Текст книги "Поздняя осень (романы)"

Автор книги: Василе Преда

Соавторы: Елена Гронов-Маринеску
сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 25 страниц)

Глава шестая

Узнав, что в городе Кристиана встретила свою давнюю подругу Ванду Брумару, о которой она всегда тепло вспоминала и с которой они когда-то даже переписывались, Думитру обрадовался.

– Очень хорошо, что ты ее пригласила, – поддержал он жену, когда она выразила опасение, что это будет ему неприятно.

Кристиана рассказала ему, что Ванда одинока, что ей не удалось выйти замуж, что ей не везет, но он, казалось, перестал ее слушать, пропустил мимо ушей эти детали. И только услышав, что Ванда работает в городском Доме культуры, навострил уши.

– Как, она ушла из школы? – удивился он, но разговор пришлось прекратить, потому что раздалось три коротких телефонных звонка. Звонили явно со службы, и Думитру поспешил к аппарату.

В ближайшие дни Кристиана одолела все формальности, связанные с поступлением на работу в городскую коллегию адвокатов: заполнила медицинскую карточку и сдала вступительный экзамен. На работу она должна была выйти после Нового года.

Кристиану охватило странное, давно не испытываемое чувство нетерпеливого любопытства, волнения, страха, но прежде всего – нетерпения. Раньше она, оставшись дома одна, смотрела подолгу в окно на высокие сугробы или застывала, уставившись в одну точку, ничего не видя перед собой. Ее тревожили воспоминания, но еще чаще одолевали сожаления. Она прошла по жизни как тень Думитру и за эти долгие годы утратила веру в себя… А тут вдруг она решилась. И это благодаря примеру Дорины Каломфиреску. Ей тоже захотелось стать самой собой.

Со временем Кристиана убедилась, что ей не хватает профессионального честолюбия, что она стала домашней хозяйкой и вовсе не переживает, что за обедом не ведет с мужем «умственно-философских» бесед. Ее вполне удовлетворяли разговоры о метели, о том, что невероятно вкусный шоколадный торт с орехами она приготовила по собственному рецепту. Она не была создана для того, чтобы взвалить на свои хрупкие плечи все великие драмы человечества. Эти драмы ее не слишком и волновали. Кристиана была обыкновенной женщиной, «наседкой», которую вполне устраивает свое гнездо.

Так она считала долгие годы, почти десять лет, ни разу при этом не задав себе вопроса, когда и почему она стала домохозяйкой, каким образом ее единственной гордостью оказалась гордость «наседки»? Она заметила, что книги для нее постепенно превратились в часть меблировки. Она аккуратно смахивала с них пыль, но они стали для нее посторонними предметами, что-то с ней произошло. А ведь книги были когда-то частью ее жизни… Она столько лет напряженно и упорно работала, чтобы защитить диплом, не бросила учебу даже из-за беременности. Работала по специальности, когда Илинка была совсем маленькая. Ее не пугали ни длительные поездки в междугородных автобусах, ли холода в неотапливаемых пригородных поездах, ни усталость. А может быть, именно это и отпугнуло, а признаться в этом не хватает духу? В какой-то степени – да, но основной причиной была, конечно, Илинка. Надо было ее воспитывать, а не просто растить. Должен же был кто-то вложить ей карандаш в пальчики, помочь приготовить уроки, повторить вместе с ней программу начальных классов, читать с ней по слогам. Кто-то должен был…

Она поняла это с самого начала. И понять ей помогла именно ее профессия. Несовершеннолетние преступники – это дети из неблагополучных семей. Ведь ребенок требует времени, жертв. Ребенка нельзя воспитать записками «еда на плите», «никому не открывай» или «телевизор можешь смотреть, только сделав уроки», «не смей читать посторонние книги, пока не сделаешь письменную по алгебре». Ребенка не удастся воспитать записками или по телефону. Обилие запретов не дает желаемых результатов. Ребенку нужны ласка, терпение, родной голос, пусть этот голос даже что-то ему запрещает. Бумага не в силах передать теплоту материнского сердца, а телефон не может заменить материнскую ласку. Дети не были плохими, как заявляли в суде отчаявшиеся родители. Но они были лишены любви, того, на что они имели полное право, и поэтому озлобились. Ее всегда волновало это необратимое, роковое отдаление детей от пренебрегших ими родителей, которые годами их не замечали, а на суде смотрели на них удивленно, растерянно и испуганно: как, разве это их дети? Когда это они успели вырасти и как получилось, что родители стали им чужими людьми, к которым они не чувствуют уже ни признательности, ни уважения? Вырастить ребенка – дело непростое! Его нужно научить, воспитать, подготовить к жизни. Даже птицы готовят своих птенцов к полетам путем длительных тренировок. А люди? Людям и подавно нужна подготовка! Как же им дать взлететь неподготовленными, беспомощными, бросить их под порывы ветра?

Все эти размышления сыграли свою роль, когда она принимала решение. Думитру был слишком поглощен своим делом, у него редко было свободное время. Вечно он отлучался, иногда по неделям не бывал дома – то на полевых учениях, то на уборке урожая или на посевной, то сидит в части, контролирует и проектирует. Нужно же кому-то заниматься домом, ребенком. Кто-то должен позаботиться, чтобы в печи горел огонь, а в тарелках был горячий суп. А кроме того, они все время переезжали вслед за Думитру из одного гарнизона в другой, из-за этого она работала где придется: то в суде, то юрисконсультом на каком-нибудь предприятии…

Последней каплей, заставившей ее принять окончательное решение, подписать свое отречение от профессии, был радостный крик ворвавшейся в зал суда босоногой Илинки: «Мамочка!» На мгновение она увидела себя такой незначительной, такой неподходящей для представляемого ею серьезного учреждения, что стыдно было оглянуться вокруг. Казалось, она заняла чье-то место, а теперь ее разоблачили перед переполненным залом. Публика смотрела на нее другими глазами, она была уже не адвокат, а «мамочка»…

С тех пор прошло много лет, но при воспоминании об этом она до сих пор испытывала неловкость, смущение. И сейчас – она поняла это – она. просто боялась, что у нее ничего не получится.

* * *

Ванда Брумару предупредила ее, что приедет в Синешти дня за два, за три до Нового года.

– Надеюсь, что за эти дни я не успею вам надоесть!

Мне нужно какое-то время, чтобы привыкнуть, чтобы не чувствовать себя чужой среди вас, – с милой застенчивостью объясняла она свое решение, хотя Кристиана еще раз повторила, что все они ее ждут, что она будет желанной гостьей, когда бы ни приехала.

– Можешь у нас оставаться, сколько тебе будет угодно, – говорила Кристиана. – Может быть, тебе взять несколько дней в счет отпуска? У Илинки каникулы. Если захочешь, она тебе составит компанию на лыжах или покатаетесь на санках с горы – она очень любит зимний спорт. А на следующий год у нас, возможно, будет даже дорожка для бобслея, Думитру нам обещал, – сообщила она не без гордости. – Ее строит молодежь на общественных началах. Местность здесь будто специально создана для этого. Солдаты тоже смогут ею пользоваться в свободное время. Думитру составил предложение для заседания местного совета – он член исполкома…

Ванда слушала ее невнимательно и особой радости по поводу своего приезда не показала.

– Знаешь, – заметила она осторожно, – я привыкла проводить отпуск на море, я без него жить не могу. И без поездок за границу! Кроме того, в определенном возрасте мороз перестает благотворно влиять на цвет лица: сушит кожу, замедляет кровообращение…

Ванда приехала, как и обещала, вечером, последним автобусом. Они ее встретили всей семьей на автобусной станции. Утром по просьбе Кристианы Илинка съездила в город и купила в цветочном магазине красивый букет гвоздик. Она же и вручила его Ванде, потому что Думитру, несмотря на настояния Кристианы, отказался это сделать. «Это не по моей части, – извинился он. – В форме с букетом цветов я себя чувствую неловко, ты же знаешь!»

Вся в белом, от мягких облегающих сапог до круглой маленькой шапочки, в песцовом полушубке, Ванда выглядела как снежинка. В одной руке у нее была дорожная сумка – тоже, разумеется, белая, – в другой небольшой чемоданчик на колесиках. Улыбчивая, красивая, стройная, среди других пассажиров, усталых, измученных работой, с обветренными лицами, она казалась волшебной феей из сказки. Кристиана разглядывала ее удивленно и с интересом. Перед ней была совсем другая женщина, значительно моложе той, которую она встретила в городе всего лишь неделю назад. Отдохнувшая, беззаботная, сознающая свою привлекательность и потому уверенная в себе, умеющая понравиться. Даже Думитру, обычно неприветливый или безразличный с женщинами, нашел нужным отметить со свойственным ему благодушием:

– Я рад, что у моей жены такие элегантные подруги!

Ванда неопределенно улыбнулась, изобразив удивление в своих голубых глазах. Заметив эту улыбку, Думитру невольно подумал про себя: «С такими «блудливыми», как сказала бы моя мама, глазами можно вскружить не одну слабую голову!»

Дорога к дому вела через село, освещенное мерцающим светом месяца. Застывшая белизна снега, глубокая тишина, нарушаемая лишь скрипом их шагов, воздух, пахнущий морозом и хвоей, привели Ванду в восторг и волнение.

Когда они наконец дошли до дому, в тепле и уюте столовой их ожидал заблаговременно накрытый Кристианой стол.

– Как у вас мило! – воскликнула Ванда, охваченная детским восторгом.

– Нам впору открыть музей эволюции румынской мебели за последние двадцать пять лет, – усмехнулась Кристиана. – У нас не осталось ни одного полного гарнитура. После стольких переездов…

– Я имела в виду совсем другое, – сказала Ванда по-прежнему взволнованно. – Нечто такое, что вселяет уверенность, какое-то ласковое тепло… Чувствуешь, что переступил порог дома, в котором царит культ семьи.

– Так оно и есть! – подтвердил Думитру, явно довольный ее словами. – И даже если вы говорите только из вежливости, мы все равно вам признательны и просим вас чувствовать себя членом нашей семьи!

– А я уже чувствую!

Кристиана с Илинкой принесли из кухни подносы с аппетитно украшенными закусками. Все сели за стол.

– Должна вам сказать, – начала робко Ванда, роясь в сумке, – что Дед Мороз посетил меня раньше обычного, потому что узнал, что я уйду из дома. И принес мне кое-что для вас. Разные пустяки, конечно, вы уж его извините, но мой внезапный отъезд нарушил его планы. Символические знаки внимания, что попалось под руку в его мешке с подарками…

Все трое на мгновение замерли. Первая пришла в себя Кристиана. Она стремительно обернулась к Думитру, который спокойно наблюдал этот импровизированный спектакль.

– Скажи Деду Морозу, – сказала Кристиала, – что мы ему признательны, но предпочли бы, чтобы он оставил эти подарки тебе…

– Нельзя! – решительно остановила ее Ванда. – Потому что он ушел, мне его все равно не догнать! Смотрите, для Думитру он оставил запонки, – весело продолжала она игру и протянула хозяину дома красивую шкатулочку.

Кристиана опять хотела вмешаться, но Ванда была непреклонна:

– Вы мне обещали делать все, чтобы я чувствовала себя членом семьи! Теперь, Кристиана, ты меня обидишь, если будешь против…

– Наверное, нам придется согласиться с Дедом Морозом, – вмешался Думитру. – Но я хотел бы узнать: он просил тебя лишь вручить нам подарки или же уполномочил также получить поцелуи, которые ему полагаются? Если говорить откровенно, мне его сюрприз понравился, и я хотел бы довести это до его сведения…

Все рассмеялись, а Думитру, не дожидаясь ответа от Ванды, снова покрасневшей и казавшейся совершенно растерянной в его присутствии, вскочил со стула и расцеловал ее в обе щеки. Затем торжественно вернулся на свое место.

– А тебе, Кристиана, – продолжала Ванда свою игру, – он прислал дезодорант и мыло с яблочным ароматом…

– Неужели бывают дезодоранты и мыло с яблочным ароматом? – недоверчиво спросила Илинка, подвигая свой стул поближе к Ванде.

Непринужденность Ванды покорила Илинку в первую же минуту их встречи. Она тут же начала ее боготворить и старалась держаться поблизости.

– Конечно, – подтвердила Ванда, протягивая дезодорант и мыло сначала Илинке и только потом Кристиане, которая ее взолнованно поцеловала. – В наш век всевозможных суррогатов не могли не изобрести и что-то в этом роде… Женщинам, – обратилась она к Кристиане, – не нужно говорить дважды, что запах яблок ассоциируется с молодостью, что его следует предпочитать самым знаменитым духам!

– Чувствуешь, мамочка, как здорово пахнет? – нетерпеливо подскакивала Илинка. – Дай мне мыло понюхать! Пожалуйста, мамулечка!

– Для тебя у меня тоже есть кое-что, – заговорщически подмигнула ей Ванда.

Она встала, отложила сумку, раскрыла чемодан и вынула из него большую куклу-блондинку, которая открывала и закрывала глаза.

– Она – маленький робот, – объяснила Ванда обомлевшей Илинке. – Говорит по-английски, знает двести пятьдесят слов. Я уверена, что ты знаешь гораздо больше, но важно произношение… Дед Мороз подумал, что хотя ты и большая девочка и не играешь в куклы, но этот подарок тебе понравится…

Илинка кинулась ей на шею, не дав договорить. Она была так счастлива и взволнована, что не могла выговорить ни слова. Думитру смотрел на дочь, тронутый ее искренней радостью. Кристиану тоже переполняли теплые чувства. Деликатность и щедрость Ванды вызвали в ней запоздалое сожаление о строгости, с которой она ее судила, о своей неспособности понять ее до конца.

– Ты нас заставила снова почувствовать себя детьми, – обратилась она к Ванде. – За это мы больше всего тебе признательны!.. Что касается нашего Деда Мороза, – она улыбнулась при мысли, что Ванда втянула их всех в свою игру, – то он явится, как всегда, во-время и будет счастлив застать тебя среди нас под украшенной елкой…

После того как Илинку отправили спать, они засиделись допоздна. Воспоминания… Когда они наконец встали из-за стола, огонь в печи уже давно погас и в столовой стало прохладно…

Глава седьмая

Следующий день Кристиана почти безвылазно провела на кухне. Это был. канун Нового года, и она не успевала приготовить всего, что задумала: всевозможные закуски, печенья и кремы, один другого краше. Илинку послали в город докупать недостающие продукты.

Дома остались только они с Вандой, которая чистосердечно призналась, что совершенно не выносит запаха кухни. Кристиана расхохоталась:

– Я и не знала, что бывает аллергия на кухню! – и заявила, что она тоже не выносит присутствия посторонних на кухне, особенно сейчас, когда дел невпроворот.

Не успела она вытащить из печи первые противни с выпечкой, как снедаемая нетерпением Ванда оказалась тут как тут. Она покинула свое кресло в столовой, где читала киноальманах, и примчалась на аппетитный запах, распространившийся по всему дому.

– Ну и вкусные, должно быть! – воскликнула она, не отрывая взгляда от румяных пирогов. – Дома, помню, мама всегда мне пекла маленький пирожок в форме, якобы для того чтобы опробовать печь – не припекает ли. А на самом деле, чтобы от меня отделаться, зная, какая я нетерпеливая…

– Если бы я знала, то тоже бы опробовала печь, – заверила ее Кристиана. – Все, что я могу для тебя сделать, это предложить тебе отломить кусочек на выбор… Горячий пирог резать ножом нельзя, он зачерствеет, – поспешила объяснить она.

– Знаю, знаю. – Ванда уже перебрасывала кусочек пирога из одной руки в другую, чтобы остудить. – Мама мне то же самое говорила…

Кристиана нашла момент подходящим для того, чтобы попытаться пробудить в Ванде добрые чувства к родителям.

– Рада услышать это от тебя, – осторожно заметила она.

– Что? – Ванда растерянно заморгала.

– Что у тебя сохранились теплые воспоминания о матери, – начала она издалека, боясь ее обидеть. – Признание ее заслуг…

– Ошибаешься, – холодно ответила Ванда. – И прошу тебя, не будем к этому возвращаться…

– Попробую, – обещала Кристиана, – хотя я никогда не пойму твое противоестественное отношение…

– Мы принадлежим к разным мирам, – Ванда была явно недовольна. – А мама является для меня не конечным пунктом, а отправной точкой, из которой я ушла навсегда, куда я не хочу вернуться, даже если бы смогла, пойми меня правильно. Если ты поймешь это, то никогда больше не будешь заводить этот разговор.

Кристиана молчала. Она почувствовала, что между ними опять выросла та непробиваемая стена, о которую разбивались все ее попытки сблизиться с Вандой. Она пожалела, что затеяла этот разговор. Вероятно, это было бестактно, ведь она, как хозяйка, была обязана делать все, чтобы Ванда чувствовала себя хорошо в ее доме, но ведь она руководствовалась лучшими намерениями. Ее стесняло наступившее молчание, но она чувствовала, что не в силах его нарушить.

Первой заговорила Ванда – естественно, радостно, так, будто неприятного для нее разговора вовсе и не было.

– Как у тебя здорово! – Она с аппетитом поглощала пирог. – Все пропахло детством… Дедушками и бабушками, – специально подчеркнула она.

– Ты мне льстишь. Вы с Думитру одинаковые: он тоже хватает пирог горячим, не дав ему остыть. А если случается, что, когда я пеку пироги, его нет дома, то звонит все время, чтобы узнать, готовы ли. И либо я, либо Илинка тащили ему пироги на службу… Думитру как взрослый ребенок, – заметила она с улыбкой. – С виду он кажется суровым, резким, – продолжала Кристиана, – но на самом деле у него необыкновенная душа.

– Ты не рассердишься, если я сейчас сбегаю и отнесу ему пирог? – неожиданно предложила Ванда. – Если ты, конечно, не будешь ревновать! – Она испытующе посмотрела на подругу.

– У нас в доме ревность – абстрактное понятие, существующее только в словарях на книжной полке, – посмеялась Кристиана над этим нелепым подозрением. – Я не предложила тебе это сама только потому, что прогулка по морозу – сомнительное удовольствие… Мороз, как тебе известно, сушит кожу, затрудняет кровообращение! – добавила она со смешком. – Я хотела дождаться Илинку и послать ее…

– Что ты, – возразила Ванда, забыв, что это ее же доводы, – я с удовольствием пройдусь по морозцу, холодный воздух меня освежит. Позвони Думитру и скажи, что я его навещу! – крикнула она из своей комнаты, куда уже побежала переодеваться. – Чтобы мне не пришлось слишком долго у ворот стоять.

Кристиана бросила дела в кухне и пошла в столовую звонить Думитру. В кабинете его не оказалось, и она решила позвонить позже. Тем временем Ванда оделась, тщательно подкрасилась.

– Как ты думаешь, – спросила она Кристиану перед уходом, – удастся мне кого-нибудь очаровать в этом селе, до того знаменитом, что картографы даже не наносят его на карты?

Голос ее звучал звонко и уверенно, видно было, что ей не нужны ободрения, – она знала себе цену.

– Возможностей здесь много, – ответила Кристиана с доброжелательной улыбкой.

– Я уверена, – прервала ее Ванда, – что среди офицеров может найтись один – только один, – которому я бы понравилась настолько, чтобы он не позволил мне уехать отсюда! – Она рассмеялась, сбив с толку Кристиану, которая никак не могла решить, следует ли принимать ее всерьез. – Что ты об этом скажешь? – продолжала Ванда. – Я надумала выйти замуж в Синешти. В первую очередь для того, чтобы жить поближе к тебе. Ну как?

– К сожалению, – заметила явно смущенная Кристиана, – большинство наших офицеров – люди молодые, значительно моложе тебя, то есть нас обеих, – поправилась она быстро.

– Вот уж глупости! – фыркнула Ванда. – Совершенно необоснованное замечание! Сейчас в моде браки, когда жена лет на десять старше мужа. Могу привести множество примеров.

– Опять ты спешишь! – ласково выговорила ей Кристиана. – Я еще не закончила свою мысль. Твои намерения не слишком реальны хотя бы потому, что у нас в гарнизоне не больше двух-трех неженатых офицеров…

– Я начинаю жалеть, что приехала! – обиженно произнесла Ванда, но тут же улыбнулась: – Ладно, с претворением в жизнь этого великого решения повременим еще одну пятилетку! Ведь, по сути дела, вся жизнь впереди! Куда мне спешить?! – И она весело выскочила за дверь.

После ухода Ванды Кристиана пожалела о своей откровенности, которая не очень-то была нужна Ванде, живущей в мире своих фантазий.

Ванда нашла дорогу в часть по запомнившимся случайно ориентирам. Она приехала поздним вечером, по пути к дому была слишком занята разговором, чтобы замечать еще что-нибудь. Дороги она почти не помнила. Теперь при дневном освещении она с удивлением обнаружила, что большинство домов – настоящие, добротные коттеджи, которые могли бы служить дачей, о которой мечтает каждый горожанин. Селение не было лишено своеобразной прелести, признала она, при условии, конечно, что приезжаешь сюда на время, а не остаешься насовсем.

Думитру ждал ее в своем кабинете.

– Кристиана предупредила меня по телефону, что ты придешь, – он поднялся ей навстречу и поцеловал руку. – Спасибо, что позаботилась обо мне…

– Я узнала совершенно случайно, – подчеркнула она смеясь, – что у нас с тобой по крайней мере одна общая страсть. – Она протянула ему пирог. – Я подумала, что общих страстей у нас могло бы оказаться больше…

Оба рассмеялись. Думитру сдержанно, Ванда – безудержно. Куда только девались ее робость и застенчивость, которые она на себя напускала раньше в его присутствии. Ее поведение свидетельствовало об уверенности в себе и самообладании. Он это заметил.

– Садись, пожалуйста, – пригласил он Ванду, направляясь к одному из стоящих на столе телефонов, как раз сейчас зазвонившему… – В чем дело, товарищ директор? – сказал он в трубку, узнав голос звонившего – директора молочного завода. – Я же по опыту знаю: ко мне звонят только с просьбами, а чтобы что-то предложить, меня никто не ищет… – Он заразительно рассмеялся. После короткой паузы сказал: – Ах вот как, ну что ж, дареному коню в зубы не смотрят… К сожалению, больше ничем помочь не могу… У меня тоже план… Нет, нет, к сожалению, – повторил он, заканчивая разговор. – Извини, – обратился он к Ванде, опуская трубку на рычаг.

Ванда тем временем уселась в мягкое кресло перед столом и обвела одобрительным взглядом весь кабинет.

– А у тебя довольно мило, – заключила она.

– Рад, что тебе понравилось, – ответил Думитру вежливо, направляясь к своему креслу.

– Я тебя не скомпрометировала своим визитом? – спросила вдруг Ванда, подняв на него свои голубые глаза. В них был тот же вызывающий блеск, который позволил Думитру мысленно назвать их «блудливыми». – Что подумают твои подчиненные, видя, что я задерживаюсь в твоем кабинете?

Ее веки затрепетали, а щеки покрылись легким румянцем так естественно и внезапно, как это редко бывает в ее возрасте.

– Подчиненные подумают, что у тебя ко мне дело, – успокоил он ее голосом человека, не привыкшего кривить душой. – Что мы решаем какой-нибудь сложный вопрос.

– Ты меня обижаешь, – усмехнулась Ванда, опуская глаза и закрывая ладонями пунцовые щеки. – Мне впервые наносят такую обиду, тут есть над чем задуматься, – продолжала она шаловливо. – Состарилась, и никто уже мной не увлекается. Только в этом случае отношения между мужчиной и женщиной называются «делами» и «вопросами»: служебными, семейными и так далее…

– Я не хотел тебя обидеть, – извинился Думитру. – Я имел в виду в первую очередь себя.

– А ты себя чувствуешь старым? – продолжала Ванда свою двусмысленную игру. – По этому поводу Кристиана мне не жаловалась! Вот и верь после этого откровенности подруг!

– Тебе, брат, пальца в рот не клади! – признал себя побежденным Думитру.

– Раз так, давай перейдем к вещам серьезным! – предложила тут же Ванда. – Кристиана мне говорила о твоей любви к своей профессии, – начала она после короткого раздумья. Она обдумала каждое слово, чтобы быть более убедительной. – Так вот, я не могу поверить, не могу допустить, что кто-то может быть увлечен своей работой до такой степени, чтобы принести ей в жертву все остальное! Почти всегда за этим кроется лицемерие или корысть. Когда же есть конкретные доказательства, то это происходит подсознательно, и, например, Фрейд мог бы точно сказать, каким образом…

– Тебе не кажется, что ты абсолютизируешь это понятие? Что сознательно или подсознательно упрощаешь вопрос, вульгаризируешь, наконец? – спокойно возразил Думитру.

– Нисколько, – ответила Ванда непреклонно. – Нами правит эрос. Только отсутствие страсти оставляет место для других увлечений.

Зазвонил телефон. Думитру приглашали на заседание совета коммуны: в уезд нужно было дать сведения о выполнении плана военной подготовки патриотической гвардии. Его присутствие было необходимо.

– Я очень сожалею, – извинился он перед Вандой, вызывая по телефону машину. – Подать к воротам! – приказал он коротко начальнику гаража.

– В ближайшие дни у нас будет время разобраться как следует в этом «вопросе», – обнадежила его Ванда, вставая с кресла.

Они вышли вместе и расстались у ворот. Ванда пошла домой, а Думитру зашагал к ожидавшей его «дачии». Только по дороге он вспомнил о присланном Кристианой пакетике, оставшемся нетронутым на столе.

Ванда приехала в Синешти, чтобы убежать от самой себя, от грусти, неизменно на нее нападавшей перед праздниками. А еще потому, что никогда не отказывала себе в новых впечатлениях. Она позволяла себе удовольствие верить во все хорошее, были на то основания или нет. Это была ее слабость, но она оборачивалась силой, потому что помогала ей оправиться после разочарования!

Ванда тяготилась праздниками, они усиливали в ней чувство бесполезности, бессмысленности жизни. Она переносила тяжело все праздники, но на Новый год как-то особенно остро ощущала одиночество, даже не как бремя, а как увечье. Она не понимала, как люди могут быть веселыми при подобных обстоятельствах. Она смотрела телевизор, слушала радио, видела рабочих, интеллигентов, некоторые давали интервью, чувствовалось, что она счастливы, что полны какой-то особой радостью…

И было странно, что именно она, привыкшая жить только в настоящем и только ради него, не умела в эти тягостные часы, которые она делила только с одним преданным другом – магнитофоном, задать себе ясный вопрос: «Почему?» Она засыпала поздно, дав волю слезам, стекающим с разгоряченных щек на смятую подушку. Это были слезы отчаяния и раненого самолюбия, беспомощности и печали, зависти к счастью других женщин, которые сейчас не одни. Постепенно она успокаивалась, слезы приносили облегчение. Она засыпала, а наутро просыпалась разбитая, с тяжелой головой и ощущением пустоты в душе.

На Новый год ее одолевали мысли о быстротекущем времени, об уходящей молодости – она изменяла ей так же беспечно и легко, как ей – последний любовник. Ей казалось, что земля уходит из-под ног. Она чувствовала себя ограбленной и впадала в отчаяние…

Вот почему она приехала в Синешти. Она думала, что ее одиночество останется в ее городской квартире, но поняла, что ей не удалось от него отвязаться. Нелегко уйти от себя, как бы сильно этого ни хотелось. Семья Кристианы, теплота и любовь, царившие в ней, только подчеркивали одиночество Ванды и возбуждали зависть.

«Современные мужчины, – размышляла она по дороге домой, – превратились в специалистов. В первую очередь они автомобилисты, болельщики, профессионалы, курильщики – все что угодно, только не мужчины! Они стали равнодушными, у них притупился инстинкт. Дошли до того, что считают, что их основное занятие – обсуждать «вопросы», даже с женщинами! Что может быть возмутительнее! Где те времена, когда мужчины дрались на дуэли из-за женской улыбки!»

Всю жизнь она мечтала о большой любви, она ей снилась, она до сих пор ее ждала. Влюбляясь в очередной раз, она была убеждена, что пришло настоящее чувство. Но очень скоро ее иллюзии лопались как мыльные пузыри. Она возмущалась, принимала решение покончить со всем этим и чувствовала, что озлобляется, что начинает ненавидеть всех мужчин! Она их действительно ненавидела, но как-то в общем, абстрактно, весь род мужской, будучи неспособна ненавидеть того конкретного человека, который ее разочаровывал.

«И все-таки, – думала она, – если бы мне сейчас кто-то предложил замужество, то мне было бы не так просто решиться. Я бы, конечно, обрадовалась, отрицать это было бы притворством, но была бы очень растеряна, сбита с толку. Радость моя улетучилась бы в тот самый миг, когда предложение выйти замуж стало бы реальностью». Она улыбнулась этим мыслям. «Это тоже страшно – одиночество вдвоем, должно быть, еще страшнее… Нет, в моем возрасте никто не отказывается с легким сердцем от самого дорогого, что есть у человека, – от свободы…»

Ванда действительно так думала. Уже много лет она испытывала нечто вроде страха за свою свободу каждый раз, когда ей казалось, что ее предстоит потерять. Тогда она понимала, что совсем не легко отказаться от выработанных годами привычек, от великого преимущества принимать решения самой и самой отвечать за них. Пытаясь еще раз подвести черту и взвесить, каковы же преимущества и недостатки одинокого образа жизни, она не раз приходила к выводу, что замужем хуже.

«С моей натурой, неспособной на уступки, – утешала она себя, – мне было бы нелегко…»

«Браки – удел несознательных, – бравировала она перед коллегами по работе. – Поэтому они заключаются в молодости – в эпоху абсурда… Когда же человек взрослеет, становится способен отвечать за свои поступки, он пробуждается от сладостных иллюзий и начинает смотреть на мир иначе…»

Теперь, едва перешагнув порог сорокалетия (она очень не любила об этом говорить), она осознала, что для нее желательнее не замужество, а постоянная, может быть на всю жизнь, связь с мужчиной, свободным, как и она, который дал бы ей все, не принуждая отказаться от чего бы то ни было.

«Но откуда у современного мужчины возьмется столько веры и постоянства?» Она сама удивлялась своей необычной мечте…

Она шла медленно, чтобы не поскользнуться на замерзшем снегу. Было холодно, перехватывало дыхание, и она думала о Кристиане, о сельских жителях, об однообразии их жизни. Нет, она бы не могла жить здесь, в этой монастырской тишине, видеть изо дня в день одно и то же, подчиняться обычаям столетней давности, лишиться всякого шанса, что произойдет что-то непредвиденное. По сути дела, если смотреть объективно, из них двоих сожаления достойна была Кристиана, превратившаяся в нечто вроде домашнего робота и добровольно согласившаяся на тиранию двух любимых людей: абсолютную – Думитру и несколько более мягкую, но обещающую со временем стать беспощадной – Илинки.

– Скажи мне, – спросила она у Кристианы сразу по возвращении, – ты считаешь себя счастливой?

– Это зависит от того, как понимать счастье, – уклонилась та от прямого ответа.

– Спасибо за откровенность, – улыбнулась Ванда. – Я так и думала! Знаешь, сколько раз ни приходилось мне бывать в семьях, в первый момент меня всегда очаровывал домашний уют, особая атмосфера! Разумеется, я говорю о семьях настоящих, а не формальных, – уточнила она со злой улыбкой. – А потом я преодолеваю первый восторг, легкую зависть, оглядываюсь повнимательнее вокруг и замечаю множество «благ» семейной жизни, которые мне не под силу было бы вытерпеть…