Текст книги "Последние дни Амвелеха (СИ)"

Автор книги: Варя Добросёлова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)

– Я решила, что скажу тебе всё, ещё там, у ручья. Когда ты схватил меня за руку и велел встать с колен. Я подумала, что ты не такой, как все, что ты поймёшь меня. И ты смутился, значит не злой и не притворщик, – сказала Ревекка, когда они в очередной раз шли по грунтовой дороге к ручью, толкая перед собой повозку с пустыми пифосами. Она смотрела себе под ноги, на облачка рыжей пыли, поднимающиеся из-под колес.

– Тебе правда здесь так плохо? – Айзек шел рядом, глядя на её склоненную голову и подпрыгивающие у щек кудряшки. Плечи Ревекки поднялись, заострились, потом опустились, расслабились.

– Нет… не знаю, – она пожала плечами. – Я тебе не врала, но мне часто говорят, что я преувеличиваю и ошибаюсь, поэтому и я сама не знаю. Может быть, это только со мной что-то не так. Мне душно здесь, тесно, я сама себе не верю.

Ривка замолчала, но через несколько шагов заговорила снова.

– Мне уже шестнадцать, и я точно знаю, как сложится моя жизнь. Я буду работать, бояться и рожать детей, пока не умру. И это вызывает во мне столько злости! – она повернулась к Айзеку, но в её глазах была, скорее, мольба. – Я не хочу жить, как они. Пусть меня считают гордячкой, пусть думают, что я ослеплена детскими фантазиями, но я не хочу такой жизни. Я хочу увидеть что-то другое. Я даже думала о том, чтобы самой отправиться к Ликократу! – Ревекка вдруг зло усмехнулась. – Хотя бы не нужно будет бояться его всю жизнь. Самое худшее уже произойдет.

– Этот Ликократ, почему он это делает? Почему держит вас в страхе? Вы же такие мирные.

– Этот мир даётся нам большой ценой, – Ревекка отвела взгляд. – Он означает мученичество и жертву. Иногда я не понимаю, зачем женщины продолжают рожать. Зачем производить на свет детей, если мир так жесток к ним? Разве это не эгоизм? Разве это не жестокость? Обрекать на смерть и страдания невинных и слабых – разве это не зло? «Дети – величайшее чудо», «жизнь – это чудо», твердят они, но как я могу в это поверить, видя, как они умирают? От голода, от болезней. Под обвалом. Я хотела спросить жреца, куда в таком случае смотрит Господин, но знаю, что он ответит.

– Что?

– Что Господин с ними и что мёртвые покойны и счастливы. Но зачем вообще было жить?

– Это же суеверие. Люди умирают навсегда, только лучшие из них вернутся в конце времен вместе с Господином. Они воскреснут и будут жить вечно, – сказал Айзек, вспоминая теологическое учение. – Перед этим на планету вернутся боги. По крайней мере так гласит пророчество.

– Лучшие из кого? – Ревекка посмотрела на Айзека, щеки ее чуть покраснели. – Лучшие из Харана? Из Амвелеха? Или, может быть, из Белшар-Уцура? Ликократ, между прочим, считает себя богом. Не отвечай, я знаю ответ. Философ ничего не говорил о посмертном воздаянии, никто не скрывает, что это сказки для малышей. Философ учил, что добро должно совершаться только во имя добра, а не ради награды. Мы живем так не ради Господина и даже не ради Философа. Я думаю, что мы живем так – безропотно принимаем беды, обиды и поругание – только из самодовольства. Из сознания собственной правоты и непогрешимости. Среди нас много таких, кого прямо-таки распирает от самодовольства, когда они думают о том, что не совершили в своей жизни ни одного проступка, ни разу не ответили злом на добро, и даже злом на зло! Это ли не удивительно? Это ли не прекрасно? Образец для подражания! Святость! Именно это дает нам силы ухмыляться в ответ на обиду, терпеть и смеяться, когда бьют и насилуют. Плевать в лицо обидчикам своим послушанием! Вот во что мы верим. Вот подвиг! Мы не отвечаем на зло, мы принимаем пощечины, но как мы их принимаем! С гордостью!

Прищурив глаза, Ревекка глядела на Айзека.

– Это же прекрасно, скажи? Правда прекрасно?

– Да… – сказал он, не совсем понимая, о чем она его спрашивает.

– А прекрасно ли с вызовом и гордостью глядеть, как уводят твоего ребенка? Когда насилуют и убивают твою жену?

– Я не знаю. Наверное, нет. Я никогда об этом не думал.

– Но мы именно такие, в этом мы находим утешение – в собственной непогрешимости. Разве это честно? Знаешь, что я думаю? Бездействовать, когда тебя обижают, не мстить – это, правда, требует мужества. Может быть, это действительно подвиг. Но смотреть, как избивают других, когда ты можешь их спасти ценой своей благочестивой душонки – вот это уже мерзость и трусость! Знать, что никто не пошевелит и пальцем, даже родной отец и мать, возлюбленный, который вчера признавался тебе в вечной любви, – это мерзость! Но другие этого не понимают, и даже попытайся ты кого защитить, тот, кого ты спас, первый же на тебя и обрушится, покрутит пальцем у виска и назовет эгоисткой.

– Так было с тобой? – спросил Айзек.

– Нет, не со мной. И я ненавижу себя за это. Даже в этом я дитя Харана – я должна страдать и принести себя в жертву, иначе не буду счастлива. Это замкнутый круг, культ страдания и боли.

Ревекка замолчала. Айзек взял её руку, второй крепче ухватив раму уродливой повозки, которая теперь сама ехала по склону, и ее только приходилось удерживать от разворота.

– Поэтому мне надо бежать. Я должна уйти, чтобы не возненавидеть их, а вместе с ними Господина и всё на свете. Может быть, тогда я их пойму и смогу простить им Милку и других.

– Я заберу тебя, – убежденно сказал Айзек, останавливаясь. Он думал об отце и Амвелехе, о том, что Ревекка во много крат лучше его, раз не может скрывать свое отчаяние.

Ревекка улыбнулась, нерешительно, будто боясь поверить. Она притянула его к себе и поцеловала, но почти сразу отстранилась и толкнула повозку. Какое-то время они шли молча. Айзек с непривычки обливался потом и тяжело дышал, но не смел жаловаться, удивляясь с какой легкостью и сноровкой управляется с неуклюжим агрегатом Ривка. Уже у ручья, опуская пустые пифосы на землю, она заговорила снова.

– Спасибо тебе. Даже если ничего не выйдет. Однажды я проговорилась Милке, но она не поняла. Она испугалась за меня и рассказала обо всём жрецу. У нее доброе сердце, она действовала так из лучших побуждений, но мне всё же было очень больно и обидно. Только Аарон понял меня. Наверное, потому что он не один из нас. Иногда я думаю, что он – не человек.

Айзек погрузил последний пифос в ручей, с удовольствием ощущая на руках прохладу, и спросил:

– Что значит не человек?

– Не знаю. В нем есть нечто пугающее, ты не заметил? Он водит людей в пустыню, потому что каким-то образом чувствует аргон-хюлэ, слышит его. Поэтому обычно все заканчивалось благополучно. На этот раз случилась какая-то беда, но выжил он один. Я не виню его за это, не думаю, что это произошло по его вине, но, я не могу избавиться от мысли, что боги его хранят чуть больше, чем остальных.

Айзек задумался и через несколько секунд кивнул.

– Он – «дитя колодцев». Так сказала та женщина, – таская заполненные Ревеккой пифосы обратно к повозке, он рассказал о том, что произошло на станции. – Я об этом не говорил даже отцу, – заключил он.

– Почему? – спросила Ривка, вытирая со лба пот. Она не смотрела на него, и Айзек вдруг заметил, насколько она на самом деле измождена. Вся эта легкость была притворством.

– Потому что не знал, что он сделает, когда узнает. Я люблю своего отца, но боюсь его. Но ты не должна его бояться, Ривка. Завтра утром, после исполнения нашей миссии, я скажу ему о тебе. Завтра всё решится.

Когда наступила ночь, Айзека уложили на тесную и твердую лежанку посреди других юношей в пещере с выходом наружу. Сон не шел. Он глядел на поднимающуюся над горами круглую луну, прокручивая в голове бесконечные дневные разговоры и варианты будущего, которые теперь в ночной тишине казались совсем безрадостными. Вздыхающая на разные голоса тьма тихо шевелилась в углах пещеры и вдруг навалилась своей всей черной, пугающей пустотой. Айзек вспомнил, как в детстве умолял Господина не мучить его кошмарами и позволить проснуться утром. Он тогда думал, что сон – это маленькая смерть, а смерть – это бесконечный сон без сновидений. Только так он мог представить небытие тогда, и с тех пор ничего не изменилось. Жрецы учили, что лучшие из мёртвых воскреснут после конца времен для вечной жизни в Новом Эдеме, но после вопроса Ревекки Айзек сомневался, что будет среди них. К нему снова вернулся детский страх перед смертью. Он вдруг испугался своего безверия и сжал пирамидку на груди, скрючился на лежанке, боясь исчезнуть. Мысли то и дело возвращались к рассказу Ревекки, к угрюмым лицам ее родителей, братьев и сестер, которых он не знал. На этих лицах не было никакого самодовольства, о котором говорила Ревекка, на них читалась только неизбежность страдания и смерти. Тоска душила, поэтому Айзек вскочил с лежанки и вышел наружу, столкнувшись с кем-то на пороге. В ночном госте он узнал Ривку. Она отступила на шаг и поманила за собой.

Оказавшись в той же пещере, где она впервые заговорила с ним о бегстве, девушка присела на край постели и посмотрела на Айзека.

– Мне отчего-то кажется, что эта ночь последняя. Я не могла заснуть, боясь, что больше тебя не увижу.

– Нет, – упрямо возразил Айзек, пугаясь такому созвучию мыслей. – Она первая. Первая в череде многих дней и ночей.

Он подошел к ней, опустился на пол и положил голову ей на колени, словно ища утешения.

– Нет, – сказала Ревекка. Она погладила его по волосам. – Произойдет что-то плохое. Я чувствую это.

– Ничего не произойдет, – продолжал упрямиться юноша. Ему хотелось успокоить Ревекку и убедить в беспочвенности ночных страхов самого себя. – Всё будет хорошо.

– Ты добр, Айзек.

Отстранив его от себя, Ревекка встала и развязала пояс. Положив голову на грубую лежанку, служившую кроватью, Айзек наблюдал, как она раздевается. Из-за ночной прохлады ее кожа покрылась мурашками. «Эта ночь не последняя», – подумал Айзек, затем встал и подошел к Ревекке.

========== Глава пятнадцатая. Страх и трепет ==========

Абрахам разбудил сына незадолго до рассвета. Не проронив ни слова, он тронул его плечо и движением головы указал на выход из пещеры, где на фоне светлеющего неба уже дожидался навьюченный дулос. Первая мысль Айзека была о Ревекке. Она была права, заставив его вернуться в пещеру, где спали неженатые мужчины и мальчики, несмотря на то, что он совсем не хотел от нее уходить. Вспомнив о ночи с Ревеккой, Айзек улыбнулся, блаженно растягиваясь на неудобной илотской лежанке, но его взгляд скользнул по отцовской фигуре, молчаливо застывшей в тени, и улыбка сошла с лица. Абрахам был угрюм и будто бы болен. Густая тень рассекала его лицо надвое, как лик Демиурга на голограмме Нэоса, глаза еще больше ввалились и покраснели – казалось, они утопали в чёрных морщинистых мешках дряблой кожи. Губы побелели и потрескались от сухости воздуха.

– Да свершится завет, – сказал он, глядя на Айзека сверху вниз, чуть помедлил, словно хотел что-то еще сказать, но передумал и пошел прочь.

В этой заминке была какая-то недосказанность. Айзеку почудилось, что отец знает обо всём: о том, что он нарушил обет воздержания и почти утратил веру. Он подскочил с лежанки, бросился вслед за ним и замер, не зная с чего начать. Волосы растрепались после сна, юноша пригладил их рукой, глядя на отца и ожидая суровой отповеди, словесной борьбы и противостояния. Он уже готов был защищаться, но Абрахам молчал и даже не смотрел в его сторону. Он глядел на свои сложенные на рукояти трости руки и о чем-то думал. Айзек с облегчением выдохнул, понимая, что зря испугался, но беспокойство его не покинуло. Сердце продолжало глухо колотиться, предчувствуя беду.

Воздух ещё хранил ночную прохладу. Контуры красноватых глинистых гор темнели в предрассветных сумерках. Несмотря на раннее утро, на уступе уже хозяйничали женщины. Смуглая, усталая уже в этот час, илотка, стоя на коленях перед простой ручной мельницей, состоящей из двух плоских каменных жерновов, перемалывала злаки всего в нескольких метрах от Айзека. Она подняла голову, вытерла со лба пот точно таким же жестом, как это делала Ревекка, и вернулась к прерванному занятию. Хотя она посмотрела на него, Айзек был уверен, что она не видела ни его, ни его отца – её взгляд был погружен внутрь. Такой же взгляд он замечал и у Ревекки.

– Вы нашли тех, кого увели отсюда позапрошлой ночью? – спросил он отца.

– Нет. Исполни утреннюю молитву, Айзек. Нам пора отправляться в путь.

Айзек вспомнил игрушку, которую дала ему старая женщина, и опустил глаза. Тихо, чуть шевеля губами, он произнес молитву, прославлявшую Господина и всё разумное устройство Космоса. Ещё никогда она не давалась ему с таким трудом. Абрахам ждал. Плечи его опустились, словно на них давил тяжелый груз. Когда Айзек замолк, Абрахам осенил его благословением, коснулся его лба, задержав ладонь чуть дольше положенного, затем опустил руку для поцелуя.

– Милостью Господина сегодня решится судьба Амвелеха.

– Я должен тебе рассказать, отец, – решился было Айзек, но Абрахам жестом остановил его.

– Сегодня утро завета, остальные дела не имеют значения. Позже, – жрец наконец посмотрел на сына. – Ты мне расскажешь обо всём позже.

Он до боли сжал плечо юноши, затем отпустил и, отдав дулосу приказ, пошел к ступеням. Айзек поплелся следом. Молитва не очистила сердце, не наполнила радостью и трепетом, как бывало с ним раньше. Он вглядывался в напряженную спину отца с тревогой и немым удивлением. Не таким он представлял себе утро завета.

Когда старик и юноша скрылись из виду, из другого лаза выглянула девушка. Она сделала несколько шагов, потом остановилась. Лия, сидевшая у входа, высыпала новую пригоршню зерен меж каменных жерновов.

– Отпусти их, Ривка. У них своя дорога, у нас своя. Займись делом, – голос её звучал доброжелательно, но Ревекка вздрогнула и обернулась. В глазах блестели слёзы.

– Когда вернулся архонт?

– Ночью, – женщина не отводила взгляда от мельницы. – Они не нашли их. Аарон сказал, есть надежда, что они живы. Сам Ликократ обещал жрецу из Закрытого города их вернуть, – Лия нажала сильными руками на рычаг, жернова с натугой заскрежетали, – но я не верю, что они вернутся. Всё в руках Господина, дочка, суета и тщетные надежды нам ни к чему, они только заставляют ждать и страдать еще больше. Вершить людские судьбы – дело Господина, а наше дело маленькое. Зря Аарон поднимает пыль – только тебя, дурочку, смущает.

– Аарон хоть что-то пытается делать! – воскликнула Ревекка. Она сжала кулаки. Лия подняла на нее спокойный взгляд.

– Милка была твоей подругой и моей дочерью, – сказала она. – Теперь она в лучшем из миров. Мы все там будем.

– Если она мертва, – мстительно выпалила Ревекка, – а, может быть, её и сейчас насилуют бандиты Ликократа!

Женщина замерла, как от пощечины. Ривка пожалела о своих словах, но Лия снова взялась за миску с зерном и проговорила:

– На то воля Господина. За её страдания воздастся – так говорит жрец. Да будет так.

– Нет никаких воздаяний! Нет! Есть только смерть!

Ревекка отступила на шаг, потом еще на один, повернулась и побежала к ступеням. Лия встревожено закричала вслед:

– Куда ты, Ривка? А ну, не глупи! Наломаешь дров… Подумай, сколько боли ты причинила матери!

Но девушка уже бежала вниз по ступеням. Лия стряхнула муку и пыль с подола и, покачав головой, взялась за жернова. «Замуж бы её выдать, пока не нагуляла, – подумала она, – за того же Аарона. Оба сумятники… Но Милку-то… жалко. Ох, тяжко». Женщина стерла с щеки несуществующую пылинку согнутым запястьем, чтобы не испачкать лица, и снова принялась за дело.

Тоска – это испытание воли и веры перед великим таинством, пытался себя приободрить Айзек, чувствуя, что даже мысли о Ревекке не могут рассеять душевную смуту. Они шли пешком, из-за слабости отца – очень медленно, и это промедление с каждым шагом становилось всё невыносимее. Отказ от гиппосов только из аскетических соображений казался Айзеку глупостью, но он не посмел перечить отцу. Впереди ехал Элизар с баллонами воды и аргона-хюлэ. Вчера фамильный дулос ворковал с детьми илотов и весело переругивался с харанскими женщинами, вызывая в Айзеке изумление богатством словарного запаса, а сегодня он снова походил на бездушную машину. Всё вокруг казалось мёртвым и пустым. Что-то было не так в окружающей обстановке. Что-то тревожило и никак не вязалось с великой миссией обновления мира. Через час должно было свершиться чудо, они должны были ощущать торжество и трепет перед тайной Господина, но вместо этого Айзек чувствовал себя подавленным и несчастным. Этот диссонанс тревожил. Как не пытался он заставить себя почувствовать радость, предчувствие беды становилось только сильнее. Айзек хотел было отвлечься разговором, но отец, погруженный в мысли, отвечал мягко, но односложно. Айзек сдался.

Он думал о своей беспомощности, о том, стоит ли вообще спасать жизнь, которая неизменно завершается болезнью и смертью. Оправдано ли страдание илотов и то зло, которое они терпят? Есть ли необходимость продолжать это круг? От Хаоса к Закону, и от Закона снова к Хаосу. Отвратив гибель от Амвелеха, они подтолкнут маятник жизни к порядку, но однажды он снова качнется в сторону беззакония и упадка. Пророчество сообщало, что Новый Эдем станет убежищем новых богов, но вопрос о том, кто из ныне живущих и уже умерших пополнит их ряды, до сих пор вызывал ожесточенные споры. Айзек не знал, хочет ли он стать богом, он не знал, что это значит, но не хотел и умирать. Он был уверен только в том, что хочет снова увидеть Ревекку, целовать и обнимать ее, как прошлой ночью, и больше никогда не думать о конце времен и о своей роли в нём.

Словно вторя мыслям Айзека, Абрахам вдруг заговорил, повторяя стихи из книги Пророчеств:

– Космос сей, не созданный ни людьми и ни богами, пребывает во веки – Огнь Присноживый, мерно вспыхивающий и мерно потухающий. Огонь живет смертью земли, воздух живет смертью огня, вода живет смертью воздуха, земля – смертью воды. Путь вверх и вниз – тот же самый. Бессмертные – смертны, смертные – бессмертны; смертью друг друга они живут, жизнью друг друга они умирают…

– Отец, – прервал его Айзек, – где мы возьмем животное?

Абрахам какое-то время молчал, потом медленно проговорил:

– Господин укажет.

Айзек посмотрел на него, не понимая. То же Абрахам ответил в первый раз, в Амвелехе. Но разве мог верховный жрец приступить к таинству неподготовленным, только уповая на Господина? Айзек понял, что отец лжет. На несколько секунд их взгляды пересеклись, и Айзек отвернулся первым, испугавшись отчаянной, почти безумной, решимости в глазах отца.

– Господин укажет, – повторил Абрахам и приказал дулосу подъехать и дать ему напиться. Жар пустыни нарастал. – Осталось немного, Айзек. Будь сильным.

Жаркое солнце уже озаряло рыжие склоны гор, когда впереди показались руины древнего города. Его зияющие дырами стены тянулись по плоскогорью Хар а-Мóриа, опоясывая правильным прямоугольником возвышающуюся в центре многоступенчатую башню Нэоса. Оставив дулоса за стеной, они взяли запасенное топливо и вступили в древний город уже вдвоем. Айзек нес баллоны с аргоном-хюле, они были тяжелы, но по обычаю рабы не могли войти в священное место. Заросли невысоких кустарников заполонили всё пространство между камнями, некогда служившими опорами домов, и источали тонкий приятный аромат, но животных здесь не было.

Храм почти не пострадал от времени и войны и возвышался над руинами и окружающими горами, как молчаливый древний идол. Оказавшись внутри, Айзек выдохнул с облегчением: древний нэос утратил большую часть крыши и не так давил сверху, как его клаустрофобически тесные коридоры. Ясное небо над головой – единственное, что удерживало Айзека от паники.

Они вышли в главный зал. Он был пуст, только алтарь, целиком выточенный из скальной породы, составлял его убранство. В священных текстах говорилось, что из этой скалы родилась планета. Это был краеугольный камень мироздания, из которого был построен нэос Амвелеха, единственное каменное сооружение Благословенного Города, но даже там эта скала не казалась такой пугающей. Рассыпающийся от старости алтарный камень был черен от пролитой на нем крови и аргона-хюлэ. Казалось, что жертвы приносились здесь совсем недавно. Айзеку даже послышался едкий и пряный запах крови. Он коснулся камня пальцами. Кровь на нем была липкой. Она пропитала алтарь, влилась в трещины камня, которые были черны и глубоки и походили на морщины. Под алтарем, по преданию, скрывался высохший колодец, куда стекала кровь, смешанная с аргоном-хюле в «присноживом огне» единения. Веками здесь проливалась кровь, чтобы задобрить богов и склонить их на свою сторону. Это была станция, но с обратным ходом: кровь животных отдавалась в обмен на благоденствие. Любому из добродетельных жителей Амвелеха, исполняющему ноэтическую молитву утром и вечером, подобный обряд показался бы кощунством, каким он казался и Айзеку, когда он впервые о нем услышал. Теперь его уже не удивляло подобное варварство, наоборот, ему казалось, что подобный обряд больше соответствует кровожадной природе человека.

Черный вязкий аргон-хюле медленно растекался по алтарному камню, пока Абрахам читал очищающие молитвы. Айзек следил, как густая жидкость, кровь планеты, смешиваясь с мелким крошевом и пылью, заполняет трещины-сосуды этого каменного сердца, наполняет его углубление, как чашу. Пульс гулко стучал в его висках в такт словам отца на древнем сакральном языке. Айзек ждал. Ждал, когда Господин, Которого он никогда не видел, Который являлся только Метатрону, явит Себя в этом нэосе и укажет того, кто должен умереть.

Слова молитвы смолкли, и за спиной раздались шаги. Медленные и тяжелые, с глухим бряцанием трости о камень. Абрахам остановился позади сына.

– Встань на колени, сын, – приказал он. Айзек подчинился. Он не боялся оборачиваться, он чувствовал присутствие отца каждой клеткой своего тела. Абрахам медлил, на секунду он сжал кудрявую голову Айзека руками и прижал к себе, трость опрокинулась.

– Святейший…

– Молчи, Айзек… Ради Господина, молчи, – Абрахам отстранился, его тень на стене колыхнулась, и Айзек понял, что он что-то ищет в том чехле, что обычно носил поверх комбинезона на бедре.

– Прости меня, мой мальчик, – сказал он, занося руки с зажатым в них предметом вверх. – Такова воля Господина.

Айзек не выдержал. Тело дернулось само, выворачиваясь из рук старика, раньше, чем Айзек понял, что делает. Ему самому в тот момент казалось, что он просто хочет увидеть лицо отца.

– Нет, Айзек! – вопль Абрахама был страшен. Слёзы текли по его морщинистому лицу, губы дрожали, а к груди он прижимал махайрас – ритуальный нож, который когда-то использовали для заклания жертвы. Айзек замер и попятился назад, упираясь спиной в каменный алтарь с переливающимся за края аргоном-хюле. Густая черная жидкость испачкала его волосы и залила ворот, медленно пробираясь под комбинезон и стекая по спине.

– Что с тобой?! Почему? – Айзек спрашивал не потому, что хотел знать причину, он спрашивал, потому что испугался той ненависти, что вдруг ощутил к отцу и Господину. Он не пытался бежать. С мучительным любопытством он ждал от отца оправданий или продолжения ритуала.

Абрахам вытер лицо рукавом.

– Это необходимо. Можешь ненавидеть меня, но верь Господину. Ты возродишься в Новом Эдеме. Ты станешь богом! Ты – Тэкнос! На тебя указал Господин…

На его лице отразилось сомнение, но потом – безумие. Он шагнул к сыну и отвел руки, которыми тот невольно заслонялся. Айзек был послушен, как ягненок, но Абрахам чувствовал его ненависть. Он снова поднял махайрас, прижимая голову сына к алтарю за волосы. Яркие лучи солнца, прорвались сквозь разрушенный потолок и заскользили по его руке и волосам Айзека.

Айзек смотрел на отца снизу вверх, широко распахнув глаза и не произнося ни слова. Он ловил каждое его движение и ждал. Ждал, когда отец опустит нож и вспорет ему горло, как живот жертвенного агнца. Он представлял, как он поднимет его уже мертвое тело на камень и зажжет огонь. Хватит ли у него сил, чтобы возложить мертвое тело на алтарь? Его руки дрожат. Пристало ли жрецу колебаться во время самой великой из мистерий? Губы Айзека раздвинулись в улыбке.

Вдруг по лицу жреца пробежала судорога. Он сжал зубы и взвыл, не то взывая к богам, не то проклиная их. Махайрас обрушился вниз, Айзек зажмурился. Улыбка исчезла.

– Абрахам!

Комментарий к Глава пятнадцатая. Страх и трепет

Слова из книги Пророчеств по-прежнему принадлежат Гераклиту.

Название главы отсылает к одноименному произведению Кьеркегора.

========== Глава шестнадцатая. Deus ex machina ==========

Рука старика отклонилась, прочерчивая на лице Айзека болезненную линию тупым острием махайраса. Юноша инстинктивно дернул головой, ударяясь затылком об алтарь, и распахнул глаза. Словно во сне, Айзек наблюдал, как Абрахам валится на пол. За его спиной с окровавленным ребенком на руках стоял Аарон и что-то кричал. Смысл его слов до Айзека не доходил. Он подумал было, что это илот оттолкнул отца, но спустя несколько долгих мгновений он понял, что жрец рухнул сам. Абрахам лежал ничком на каменном полу и сжимал голову руками с такой силой, что кожа под его пальцами покраснела. Узкие плечи сотрясались, будто от рыданий. Айзек смотрел на него без капли сочувствия.

– Ещё одна жертва? Ещё один ребенок? Разве этих недостаточно, полоумный ты старик?! – говорил Аарон, возвышаясь над ними. Он поднимал убитого мальчишку на руках, словно желая продемонстрировать его всему миру, укорить в бессмысленной жестокости. У ребенка было вспорото горло. Его голова с растрепанными черными волосами и перепачканные кровью руки безжизненно свисали вниз, но взлетали каждый раз, когда Аарон вскидывал тело. Казалось, мальчик хочет ожить и улететь далеко-далеко. Айзеку хотелось закричать, но слова застряли в горле. Он задыхался от духоты и сладкой вони аргона-хюлэ.

Плечи Абрахама напряглись в последний раз, медленно опустились и расправились. Он оперся кулаками о каменный пол и подобрал под себя колени, пытаясь встать. Айзеку даже не пришло в голову ему помочь. Наконец, нащупав свою трость, Абрахам с огромным трудом поднялся на ноги. Он выглядел так, будто вернулся с того света. Мертвенно бледный, он провёл тыльной стороной ладони по губам, сметая с них и бороды налипшую грязь. На лбу выступил пот. Почти что с удивлением Айзек отметил, что глаза архонта сухи и бесцветны. «Он умер, – понял вдруг юноша, – мой отец умер. Этот человек убил его. Верховный жрец и фанатик… убил его».

– Кто этот ребенок? – спросил Абрахам, поворачиваясь к илоту.

– Саул, – смягчив голос, сказал Аарон. – Я нашел их там, где не искал. Ликократ исполнил свое обещание. – Аарон почтительно склонил голову перед архонтом. – Прости, Святейший, что прервал ритуал, но я не мог не вмешаться.

– Где ты их нашел? – прервал его Абрахам. – Где они были убиты?

– Их тела обнаружил ваш дулос, но не смог сообщить вам. Поэтому сказал о них мне. Трупы свалены в одном из лабиринтов храма. Недалеко от главного зала, с другой стороны.

Айзек попытался что-то сказать, но вместо слов из горла вырвался какой-то булькающий звук. Лицо онемело, будто в него вкололи большую дозу анестетика. Аарон посмотрел на Айзека с жалостью, но Абрахам даже не обернулся. Юноша поднялся на ноги и, пощупав рану на щеке, сказал:

– Они осквернили алтарь, чтобы не дать тебе совершить ритуал. Я видел следы крови на камне. Если бы не Аарон, ты убил бы меня напрасно, – собственный голос показался Айзеку чужим – истеричным, взвизгивающим, как у женщины. Он проглотил ком душивших его слёз. – Ты упустил шанс исполнить завет, но зато доказал свою фанатичную веру. Гордись, отец.

Абрахам молчал, плечи его вздымались и опускались от тяжелого дыхания. Айзек посмотрел на Аарона.

– Покажи мне их, Аарон.

Илот поглядел на замершего, как изваяние, архонта, кивнул Айзеку и пошел к выходу. Они обошли алтарную часть кругом. Айзек двигался, как сомнамбула, хватаясь за стены и боясь упасть. Ноги были ватными, зрение сузилось до одного тесного коридора, а время текло совсем не так, как должно было. Прошла от силы минута, но Айзеку казалось, что они идут по жаркому лабиринту храма уже целую вечность. Когда наконец он увидел сваленные в кучу тела, что-то в нем оборвалось. Слёзы брызнули из глаз, и он уткнул лицо в ладони, как ребенок. Айзек сам не понимал, как это получилось.

– Я плачу из-за них! – закричал он, вздрогнув всем телом, когда Аарон попытался его утешить. – Не из-за себя, а из-за них! Кто-то должен их оплакать!

Илот молча опустил мертвого Саула на пол и присел рядом с Айзеком. Тот вскинул голову, ища среди обезображенных трупов один, нужный, потом подполз к нему, не вставая с колен, и взял за руку. Из-за жары тела уже начали источать гнилостный запах, привлекавший насекомых, но Айзек этого не замечал. Аргон-хюлэ пропитавший его волосы и ворот заглушал вонь.

– Вы не должны были страдать. Ревекка была права, вы не должны страдать! Никто не должен страдать! Вы не заслуживаете такого. Никто такого не заслуживает! Никто не должен умирать молодым.

Аарон почувствовал за спиной присутствие Абрахама и обернулся. Тот стоял, опираясь о стену, и смотрел на мертвецов и плачущего сына. Аарону стало жаль старика.

– Мальчик прав, их убили, чтобы осквернить Нэос и помешать совершению завета. Это сделали люди Ликократа, но приказ исходил из Амвелеха. Либо от моего старшего сына, в котором течет илотская кровь, либо от еретиков среди жрецов, – сказал он невнятно, когда Аарон подошел к нему. Потом, помолчав, добавил: – Убитых шестеро. Возможно, это предупреждение, что из Внутреннего Круга остался я один. И требование, чтобы я вернулся.

– Я не вернусь в Амвелех без Ревекки, – сказал вдруг Айзек, вставая. Он расслышал слова отца.

Абрахам вздохнул. Айзек был весь перепачкан в крови илотов и аргоне-хюлэ, глаза лихорадочно блестели, но слёз уже не было. Он совсем не походил на того мальчика, что покинул вместе с ним Амвелех. Сейчас он был подобен безумцам из Белшар-Уцура. Кровоточащий порез на щеке продолжал нервную улыбку, вызывая в памяти архонта дёрганного эгемона Ликократовых гоплитов. «Это пройдет, – сказал себе Абрахам, – пройдет. Мальчик справится, у него нет выбора. Как и у меня…»

– Ты знаешь, что её там ждет.

Раздраженный ответом отца и взглядом, который бросил на него Аарон, Айзек яростно затряс головой, сжимая руки в кулаки.

– Я не вернусь без неё! Ты не посмеешь! Слышишь, архонт? Ты не посмеешь её у меня отнять! Как отнял у Исмэла его мать!

Абрахам кинул на Айзека удивленный взгляд и покачал головой.

– Не я, Айзек. Я действительно любил Хэйгар. Больше, чем твою мать Сарру – и в этом мой главный грех. Я был идеалистом, поэтому позволил им её судить, уверенный, что справедливость восторжествует. Но оказалось, что весь этот суд только повод очистить Амвелех от тех, в ком течёт илотская кровь. Ценой изгнания Хэйгар я спас Исмэла.