавшая волна захлестнула бревно, ноги скользнули по мокрой коре. Георгий упал в воду, едва успев ухватиться за комель. Ребята на берегу растерялись, опустили веревку. И тотчас захлестнутое волнами бревно подхватило течением и понесло к мосту. Антон одним ударом перерубил канат, опираясь на багор, делал отчаянные попытки вывести остатки плота, но бревна прибивало на отмель.
Евгений Владимирович грелся у костра. Услышав на Неве тревожные крики, он кинулся к лодке. Ремесленники, взявшись за борта, дружно подтащили лодку к воде; еще одно усилие, и она закачается на волнах. Внезапно ребята перестали помогать мастеру, и лодка носом уткнулась в песок. Евгений Владимирович выругал подростков за медлительность, поднял голову и оторопел.
Когда мастер и ученики бросились к лодке, Яков решительно выхватил у Алексея багор, столкнул в воду бревно, вскочил и сильно оттолкнулся от мели. Бревно скрывалось в волнах и, казалось, что Яков, пошатываясь, бежит прямо по воде, перескакивая через невидимые с берега препятствия.
Взволнованно следили ремесленники за поединком своего товарища с бушующей Невой. Лодку спустили на воду, за весла сели Евгений Владимирович и Алексей. На корме стоял Сафар, держа наготове спасательный круг.
Выведя бревно на быстрое течение, Яков обогнал Георгия и пошел наперехват. Расстояние между ними постепенно уменьшалось. Широко расставив ноги, Яков замер и высоко занес багор. Он не слышал криков, не видел берега, ждал, чтобы накатилась большая волна. И тогда он расчетливо всадил багор в бревно, за которое, уже слабея, хватался Георгий, подтянул к себе, помог Георгию вползти на несвязанный плот из двух бревен. На берегу кто-то крикнул «ура», и вверх полетели ушанки. Стоя на бревнах, Яков повел их вниз, стараясь выйти из быстрого течения.
Не больше десяти минут продолжался поединок на Неве, а для Евгения Владимировича он длился вечность. Когда он понял, что опасность для Георгия миновала, а за Яковом не угнаться, он развернул лодку и начал грести к берегу.
Бревна еще не успели коснуться отмели, как уже кто-то из ребят столкнул в воду доску и по ней добрался до товарищей, помогая им выбраться на берег. Евгений Владимирович ушел вызывать врача. Антон растирал Георгию грудь. Яков сделал пробежку, но озноб не проходил. В походной аптечке был флакон со спиртом, и Максим Ильич решил по-солдатски отогреть искупавшихся подростков.
– Пей, – приказал он Георгию, – иначе схватишь воспаление легких, а может, и туберкулез. Кровь нужно разогреть.
Георгий неловко поднес к губам флакон.
– Только не дыши, обожжешься, – Максим Ильич сделал глубокий вздох, показал, как надо пить спирт.
Яков без уговора выпил свою порцию – так согревались сплавщики в дни большого паводка на Ножеме. В целебное действие спирта поверил и Георгий; приятное тепло прошло по телу, слегка закружилась голова, потянуло ко сну. Алексей откуда-то принес охапку сухих дров для костра. Присев на пенек поближе к огню, Яков проворно развязал шнурки, вылил из ботинок воду, снял брюки, отжал и хотел их снова надеть. Антон отобрал у него брюки, заставил снять гимнастерку и белье. Затем он старательно отжал мокрое белье гимнастерки, брюки и повесил сушиться над костром. Подростки наперебой предлагали искупавшимся сухое белье – кто носки, кто рубашку. Спирт начал действовать сильнее. Яков повеселел – и было от чего. Его окружили товарищи, все босые, а по обе стороны костра стояли ботинки, начиная от самых маленьких, тридцать четвертого размера, и кончая сорок первым. Отказаться переодеться – это значило кровно обидеть ребят, и Яков взял у Антона носки, брюки у Сафара, гимнастерку у Анатолия, а сапоги – наугад. Это были ботинки Митрохина со стертыми металлическими подковами на каблуках. Сообща одели и Георгия.
В училище возвращались строем. Во главе колонны шла тридцать четвертая токарная группа. В соревновании она обогнала бригаду Митрохина.
Ольга Николаевна встретила колонну еще в парке. Она крепко рассердилась на Максима Ильича за шутку, что невская ванна закалит ребят. По ее настоянию Яков и Георгий были немедленно положены в изолятор. Варя измерила обоим температуру, напоила горячим чаем. Засыпая, Георгий слышал, как Ольга Николаевна стыдила кого-то из ребят за попытку пробраться в изолятор через форточку.
10
В большую перемену ремесленники любили кататься с ледяной горы. Санок не хватало, и был установлен порядок – прокатился, отдай их товарищу, а сам становись в очередь. Обычно Яков первым ухитрялся приходить к горушке, а как-то прибежали ребята кататься, смотрят – нет Якова. Потом видят – Яков несет на плече два: гладких столбика и баранку от руля грузовой машины. Сзади плетется Сафар с лопатой и мотком смоленой веревки. Один столб они врыли у подножия горы, а второй, с баранкой, установили наверху. Несложная механизация ускорила подъем саней. Ребята предложили Якову всю зиму кататься вне очереди, но он решительно отказался. Сафар был бы не прочь воспользоваться добротой товарищей, да постеснялся: ремесленников не проведешь, догадываются, чья идея.
В понедельник выдался морозный солнечный день. С вечера политая горка блестела как зеркало – не хочешь, а не пройдешь мимо, потянет прокатиться. Не устоял и Вадим. Ольга Николаевна не узнает, рука почти совсем зажила. Вадим, установив санки, приподнял ногу, чтобы посильнее оттолкнуться, как позади услышал крик:
– Обожди, Вадим, есть новость!
На горушку подымался Митрохин, запыхавшийся, потный. Вид у него был такой, будто он сдал экзамен на пятерку. Митрохин вытащил из-за пазухи книжечку, бережно погладил цветную обложку.
– Здесь про тебя написано…
Вадим привстал, санки помчались вниз с горушки без седока. Рассыпалась очередь. Ребята тесно окружили Вадима и Митрохина.
– Читай вслух!
– Правильно.
– Всем интересно. Читай!
– «…С «гранаты» – так бойцы прозвали высоту «564» за ее вытянутую форму и узкий спуск, густо заросший молодым ельником, – читал Митрохин, – хорошо просматривалось поле между наблюдательным пунктом танкистов, разместившимся в подвале водонапорной башни, и развалинами заводского корпуса. Дальше в глубь обороны шла крытая, искусно замаскированная траншея.
Разведчики противника выследили, что в наблюдательный пункт прошли офицер и связной. Это был командир танкового полка Камчатов и воспитанник полка Вадим. Как только они выбрались из укрытия, снаряд со свистом пролетел над башней и разорвался на середине поля, вздыбив мохнатый столб грязи. Слева послышался еще разрыв, третий снаряд ударился в громоотвод, разорвался в воздухе.
– Накрыли, Вадим, ложись! – приказал Камчатов и сам бросился на землю.
В воздухе появились наши штурмовики. На бреющем полете, едва не касаясь брустверов, «илы» пронеслись над вражескими окопами. У залива самолеты развернулись. Огневой налет прекратился, но одно орудие еще продолжало стрелять. Прижимая разгоряченные лица к земле, Вадим и Камчатов ползли. Вскоре Вадим почувствовал, что ползет один. Камчатов лежал неподвижно и не откликался. Вадим пополз назад. Полковник был ранен, из рукава его шинели бежала струйка крови. Вадим втащил Камчатова в еще осыпающуюся воронку, лезвием безопасной бритвы разрезал шинель, гимнастерку, надорвал индивидуальный пакет, перевязал рану. Оказал помощь. Вадим задумался, как вытащить командира из опасной зоны. Из рассказов бывалых воинов он знал, что вторичное попадание невозможно в одну и ту же точку. Но воронка – все же плохое укрытие от осколков снарядов. Отлеживаться до темноты нельзя и по другой причине – Камчатов не приходил в сознание. Попадет земля в рану, может случиться столбняк, нужно торопиться сделать прививку.
Скинув с плеч плащ-палатку, Вадим с трудом перевалил Камчатова на брезент, смастерил лямку и надел ее через голову. Он полз, прислушиваясь к свисту снарядов и вою мин, и укрывался вместе со своей тяжелой ношей в ближайшей воронке. Все поле было не больше четырехсот метров, а одолел его Вадим только через час…»
На последней странице книжечки была напечатана выписка из приказа по Ленинградскому фронту. За спасение своего командира младший сержант Хабаров награжден орденом Красной Звезды.
С того дня книжечка про подвиг Вадима, обернутая в целлофановую обложку, не залеживалась в тумбочке Митрохина. Все училище читало ее.
11
В круглой печке догорали дрова. Угасающее плана бронзовым загаром золотило лица девушек. Оленька, вышивая надкроватный коврик, негромко пела старинную песню про Ермака. Ей оставалось вышить только глаза дворняжке, подстриженной под льва, как в коридоре послышались шумные мужские шага. Девушки отложили рукоделие. Кто это может быть? У Николая Федоровича шаг легкий. Добрынин? В комнату вошел Савушкин. Он бросил неодобрительный взгляд на вышивку и усмехнулся: – В мещанство впадаете. Скоро канареек заведете.
– Давно собираемся купить канарейку, не скажете ли адрес магазина? – съязвила Оленька. С первого дня знакомства она питала к комсомольскому секретарю открытую неприязнь. – Заодно не скажете ли, где получите консультацию о птичьем рационе?
Савушкин, не отвечая, вытащил из портфеля папку с наклейкой: «Разные дела».
– Которая из вас Татьяна Загорушина?
– Заблудились, – глаза Оленьки озорно блеснули. – Нечасто у нас бываете. Таня живет у тети.
– А ваша фамилия?
– Жукова.
– Правильно. Вспомнил. Товарищ Жукова, вам есть поручение от комитета. Паренек один захворал. – Быстро перелистав бумажки, Савушкин отыскал инструкцию, оттиснутую на ротаторе, и подколотый к ней конверт. – Нужно навестить товарища, комсомольский долг обязывает.
Положив бумаги на стол, Савушкин поспешно направился к выходу. У порога остановился, строго напомнил:
– Срок – сутки. Акт написать разборчиво, в двух экземплярах. Фамилию обязательно печатными буквами.
Оленька спрятала под подушку коврик, взяла бумаги, оставленные Савушкиным. Из-под инструкции выпало письмо на четвертушке листа ученической тетради:
«Здравствуйте, товарищ комсомольский секретарь!
Простите, не знаю вашего имени и фамилии. Беспокоит вас Анисья Ивановна Петухова по неотложному делу. Я проживаю в одной квартире с учеником Сергуновым. Может знаете, на модельщика учится. Так вот Михаил захворал. Врачи нашли воспаление легких…» Письмо пришло во вторник, Савушкин до субботы держал его в столе и поставил на заседании комитета о разном»! Поручение дано Загорушиной, но нельзя, чтобы письмо превратилось в эстафету.
…Оленька задержалась у больного. После отбоя Ольга Николаевна послала Антона и Якова встречать ее. Погода круто изменилась, снег хлопьями стелился по земле. Ребята перебрасывались снежками, когда увидели Оленьку у входа в парк; она шла, прижимая платок к глазам. Антон решил – наверно обидели ребята из соседней школы ФЗО.
– Бежим, Яков, покажем, как задевать наших. Ух!
Но бежать никуда не пришлось, Оленька все рассказала ребятам. Сергунов лежит в больнице имени Мечникова, и навещает его только соседка по квартире. Выпросив у сестры халат, Оленька, несмотря на позднее время, пробралась в палату.
– Обрадовался парнишка. Совестно мне стало – пришла с пустыми руками, разве так ходят в больницу, – Оленька отвернулась, чтобы скрыть слезы. – Не могла же я сказать, что Савушкин четыре дня держал письмо у себя.
– И напрасно. Я бы такое сказал, что комсомольский «сухарь» сто раз подряд икнул, – неожиданно рассвирепел Яков.
Савушкин жил в комнате под портновской мастерской. Приходу Жуковой он не был рад и не скрывал этого. Только настроил радиоприемник на легкую музыку, а теперь пришлось приглушить звук и выслушивать, какая у Сергунова температура, и как он, одинокий, всеми забытый, лежит в больнице.
– Напиши акт, – указал Савушкин. – Подай на комитет, разберем. Будем ходатайствовать перед дирекцией и горкомом комсомола об оказании материальной помощи.
– Еще неделю ждать, – ужаснулась Оленька. Она выбежала на улицу. Что сказать ребятам? Лгать она не умела. Чернить Савушкина было неприятно, все же он секретарь, а Яков и Антон – не комсомольцы.
Антон, сидевший на перилах, спрыгнул. Оленька опередила его вопрос.
– Обсудит акт на комитете.
– Трижды циркулярник, шляпа – вот кто ваш секретарь, – выругался Антон.
Начинало подмораживать, из-за клочковатых облаков выглянула луна, на дорожку падали тени заснеженных деревьев. Давно в городе не было такого хорошего вечера, а Яков, Оленька и Антон молча шагали к общежитию, погруженные в свои думы. Говорить ни о чем не хотелось. В вечерней тишине снег под их ногами скрипел особенно гулко.
Утром на завтрак подали пшенную кашу, чай, печенье и вишневое варенье. Антон съел кашу, выпил чай, сполоснул кружку, положил в нее свою порцию варенья, в газетный картуз кинул печенье. Яков проделал то же самое. Антон громко кашлянул, пустил кружку и картуз вкруговую. Они вернулись к нему, полные доверху. Никто из учеников токарной группы за завтраком не притронулся к варенью и печенью. Бесшумно была выполнена эта операция, но Варя, дежурившая по столовой, заметила все. От нее не ускользнуло, что, идя на построение, Антон передал пакет Сафару.
Происшествие в столовой расстроило Николая Федоровича. Больших трудов стоило заставить ребят прекратить менять паек на рынке. Последний случай был полгода назад, и вот опять начинается, да и в каких размерах – Антон забрал варенье и печенье у всей группы! Зачем столько? У пятнадцатилетних голова на выдумки богата. Ребята могли выменять свой паек на бенгальские огни. В продаже появились электрические фонари с крохотной динамкой.
Максим Ильич подстерег Сафара в парке и привел к директору.
– Куда направились?
– В поликлинику, – Сафар положил на стол направление в рентгеновский кабинет. – Сама врачиха послала.
– Антон просил что-нибудь купить? – допытывался Николай Федорович.
– Нет.
– Может, выменять печенье на табак?
– Нет, – упрямо твердил Сафар.
– Выверните карманы.
Неподвижно стоял Сафар, решив всю вину взять на себя. Антону только вчера сделали замечание за катанье на перилах. Максим Ильич достал из шинели Сафара пакеты, старательно перевязанные суровыми нитками. К каждому из них была приклеена записка одинакового содержания: «Седьмая палата. Мише Сергунову».
Николай Федорович не мог скрыть своей радости. Хорошо, что предположение оказалось ложным. Не ошибся он в одном: организатором передачи был Антон. Это делало его характер еще более загадочным.
Николай Федорович отпустил Сафара в больницу, попросив зайти на обратном пути.
На следующее утро в столовой Антон еще издали увидел на столе сверток. В пакете он нащупал два яблока, кусок пирога, а сбоку лежала увольнительная записка.
12
Еще в первый день производственных занятий Евгений Владимирович видел, что ученики вышли со старта неровно, и, как бывает на многокилометровом забеге, скоро цепочка растянулась, появились передовики, середнячки и отстающие. У одних на счету было по шесть-семь работ, у других же перевалило за три десятка. В группе вырвались вперед Яков, Антон и Алексей. Можно было бы и дальше идти по программе. Но Евгений Владимирович старался подтянуть остальных учеников. Сафар и Оленька все еще не могли одолеть робость, да и только ли они? Дальше пойти – отстанут ребята, будут теряться, а ведь из них тоже должны выйти хорошие токари.
Иначе рассуждал Антон. На проточке цилиндрической болванки за один проход снимал припуск, когда его товарищи делали эту операцию за три прохода. Ему думалось, что пора взяться за более интересные работы, а тут опять из кладовой привезли болванки. Антон ворчал:
– Какой же я токарь-универсал – сегодня на обдирке, завтра на обдирке, послезавтра…
Такое недовольство и раньше слышал Евгений Владимирович от ремесленников. Приятно учителю, что ученики хотят больше знать, но не сразу им раскроешь всю сложность токарного ремесла.
– Забегаешь, Антон, вперед, – мягко убеждал Евгений Владимирович, – считаешь, что если научился устанавливать резец и обтачивать цилиндрические поверхности, то уж и все. Нет, друг мой, это еще только токарная азбука. Тебе до среднего токаря далеко, а чтобы стать токарем-универсалом, нужны особые задатки. Токарное дело – это не скачки, оно уважения, да еще какого, к себе требует.
Антон только усмехался. И откуда у мастера такая уверенность, что у него мало задатков токаря-универсала? Подождите, Антон еще себя покажет!
Обточка болванок – не бросовая операция. Военный завод дал училищу заказ изготовить партию соединительных валиков. Антон видел образец этой детали у военпреда. Красивая, на концах резьба, в середине выемка для шпонки. Вот удивится мастер, когда Антон положит на стол еще тепленькую деталь и скажет: «Да уж, Евгений Владимирович, мало у меня задатков токаря-универсала». Мастер шутливо погрозит пальцем, а начальству будет показывать: «Полюбуйтесь, Антонова работа».
Антон взял у военпреда валик. Он уже видел на тумбочке десятки других таких валиков, и военпредовский образец можно было отличить только по опознавательному знаку.
Но то, что поначалу казалось простым, на деле получалось сложным. Антон сбегал в соседнюю мастерскую, там работали ученики второго года обучения. Посмотрел, как они нарезают резьбу, и ничего хитрого не обнаружил. Разве он не сумеет подвести резец к металлу, а дальше – сущий пустяк: нужно дать одновременно вращение детали и продольное перемещение резцу. Пожалуйста, готова винтовая линия, стоит сделать еще заход, и готова канавка…
Чтобы мастер подольше не заглядывал к его рабочему месту, Антон сам подозвал Евгения Владимировича и похвастал:
– На два треугольника чистоту даю.
Евгений Владимирович ладонью провел по валику. Антон прав. Поверхность на заготовке получилась чистая, и размеры точны. Не подозревая о хитрости, Евгений Владимирович направился в другой конец мастерской. Антон зажал заготовку, проверил на глазок, не бьет ли. Показалось, что прибором лучше не выверишь, торопливо закрепил резец, включил привод. Риска получилась винтовая, но пьяная, рваная и шла в правом направлении. «Это с непривычки, – подумал Антон, – придется повторить». Он снял испорченную заготовку, бросил в противень и прикрыл сверху стружкой. Установил вторую деталь, и снова неточная риска. Решил, что при повторном проходе сумеет выправить резьбу, однако резец упрямо двигался по заданному направлению.
Неудачи озлобили Антона. Теперь он уже не боялся ни мастера, ни ответственности и не прятал загубленные детали. Когда он взял седьмую заготовку, то почувствовал, что кто-то стоит за его спиной.
Лицо у Евгения Владимировича было усталое, но не сердитое, только у рта появилась глубокая складка. В темных стеклах очков Антон увидел себя – растрепанного, грязного, обозленного.
– Хочешь быть токарем-универсалом, а поступаешь как мальчишка, – сказал Евгений Владимирович, и совсем тихо добавил: – Чтобы нарезать однозаходную резьбу, и то нужно уметь подобрать набор шестерен, а на валике резьба-то какая, посмотри лучше, резьба-то левая…
Утром Антон держал ответ за свой поступок. Приведя группу в мастерскую, Евгений Владимирович не распустил ее по рабочим местам, а подвел к станку Антона. На тумбочке лежало шесть загубленных валиков.
– Три аппарата завод недодал военно-морскому флоту, – спокойно начал Евгений Владимирович. – И виноват в этом ваш товарищ Антон Мураш. За самовольство ставлю на вид. Стоимость испорченных заготовок – сорок четыре рубля шестьдесят три копейки – бухгалтерия удержит с первого его заработка.
Антон не понимал – Николай Федорович говорил, что обучить ученика стоит семнадцать тысяч рублей, а Евгений Владимирович трясется над копейками. Антон с готовностью расписался в акте. Темные стекла очков скрыли загадочный огонек в глазах Евгения Владимировича. Акт забыт не будет, и, конечно, Антон горько пожалеет о своем поступке.
13
Сквозь дремоту Антон слышал, как Анатолий вернулся из театра, присел на кровать брата, шепотом рассказывал, что какой-то подросток ночует в парке… Так он и уснул под этот шепот, и вдруг сразу проснулся, точно от толчка.
У окна, освещенного лунным светом, стоял младший Ростов – босой, в нижнем белье.
– Замерзнет парнишка, пятнадцать градусов на улице!
Закутавшись в одеяло, Антон подошел к окну. В эту лунную ночь старинный парк был особенно красив. На дорожках сталкивались причудливые тени можжевельника, ивняка, акаций. Яркие блестки светились на заснеженных деревьях. Ледяная горка казалась замерзшей стеклянной лавой, падающей в темную пропасть.
Антон вгляделся. Действительно, на скамейке лежало что-то темное.
– Кто тебе, браток, телеграфировал, что это парнишка? – спросил Антон, плотней кутаясь в одеяло. – Может, сторож тулуп забыл?
– Мальчишка, – горячо уверял Анатолий, – пробовал его разбудить – злой, обещал дать в зубы.
– А твоя какая забота? Не понимает, что ему желают добра, пусть мерзнет, – сказал Антон, проворно забираясь в постель.
Однако он не мог заснуть. Вспомнил про свои блуждания, вспомнил ночевки в подвалах, в парадных у батарей парового отопления, вспомнил, как ночью дворники выгоняли на мороз. Он закрывал глаза, а видел скамейку в парке. Может быть, у паренька разбомбили дом? Видать, он не из безнадзорных, не знает, что в мороз нужно ходить и ходить, а не валяться по скамейкам, иначе конец. Антон приподнял голову.
– Анатолий!
– Я.
– Не спишь?
– Раз отвечаю, выходит, что не сплю.
– Сбегаем в парк, пожалуй, и верно, замерзнет.
Чтобы незаметно уйти из общежития, Антом и Анатолий вынесли одежду на черную лестницу и там оделись. Назад вернулись через четверть часа. Анатолий пожаловался дежурному на горло и услал его вниз за стрептоцидом. Выйди ремесленники часом позже, замерз бы парнишка. Антон втащил подростка в спальню, положил прямо на пол к батарее парового отопления. Паренек так окоченел, что не ощущал тепла, не хотел скидывать меховые рукавицы. Он рассердился, полез было драться, когда Антон силой стащил с него полушубок.
Проснулись и остальные ребята. Сонные, не понимая еще в чем дело, они теснились к Антону. Незнакомый паренек немного отогрелся, исчезла с лица угрюмость. Про свое житье он рассказывал не по летам солидно, явно кому-то подражая. Звали подростка Иван Лосев. Родился он под Новгородом. История его несчастий была обычной в те годы на земле, оккупированной немцами. Ночью гитлеровцы подожгли родную деревню Лосева, часть жителей погибла в огне, другая – от пуль. Ивана нашли в придорожной канаве партизаны и взяли к себе в отряд. Полгода он прослужил разведчиком. Приехал в Ленинград учиться, хочет быть токарем, а в училище до осени не берут. Родных в городе нет, ну и начал скитаться.
Лосев обогрелся, но ребятам жаль было выгонять его на мороз. Сказать «уходи» – жалко, оставить – потом могут быть неприятности. Вот положение! Кого спросить? Андрей Матвеевич как назло ночевал в эту ночь дома, а директор уехал в Москву, Максима же Ильича ребята побаивались – вдруг у него плохое настроение. Они-то останутся в тепле, а мальчишке придется провести ночь на улице.
Жалел паренька и Вадим, но он был более недоверчив:
– Общежитие – не проходной двор, – шепотом сказал он Антону. – Оставить незнакомого человека на ночь – дело серьезное.
