Текст книги "До новой встречи"

Автор книги: Василий Кукушкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)

31

С весны Андрей Матвеевич стал получать еще больше писем. Не знали жители обоих флигелей, что там идет разговор о многих из них. Из штаба партизанского движения поступило письмо о том, что Даниил Пичугин жив, присвоено ему звание Героя. С радостью ждет он дня, чтобы обнять сына. Приходили и печальные вести. Брат Ивана Лосева погиб на подступах к Кенигсбергу. Отца Тани Загорушиной повесили гитлеровцы, мать успела спастись…

Андрей Матвеевич разыскал в Восточной Пруссии сестру Митрохина. Главный хирург фронтового полевого госпиталя Ксения Митрохина ответила телеграммой: «Спасибо за брата, при первой возможности пожму вашу руку…»

Все меньше и меньше становилось учеников, которые так ничего и не знали о судьбе своих родных. Наконец, наступила весна 1945 года.

Это была особенная весна – весна в природе, весна в сердцах людей. В конце апреля начался штурм Берлина – черного логова фашизма. Этой светлой вести давно ждали простые люди. Казалось, что эхо артиллерийской канонады доносилось от Шпрее до Москвы-реки и невских берегов. Второго мая над зданием рейхстага взвился красный флаг. И когда в белую майскую ночь из репродуктора послышалась знакомая любимая мелодия «Широка страна моя родная», дежурный по общежитию Митрохин дал сигнал утренней побудки.

В училище вскоре приехал Андрей Матвеевич. Думал он застать ремесленников еще в постелях, первым рассказать о победе, немеркнущей, незабываемой в веках, а ребята бегали по комнатам, сновали в коридорах, выражая свою неуемную радость. Вадим догадался выслать машину за директором, – какой же праздник без Николая Федоровича!

Андрей Матвеевич не считал нужным и возможным наводить порядок – сдерживать радость подростков. В конце коридора кто-то громко крикнул:

– Конец затемнению!

Обрадованный новостью о конце войны, мечтая о счастливой встрече с отцом, Яков протиснулся к Андрею Матвеевичу и тихо спросил:

– Разрешите выбросить маскировочные шторы?

Мог ли в эти минуты Андрей Матвеевич отказать в чем-нибудь ученикам? Конечно, нет. По дороге в училище он видел, как на улицах совершенно чужие люди обнимались, целовались и пожимали руки друг другу. Яков вбежал в спальню, обеими руками дернул штору и нижнюю планку, и двухметровый темный лист накрыл его с головой. Майское солнце щедро осветило комнату.

Расправа со шторами пришлась по душе Антону, да и другим ребятам, все разбежались по комнатам, мастерским, аудиториям. Антон даже проник на административную половину. Маскировочные шторы складывали на берегу пруда, где вскоре собрались все ученики. Тут же были Добрынин, Евгений Владимирович, Мария Ивановна. Яков и Иван с двух сторон подожгли костер. Сперва узенькие огненные змейки как-то нехотя поднимались вверх, потом изнутри бумажного вороха вырвалось пламя. Костер зашумел, заполыхал разноликими огнями. Бумага сгорала быстрее, в пламени обуглившиеся планки сталкивались, напоминали остовы холодных солдатских шалашей.

И у Оленьки на сердце было тепло, хотя она знала, что и после окончания войны никто к ней не вернется. Радость она переживала по-своему. Если ее сверстницы вместе с ребятами жгли надоевшие шторы и кружились в хороводе, она думала о другом. Ей хотелось, чтобы в училище осталась память о прожитых тяжелых годах.

На стене главного корпуса рядом с позеленевшими медными планками, отмечавшими уровень воды наводнений 1824 и 1924 годов, осенью, в первый год войны была сделана черной краской броская надпись: «Эта сторона во время артиллерийского обстрела наиболее опасна». Когда в парке, на дворе училища рвались снаряды, то после каждого дождя надпись обновляли. С тех же пор, как из-под Вороньей горы были выбиты фашисты, за этой надписью перестали следить, она состарилась, полиняла.

Заметив из окна, что уборщица с ведром горячей воды и скребницей направляется к главному входу, Оленька догадалась о ее намерении, выскочила вслед за ней на улицу. Немалых трудов стоило ей уговорить уборщицу не смывать надписи. Пусть эта надпись на здании будет напоминать ученикам будущих наборов о том, как близко от Ленинграда проходила линия фронта. О мужестве ленинградцев пусть будет всегда напоминать эта надпись.

Снятие заградительных застав под Ленинградом манило подростков на невские берега, за Пулково, под Красный Бор. Найденные обрывки пулеметных лент, гильзы, обломки штыков они прятали в тумбочках, изголовьях постелей.

Увлечение «трофеями», может, осталось бы незаметным для администрации, если бы не случай с Сафаром и Борисом. В воскресенье после отбоя дежурный доложил директору, что ученики Хасынов и Овчинников не вернулись из города. Не явились они и утром на занятия.

Оленька дежурила по главному корпусу, когда позвонили с междугородней станции, попросили не отходить от аппарата. Левобережье вызывало училище. Повторного сигнала долго не было. Минутная стрелка на круглых часах, висевших над столиком дежурного, точно прилипла к циферблату. Наконец, позвонили. Оленька сняла трубку и сразу же разочарованно ее положила. Телефонистка предупредила, что на линии небольшие технические неполадки.

Левобережная станция, наконец, ответила, но как! В телефонной трубке стоял такой шум, будто подвывала непогода, и одновременно отворяли и закрывали тысячу неисправных дверей. В этом хаосе терялся чей-то голос. Оленька нервничала, продувала трубку, в бессчетный раз повторяя:

– Не слышу, говорите громче…

В это время в коридор до звонка выбежали из класса модельщики. Заболел преподаватель, и у них оказался «пустой» урок. Возвращаясь от директора в мастерскую, Вадим прикрикнул на ребят, которые устроили возню около телефона. Пригодилась ему фронтовая выучка. Плотно прижав ухо к слуховому кольцу, Вадим терпеливо выждал, когда на линии стало чуть тише, и крикнул:

– Называйте имена… Перехожу на прием…

Подростки притихли, заглядывая через голову Вадима, наблюдали, как телефонограмма ложилась на бумагу:

– Вчера днем…

Четверть часа продолжался тяжелый телефонный разговор. Наступила перемена, а в коридоре все стояла гнетущая тишина. Вадим переписал начисто телефонограмму из нескольких строк: в районе Шлаковой горы подорвались на мине Борис и Сафар.

Читая запись в книге дежурного, Николай Федорович старался сохранить спокойствие, но дрожавшие руки выдавали волнение. Он пытался соединиться с левым берегом. Междугородняя станция отказала в вызове, на линии произошел обрыв.

В училище нарушился учебный распорядок. В механических мастерских одни станки были пущены на самоход, другие работали на холостом ходу – долго ли до аварии? Подростки осаждали Оленьку. Им думалось, что она что-то еще знает, но не хочет сказать или ей запрещено говорить. Трудно ей было совладать с ребятами. Повязку дежурного надел Добрынин.

Максим Ильич хорошо изучил беспокойный характер директора. Узнав про несчастье, он сразу начал готовить машину в дальнюю дорогу. Быстро, по-военному, полуторка была заправлена горючим, в кузове на распорках укреплена железная бочка с бензином на обратную дорогу. Дворники принесли из конюшни несколько охапок сена. Антонина Осиповна вынесла ватное одеяло, две подушки и простыни.

Заканчивались сборы в дорогу, когда Николай Федорович вышел во двор. На нем были болотные сапоги, кавалерийская шинель, с плеча на узеньком ремешке спадала кожаная полевая сумка.

Однако в пути солдатская выдержка покинула Николая Федоровича. Он бранил водителя, говорил, что с такой скоростью водят машины на похоронных процессиях.

В полночь грузовая машина остановилась на опушке соснового леса у барака, пахнувшего свежей охрой.

В приемной больницы находился лишь дежурный. Николай Федорович был возмущен:

– Такое несчастье, а главный врач дома!

Появился и врач – молоденькая женщина, очень похожая на Варю, такая же спокойная и терпеливая. Вот что она сообщила.

Один из охотников за «трофеями» крепко поплатился, – у Бориса отняли левую ногу, не исключена возможность, что придется ампутировать и вторую. Николай Федорович крупными шагами ходил по кабинету, потирая ладонями щеки. Его лихорадило, даже выпив по настоянию врача валериановых капель, он не мог преодолеть нервной дрожи. В пятнадцать лет Борис стал инвалидом! Из-за мальчишеской выходки ему придется прожить всю жизнь на протезах.

Главный врач дал согласие отправить мальчика в Военно-медицинскую академию, где одним из хирургов работал однополчанин директора училища, но, узнав, что пострадавшего намереваются везти на грузовой машине, сразу же отменил свое решение. Несмотря на огромное желание поскорее показать Бориса известным профессорам, и Николай Федорович начал понимать, что врач прав, и ругал себя за непредусмотрительность. В Ленинграде надо было немедленно вызвать машину скорой помощи.

Сафар отделался легко: взрывная волна его только слегка контузила. Отправив его в училище на грузовике, Николай Федорович остался в больнице, пытаясь связаться по телефону со скорой помощью. Связь действовала отвратительно.

Окончательно потеряв надежду дозвониться до города, Николай Федорович отказался в больнице от ночлега, усталый, разбитый выбрался на улицу. Ночь выдалась ясная. Холодный свет луны серебрил гладь Невы, берега ее, опустошенные войной. Там, где был густой хвойный лес, теперь стояли одинокие пни в человеческий рост, обгоревшие и побитые осколками. Приневская дорога часто упиралась в заслон из колючей проволоки с навешенным куском фанеры. Короткое слово «мины» предупреждало о смертельной опасности.

Но и на этом участке, опаленном войной, пробуждалась жизнь. Вниз по Неве маленький буксир тянул баржу, груженную кирпичом, ее низенькие борта были чуть ли не вровень с волнами. За баржей вытянулась цепочка плотов. На берегу в песчаном карьере сушилось детское белье. Над землянкой, где был командный пункт какой-то пехотной роты, лениво подымался дымок, в танковых защитных «гаражах» стояли дорожные машины.

В этих местах осенью 1941 года воевал и Николай Федорович. Вот и руины Дубровской электростанции рабочего поселка, знакомые ему. Едва окончилась война, а уж под крышей железобетонного скелета электростанции дробно стучали пневматические молотки, монтажники выпрямляли погнутые взрывом балки, сварщики автогеном резали свитую в сложные узлы арматуру, горстями падали вниз искры…

Над дверями пожарного сарая мигала красная лампочка.

«Почему бы через коммутатор пожарников не попытаться соединиться с городом? Дело идет о жизни человека», – подумал Николай Федорович и решительно направился к землянке.

На рассвете главный врач, старшая медицинская сестра положили Бориса на носилки и осторожно вынесли на берег, где их уже ожидал пожарный катер.

В то утро впервые в Военно-медицинской академии был нарушен установленный два с лишним столетия назад распорядок. Выпросив в гардеробной халат, Николай Федорович добрался до дверей операционной. Напрасно санитарка грозила вызвать вахтера. Профессор, узнав о причинах его беспокойства, разрешил ему обождать в госпитале ответа консилиума.

Мнение ученых было обнадеживающим: мальчику удастся сохранить вторую ногу. Это уже была радость. Дальнейшая судьба Бориса теперь была в его руках, Николая Федоровича. Он переведет его в инструментальную группу слесарей: инструментальщикам меньше приходится стоять за работой. В училище директора привез на своей машине профессор, который оперировал Бориса. Ночная тревога не прошла бесследно для Николая Федоровича. Разболелся бок. Опираясь на плечо Оленьки, первой подбежавшей к машине, он поднялся в свой кабинет и закрылся.

Если преподаватели, мастера не знали подробностей несчастного случая, то ребятам уже все было известно.

Грузовая машина вернулась в училище ночью. На дворе и в зданиях было темно. Антон, накинув на плечи одеяло, первым выскочил во двор, растормошил крепко спавшего в кузове Сафара, но узнать подробности катастрофы ему не удалось – в подъезде стоял уже Максим Ильич. Антон проворно, убежал во флигель общежития девушек.

Лишь только Сафар вышел из кабинета завхоза, его сразу перехватил Антон, потом другие ребята. Допрашивали пристрастно. Больно было Сафару смотреть в глаза товарищам и видеть недоверие, уж лучше бы лежать в больнице. В училище никто из взрослых не знал, что Борис, тихий паренек, игравший на переменах с ученицами в кошку и мышку, вышивавший на платочках потешных медвежат, страстно любил оружие. Зимой он отдал два пайка хлеба за помятую обойму, коробку конфет выменял на обломок штыка. План Бориса был прост. В воскресенье неявка к обеду не считается большим проступком. Можно дежурному педагогу сказать, что задержались в музее. Из харчей пропадал только суп, второе и компот выдавали вечером.

На трамвае он и Сафар доехали до окраины города. Борис проявлял удивительную находчивость. Он умел остановить машину, вовремя предложить шоферу покурить. Так на попутном транспорте добрались они до деревни Малое Манушкино. От развилки две дороги вели в лес, за которым скрывался невский берег, где еще недавно проходила линия переднего края. У Бориса это была девятая вылазка за «трофеями», у Сафара пятая, но они еще не отваживались ходить дальше огневых позиций зенитных батарей. Борис достал из планшетки карту-двухверстку, компас и, указывая на лежащий слева от деревни лес, заявил:

– По прямой до Невы не больше пяти километров.

Планшетка, военная карта, компас и театральный бинокль, которыми вооружился Борис, вызывали у Сафара особое уважение к товарищу. Сафар мечтал приехать на побывку в родную деревню, пройтись по главной улице – через плечо перекинув автомат, сбоку в новенькой кобуре пистолет. Эх, и позавидовали бы ему колхозные ребята! Желание найти трофейный автомат оказалось сильнее всяких опасений.

Пылкое воображение Бориса рисовало полуразрушенную офицерскую землянку и валяющийся на полу автомат, оброненный в рукопашной схватке. Хозяин этой находки Сафар. Свой трофей Борис найдет в штабной землянке. Он мог ее безошибочно описать. Кровать с шарами, рядом тумбочка, над ней выгнутый осколок зеркала от прожектора, у окна походный стол на козлах. На стене карта, а рядом на гвозде висит кожаная кобура и в ней двенадцатизарядный револьвер…

В глубину леса уходили траншеи, еще кое-где над одиночными огневыми точками сохранились легкие накаты, у тропинок, лесных дорог стояли высохшие шалаши, полусгнившие срубы землянок. В песчаном карьере ремесленники нашли закоптелый чугунный котел, вмазанный в кирпичную подставу, в глубокой яме валялись ржавые консервные банки. Борис старался показать себя сведущим в военных делах. Здесь по его мнению стояли тылы пехотного полка.

Лес становился гуще. Валежник сухо потрескивал под ногами, царапал руки и лицо, будто здесь десятилетия не ходили люди. Скоро Сафар и Борис вышли на просеку, необычайно короткую. Их удивило, что срубленные сосны были разделаны и лежали вповалку на мягком ковре пожелтевших игл.

– Огневая батарея корпусной артиллерии, – пояснил Борис. – Снарядам нужен выход, без просеки точности попадания не достигнешь, да и можно поранить своих же людей.

Действительно, у сваленных сосен еще год с небольшим назад находилась огневая позиция. Следы от колес тяжелых орудий заросли травой. Ничего интересного ребята здесь не нашли. На скате одной землянки валялся бензиновый бачок, а к дереву, возле рукомойника, было прислонено автомобильное колесо.

Наконец, в просветах между деревьями показалась Нева. Борис и Сафар наперегонки бросились к берегу, изрытому окопами глубиной в человеческий рост. На дне их валялись гильзы, осколки снарядов, клочья шинелей. Сафар жадно набивал карманы гильзами. От тяжести карманы отвисли, брюки едва удерживались на поясном ремне, и ему приходилось то и дело подтягивать их руками.

На левом берегу лежали окопы первой линии немецкой обороны. У Бориса глаза светились радостным огоньком, пропала медлительность и у Сафара. Им осталось лишь соорудить плот для переправы. Борис вбежал на бруствер, начал разбирать накаты одиночной огневой точки, сталкивая вниз загнивающие бревна. Сафар отправился разыскивать телефонный провод, чтобы вязать бревна, но вместо провода нашел спрятанную в кустах исправную рыбачью лодку.

От долгого лежанья на суше лодка немножко рассохлась. Законопатив тряпьем дыры, ребята приспособили вместо весел узкие дощечки. Борис сел за гребца, Сафару выпала черновая работа – вычерпывать каской просачивающуюся воду. Переправа заняла много времени, но обошлась без происшествий. Течение в тех местах быстрое, смельчаков отнесло на полкилометра от намеченного места высадки.

Немецкие землянки были куда беднее, чем рисовала их фантазия ремесленников. Внутри – крохотный столик, вдоль стен нары, кое-где застланные прелой мешковиной Ребята находили простреленные каски, разбитые приклады винтовок. Но не за такими же мелкими «трофеями» они забрались сюда, на противоположный берег Невы.

От окопов первой линии в лес вели многочисленные ходы. Вскоре Сафар и Борис пришли в лесной городок. По обе стороны просеки, накрытой камуфляжной сеткой, виднелись землянки, – здесь размещался штаб вражеской дивизии. Некоторые землянки делились на две половины, вместо нар стояли кровати, наворованные в колхозных избах. В офицерских землянках ремесленники находили ящики с винной посудой, ворохи фотографий. И ни одного автомата, ни одного револьвера, хоть бы неисправного. Борис, хотя и хвастал перед товарищами своими военными познаниями, но не знал, что вслед за наступающими подразделениями идут трофейные команды, которые собирают брошенное противником оружие и военное имущество.

В самой крайней землянке лесного городка Борис нашел пустую кобуру, у Сафара находки были еще беднее: карта Европы и железный крест. Фашистский орден – плохой «трофей». Ни один уважающий себя ремесленник не будет хранить такую дрянь.

Борис подарил Сафару кобуру и уговорил пойти дальше, к Шлаковой горе, видневшейся по ту сторону болота. Ремесленникам приходилось пробираться по трубам торфяного массопровода, кое-где пробитым снарядными осколками. На одном участке звено трубы диаметром не меньше метра и длиной до трех метров, вырванное взрывной волной, валялось в молоденьком сосняке. Борис при помощи шеста перебрался через обрыв. Этот же акробатический трюк, правда, с трудом, проделал и Сафар. А дальше в цепи массопровода не оказалось трех звеньев, пришлось ребятам пробираться по колено в болотной топи.

По дороге к Шлаковой горе виднелась на островке, заросшем кустарником, разрушенная землянка и зенитное орудие, уткнувшееся в землю стволом. Спрыгнув с трубы, Борис побежал напрямик к огневой позиций. Сафар не мог приноровиться к заболоченной дороге, чуть отставал. И вдруг впереди него поднялся земляной столб. Взрыва Сафар не слыхал. Запомнил одно – под ногами дрогнула земля, и сразу же потерял сознание

Позже стало известно, что в поисках «трофеев» они набрели на еще не обнаруженную саперами огневую позицию, подходы к которой, конечно, были заминированы.

В училище все ополчились против «трофейщиков».

На уроке у токарей Мария Ивановна прочитала рассказ. Два школьника из белорусского села Червонный шлях Григорий и Андрей нашли в лесу мину и полевой телефонный аппарат.

Находка была поделена полюбовно. Но, придя домой, Андрей почувствовал, что, утаивая «трофей», он поступает нечестно, и отнес телефонный аппарат в сельский Совет. Григорий же спрятал мину в сарае, водил туда товарищей, хвастал своей смелостью. Андрей рассказал про спрятанную мину учителю…

В этом месте Мария Ивановна захлопнула книгу и спросила у ребят:

– Прав ли Андрей?

Оленька сказала, что поступок Андрея честный и принципиальный. Антон с ней не согласился. По его мнению Андреи поступил подло…

Горячо спорили ремесленники. Антон остался в одиночестве. Мария Ивановна сидела все время задумчивая, а когда все устали от спора, встала и укоризненно посмотрела на учеников.

– А почему вы, ребята, не поступаете так же, как Андрей? Ведь из-за вашей трусости пострадал Борис. Вы сами собираете и прячете «трофеи». Это опасная забава…

…Прием «трофеев» напоминал сдачу ремесленниками инструментов перед уходом на каникулы. Георгий вел сдаточную ведомость. Гильзы, патроны и обломки военного оружия складывались в тупике коридора, за столовой.

Комсомольский комитет выпустил стенную газету. Передовую написал Евгений Владимирович. Но эта статья, пожалуй, была мало похожа на передовую:

«Ребята, сегодня среди вас нет Бори Овчинникова. А кто виноват? Конечно, прежде всего, сам Борис. Но назовите хотя бы одного ученика, который бы осудил сборы «трофеев». Ненужное увлечение привело к беде. Борис потерял ногу, стал инвалидом. На год позже вас он закончит училище».

Рядом с передовой статьей шли выписки из донесений милиционеров о несчастных случаях от подобранных «трофеев». Внизу газеты крупно было выведено: «Товарищи ученики, сдавайте «трофеи»».

С утра Николай Федорович уезжал по делам, вернулся и, не раздеваясь, прошел к столовой. То, что он там увидел, превзошло его ожидания. На полу лежали обрывки пулеметных лент, «лимонка», помятая финская граната без деревянной ручки, четыре запала, бутылка горючей смеси, покореженный диск немецкого автомата и золотистая горка гильз. Понять, какую жертву принесли ребята, увлеченные военной романтикой, мог только педагог по образованию и по сердцу.

Радость Николая Федоровича, однако, перешла в тревогу. Характер учеников еще не вполне сложился. Удрученные несчастьем и рассказом Марии Ивановны, подростки добровольно отдали «трофеи». Но пройдет неделя, может быть и месяц, забудется случай у Шлаковой горы. Кто поручится, что ребят снова не потянет на левый берег Невы, под Усть-Тосно, на ораниенбаумский «пятачок», в болотистую низину под Пулковом?

Беспокойство Николая Федоровича было подсказано не просто осторожностью. Кто-то из ребят смалодушничал, – не сданы пистолет, кортик, обломок штыка. Это оружие, ходившее по рукам учеников, не могло исчезнуть из училища. Собрались члены комсомольского комитета, составили список, у кого могут быть эти «трофеи». Оружие могли утаить Сафар, Анатолий и слесарь Евлахов. После Бориса это были главные «трофейщики».

В воскресение Сафар опоздал к обеду. Ботинки у него пожелтели от грязи, на отвороты брюк налипла глина. Вадим вернулся в зал, попросил официантку принести стакан чаю. Сафар заметил неладное и насторожился.

До чая Вадим не дотронулся. Сафар, не поднимая головы, торопливо хлебал суп, настороженно ожидая вопроса, где он пропадал весь день?

– Скажи, Сафар, ты настоящий комсомолец?

Сафар отодвинул тарелку.

– В чем я провинился?

– Пистолет я видел в руках у тебя, – напрямик сказал Вадим. – А это что? – он кивнул на перепачканные глиной сапоги и отвороты брюк. – Опять за старое?

Сафар вскочил, в его глазах вспыхнул злой огонек. Вскочил и Вадим. Его живые глаза смотрели без злости, укоризненно, и этого честного, открытого взгляда Сафар не выдержал и отвернулся.

– Выходит, Сафар, я ошибся, – тихо произнес Вадим. —Пистолет ты не прятал, не ходил за новыми «трофеями»?

– Нет!

Сафар нервно забарабанил пальцами по столу.

– Ну, прости, коли так. Напрасно обидел. Доложу комитету, что ты дал комсомольское слово. Будем у других ребят искать пистолет.

Утайку пистолета Сафар не считал серьезным грехом.

Кто больше него сдал «трофеев»? Чьи пулеметная лента, «лимонка», бутылка горючей смеси? Он не раскаивался, что обманул Вадима, такого же ученика. Тревожило, что сбором «трофеев» занялся комитет. За испорченным вечером пришла ночь – длинная, бессонная. Задремал Сафар под утро.

Сигнал побудки прервал тягостный сон. Случилось, что в умывальной Вадим и Сафар мылись у одного крана.

– Не сердишься за вчерашнее? – напомнил Вадим. – Но кто же все-таки утаил пистолет?

Сафар молчал. В коридоре он догнал Вадима.

– У меня пистолет.

В одних нательных рубашках, опоясанные полотенцами, выскочили они на улицу. Сафар, несмотря на маленький рост, бежал легко, Вадим с трудом за ним поспевал. У фундамента сгоревшей сторожки Сафар остановился. Стал спиной к пруду, отсчитал девять шагов, затем носком ботинка очертил на земле круг:

– Здесь спрятан.

Тут же лежал ржавый обруч. Орудуя им, Вадим взрыхлил слежавшуюся землю. Вскоре самодельный лом погнулся, натолкнувшись на металл. Вадим извлек из ямы коробку противогаза, внутри лежал пистолет, заботливо обложенный ветошью, дуло и рукоять лоснились от масла. Сафар взял пистолет. Лицо у него посерело. Жаль отдавать «трофей». Сорвавшись, как со стартовой черты, он побежал к пруду.

– Плохой будет конец твоему увлечению, Сафар! – крикнул Вадим. – На комитет сам принесешь пистолет, строгий ответ будешь держать за утайку!

У главного здания Вадима нагнал Сафар, отдал пистолет и, не оглядываясь, помчался в общежитие.

Попытки утаить «трофеи» беспокоили Николая Федоровича. В субботу, заглядывая в тумбочки, он обнаружил обойму гильз. Это был сигнал: несчастье у Шлаковой горы стало забываться. Что же делать? Можно отобрать «трофеи», но разве подростки не найдут другие надежные тайники.

Понимал Николай Федорович, что тянет его питомцев на места боев, где сражались их отцы и старшие братья. Окриком, приказом не вытравишь из ребят любовь к военной романтике. Да и зачем? Долг педагога развивать у молодежи любовь к Родине, воспитывать ее физически выносливой, морально закаленной. Еще ходят по земному шару клейменые поджигатели войны.

Но как отучить учеников от опасных блужданий по минированным полям и не погасить любви к оружию! Это раздумье и привело Николая Федоровича в штаб Ленинградского военного округа. Там его принял генерал-лейтенант Петров. Они долго беседовали. Провожая директора училища, генерал сказал:

– Будем думать вместе…

32

Три тонны поковок лежали на заводском дворе возле кузницы, а в училище не было ни грамма бензина. Максим Ильич задолжал заводу полтонны горючего и не осмеливался просить еще. Очутившись в трудном положении, он избегал встреч с токарными мастерами.

Во вторник проводил линейку Андрей Матвеевич. Первой вышла из зала тридцать четвертая токарная группа. «Миновала гроза!» – обрадовался Максим Ильич. Больше всего он боялся Евгения Владимировича. Мастер, да еще секретарь партбюро! Вдруг видит, что Бушуев стоит с ним рядом и протирает очки:

– Признательны, Максим Ильич, за шестерни.

– Бензину…

– Оперативно вы обернулись. Уходил домой – пусто, прихожу лежат поковки. Теперь колхозный заказ, как бывало фронтовой шел.

Евгений Владимирович заспешил в мастерскую, a Максим Ильич так и не понял – серьезно благодарил токарный мастер или с иронией? Не на волшебном же ковре привезли поковки. Прежде чем пройти в кладовую, глянул в гараж, там, над ямой, стояла полуторка без одного колеса, а по дороге в кладовую ему навстречу катила вагонетка, груженная поковками! Лишь под вечер Максим Ильич разузнал, как были доставлены поковки…

Первое комсомольское поручение радостно волновало Антона. Во время киносеанса он часто ощупывал карман гимнастерки, не выпала ли выписка из протокола заседания комитета, а когда рвалась лента, и в зале зажигался свет, Антон вынимал выписку и читал: «Ответственность за выполнение социалистического обязательства по запасным тракторным шестерням возложить на Мураша».

После сеанса Антон отвел Сафара в угол зала. Не заметил ли он во время того несчастного похода за «трофеями» где-нибудь подбитый грузовик или танк. Ничего утешительного Сафар не сказал. В обгоревших машинах горючее, конечно, не могло сохраниться.

Под утро Вадим почувствовал, что кто-то осторожно толкает его в бок. Открыв глаза, он увидел у кровати Антона в полной форме, даже верхняя пуговка на гимнастерке была застегнута.

– Знаешь, можно и без бензина поковки доставить в училище. Помнишь, Андрей Матвеевич рассказывал, как в отряде морской пехоты моряки тащили пушку? Размякла проселочная дорога. Застрял тягач. Бревна, что подкладывали, утопали в грязи, тросы рвались, а ребята оказались здоровые, выкатили орудие на новую огневую позицию. Почему же мы ждем бензин?

– Действуй, – согласился Вадим.

Из кружка тяжелоатлетов Антон унес пудовую гирю, в мастерской взял пять забракованных шестерен. Секретарем назначил Якова, связным – Анатолия. Испытание на выносливость происходило в комнате за сценой. Обстановка была официальная. Антон сидел за письменным столом, а за маленьким-конторским – Яков. У двери лежали пудовик и заплечный мешок с шестернями. Первым на вызов явился известный в училище лыжник-бегун Григорий Егоров.

– Фамилия, имя, отчество? – спросил Антон, словно видел Григория в первый раз.

– Да брось ты…

– Фамилия, – еще более строго повторил Антон. – Я спрашиваю, как ваша фамилия? Если запамятовали, то захватили бы метрику.

– Егоров.

– Желаете ли вы, товарищ Егоров, принять участие в важном мероприятии?

– В каком? – заинтересовался Егоров, но, заметив, как усмехнулся Антон, поспешил согласиться. – Записывайте, я человек компанейский.

– И компанейскому человеку нужно пройти испытание. Поднять семь раз пудовик, с мешком за плечами спуститься вниз по лестнице и вернуться назад.

Пудовую гирю Григорий поднял десять раз. Анатолий вел контроль за выполнением второго испытания. Григорий легко сбежал вниз, без одышки поднялся наверх.

– Безусловно, годен! – объявил Антон.

Яков подозвал Григория, вручил предписание, в котором было сказано:

«Товарищу Егорову. Предлагается вам завтра явиться в шестнадцать часов для выполнения комсомольского поручения. Сбор в парке у беседки. Ответственный А. Мураш».

Антон занес в список наиболее крепких ребят, поэтому отбор сперва проходил гладко. Однако каким-то неведомым путем про испытания на выносливость узнал Лосев.

Иван выжал положенное количество раз пудовик, упражнение далось нелегко, запыхался, вспотел, но все-таки взялся за мешок, хоть его уже пошатывало от усталости.

– Отставить! – сказал Антон. – Неполноценный. Следующий…

Вернувшись в общежитие, Иван снова пережил всю сцену своего позорного провала. А еще «шеф»! До конца не дал пройти испытания, зачислил «неполноценным». Допустим, что у Григория и Алексея мускулы крепче, но ведь они и старше его, Ивана, на целых полгода! От обиды он даже всплакнул. Вадим, отложив уроки, присел к нему на кровать и осторожно выпытал причину слез…

Если бы не предательские слезы, Иван, конечно, не пожаловался. Он видел, как вернулись из клуба Яков и Анатолий, пришел куда-то выходивший Вадим, вскоре в коридоре послышался и голос Антона. Чтобы можно было незаметно наблюдать за происходящим в комнате, Иван оставил между простыней и одеялом маленькую щель. Антон вошел, как всегда, покачиваясь, оглядел ребят, сидящих у стола. Иван тревожно подумал: «Наверно, Вадим успел поговорить с ним, и Антон крепко обиделся. Так и есть». Вот он подходит к кровати садится, сует руку под одеяло – «наверно, ущипнет». Иван решил, что как бы больно ни было, он стерпит, закрыл глаза, приготовился к щипку, но почему-то рука Антона проникает под подушку и оставляет там какой-то круглый предмет. Щекой Иван нащупал яблоко, – в обед выдавали вместо компота.