Текст книги "Поздняя осень (романы)"

Автор книги: Василе Преда

Соавторы: Елена Гронов-Маринеску
сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 25 страниц)

Она заплакала. Кристиане стало ее жаль, но она старалась не показывать этого.

– И ты не делала никаких выводов из того, что с тобой происходило? – упрекнула она Ванду. – Каждый раз начинаешь все сначала, ничему не научившись из прежнего опыта? С любым новым поклонником?

– Вовсе нет, – возразила Ванда. – Ты даже не подозреваешь, как упорно я могу сопротивляться! Как я равнодушна и сурова поначалу. Я их прямо-таки гоню! Но они ко мне все равно липнут. А потом исчезают так, что и не сыщешь! Как волшебники в сказках, как домовые, как призраки! Звоню им домой, на работу, поджидаю по дороге… Нет, их не найти, будто бы и вовсе не существовали. Все они одинаковы, – заключила она с горечью. – Убегают как трусы, хотя я их с самого начала предупреждаю…

– То есть как – предупреждаешь? – не поняла Кристиана.

– Очень просто. Я им говорю: «Ты поступишь точно так же…» Потому что я люблю честную игру. Я прошу их отказаться от меня, если это у них не всерьез, уйти, оставить меня в покое, не возбуждать во мне надежд. Но куда там! Они и слушать не хотят!..

– Потому что понимают, что имеют дело с человеком слабым, – прервала ее Кристиана.

– Они безжалостны, – продолжала Ванда, будто не слыша ее. – Вначале создают иллюзии, а потом бросают. Когда я счастлива, мне кажется, что на этот раз все будет иначе, что не повторится обычная история, – пожаловалась она наивно. – Знаешь, я заметила, – сказала она, немного поколебавшись, – таким образом ведут себя рожденные под знаком Рыб и Девы. Сначала взрыв увлечения, а потом ни с того ни с сего улетучиваются! Я дошла до того, что при знакомстве с мужчиной спрашиваю у него, под каким знаком зодиака он родился. Глупость ужасная, но, понимаешь, для меня это очень важно. Непонятно, почему мне попадаются только такие знаки, с которыми Скорпион совершенно несовместим!

– Ты полагаешь, что… – заикнулась было пораженная Кристиана.

– Абсолютно точно! Это доказано! – остановила ее Ванда. – У меня на этот счет точные данные, можешь мне поверить. У меня нет сомнений. Своему последнему, как только он начал меня осаждать своими ухаживаниями, я прямо заявила: «Я с Рыбами больше дела иметь не желаю!» А он, конечно, уверял, что он не такой, как другие, что у него настоящее чувство. Где там!..

Кристиана слушала ее, все больше убеждаясь, что было бы трудно, даже невозможно помочь ей. Ванда слишком уверена в своей правоте, чтобы прислушиваться к чужим мнениям и советам.

Прошло уже много времени, и Кристиане нужно было идти. Все равно она не сумела бы ответить себе на мучившие ее вопросы, связанные с происшедшими в характере Ванды изменениями. А может быть, Ванда всегда была такой? С Кристианой она была добра, отзывчива.

Такой Ванда когда-то и была, по-видимому. Когда и как она стала другой?

– Как много счастливых женщин! Незаслуженно счастливых! – продолжая плакать, Ванда с ожесточением сжала кулаки.

– Несчастных тоже хватает, – возразила Кристиана. – Неужели ты думаешь, что те, кто делят любовь своего мужа с другой женщиной, могут быть счастливы? Думаешь, они не чувствуют себя обездоленными и не страдают?..

Она не сумела сдержать себя. Возможно, она выразилась слишком резко и теперь сожалела об этом. Однако слова Ванды вернули ее к действительности.

– Но они уже были счастливы! – вырвалось у Ванды. – Мне бы хватило одного года, ну, двух, максимум пяти лет счастья! А у других оно длилось десять лет! Это несправедливо! Почему я лишена права на счастье?! Я чувствую, что стала злой, – призналась она, вытирая глаза.

Кристиана попробовала ее приободрить, ей опять стало жаль эту одинокую женщину. Нужно было что-то сделать, сказать ей какое-то доброе слово, внушить надежду…

Но слова стали вдруг чужими, бессильными, искусственными. Она чувствовала их бесполезность, но все-таки подумала, что лучше сказать что-нибудь, чем молчать.

Так ничего и не придумав, она встала, чтобы уйти.

– Я тебя напугала, правда? Прости! – Ванда будто очнулась после сна.

– Ну что ты, – Кристиане хотелось как-то ее успокоить, – но мне жаль тебя. Хотелось бы помочь…

– Ты мне поможешь, если останешься у меня подольше, – настаивала Ванда. – Мне так не хочется оставаться одной! Сегодня я закончила работу пораньше и отпросилась, сославшись на недомогание. День у меня выдался тяжелый… В такие дни я не люблю мозолить глаза коллегам своим видом мученицы, – усмехнулась она.

– Я должна идти, – извинилась Кристиана. – Видишь ли, если я опоздаю на этот автобус, придется оставаться в городе до вечера.

– Ну и чудесно! – почти крикнула Ванда. – Не могу! – твердо отказалась Кристиана. – Думитру и Илинка будут волноваться…

– Ах да! – произнесла Ванда разочарованно. – Я и забыла, что ты не сама по себе, что у тебя обязанности, – добавила она иронически. – Представляю, что ты обо мне можешь подумать! – вдруг сказала она.

– Чепуха! – ответила Кристиана по-дружески, мягко. – Самое главное, чтобы ты сделала выводы из того, что с тобой происходило. И прежде всего, чтобы ты сама знала, чего ты хочешь от жизни!

– Это я знаю точно: не хочу быть одна! – тут же отреагировала Ванда. – Видишь, как мало мне нужно для счастья!

Кристиана ушла вместе с Вандой, вызвавшейся проводить ее до автобуса на Синешти.

– Какие у тебя планы на Новый год? – спросила Кристиана в лифте. – Хочешь, приезжай к нам в Синешти, – вырвалось у нее неожиданно.

– Я буду вам, наверное, мешать, – тихо сказала Ванда.

– Откуда у тебя такие мысли? Проведешь несколько дней на природе. Я уверена, что ты почувствуешь себя лучше!

Они вышли из дома и направились к автовокзалу. Похолодало. Улицы были почти пусты. То тут, то там попадались навстречу закутанная женщина или съежившийся старик. Какая разница между Бухарестом, с его столичной сутолокой в любой час дня и до самой ночи, и этим горным городишком, где улицы пусты даже днем!

Они подошли к продовольственному магазину. Недалеко от входа остановились поболтать две пожилые женщины. Было видно, что времени у них много и они никуда не спешат.

– За год, что прошел со смерти мужа, – оживленно рассказывала одна из них, – я записалась в пять комитетов: домовый, женский, кассы взаимопомощи…

На ходу они расслышали только эту фразу, но Ванда не удержалась от комментария.

– Слышала? – Ей стало вдруг весело. – Знал бы этот бедняга, что в течение года ему найдут замену в виде пяти комитетов!

Обе рассмеялись.

* * *

По дороге в Синешти, сидя в автобусе, скользившем по слою льда, покрывавшему асфальт, через заснеженные горы и долины, через белый, как убор невесты, лес, Кристиана все время думала о Ванде. Жизнь Ванды ее удивляла и огорчала. В своей адвокатской практике она встречала подобных женщин. Ни к одной из них она не привязалась, ни с одной не была так близка, как с приятельницей своей далекой молодости. Большинство ее клиенток старались сохранить приличия, оставить впечатление нравственной чистоплотности. Ванда же провозглашала непостоянство жизненным принципом, веря, что это дает ей право считать себя жертвой. При этом она не сознавала, что в милой ее сердцу роли жертвы она, по сути дела, утрачивала основные черты женственности.

Думитру она решила не посвящать в сердечные дела Ванды. Пусть это останется их тайной. Бывают ситуации, которые мужчины не могут или не хотят понять. Они устроены иначе, у них другая психология. Правда, Думитру отличался крайними взглядами даже среди мужчин. У него был цельный характер, он не любил компромиссы с совестью. Он не считал, что существуют какие-то частные случаи, что для кого-то можно сделать исключение и судить не так строго. В вопросах морали у него были свои предрассудки. И поэтому для него не существовало третьего пути – он все делил на черное и белое, на правду и ложь, как в трибунале. В своих суждениях он свято держался принципа, в котором всегда был уверен: человек таков, каким он хочет быть.

Она вполне понимала Ванду. Как было не верить, что ей тяжело, что она хочет избавиться от одиночества, найти мужчину, на которого можно опереться, который принадлежал бы ей одной, а не брался бы напрокат на день, на месяц, на год…

Насколько она счастливее Ванды! Да и если сравнить с другими женщинами… До сих пор она даже не осознавала этого. То, что Думитру рядом, было для нее делом обычным, в порядке вещей. Она привыкла видеть его каждый день, а не исчезающим, как мужчины-призраки из рассказов Ванды…

«Какое странное чувство – гордости, что ли, – вызывает уверенность, что есть мужчина, который тебя любит, что ты для него все…» – размышляла Кристиана, не отрывая взгляда от сверкающей снежной белизны.

Холод, однако, давал себя знать. Она съежилась в своей дубленке с поднятым капюшоном.

«Никогда я раньше не думала, что душевное равновесие, уверенность в жизни покоятся на существовании мужчины рядом с тобой. Для любой женщины необходимо, наверное, ощущение, что у нее есть защитник, что в трудных случаях есть на кого положиться! Только теперь, увидев растерянную Ванду, я поняла, что своей уверенностью я обязана не столько своему характеру, сколько существованию Думитру. Как же я счастлива…»

Но тут же ей стало стыдно, что она может наслаждаться собственным счастьем и покоем, в то время как Ванда…

Образ Ванды, то ожесточенной и озлобленной, то заплаканной и опустошенной, снова возник перед ее мысленным взором. Кристиане было трудно ее понять, оправдать ту легкость, с которой она кидалась в омут, всегда бессознательно…

Она нисколько не сомневалась, что Думитру, с его категорическим подходом к жизни, бескомпромиссными суждениями, не нашел бы здесь смягчающих обстоятельств. Для него Ванда выглядела бы падшей женщиной, с которой лучше не связываться и уж во всяком случае не сближаться с ней, не завязывать дружбы. Она была бы для него чем-то вроде гнилого яблока, от которого нужно беречь хорошие во избежание порчи…

«Что у тебя с ней общего? Что ей делать в нашем доме? О чем с ней разговаривать?» – удивился бы Думитру так, как он один умел это делать, заранее отвергая возможные возражения.

Да, от Думитру следовало скрыть правду о Ванде.

Наконец она добралась до дому. Илинка успела затопить печку, огонь гудел, временами из нижних дверок сыпались искры. В комнатах было тепло и уютно, казалось, в воздухе плавает запах горячего хлеба, как в канун праздника.

Думитру еще не приходил со службы.

– Он сегодня подводит итоги работы со старшинами, учащимися одиннадцатого класса вечерней школы, – важно сообщила ей Илинка. – Он им даст прикурить, – засмеялась она, лукаво подмигивая. – Отец ужасно сердит, как я поняла, оттого, что выявились прогульщики, которые обманывали его! Я подслушала его телефонный разговор с подполковником Михалашем.

– Ученики остаются школьниками и в пятьдесят лет, – пожала плечами Кристиана и пошла на кухню. – Думаю, у него не было иллюзий на этот счет…

– А я думаю – были! – возразила Илинка, которая пошла вслед за ней. – Ты же его знаешь: человек абсолютных иллюзий, когда дело касается его части. Как они смели его обманывать, как они могли сказать ему, что идут в школу, а сами прогуливали! Он этого представить себе не может!.. Ой, забыла тебе сказать, что умерло тридцать птенцов из тех, которых он выписал из Геа. Он думает – от мороза, а потому сердит на солдата, который за ними ухаживал. Что тебе еще сказать? Сегодня у него был тяжелый день, так что советую тебе вести себя с ним соответственно – не сердить его, ходить перед ним на цыпочках! – заключила Илинка преувеличенно театральным тоном.

– Хватит давать мне советы, – нахмурилась Кристиана. – Сохрани их лучше для себя, обычно как раз ты его сердишь…

Она принялась чистить картошку, чтобы пожарить ее к ужину.

– Ты мне не рассказала, как сегодня в школе.

– О'кэй! – лихо отрапортовала Илинка.

– То есть?.. Какие отметки? По каким предметам? – Кристиана хотела знать подробно.

– Училки вели себя хорошо, – улыбнулась Илинка, – оставили меня в покое и не задавали провокационных вопросов…

Кристиана строго взглянула на дочь. Ее раздражало – и Илинка знала об этом, – что в последнее время речь дочери пестрела жаргонными словечками. Она считала, что та употребляет их где надо и не надо, и это может быть истолковано как неуважительное отношение к окружающим.

– Я тебя просила следить за своей речью! – Кристиана и на этот раз не могла удержаться от выговора. – Ты же знаешь, что я не люблю эти уличные выражения! А то поссоримся всерьез!

Зазвонил телефон. Кристиана вытерла руки о передник и поспешила в столовую, где стоял полевой телефон, соединяющий квартиру с частью. Услышав ее голос, Думитру сказал радостно, но с оттенком упрека:

– Наконец-то вернулась! Я уж не знал, что и думать – то ли стало дурно, то ли решила разобрать все дела, которые сегодня рассматривают в суде. – Он засмеялся собственной шутке. – Захотелось наверстать упущенное?..

– Извини, что я заставила тебя волноваться. Я хотела тебе позвонить сразу по возвращении, но занялась делами…

– Ладно, поговорим дома. – Тон его стал деловым. – Мы немного задержимся сегодня на работе. Здесь у меня подполковник Михалаш и капитан Тэнэсеску… Вот он, только что вошел в кабинет.

– И капитан Тэнэсеску с вами? – удивилась Кристиана. – Смотри, жены на тебя в суд подадут, – шутливо пригрозила она. – А если обратятся ко мне, то я же первая и напишу жалобу!

– Ладно, ладно, не очень-то я боюсь твоих жалоб, – засмеялся Думитру. – Кстати, Тэнэсеску остается с нами вовсе не по приказу, а потому, что его тоже волнуют дела в части… Наша смена. – Он снова засмеялся. – Через несколько лет, когда придет время передавать эстафету, новые кадры должны быть готовы…

Кристиану удивили его слова. Она чуть не спросила: «И ты в самом деле веришь, что наступит день, когда тебе достанет твердости самому подать в отставку и жить, не чувствуя на своих плечах бремени должности командира части?..» Однако она поняла, что вопрос был бы болезненным для Думитру, тем более в присутствии капитана Тэнэсеску, и она промолчала, положила трубку и вернулась в кухню.

Илинка ждала ее. Как обычно, она тут же пожалела, что рассердила мать, и теперь искала примирения. Она дочистила картошку и стала мыть ее. Кристиана не обратила на это никакого внимания и захлопотала у плиты. Открыла дверку, помешала в печи кочергой, затем подбросила уголь, который тут же вспыхнул, разбрасывая во все стороны искры.

– Мамочка, ты знаешь Жоржиану, правда? – спросила вдруг Илинка так, будто между ними не было неприятного разговора. – Дочь доктора Дорнеску, помнишь?

– Думаю, что да, – ответила Кристиана, давая понять, что больше не сердится. – Кажется, вы когда-то сидели за одной партой?

– Это было в самом начале, когда я только приехала сюда из Бухареста. – Илинка почему-то растягивала слова. – Несколько дней, пока ее соседка по парте не ходила в школу. Ну так слушай. Выходим мы сегодня из школы вместе с Жоржианой, и я никак не могу понять, зачем это она меня провожает до автовокзала и даже ждет вместе со мной, пока не приходит мой автобус. И вообрази, что же оказалось. Она схватила тройку по географии, а когда с ней такое случается, она, чтобы не получить взбучки от матери, не идет прямо домой, а специально болтается просто по улицам. По два, по три часа. Мать начинает нервничать. Она вообще строгая и не дает ей воли… Ну как бы тебе сказать… Психованная! – выпалила Илинка, убежденная, что подобрала термин, точно характеризующий темперамент матери Жоржианы.

– Илинка, что за выражения! – воскликнула Кристиана.

Она начала мыть посуду – это была самая неприятная работа в условиях Синешти, где все время приходилось подогревать воду на печи и разливать ее по тазам.

– Извини, мамочка, но не прерывай меня на самом интересном месте, прошу тебя! Итак, – продолжила она свой сенсационный рассказ, – эта чокнутая мамаша начинает лезть на стенку…

– Что?! – На минуту Кристиана даже остолбенела, но не выдержала и расхохоталась: эта девчонка просто неисправима…

– Ну вот… – протянула Илинка, скрывая свое смущение. Она даже покраснела, Кристиана отметила это про себя и решила ей лишний раз не выговаривать.

– Ну так вот, мать Жоржианы каждый раз пугается и. представь себе, звонит отцу на работу и заставляет беднягу справляться обо всех несчастных случаях в городе, а сама плачет от отчаяния. Подумать только, что эта сцена разыгрывается каждый раз, когда Жоржиана выкидывает такие номера! Конечно, это случается не слишком часто, но все же… Вообще-то она учится хорошо, но ведь каждый может схватить плохую отметку, все мы люди, верно?

– Слушай, – спросила Кристиана, – как это ей не надоедает разыгрывать каждый раз тот же самый спектакль?

– Что ни говори, это умная тактика! – Илинка не скрывала своего восхищения.

– Только для слабонервных, моя дорогая! Думаю, что на меня едва ли произвело бы впечатление подобное представление – оно в дурном вкусе! Во всяком случае, не советую тебе поддаваться соблазну попробовать…

– Ну вот, мамочка, – обиделась Илинка, – а мне-то это зачем?

– Ладно, не обижайся. – Кристиана решила на всякий случай выяснить, не связан ли рассказ о Жоржиане с отметками собственной дочери. – Скажи-ка лучше, как у тебя с уроками? Успеваешь?

– Ничего, – ушла Илинка от прямого ответа и тут же возмутилась: – Эти училки ужасны! Каждая думает, что нам нечего больше делать, как только учить ее предмет – «самый важный, самый нужный»! Задают и устно, и письменно, а если так по каждому предмету, – заключила она, – то просто не остается ни одной свободной минуты!

– Нечего жаловаться, ты не первый день в школе, – заметила Кристиана. – Сама же теряешь время на пустяки.

Илинка притворно надулась и ушла в свою комнату готовить уроки.

Оставшись одна, Кристиана вымыла посуду, вытерла ее и поставила в кухонный буфет. Потом надела свой самый толстый свитер, связанный специально для здешних морозов, и пошла выплеснуть воду, оставшуюся после мойки посуды. Стоило открыть дверь, как сразу в лицо ей ударила волна обжигающего холода, тут же устремившаяся в глубь дома.

Кристиана вернулась озябшая, от мороза у нее перехватило дыхание. Она остановилась у печки погреться. На дворе завывал ветер.

«Ветер трогает толкую струну» – вспомнилось ей. Так говорила мать Думитру.

Мыслями она невольно обратилась к этой одинокой старой женщине, которая так за них волновалась, так хотела, чтобы у них был свой дом…

Ей захотелось написать письмо старушке. Думитру некогда, он вечно занят. «Домашняя канцелярия», какой шутливо выражался, по его поручению находилась в ее ведении. Но кроме того, она любила писать свекрови. Она детально описывала ей всякие семейные мелочи, Илинкины дела в школе, писала о разных разностях, услышанных от жен офицеров и старшин, которые забегали к ней поболтать. Письма получались длинными – по пять-шесть страниц, и старушка им очень радовалась. «Будто я рядом с вами, будто вижу и слышу вас! Вот я и счастлива, что мне еще надо…»

Для Кристианы эти слова были истинной наградой. Она с нетерпением каждый раз ждала ответа. Знала, что это будет всего несколько слов, выведенных дрожащей старческой рукой, огромные буквы на тетрадном листе… Сколько усилии прикладывала старушка, чтобы сдержать дрожь в руке, непривычной к письму! Поэтому Кристиану так трогали эти строки. А может быть, еще потому, что после смерти собственной матери у нее не осталось близкого человека, кроме этой старушки, перед которым она продолжала бы чувствовать себя ребенком, который бы волновался за нее, как настоящая мать…

«Наверное, все люди испытывают иногда потребность продлить ощущение детства. Ведь это возможность хотя бы на какое-то время сбросить с себя груз ответственности, избавиться от бремени забот и обязанностей…» Она хотела спросить об этом Думитру, но тут же раздумала. Он мог ей ответить только одно: что его не гнетет бремя ответственности, забот и обязанностей, что уважения достоин только человек, который все делает сознательно и ответственно. Только это делает человека счастливым.

«Я заметила, – сказала она ему все-таки однажды, – что люди считают себя и считаются молодыми независимо от возраста до тех пор, пока сами чувствуют себя детьми, то есть пока рядом с ними родители, старики. Стоит им умереть, как мы сами становимся старшими в доме, и иллюзия нашей молодости исчезает… Уходя от нас, единственные свидетели нашего детства уносят с собой самый ценный подарок, который они нам сделали, – детство… Наверное, поэтому остающаяся после них пустота так угнетает…»

… Она писала, изредка останавливаясь, чтобы послушать завывание ветра в дымоходе; казалось, вихрь вот-вот закружит ее вместе со всем домом в своей неистовой пляске… Об этом диком ветре, о здешних снежных зимах она никогда не писала, чтобы не пугать старушку напрасно, не прибавлять ей волнений. Ей хотелось не тревожить ее, а радовать.

Она припомнила, что и сестрам своим она давно не писала. Брат, как и все мужчины, был менее чуток, а может быть, более занят и писал редко. Сестры же, разъехавшиеся в разные концы страны, сохранили взаимную привязанность, постоянно переписывались и созванивались. Встречались они, правда, редко, у всех были дети и работа, но раз в один-два года обязательно съезжались все вместе. Она решила, что напишет хотя бы Марии. Почти однолетки, они с детства были особенно близки. За письмом она представила себе зимний Бухарест, ее вдруг потянуло на его шумные улицы…

Она завидовала Марии: она живет в многолюдном, оживленном городе, где могли бы жить и они с Думитру…

Нет, она давно перестала на него сердиться, да и стоило ли? Она напишет Марии и про подарок, который он ей сделал на праздники. Она понимала, что это ему было нелегко, при его-то натуре… Но самое главное, что он поддерживал ее решение. За прошедшие годы она перестала было в себя верить, а он помог ей заглянуть в себя, убедиться, что она в состоянии жить не только его интересами. Он оказал ей поддержку как раз тогда, когда она была ей больше всего нужна…

Кристиана услышала стук калитки, скрип шагов на снегу, тяжеловатых, сдержанных. Она бы их узнала среди всех шагов на свете…

* * *

Думитру, вопреки прогнозам Илинки и ее собственным ожиданиям, вовсе не был сердит.

– Что-нибудь случилось? – спросила Кристиана осторожно.

– Случилось? – удивился он, и в его глазах мелькнула ободрившая ее искра радости.

– Я подумала, что если на службе задержались Мяхалаш и Тэнэсеску…

– Мы анализировали результаты учебы старшин, среди которых много утечистов [5]5
  УТЧ – Коммунистический союз молодежи в Румынии.


[Закрыть], так что Тэнэсеску был необходим, – объяснил Думитру. – Я тебе рассказывал об этой своей затее со старшинами. Я договорился с директором сельской школы, что для них организуют специальный класс. В таких глухих местах, как у нас, не слишком много возможностей для проведения свободного времени, да и сельская корчма рядом… А для командира небезразлично, чем занимаются подчиненные в часы досуга. Я им создал условия для учебы. С этим были связаны некоторые привилегии. Например, их освободили от дежурств, ведь они каждый вечер ходят на занятия. С отпусками тоже. Мне из-за этих школьников весь график отпусков пришлось перекроить – чтобы дать им отпуск летом, во время каникул. Пусть только учатся! И вот, представь себе, захожу я в школу проверить посещаемость и отметки и обнаруживаю, что некоторые приняли все это за шутку, отмечались себе в журнале, и на этом дело кончалось…

– Неужели? – заинтересовалась Кристиана.

– За каждое пропущенное без уважительных причин занятие – сутки ареста, – ответил Думитру.

– А это не чересчур? – осмелилась Кристиана, пораженная его намерением. – Уж очень ты строг…

– Для их же блага, – отрезал Думитру. – Кроме того, уверен – впредь прогулов не будет! Все возьмутся за ум. Во второй раз этой меры применять не придется.

Кристиана промолчала. Думитру показалось, что она не удовлетворена его решением.

– Что-нибудь не так? – спросил он. – Есть меры, которые командиру достаточно применить один-единственный раз. Но это надо сделать.

Думитру не терпел возражений. Кристиана это знала. Если бы она ему возразила, то он бы всю ночь ей доказывал, что она не права. Он бы не был командиром, если бы не умел не только использовать, но и развивать способности подчиненных. Поэтому Кристиана решила ему не возражать, но осталась при своем мнении, что наказание слишком строгое.

Ей пришло в голову, что вместо того чтобы осуждать, лучше попытаться его понять. Думитру считал себя (на этот счет у Кристианы давно не осталось никаких сомнений) кем-то вроде отца солдат. Вел он себя соответственно. С этой точки зрения то, что ей казалось чрезмерной строгостью, выглядело самой естественной мерой, принимаемой родителем по отношению к отлынивавшим от ученья чадам. В конце концов, им руководило желание видеть своих подчиненных грамотными, хорошо подготовленными…

Врожденное чувство справедливости, всегдашняя жажда правды не позволят ему осуществить на деле свои намерения, о чем он сам ей расскажет через несколько дней.

– Опять погода меняется, – сказала она больше для того, чтобы заполнить затянувшуюся паузу. – Ветер нехороший. И похолодало сильно.

– Разве? А по-моему, не холоднее, чем утром, – сказал Думитру, удивленный ее замечанием. – Эх, знала бы ты, какой холод зимой на полевых учениях! – вспомнил он и на минуту задумался. – Однажды мое подразделение целый день шло сквозь метель. Снег влетал через окно механика-водителя и вылетал через башню мимо командира танка… У танка нет ветрового стекла. Промерзли насквозь, вышли к вечеру на назначенные позиции, а там нужно окапываться в заледенелой земле.

– Ты мне никогда не жаловался, – удивилась Кристиана.

– Потому что для нас это будни. Мы с Тэнэсеску сегодня вспоминали один случай на учениях в Рыурени…

– Хороший парень, – сказала Кристиана.

– И умница! – добавил Думитру. – Он мне нравится: много читает, хорошая офицерская подготовка. Думаю, будет командиром части, – заявил он с гордостью собственника, свойственной только родителям.

– Значит, по телефону ты говорил серьезно? – удивилась Кристиана.

– Конечно! Скоро наступит черед поколения Тэнэсеску прийти нам на смену. Он-то один из лучших, я люблю его.

– И он тебя любит. – Кристиана вспомнила, что не пересказала мужу один свой разговор с Тэнэсеску. – Мы с ним как-то разговорились в вашем клубе. Шел какой-то фильм, не помню какой, во всяком случае, я его там встретила. Он мне заявил, что «образцом в жизни для него является командир и он хотел бы подражать ему во всем».

– Да ну? А что ж ты раньше не сказала? – Думитру явно был польщен и обрадован. – Люди любят меня за справедливость. Зря я не даю ни наград, ни наказаний.

– Не зря Тэнэсеску старался получить назначение в твою часть, когда узнал, что тебя сюда направили, – напомнила она ему.

– Мы с ним разрабатываем проект отопительной установки, – гордо сообщил Думитру с таким видом, словно оказывал ей величайшую честь, посвящая в тайну, в которую до сих пор были посвящены только они двое. – Мощность небольшая, конечно. Мы хотим ее использовать для отопления теплицы. Потом, если получится, мы наметили соорудить накопительный бассейн с микрогидроцентралью. Это тоже нужно для подсобного хозяйства. Работы полно! – рассмеялся он. – Но меня радует то, что у него неплохие знания в технике, – сказал он, опять возвращаясь мыслями к Тэнэсеску. Чувствовалось, что ему приятно говорить о капитане, хвалить его вопреки своему правилу давать сдержанные оценки. – Разве что немного вспыльчив, – продолжал он с сожалением. – С людьми надо быть терпеливым, тактичным, стараться их понять. Человеческая душа – вещь хрупкая…

Кристиана не могла сдержать удивления. Непреклонный Думитру, готовый карать арестом каждый пропущенный час занятий, говорил теперь так взволнованно о хрупкости, человеческой души…