Текст книги "До новой встречи"
Автор книги: Василий Кукушкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 18 страниц)
Сборщики запросили как можно больше планок. Антон не раз хвастался, что он может довести выпуск до десяти-двенадцати норм, но сдавал половину своей выработки, остальные планки прятал, а когда волынил, то доставал их из тайника. Евгений Владимирович рассудил: «Нельзя, чтобы сборочные бригады зависели от каприза Антона». На изготовление планок был поставлен Пичугин. Полную смену Яков не отходил от станка, сделал пять планок, сломал три сверла, а годными были признаны только две планки, у остальных – смещение отверстий.
Антон ждал, что Яков придет с поклоном. Ему-то он не откажет. Пусть в училище знают, что и такой способный токарный ученик не обошелся без услуг Антона. Но Яков молчал. Он словно бы даже не замечал Антона. Не замечал, что тот уже перестал прятать свое приспособление и нарочно оставляет его на тумбочке.
Ребята не избегали Антона, но на каждом шагу он ощущал, что трещинка в его отношениях с товарищами растет и растет. Он перестал прятать и сработанные им за день планки, а Евгений Владимирович примет работу, равнодушно выпишет наряд, кладовщик механически выдаст партию болванок. И оба не скажут ни приветливого, ни грубого слова. Несколько вечеров Антон провел в слесарной мастерской, сделал копию своего приспособления. Принес, положил Якову на тумбочку:
– Пользуйся. У меня натура широкая.
Сказал и – ходу. В друг слышит – сзади оклик. Оглянулся, видит, прямо на него идет Яков, держа на вытянутых руках приспособление.
– Возьми, Антон, это твое. Для Алексея пожалел, а мне не надо. Голова-то у тебя светлая, придумал удачно. Но ведь нас, Антон, много – вся группа, все училище. Наше приспособление будет лучше твоего, в этом можно не сомневаться.
Но был в училище человек, который понимал, что Антон по натуре не эгоист. Сгоряча отказал Алексею, потом заупрямился, так оно и пошло. Как ему помочь, об этом часто задумывалась Мария Ивановна, – в училище не вызвать его на откровенность.
Марии Ивановне в библиотеке подобрали книги для диссертации, получился объемистый пакет. Антон был в это время в библиотеке и сам вызвался помочь донести книги до трамвая. Мария Ивановна увезла его к себе домой.
На следующий день состоялось заседание комсомольского комитета. Мария Ивановна до самых дверей проводила Антона и сказала, что будет ожидать его в учительской. Антон не спросил разрешения присутствовать, забрался в угол и терпеливо просидел два часа, не вылезая оттуда даже в перерыв. Когда Вадим, спросил, у кого есть вопросы, Антон поднялся шумно отодвинул стул. Все невольно обернулись в его сторону.
– Есть заявление, разрешите зачитать.
Медленно, отчеканивая каждое слово, он читал:
«В комитет ВЛКСМ
от комсомольца Антона Мураша
Заявление
Признаю, что обида на Алексея Волгина и желание быть впереди товарищей пробудили во мне черты, осужденные советскими людьми. В моем поведении появились кулацкие-замашки. Поначалу это обвинение я не воспринял, считал, какой же я кулак, если происхожу из трудовой семьи. Мария Ивановна рассказала мне, что кулак может быть не только по богатству, а и по повадкам. Считаю, что себялюбие, зависть и жадность не должны быть в характере комсомольца. Я осознал свою вину, сделал немало попыток ее исправить – и все напрасно. Мне думается, что теперь неправы товарищи. Обращаюсь в комитет просьбой, если я виноват – наказать, а комсомольцев Якова Пичугина и Алексея Волгина обязать пользоваться моим приспособлением. Еще неизвестно, когда они изготовят свое. А планки крайне нужны на сборке. Если возможно, включите и меня в бригаду творческого содружества».
Вадим взял его заявление. Выступили все члены комитета, и не было двух мнений. Так и записали: «Указать комсомольцам Якову Пичугину и Алексею Волгину, что они неправильно поступают, отказываясь от приспособления комсомольца Антона Мураша».
Стали расходиться. Антон растерянно спросил:
– А как же со взысканием?
– Ты, Антон, нас сегодня порадовал, – признался Вадим. – Комсомолу важны не меры взыскания, а то, что ты осознал ошибку и сам ее исправил.
47
В парке осел снег, потемнели деревья. Теперь на уроках и в мастерских все чаще токарей называли выпускниками. Слово «выпускник» стало упоминаться и в официальных документах.
Из министерства пришло распоряжение рекомендовать двух выпускников-токарей в экспериментальную лабораторию научно-исследовательского института. Не думал Николай Федорович, что эта телеграмма принесет столько хлопот Евгению Владимировичу. У него в группе был один бесспорный кандидат – Яков, а кто второй? Дальше шли в одной цепочке: Антон, Вадим, Сафар, Алексей, Оленька.
– Назначайте. Мне трудно выбрать, – признался Евгений Владимирович. – У меня в группе хватает хороших ребят.
Из института технолог привез чертежи в темно-синей папке. На титульной стороне выпуклая надпись: «Диплом первой степени». В правом углу чертежа стояли требования: четыре треугольника и цифра двенадцать – высокий класс чистоты и точности.
Кому же поручить эту работу?
Месяц назад Вадим и Антон послали заявления в Москву с просьбой направить их в Заполярье. Евгений Владимирович надумал из Оленьки вырастить мастера – себе смену. Еще в декабре он написал на нее характеристику и рекомендовал в техникум трудовых резервов.
Повзрослел и Сафар, стал серьезным, вдумчивым юношей. Самолюбию Сафара льстило оспаривать место в экспериментальной мастерской. Но он трезво оценил обстановку. Проба сложная. Чтобы обработать фигурный пуансон, нужно мастерски владеть суппортами – продольным и поперечным. Безошибочно производить подбор шестерен. Мысленно он уже видел, как белые линии, едва заметный пунктир, заштрихованные площади переходят с чертежа на кусок стали.
Сафар не сомневался: если постарается, то проточит детали на нужные треугольники, выдержит нужные размеры. А как же завод? Сафару хотелось поступить на «настоящий» завод.
На обдирке и чистовой отделке Якова не покидала уверенность. Умело и красиво он одновременно управлял суппортами – продольным и поперечным. Сложность обработки фигурного пуансона заключалась в радиусной форме, в шести ступенчатых выступах, требующих точности, незаметной для человеческого глаза. Трудности у него возникли при доводке выступов. Взяло сомнение – не груба ли наждачная бумага №1. В чертеже допускался второй номер. Евгений Владимирович посоветовал Якову проявить большую самостоятельность.
Не отважился Яков на риск. Нерасчетливо проведешь шкуркой, и непоправимый брак. Где требуется микронная точность, нужно принимать трезвое, безошибочное решение. Экспериментировал Яков доводку на аналогичной детали.
Заинтересовался и Алексей опытами. Сомнение Якова подтвердилось – наждачная бумага оказалась грубоватой. Из научно-исследовательского института им прислали нулевую бумагу.
Ровно за пять рабочих дней Яков закончил работу, Алексей – позже на два часа. Изготовленные ремесленниками пуансоны были безоговорочно приняты строгим контролем. В тот же день пошла телеграмма в Министерство с просьбой по окончании ремесленного училища молодых рабочих Якова Пичугина и Алексея Волгина назначить токарями шестого разряда в экспериментальную мастерскую научно-исследовательского института.
Практику токари проходили на механическом заводе. Сафару так хотелось попасть в цех, что он не дождался заводского автобуса и уехал на трамвае.
В проходной Сафар вынул из гимнастерки новенький пропуск. Закрыв пальцем верхнюю строчку «Временный», он показал его вахтеру и вышел на площадку, которую рабочие прозвали «Пятачок с гривенником», – площадка была круглая с маленьким выступом, где росла сосна с четырьмя стволами. От этой площадки уходила в глубь заводского двора мостовая, вымощенная ровной брусчаткой, и пять асфальтовых дорожек.
«Круговая» дорожка привела его к зданию, похожему на авиационный ангар, только раз в десять больше. К деревянным воротам подходило железнодорожное полотно. На фасаде темнели выложенные белым кирпичом буквы: «МХ».
Сафар вытащил из кармана пропуск: в правом углу фиолетовый треугольник, а в нем те же буквы. Значит, сюда.
Он перешагнул высокий порог. Цех начинался за третьей дверью, у входа стояли гигантские станки – расточные, карусельные. Кран легко пронес трехметровый вал еще в окалине. За средним проходом стояли токарно-винторезные станки, и Сафар обрадовался, словно увидел старых знакомых.
В цехе кончала работу ночная смена и заступала дневная. В проходах было многолюдно, люди спешили в раздевалку и к рабочим местам. Сафар прошел почти до конца цеха и еще не увидел ни одной конторки. Вдруг слышит, кто-то его громко окликнул: «Товарищ Хасынов! Вас просит зайти начальник цеха. Вход с тамбура, второй этаж»
Сафар оглянулся – в главном проходе и в соседнем не увидел никого знакомых. Что за чертовщина? И вдруг опять тот же голос. Сафар поднял голову и разглядел серый раструб динамика: «Старший мастер Михаил Дмитриевич. Вас просит зайти главный технолог завода. Захватите, пожалуйста, чертеж ПК-17».
В крохотной приемной начальника цеха было людно. Бухгалтер жался к двери, проглядывая расчетную ведомость. Инженер по ремонту оборудования держал в одной руке помятый пневматический патрон, другой раздраженно размахивал перед лицом сухонького человека, очевидно, механика. У самого входа сидела пожилая женщина в темном халате. Сафар поинтересовался:
– Кто крайний?
Из кабинета вышла секретарша с такими же, как у Ани, крашеными волосами.
– Начальник занят. Принимать не будет. С утра у него беседа с молодым рабочим. – Обратившие к Сафару, она сказала: – Борис Григорьевич вас ждет.
Комнату, в которую ввели Сафара, нельзя было назвать кабинетом, в ней много было схожего с конторкой мастера училища. Да и сам начальник в синей курточке поверх пиджака, немного сутулый, напоминал Евгения Владимировича, только он был моложе лет на десять и не носил очков.
– Давайте знакомиться – Крылов Борис Григорьевич
– Сафар Хасынов.
– Расскажите, откуда родом, что умеете делать. По рассказу Бушуева, вам мало и золотой медали.
Сафар знал, что Евгений Владимирович неплохо о нем отзывается, и все-таки покраснел, не ожидал такой аттестации. Борису Григорьевичу мешали телефонные звонки, он сердито переключил все три аппарата на приемную и сосредоточенно слушал рассказ ремесленника – короткий, как и сама его жизнь.
– А теперь мой черед рассказывать…
Борис Григорьевич отдернул шторку на стене, в широком окошке Сафар увидел механический цех.
– В знаменитом цехе, Сафар, будешь проходить практику. Отсюда в 1912 году вывезли на тачке провокатора. Хозяин-немец насмеялся над требованием рабочих, позвал конную жандармерию. Забастовка перекинулась на остальные цехи. Шестьдесят восемь дней был мертв завод. Рабочие выстояли, потому что весь трудовой Питер стоял за их спиной. Цени, помни, на какой завод идешь, дорожи и гордись, что ты теперь рабочий человек.
Они спустились в цех.
Борис Григорьевич показал рабочее место Сафара. Это был станок ДИП последнего выпуска, лучшего и желать нельзя! Распред принес наряд, чертеж, подсобные рабочие привезли на электровагонетке сотни две откованных клапанов и сложили штабелем у станка.
Бориса Григорьевича отозвали на другой участок, и цех снова показался Сафару угрюмым, не то что в училище; куда ни взгляни, всюду незнакомые люди. Особенно нелюдимым ему показался сосед слева, мрачный человек, низко склонившийся над суппортом.
Надо было приниматься за работу. Станок Сафару был знаком, ничего мудреного не видел он и в чертеже, если бы в училище ему поручили проточку клапанов, он ни на минуту бы не задумался, а на новом месте немножко робел.
Сафар зажал клапан, проверил – никаких отклонении. Снял первую стружку, установил резец на второй заход и почувствовал, что кто-то сзади за ним наблюдает.
– Обожди, парень. Так ты одну норму выполнишь, а на нашем участке никто не дает меньше двух.
Это сказал сосед слева, на вид такой хмурый, безразличный ко всему, в руках он держал резцы и приспособление – круглую крышку с шестью прорезями и зажимными гайками.
– Открывав тумбочку.
Сафар попридержал непослушную дверцу, догадываясь и еще не веря, что ему дарят набор резцов. Но это именно так и было. Положив резцы нас нижнюю полку, сосед сказал:
– Счастливые резцы, это тебе на развод.
– Я же не постоянный. У вас только практику прохожу.
– Нет, парень, в нашем третьем механическом нет временных. Если кто к нам пришел, от нас не уйдет.
Иван Захарович – так звали соседа – легонько повернул Сафара к тумбочке, вложил в прорези шесть клапанов, завернул ключом зажимные гайки.
– Понятно? Ну, теперь действуй.
Ничего в жизни училища не изменилось. После завтрака и утренней линейки группы расходились по аудиториям, мастерским. И все же чувствовался наступающий праздник. В клубе монтеры заменяли устаревшую проводку прожекторной линии, прокладывая вместе ветхого шнура свинцовый кабель. Максим Ильич опять в актовом зале беззлобно поругивался с полотерами, Антонина Осиповна переселилась в портновскую мастерскую. Ее тревожило, что не у всех первогодков пригнана парадная форма. Иван Спиридонович производил примерку, намечая мелом, где укоротить, а то и выпустить запас.
В клубной половине шли репетиции. Драматический кружок ставил комедию «Слава», группа сольного пения готовила сцену из оперы «Князь Игорь». Духовой оркестр уединялся в надстройку над прачечной, разучивая марши. От разноголосых звуков дребезжали стекла и в нижнем этаже.
Училище готовилось к шестому выпуску своих питомцев. Пройдя квалификационную комиссию, выпускники сразу повзрослели, в их поведении появилась необычная степенность. В перемену, если они и выходили в парк, на двор, то разве за тем, чтобы понаблюдать, как резвятся их младшие товарищи.
В радостные хлопоты непрошенно заглядывала и печаль – неизменная спутница всех проводов. Сколько пережито за минувшие два года! На столе директора лежала стопка дипломов и рядом книжки нарядов Министерства трудовых резервов. Документы пробуждали у Николая Федоровича странное чувство радости и грусти. Он хорошо помнит, как вначале подростки, робко подходили к станкам, с неуклюжей старательностью управляли суппортами, как красивыми стружками набивали карманы халатов к негодованию сестры-хозяйки.
Слесарные ученики скашивали углы на гайках для паропровода, где точность определяется «на глазок». Хорошо помнит он хромоногие табуретки – первые работы модельщиков и невольно сравнивает с ними отливку корпуса водопомпы с несколькими выступами и наклонными отверстиями, сделанную по модели Глобы.
Давно ненужной стала Сафару деревянная подставка у его станка. Трудно узнать в Оленьке девочку-подростка из детского дома. Как она выросла, похорошела! Минувшей весной комсомольская газета «Смена» поместила портрет Оленьки – отличницы учебы. И пошли письма ворохами. Много неприятных часов пережил тогда Николай Федорович. А началось это вот с чего. Андрей Матвеевич, зайдя в канцелярию, увидел, что машинистка стоит у окна и вслух читает на конверте стихотворную надпись:
За околицей отцветает рябина,
Лед на сердце комом лег…
Под стихотворной строфой на конверте было нарисовано сердечко, пронзенное стрелой. Имя и фамилия Оленьки были написаны цветными карандашами.
Когда Андрей Матвеевич положил директору на стол пачку писем, у Николая Федоровича появилось желание швырнуть всю пачку в огонь, но он вовремя спохватился. Письмами вправе распорядиться только сама Оленька.
Аня сбегала за Евгением Владимировичем. Молча сидел он у стола, перебирая конверты, и горько пожалел, что пустил фотокорреспондента в мастерскую. С Оленькой вызвалась поговорить Мария Ивановна. Девушка пришла в кабинет директора, переворошила конверты и удивленно вскрикнул:
– Неужели это все мне?
Затем она разделила всю пачку на две части, одну передала Николаю Федоровичу, другую Евгению Владимировичу.
– У меня от вас секретов нет. Прочитайте. Хорошие письма отдайте мне, – Оленька смущенно затеребила выпорхнувший из-под халата бант и тихо добавила: – плохие жгите.
Оленьке отдали письма от ремесленников и ее сверстниц – учениц школ, три бросили в мусорную корзину, автору одного письма Николай Федорович сам написал ответ: «Старый осел. Прошу оставить в покое мою ученицу. Иначе я вынужден буду отправить письмо в трест, пусть сослуживцы по достоинству оценят ваши никчемные вирши и осудят ваши гаденькие мыслишки…»
Андрей Матвеевич хотя и ни разу не видел старшего экономиста из рыбного треста – автора письма, но ясно представлял себе этого стареющего хлюпика.
Грустил последние дни и Евгений Владимирович, поглядывая на своих питомцев. За станками теперь стояли не ученики, а настоящие токари. От высокой скорости сливались угловатые очертания отливок, поковок. Ему пришла в голову забавная мысль: он может уйти из мастерской на час-два, и ничего не случится. Не начнется в проходах игра в футбол, а было время… «Запрещаю играть», – Евгений Владимирович улыбнулся, вспомнив начальные слова своего первого распоряжения по мастерской. Два года не прошли бесследно и для мастера, на голове прибавилось седых волос, пришлось заменить стекла в очках на более сильные. Зато какая выпала награда за труд – заводы ссорятся из-за его питомцев! В большую жизнь уходят токари шестого выпуска. Отложив чертеж, Евгений Владимирович мысленно рисует себе такую картину: вот Вадим входит в светлый заводский цех, поглядев на работу ремесленника, рабочие говорят: «Узнаем бушуевский почерк!» А если питомцу выпадет путевка в незнакомый город – и там добрым словом обмолвятся: «Паренек ленинградской закваски, чуют руки станок…»
В этих мечтах, простых и счастливых, молодеет старый мастер и хочет, чтобы летние каникулы стали покороче – сиротливо ему без учеников.
Евгений Владимирович тайно готовил каждому выпускнику подарок от себя – набор резцов. И вот, за неделю до выпускного вечера, опять случилась беда.
Училище изготавливало приборы для Северного флота. Вадим и Георгий работали на обточке малых валиков, Антон производил чистовую отделку.
На заседании праздничной комиссии Антона задержали. Не желая отставать от товарищей, он после ужина вернулся в мастерскую. Через два часа на тумбочке Георгия было уже пусто, Антон начал брать детали с рабочего места Вадима. Сверяя размеры, Антон поднес к лампе чертеж и невольно вздрогнул, стало жарко, задрожали руки. На синьке, под масляным пятном после двойки и запятой явственно выступала единица. Ошибка! На одну десятую миллиметра сточено металла больше, чем требовалось по замыслу конструктора. Две недели он, Антон, портил работу своих товарищей. Разжав центры, схватив валик и чертеж, Антон кинулся во второй этаж, громко повторяя:
– Что я наделал! Нужно остановить сборку!
Потрясенный несчастьем, Антон забыл, что после пуска старого корпуса слесари работали в одну смену. На сборочном участке тускло горела лампочка пожарного сигнала, освещавшая беспокойным светом главный проход. Антон подбежал к распределительному щиту, включил свет. На верстаке в просторных ящиках, пахнущих свежей смолой, лежали новенькие приборы МГ-3, бережно обложенные мягкой стружкой, тут же высились горки фанерных крышек. В центре крупно чернела надпись: «Верх! Осторожно!» В углу крышки стояло клеймо военпреда – фиолетовый круг.
Подсчитав первый ряд и умножив на четыре, Антон ужаснулся: собрано и принято сто приборов! На рассвете грузовик увезет их в порт. Где обнаружится ошибка Антона – у гранитных причалов в бухте Полярной, в лютый ли шторм на Баренцевом море – угадать трудно. Сейчас он твердо знал одно: ошибка станет известна лишь через два-три месяца, а может, и позже. Зачем шуметь?
В дни беспризорной жизни Антон просто из озорства обманывал людей. Вместо ашхабадской расписной шали доверчивые хозяйки уносили с толкучки рогожные куклы. От одной мысли, какое растерянное лицо будет у женщины, так ловко обманутой, он смеялся до слез. Так было еще два года назад.
Теперь у погубленных приборов стоял другой Антон. В училище научили его токарному мастерству, научили по-новому смотреть на окружающий мир. Здесь он понял смысл слов, выражающих лучшие человеческие чувства. Узнал, что обман не доблесть, а подлость; узнал, что драка не геройство, а хулиганство; узнал, что есть в жизни дружба – крепкая, настоящая, которая в огне не горит, в воде не тонет.
В сложившемся характере Антона еще таились и отрицательные черточки, самой страшной из них была боязнь ответственности. Зачем себе выносить приговор? Да и когда – накануне выпуска. Виноват военпред, никто его не приневоливал принимать первый прибор по рабочему чертежу, запятнанному маслом. Он нарушил правило. Кто может упрекнуть Антона в нечестности? Никто. А если он признается, то его выгонят из училища. Разве производству нужны бракоделы?
Никто не видел, как Антон стоял на сборочном участке у ящиков, никто не видел, как он, пугливо оглядываясь, бежал из слесарной мастерской, как рванул рубильник, выключая электрический свет.
Антон предпочел умолчать. Он был уверен, что клещами не вырвут у него признания. Да и кто узнает про его оплошность? Требовалось одно – сохранить спокойствие, продолжать как ни в чем не бывало чистовую отделку валиков.
Вернувшись в токарную мастерскую, Антон установил деталь, включил привод. И тут только до него дошло, что не хватит сил подвести резец к металлу, не может он сознательно портить валики. Выключив станок, убрав инструмент, он убежал в парк.
К отбою он не вернулся. Ночь выдалась туманная. Белое влажное покрывало сперва нависло над полем, затем придвинулось к парку, спрятало здания училища. Застегнув шинель на все пуговицы, Антон задумчиво бродил по аллеям, шел напрямик по мокрой высокой траве.
За эту ночь Антон вспомнил всю свою жизнь.
Утро нового дня застало его в парке. Из общежития выбежали ремесленники в одних гимнастерках, без поясных ремней и головных уборов. Антон спрятался в беседке. Физкультурная зарядка началась с разминки. Хотелось скинуть шинель, выскочить из беседки и пристать к бегущим. Сердцем он чувствовал, как тревожатся из-за него товарищи. «Подумают, что опять сбежал». Знал, крепко накажут его за оплошность и все же простят, но если он промолчит – никогда не простят.
Антон, не, раздеваясь, вошел в мастерскую. Не смея взглянуть на ребят, шагал по проходу и слышал, как один за другим станки переключаются на холостой ход. От входных дверей до конторки мастера каких-нибудь сорок метров, но теперь каждый шаг превратился для него в километр.
– Приборы в море дадут отклонение, – охрипшим голосом крикнул Антон, едва переступив порог конторки. – Прикажите задержать отправку.
Евгений Владимирович, еще не понимая, что произошло, поднялся ему навстречу. Антон предупредил вопрос:
– Пятно на чертеже.
Включив настольную лампу, Антон поднес чертеж к свету, неотточенным карандашом обвел место, где под жирным пятном после двойки чуть заметно выступала единица.
– Всего на одну сотку…
Сточенная сотка губила приборы. У Евгения Владимировича пересохло во рту. В скольких руках побывал этот чертеж, и все проглядели притаившуюся под пятном единицу! В несгораемом шкафу дрожащими руками он отыскал в бумагах служебную записку, к которой был приколот контрольный чертеж. В слесарно-сборочной мастерской Евгений Владимирович микрометром проверил валики, лежавшие на верстаке, и не проронил ни одного слова. Антону было бы легче, если бы мастер выругался. Захватив валик, оба чертежа, Евгений Владимирович отправился к директору, а Антону велел идти к станку и без разрешения никуда не отлучаться.
Поползли слухи. Тридцать четвертая токарная группа якобы лишается в соревновании первого места. Был у Антона похвальный диплом и сгорел! Несчастье обрушилось на выпускников, а переживало все училище. В выпускной токарной группе учились оба Ростовы, Яков, Сафар, Оленька, Вадим – хорошие ребята, которых по праву можно назвать душой комсомольского коллектива, и вот они покидают училище с горечью.
Прошла вторая тревожная для Антона ночь. Задолго до побудки выпускники встали, оделись, заправили кровати. Проект приказа действительно был заготовлен. Как только Николай Федорович уходил в мастерские или на учебную половину, Аня мчалась в кабинет, торопливо раскрывала папку, не понимая – радоваться или печалиться. Приказ лежал неподписанным.
Ошибку исправляла вся токарная группа. К радости ребят, на чистовую отделку Евгений Владимирович снова поставил Антона. Мастерски владел он доводкой, но появилась в характере несвойственная ему осторожность. Пугала ошибка. Он чаще, чем обычно, выключал привод, недоверчиво подносил кондуктор к детали.
На четвертый день после происшествия Евгения Владимировича пригласили к директору. Обстановка в кабинете явно не располагала к неприятной беседе. На маленьком круглом столике лениво урчал электрический чайник. На подносе стояли две чашки, ваза с печеньем, на блюдце – лимон. Николай Федорович по-домашнему встретил токарного мастера, усадил за стол.
Евгений Владимирович по старинной привычке держал блюдечко на ладони, мучительно стараясь угадать, чем закончится неожиданное чаепитие. Умел распекать Николай Федорович. Грубого слова не скажет, а виновника в жар и холод бросит. «Может, мне самому лучше начать неприятный разговор», – решил он.
– Прошу, Николай Федорович, не снижать Антону разряда, не отбирать диплом с отличием. Виноваты двое: я и военпред. Меня глаза подвели, сигнал: стекла пора менять. Флотский «полпред» нарушил инструкцию. – И, нервно поглаживая козырек своей фуражки, добавил: – А больше моя вина. Любое взыскание буду считать справедливым. Большая жизнь открывается перед Антоном. Подумайте, нам ли его пятнать?
Фуражка выпала из рук Евгения Владимировича, он ее поймал, но от неловкого движения с переносицы сорвались очки и как маятник закачались на металлической цепочке.
– В этом неприятном происшествии я вижу и другое, радостное – награду за наш труд, – тихо начал Николай Федорович, и, переменив тон, сурово спросил: – Вы убеждены, что Антон мог скрыть ошибку?
– К моей докладной записке приложено объяснение военпреда. Подтверждает: неприятность была бы обнаружена в море.
Николай Федорович взял из папки проект приказа, разорвал его в мелкие клочья.
– Я долго взвешивал, стоит ли наказывать Антона. Были колебания. Вы, Евгений Владимирович убедили меня, что не стоит. От всего сердца хочу поздравить.
Обиделся Евгений Владимирович. Встал, резко отставил чашку, чай выплеснулся на блюдце, несколько капель попало на скатерть.
– Поздравляете? С чем? Разве ошибка стала служить предметом поощрения? Вы, Николай Федорович, коммунист, зачем же смеяться? Столько лет вместе работали. У меня есть свое мнение: Антон мой ученик, я за него и ответ несу.
Горячность токарного мастера была хорошо известна Николаю Федоровичу. К своим ученикам он привыкал всем сердцем, жил их интересами. Однажды директор застал его за несвойственным ему делом: старик вписывал очки в турнирную таблицу игр мастеров футбола.
Николай Федорович поспешил разъяснить недоразумение:
– Я пригласил вас, чтобы посоветоваться, как написать приказ.
– Лучший советчик – своя совесть. Моя просьба – не наказывайте Антона.
– Согласен. Антону простим невольную оплошность. Вам объявим благодарность.
– Мне благодарность? Столько приборов испорчено!
– Сто двенадцатое училище готовит не приборы, а молодых рабочих, – мягко поправил Николай Федорович. – Поймите, что вы человека, настоящего советского человека воспитали из Мураша. Вспомните, кем он был два года назад. Одна у него оставалась дорога – тюрьма. Разве прежний Антон признался бы в ошибке? А наш Антон не побоялся наказания, не побоялся, что его исключат из училища.
Николай Федорович схватил руки Евгения Владимировича и крепко пожал. Затем включил чайник, он тоже терпеть не мог остывший чай.
48
С легким сердцем Вадим поехал на дачу. Он нашел свободное место в вагоне. Девушки комбината «Красная нить» ехали за ягодами. Не умолкали баяны, песни, а он скучал. Всю дорогу не покидала его тревога – будет ли Тамара ждать его. Он не знает даже приблизительного адреса дачи Камчатовых. Договаривались, что Вадим выедет двенадцатичасовым поездом, а он едва успел на двухчасовой. Думал Вадим и другое – не обидит ли Тамару его подарок? Так все хорошо было придумано, но случилась беда.
Сразу же за густым сосновым лесом показались нарядные домики. Вадиму во время войны приходилось проезжать по этой пригородной ветке. Вот еще одна примета – две беседки-близнецы, обвитые диким виноградом. За окном промелькнул открытый семафор. Поезд замедлил ход. Еще с верхней подножки Вадим долгим взглядом окинул платформу. Среди встречающих Тамары не было. Горько уезжать обратно. А что делать? Скучать на незнакомой станции? Когда Вадим уже направился в билетную кассу, его нагнала девушка с такими же, тяжелыми, как у Тамары, косами, только черными, отчетливо выделявшимися на белом платье. Шею ее закрывал легкий зеленый шарф. В руке она держала широкополую соломенную шляпу.
– Вы, случайно, не к Камчатовым?
– Угадали.
– Мне поручили вас встретить.
По дороге Вадим узнал, что его спутницу зовут Вера, учится она в одном классе с Тамарой. Ничего серьезного не произошло у Камчатовых. Приехали гости, Тамара осталась дома помочь Елене Павловке по хозяйству.
– Ваше опоздание, – шутливо призналась Вера, – такого страху на меня нагнало. С первым поездом приехало четыре ремесленника и на этом три. Боялась, вдруг проглядела.
Пройдя по горячему асфальту шоссе несколько сот метров, Вера скрылась в зарослях акации. Вадим едва за ней поспевал. Затем они вышли в поле, засеянное клевером. Вера легко нашла в цветном ковре тропинку. Шла она быстро, ветерок с залива откидывал кисти ее шарфа прямо в лицо Вадиму.
Камчатовы снимали дачу в двадцати минутах ходьбы от станции. На песчаной площадке у открытой веранды танцевали под радиолу. Елена Павловна отдыхала в гамаке под зеленым шатром старых берез. Подходя к даче, Вадим взвалил свой воздушный пакет на плечо и нарочно согнулся, как бы под большой тяжестью. Вера забежала вперед и предупредительно открыла калитку.
– Тамара, принимай запоздалого гостя. Вадим положил подарок на круглый столик и, обмахиваясь платком, пожаловался:
– Насилу донес. Захолустная станция, ни одного носильщика.
Подруги тесно окружили Тамару. Их заинтересовал подарок, его необычная цилиндрическая форма. Развязав тесьму, Тамара осторожно сняла верхний лист бумаги, за ним шел другой, огненно-красный, дальше, темно-синий, зеленый, затем черный с золотой окантовкой. Как посреди цветочной клумбы стояла Тамара. Вокруг нее ложились листы все новой и новой окраски, а подарка все еще не было видно. Но вот на ладони Тамары нежит крохотная веточка, на стебельке зеленые лепестки и три ягодки.
