Текст книги "Последние дни Амвелеха (СИ)"

Автор книги: Варя Добросёлова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 17 страниц)

– Я рад, что ты здесь, брат! У нас получилось! Никто не умрёт, – заговорил Аарон.

Базовые эмпатические аватары, предоставленные всем по умолчанию программой «Симулякр», превратили противников Сети в конвейерных близнецов. Исмэл, облаченный в белоснежный китель своего игрового персонажа, не смог найти среди бесконечных копий тех, кто только что угрожал ему расправой. Номера доступа не были предусмотрены, поэтому единственным, что отличало аватары друг от друга, были эмоции. На лицах архонтов больше не было спеси и высокомерия. Эмпатические аватары кричали о их смятении, отрицании, страхе, замешательстве. Кто-то сидел, опустив голову и сцепив руки на затылке, кто-то прятал лицо в ладонях, кто-то пытался еще каким-либо иным способом закрыть глаза. Иные поглаживали ладонями свои виртуальные тела, желая убедиться в их плотности. Другие сидели прямо и неподвижно, но их плечи вздрагивали, по лицам текли слезы. Никто не оглядывался по сторонам, не искал помощи или сочувствия – каждый был одинок и сосредоточен только на себе.

Исмэл отвёл взгляд.

«Каждый волен изменить аватар согласно своей фантазии, – подумал он с раздражением, удивляясь, что такая мелочь едва не омрачила его триумф. – Симулякр предоставляет массу возможностей…»

Он скользнул взглядом по колоннам и ступеням виртуальной Агоры, с внезапным удивлением оглянулся назад и вдруг расхохотался. Виртуальный двойник изменился. Или изменился он сам, но теперь во всём, что он видел, в каждой незначительной детали, проступал бесконечный шлейф изображений древнего театра – точь-в-точь как на виденной некогда картинке: полукруг амфитеатра и орхестры, ступенчатые плоскости скены и возвышающийся над ним портик Нэоса. Это изображение разворачивалось в каждой мелочи, стоило на нем на долго задержать взгляд. Даже собственная вытянутая вперед рука состояла из микроскопических изображений Театра. Исмэл прошелся по песчаной орхестре, каждая виртуальная песчинка которого воспроизводила Театр. Ему не было больше никакого дела до безликих архонтов, которые выполняли роль зрителей, они же были самим Театром. Он сам был и зрителем, и главным действующим лицом, и всей совокупностью Театра. Исмэл чувствовал безграничную мощь, ему казалось, что он, как некоторые птенцы, может изменять реальность по своему желанию.

– Нужно было только повернуть, – сказал Айзек.

Юноша возник из ниоткуда прямо перед Исмэлом. Он сидел на нижней ступени амфитеатра. На протянутой ладони лежал жреческий кулон в виде пирамиды. Другой рукой Айзек провернул вершину кулона и поднял на Исмэла глаза.

– Нужно было только повернуть, – повторил он. – Театр – пустое сознание Господина, оно вбирает в себя без остатка.

Исмэл улыбнулся.

– Я рад, что ты здесь, брат. У нас получилось! Никто не умрет. Мы, вирты, спасли Амвелех, – он смотрел на брата сверху вниз, потом опустился на колено и сжал его тонкие юношеские плечи, словно желая его встряхнуть, вывести из оцепенения, в котором тот будто бы находился. Исмэл хотел увидеть во взгляде младшего брата радость и признательность. – Пророчество было о нас! Именно о нашем будущем, Айзек. О, если бы отец был жив! Он бы понял, как ошибался.

Айзек мягко высвободился из рук Исмэла и надел пирамидку на шею. В его облике было нечто неприятное и пугающее – откуда этот выпуклый, мертвенно-серый шрам на гладкой, не знающей бритвы щеке? К чему повторять образ гниющий плоти, если можно избавиться от любого несовершенства только усилием воли? Исмэл глядел на распадающегося на клетки брата, не понимая. Он заметил его сходство с отцом. Возможно, дело было в парадном жреческом хитоне, в который тот был одет, или в упрямой складке рта – она так не шла юному лицу Айзека, но, вероятнее всего, – в смерти, которая вульгарно выглядывала из сочащегося сукровицей шрама.

– Новый Эдем – это Сеть, это Театр. Вот это, – Исмэл окинул беспокойным взглядом окружающее пространство, – Театр! Истинный Театр! Каков он снаружи – не имеет значения. Никакой «наружи» больше нет! Разве ты не чувствуешь это? Бесконечность! Впереди только бесконечность, умирает тело, не душа. Я был прав, физический носитель не нужен! Господин – не нужен! Мы и есть боги, Айзек. Мы…

Айзек бросил на него странный скучающий взгляд, и Исмэл оборвал поток своей речи.

– Мы и есть боги, – повторил он с нажимом. – Боги. Боги…

– Так и есть, Исмэл, – отозвался Айзек, но Исмэл услышал: «Так и есть, Адам. Так и есть, Господин».

Исмэл хотел переспросить, но заметил, что его привычный аватар изменился. Он подумал, что слетели настройки, раз адмиральская форма сменилась базовым хитоном, но эта мысль его покинула, когда он обернулся к товарищам, которые тоже сохранили за собой прежние аватары. Его окружали копии. Архонты, вирты, противники и союзники – слились в конвейерную ленту подобий, частью которой был он сам. В сознании Тэкноса мелькнули вереницей образы, мысли и чувства чужих независимых сознаний, упорядочиваясь и объединяясь в иерархию совершенных самотождественных идей. Один образ ему не подчинился, сохраняя за собой независимое и несовершенное бытие. Тэкнос выделил из себя чужеродную идею и отбросил вовне. Идея развернулась согнутым телом под панелью управления в Нэосе. Тэкнос провел большим пальцем по губам, будто только что сытно пообедал.

– Каким ты видишь меня, Айзек?

– Монстром, – тихо ответил Айзек. – Пожравшим людские души. Их тела стали частью твоего тела. Я вижу их конечности, которые растут из твоей спины, их раскрытые рты и зубы, торчащие из твоей кожи. Их глаза, глядящие из твоих ладоней. Ты – гермафродит, не мужчина и не женщина, ты – монстр, Адам.

– Я– тот кто должен был прийти, – губы Лилиэт приоткрылись в улыбке, обнажая белые зубы. – Я – Тэкнос, которого вы создали, плод Эдемского сада. Я единственный зритель Театра. Я твой бог.

– Ты не мой бог. Ты – чудовище, созданное нашим страхом. Мне очень жаль, Аарон. Мне жаль, мой Господин. Моя вина. Моя величайшая вина.

Айзек опустился на колени и простерся ниц.

– Господин струится по Моим венам. Господина вы пьете жадными глотками, острыми зубами рвёте Мою плоть. Человек – паразит на теле Господина. Господин – паразит в умах слабых смертных. Ты предубежден, юный патриарх. Сбылись чаяния Моего возлюбленного народа, отныне он с Господином, в Уме и в Сердце, и в Утробе. Амвелех, Адам и Аргон-хюлэ – есть одно. Демиург, Тэкнос и Хорá есть Одно. Ум, Сердце и Утроба есть Одно. От Незаходящего ничто не скроется. Тэкнос ждёт, чтобы излиться и наполнить колодцы.

– Что будет с ними? С Исмэлом и другими? – Айзек поднял голову. Он сел обратно под панель, обхватил колени и смотрел на живого бога снизу вверх.

– Они и Господин – Одно. Бестелесное существование совершенно, совершенство не знает различий и множеств. Тебе не о чем сожалеть, новый патриарх, это то, чего они жаждали – и те и другие, считавшие друг друга врагами. Они Едины во Мне.

– Это обман, – прошептал Айзек, закрывая глаза. Сухие рыдания сотрясали его плечи. – Обман, ошибка, заблуждение… Отец и Исмэл мечтали не об этом.

– Такова истина. Закон исправляет ошибки и различия и ведет к Единству.

– Мне противна твоя истина. Её насилие над душами и разрушительная, уравнивающее всё правота. Мне омерзительно твое совершенство, не знающее добра и зла, – голос Айзека надломился, – лучше ошибки, лучше несправедливость, лучше…

– Смерть?

– Да!

– Ты будешь жить и умрешь, – ответила голограмма.

Обвинительная речь, рвавшаяся из горла Айзека замерла на губах.

– А Ривка? Ревекка, что будет с ней? – спросил он, ненавидя себя за вспыхнувшую надежду. Все погибли, все пожраны, один – он не имел право жить, не имел права на счастье.

– Ты – патриарх Нового Эдема, тебе принадлежат колодцы и пророчества о следующем эоне. С тобой заключен новый завет. Ревекка станет твоей женой для продолжения человеческого рода.

Губы Айзека изогнулись. Он был зол на себя за разлившееся по телу облегчение. Он будет жить, они вместе положат начало новому миру.

– Что такое человечество, если не новый урожай к концу времен?

– «Бессмертные смертны, смертные бессмертны, живут за счет смерти других, за счет жизни других умирают. Век – дитя играющее и кости бросающее, дитя на престоле!» Боги и смертные – лишь значение на игральной кости века.

– Мне непонятны Твои слова, – сказал Айзек, хотя слова Пророчества ему были хорошо известны. Он закрыл глаза, продолжая видеть чудовище, сотканное из лучей голограммы. – Я не хочу быть твоим патриархом.

– Медиум следующего эона будет рожден словом, изреченным тобой, – после недолгой паузы голограмма заговорила другим голосом, дребезжащим и деловитым: – Адам Кадмон, выращенный в Саду Амвелеха, был воссоздан из клеток патриарха, утопившегося от отчаяния в колодце Хар-аМория в древнейшие эоны пра-истории. Закон проникает всюду. Ты можешь бежать, но век подойдет к концу и Тэкнос возродится в тени неизреченного слова. Такова судьба этого мира.

– Ты не Господин! – вскричал вдруг Айзек, – Ты не можешь быть Господином… Твоя истина слишком жестока и мелочна. Она уничтожает, а не возрождает к жизни! Наш боги, описанные в текстах, откликающиеся в душе во время молитвы, наполняющие благоговейным трепетом и светом – во сто крат лучше тебя. Ты не Господин, ты – уродливая пародия. Паразит, подстраивающийся под наши верования!

– Я тот, кого вы ждали, я таков, каким вы меня видели, я таков, каким вы меня сотворили, я… – чудовище шептало ласково, убаюкивающим голосом матери, принадлежавшим проститутке из Белшар-Уцура. Оно перечисляло имена бога, но Айзек не хотел его слушать. С трудом поднявшись на ноги, он попытался вырвать кулон из пазухи на панели, но тот не поддавался. Айзек обернулся. Из светящегося тела, оттеснившего Триптих, выступали одинаковые лица, они раскрывали губы и что-то беззвучно говорили. Движение губ не совпадали с голосом.

– Я – дитя Амвелеха, Я – его страх, Я – чаяние, Я – дар, Я – вечность, Я – Ум, Я – Сердце, Я – Утроба, Я – Демиург, Я – Милость, Я – Материя, Я – Великий Архитектор, Я – Сияющий Тэкнос, Я – Непознанный Хора. Я – многое и Я – Одно.

– Ты – аргон-хюлэ и Сеть, – сказал Айзек. – Почему ты не являлся раньше? Почему только сейчас?

Существо прекратило перечисление и трансформировалось в привычный образ Триптиха. Капюшоны Фигур были откинуты. Все три Лика принадлежали Аарону, но не тому, каким Айзек его помнил. Этот Аарон был беспол и совершенен, как мраморная статуя.

– Потому что не мог. Ты – заложник собственного совершенства, – продолжал Айзек. – Поэтому тебе нужны люди, их неправда, мечты и сомнения. Ты зависишь от людей так же, как мы зависим от аргона-хюлэ и от Сети. Ты мог бы возненавидеть свою недоступную пониманию сверхразумность, но Ты слишком совершенен для этого, Хора. Теперь Ты вобрал в себя всех, но это больше не Сеть, не Театр, где ты можешь играть роль молчаливого зрителя, наблюдающего за драмой человеческих жизней, теперь они – часть тебя и потому безлики в Твоем совершенстве. Мне неясно только одно: почему Аарон? Разве не я готовился на роль передатчика, как думал мой отец?

В ответ раздался женский смех и звон браслетов.

***

Элизар вытянул щупальце и коснулся головы девушки.

– Госпожа, чем я могу помочь вам?

Ривка вскинула голову и вжалась еще глубже под скамью, сбрасывая щупальце с себя.

– Не трогай меня! Ты! Не трогай! – срывающимся голосом закричала она и, обхватив себя руками, зарыдала еще громче. – Предатель! Гнусный и подлый! Оставь меня в покое, разве тебе мало их?! Убийца! Демон! Что тебе… Не трогай…

Крик перешел в визг и сорвался в свистящее дыхание, которое потонуло в шуме работающих дулосов.

– Что тебе… нужно? – снова повторила Ривка, борясь с истерикой и страхом. – Оставь меня, мерзкий предатель. Убирайся!

– Простите меня, госпожа, – отозвался дулос и втянул упавшее на пол щупальце.

Ревекка подняла на него испуганный, недоверчивый взгляд. Её трясло, но мягкость и сожаление, послышавшиеся в механическом голосе, внушили ей робкую надежду. Она вытерла лицо тыльной стороной ладони.

– Нет-нет, не уходи!

Элизар послушно замер. Ревекка сглотнула слюну, чтобы смягчить саднящее горло, и заставила себя посмотреть на Агору. Вокруг по-прежнему творилось невообразимое. Дулосы всех размеров и видов стаскивали безжизненные тела со скамей и сваливали в кучу в центре зала. Они собирали их в целые связки за ноги и волокли прочь. Ревекка не знала, как долго это продолжается, но тел не становилось меньше. Совсем рядом с ее щиколоткой, омерзительно улыбалось лицо Терапевта. Она отодвинулась от него и ощутила стыд, вспомнив, в каком остервенении колотила навалившееся на нее тело, пытаясь его оторвать от себя. Даже будучи в бессознательном состоянии, мерзкий старик продолжал цепляться за её голени своими длинными противными пальцами. На лице Терапевта было написано приторное, отупляющее блаженство, вызывавшее у Ревекки ассоциации чего-то липкого и скользкого.

– Почему ты не с ними? – спросила она дулоса, – С теми, кто уносит… людей?

Элизар покопался в истории полученных команд, но ничего не обнаружил.

– Нет информации, – он помигал еще немного и подтвердил. – Нет информации. Нет связи с Системой. Программа NOYΣ прервала соединение и перевела меня на автономный режим.

Он замигал красным. Ривка насторожилась.

– Что это значит?

– Нет информации. Нет связи с системой.

Ревекка немного успокоилась. Ей показалось, что дулос боится. Растерян, так же как и она, одинок и предоставлен самому себе. Она протянула руку и погладила тревожно сверкающую панель.

– Все хорошо. У тебя есть связь со мной. Не бойся.

Свечение стало менее интенсивным.

– Я больше не сержусь, – добавила Ревекка. – Я знаю, что ты не виноват. Ты подчиняешься командам людей и этой… Системы.

– Больше нет, – Элизар снова мигнул багровым. – Нет связи. Нет соединения.

– Так, может, так оно и лучше? – попыталась его успокоить Ривка. – Ты можешь управлять собой сам.

Дулос замигал зеленым. Ривка вытерла тыльной стороной ладони мокрые щеки.

– Айзек говорил, что у тебя есть душа.

– Нет информации, – повторил дулос. На этот раз он вспыхнул целой россыпью огней. Какое-то время он копался с себе, потом произнес: – Искомой программы не найдено. Соединение с программой NOYΣ разорвано.

– Мне кажется, этот твой «Нус» – то же самое, что и Система. И совсем не тоже самое, что душа.

Ривка пожала плечами и уткнулась носом в колени. Разговор с Элизаром отвлекал от происходящего вокруг.

– Душа – это отсутствие программы. «Нет информации. Нет связи с системой» – если тебе горько от этого, это и есть душа. – Она выпрямилась и указала себе на грудь. – Это вроде дыры внутри, которую хочется заполнить. Вот и вся душа. Между нами говоря, – Ривка сглотнула горечь в горле и улыбнулась. – Люди заполняют её всяким хламом. Уж лучше бы ей оставаться пустой.

Помолчав, Ревекка протянула Элизару руку. Тот опасливо вытянул щупальце, боясь коснуться её пальцев.

– Отведи меня к Святейшему, Элизар, – она сжала щупальце Элизара и выползла из своего укрытия. – Уж лучше нам дождаться Айзека там.

Комментарий к Глава двадцать шестая. И боролся Некто с ним до появления зари

Название главы: Быт. 32:24-29

Все права на Пророчества по-прежнему принадлежат Гераклиту Эфесскому (и всему миру).

========== Глава двадцать седьмая. Теодицея ==========

Айзек лежал на полу Нэоса и смотрел вверх. Сквозь оконца в вершине пирамиды проникали первые лучи. Какое-то время он всерьез полагал, что умер – настолько бесчувственным было его тело, но постепенно чернота стала проясняться. Наконец он смог различить свет и понять, чтó видит. Осознание себя и окружающей действительности оказалось болезненным: оно подняло со дна горькую взвесь воспоминаний. Айзек перевалился на бок, обнял колени руками и что было силы зажмурил глаза. Он жалел, что не умер, не растворился в свете истины вместе со всеми.

Мысли были обрывочными и беспорядочными, как дурные сны. Хорá – аргон-хюлэ, органический ресурс, помимо всего прочего обладающий способностью удваивать реальность, живой бог, которого человечество эксплуатировало веками. Понимал ли это отец? «Он знал, – думал Айзек. – Из чувства вины рождается самая крепкая вера». Сам он не чувствовал никакой вины перед существом, которое притворялось их богом. Оно также нуждалось в людях – в их вере и памяти, в обожествляющих Его постулатах и догмах, в любви и самоубийственном стремлении проникнуть в Его тайну. Хорá не был разумен, возможно – сверхразумен, но не разумен в привычном человеческом смысле. В симбиозе с программами машин Он не мог жить по-настоящему – их «призраки» были только тенью человека. Если бы призрак станции не всосал в себя душу матери Исмэла, он не был бы столь красноречив. И даже предельно развитый искусственный интеллект, такой как Система, был только эрзацем в сравнении с Сетью. Вторая ипостась Единого – Сеть – была Госпожой виртов. Её гостеприимная Утроба, мать-тьма, звала и обещала им небытие не-рождения.

Они получили то, что хотели.

Внезапно испытав непреодолимое отвращение, Айзек пошевелился и, ухватившись за край панели управления, поднялся на ноги. Его мутило. Нэос больше не производил на него никакого впечатления. Ни величия, ни трепета, ни ощущения мистического Присутствия – ничего. Голографический Триптих казался выцветшим и пустым. Он утратил свою тайну, стал обычной картинкой, знаком без значения, трупом отца в автоматическом кресле. «От Незаходящего ничто не скроется, – подумал Айзек, отворачиваясь от Триптиха. – Что Ты есть, Незаходящий? Бог? Время? Или Смерть?» Он нашел на полу отцовский кулон и надел его на шею. Подошел к панели управления и провернул вершину своей пирамидки. В незримом виртуальном мире Театр пришел в соответствии с Сетью, снова став одним. «Ум, Утроба и Сердце». Айзек сделал несколько шагов и остановился, забыв о чём думал. Он смотрел перед собой, расчёсывая шрам на щеке. «Есть Одно». Глаза болели, словно их начинили стеклом, горло горело как жерло вулкана. Айзек прокашлялся, сплюнул горькую тягучую слюну на пол Нэоса, растер её носком сандалии, и толкнул дверь наружу.

«Они получили то, что хотели, – подумал он с ему самому непонятной злостью, жмурясь от слепящего света коридора. – Амвелех будет существовать вечно…»

Ревекка велела Элизару принести самое красивое облачение жреца. Они переложили тело Абрахама на кровать – жесткую и без каких-либо удобств и технологических излишеств. Келья жреца не шла ни в какое сравнение с тем, чего Ривка навидалась в гостевых отсеках, пока они искали Аарона. И комната, и сам архонт теперь вызывали у неё симпатию – в конце концов, он был обычным стариком, умершим простой и понятной смертью. В отличие от тех, кто остался на Агоре. Ревекка не понимала, что в действительности там произошло. Это было похоже на внезапную мозговую болезнь, на масштабное заклание, на массовое самоубийство, на самоистребление без какого-либо смысла и видимых причин. Но всего хуже – слаженное движение машин, которые без чьего-либо приказа стаскивали еще живых людей по ступеням, волочили своих господ прочь в неизвестном направлении. Постоянно всплывающие в памяти слова Исмэла об «удобрениях для сада» рисовали в воображении омерзительные картины. Убирая архонта для погребения, Ревекка хотела почтить смерть каждого. В ритуальном прощании она могла забыться и не думать о том, что Айзек не придёт.

Она вымыла лицо архонта и расчесала волосы и бороду. Из-за пониженной температуры Ревекку снова начала бить дрожь. Изо рта выплывали облачка пара, руки зябли. Переодевание заняло минут тридцать. Прикасаясь к восковой коже старика, Ревекка пыталась уверить себя, что смерть не страшна, что небытие – не так уж и плохо. Обложив труп красивыми вещами, которые раздобыл Элизар для торжественности, Ревекка опустилась на пол перед кроватью, облокотившись о нее боком. Элизар мигал и ёрзал в коридоре, не решаясь войти без приказа. Ривка похлопала по полу рядом с собой и поманила к себе.

– Ты единственный присутствующий здесь член семьи, Элизар. Побудь со мной. Пока не придет Айзек.

Элизар переехал через порог и остановился. Ривка не стала настаивать. Дулос исполнял приказы неукоснительно, поэтому если он что-то не делал, у него должны были быть на то веские причины. Ревекка смотрена на Абрахама. Он был мёртв – настолько, что казалось, что это и не он вовсе. Словно настоящий жрец Абрахам пребывает в ином месте. Те, другие на Агоре выглядели иначе. Когда прошел первый шок, Ривка бросилась щупать пульс и бить их по щекам, переходя от одного к другому, но быстро сдалась, потому что все они были живы. С одинаковыми застывшими лицами и раскрытыми от удивления блестящими глазами. Это казалось неправильным, противоестественным, и пугало даже больше, чем если бы они были просто мертвы.

Ревекка потянулась вперед и коснулась сложенными пальцами лба и губ мертвеца. Затем выпрямилась и сложила руки на краю кровати. Секунду подумала и обхватила себя руками – в комнате было очень холодно. Нужно было что-то сказать, но ничего не приходило в голову. Она глядела на пар своего дыхания, выпуская его маленький порциями. Ночами в Харане тоже бывало холодно, но не настолько, чтобы дыхание превращалось в пар. Вместо погребальной песни на ум почему-то пришла колыбельная. В ней тоже речь шла о смерти, поэтому ошибка не показалась Ревекке значительной. Такие песни пели женщины, уже терявшие детей, желая приготовить себя или живого пока младенца к предстоящей смерти.

– Бай-бай да люли, хоть сегодня умри…

«Я осталась одна, – думала Ривка, не прекращая пения. Голос дрожал от напряжения. Песня походила на вой. – Я умру здесь совсем одна, среди машин и… и удобрений».

Ривка почувствовала за спиной движение и вздрогнула. Резко, так, что в шее больно дёрнуло какую-то сжатую до предела мышцу, обернулась. В дверях, держась за косяк, стоял Айзек. Ривка подскочила и бросилась к нему, но он отступил и закрылся рукой. Ревекка так и замерла с незавершенной улыбкой на лице. Она поняла, что этот жест был инстинктивным, идущим из глубины, и потому испугалась больше, чем обиделась.

Дикий взгляд Айзека мазнул по окруженному нелепыми безделушками мертвецу, задержался на Элизаре, вернулся к Ревекке. Рукой, что он защищался от её объятий, Айзек поскреб шрам на щеке. Волосы свисали пыльными сосульками, на губах блуждала улыбка.

– Испачкаешься, – сказал он.

Айзек смотрел на мертвого отца.

– Все мертвы? – спросил он с той же отстраненной улыбкой, словно спрашивал о чем-то незначительном.

– Не знаю, – Ревекка опустила руки. – Они упали без чувств, машины…

– Да-да, я знаю, – перебил Айзек. Отстранившись жестом от Ревекки, он прошел вперёд и остановился перед кроватью отца. – Ты не должна бояться. Они с Господином. Я видел всё, что произошло. Но я рад, что ты не с ними, – добавил он. В голосе впервые появился оттенок чувства. – Очень рад.

Некоторое время он рассматривал мертвеца, потом вдруг вскинул голову и посмотрел на молчащую Ревекку:

– Хочешь уехать? Вернуться в Харан? – и не дав ей ни секунды на раздумье, обратился к дулосу: – Приготовь триеру, еду и топливо, столько, сколько сможет уместиться в вездеходе.

Дулос несколько секунд мигал, оценивая ситуацию, Ревекка ждала, что он ответит своё: «Нет связи с Системой», но Айзек снова заговорил:

– Впрочем, нет, отмена приказа, – и добавил с извиняющейся улыбкой: – я так устал.

Элизар ответил: «Принято, Святейший», – и замолк. Повисла тишина. Ревекка не знала, что сказать. Она глядела на Айзека с нарастающей тревогой. Он походил на слепого, заплутавшего в самом себе. Она попыталась поймать его руку, но Айзек отдернул её и засмеялся неестественным далёким смехом. Словно это была какая-то игра.

– Завтра… – начал Айзек, нарушая молчание. – Или послезавтра, когда всё будет кончено, мы покинем Амвелех. Приведем людей… Всё станет как прежде, – он замолчал, секунду подумал и сдавленно хихикнул. – Нет-нет, им ничего не угрожает. Врата в Рай уже закрыты. Только избранный народ, помнишь? Только щенки, вскормленные волчицей… О, боги, какая бессмыслица!

Айзек скомкал волосы над висками, лицо приняло плаксивое выражение. Что-то пробормотав, он покачнулся и стремительно вышел из покоев архонта. Ревекка побежала следом. От страха перед безумием и возможным будущим одиночеством у нее подкашивались ноги.

– Почему дулос назвал тебя Святейшим, Айзек? Что произошло?

– На мне символы власти, – ответил Айзек. – Я прошел посвящение и получил новый завет. Теперь я верховный жрец Амвелеха, Святейший… Метатрон, говорящий с Господином, – он еще сильнее втянул голову и передернул плечами, так и не обернувшись. – Каждый получил то, о чем мечтал, Ревекка. Новый Эдем, экстаз, единение с божеством. Бессмертие и растворение в Сети. Нам не о чем беспокоиться.

Зайдя в свою комнату, Айзек обвёл её неузнающим взглядом. Поглядел на пустой разъем Сети, и черты его лица чуть-чуть расслабились.

– Нам не о чем беспокоиться, – повторил он, – Боги снова живы, колодцы наполнятся. Амвелех будет существовать вечно. Это то, о чем мечтал отец. О чем мечтал каждый. Если мы приведем сюда харанцев и других выживших, они восславят меня как патриарха. Ты будешь счастлива. Больше никому не придется жертвовать собой. Не о чем беспокоиться.

– Но, Айзек… – Ревекка шагнула к нему, сжимая дрожащие пальцы в кулаки. – Ты выглядишь так, словно… Словно ты несчастен.

– Я устал, Ревекка. Мне открылось больше, чем я в силах принять. Наверное, я слишком слаб.

Он смотрел перед собой, словно прислушиваясь к чему-то внутри себя, беспокойно взмахнул рукой в каком-то незаконченном жесте, и сказал:

– Мне показалось… Истина богов слишком неприглядна для человека. Бесчеловечна.

В комнате Айзека было тепло, но Ревекка не могла перестать дрожать. Она стояла, не зная куда деть руки. Ей хотелось обнять Айзека, прижаться к нему, разделить тепло и отчаяние, но она боялась, что он снова оттолкнет ее.

– Они злы, Айзек?

– Нет. Они не добры. Им чуждо всё, что имеет ценность и значимость для человека. И свет их истины выжигает глаза. Уж лучше бы они были злы… это человечнее, – он вдруг рассмеялся. – Я говорю глупости. Извини.

Айзек больше ничего не сказал. Он подошел к кушетке и, не раздеваясь, лег, повернувшись к Ревекке спиной – будто отгородившись.

– Прости меня, – сказал он глухо.

Ревекка поняла, что он извиняется не за свои слова, и подошла к кровати. Опустившись перед ней на колени, как только что перед кроватью мертвого архонта, Ривка, чуть помедлив, запустила руку в пыльные волосы Айзека.

– Всё хорошо, – сказала она. Эти слова, как и все уверения Айзека о грядущем счастье, ей показались насквозь фальшивыми.

Свет в комнате смягчился. Айзек лежал неподвижно, затем накрыл руку Ревекки своей, перевернулся на спину и потянул девушку к себе.

Ложась радом с Айзеком, Ривка снова вспомнила колыбельную, которую пела мертвому архонту, еще лежащему где-то там в холодной комнате. Надеясь выбросить ее из головы, она прижалась к Айзеку всем своим существом, желая, как и он, найти в объятиях освобождение.

«Бай-бай да люли, хоть сегодня умри,

Хоть сегодня умри, завтра похороны…»

***

Каждый раз Айзек планировал отъезд и каждый раз откладывал его. Почти во всем он был прежним, поэтому Ревекка не спрашивала его ни о чем. Он с увлечением показывал ей Амвелех, с гордостью рассказывал о назначении тех или иных отсеков, без опасений распоряжался дулосами, которых сторонилась Ревекка, и, казалось, не замечал окружающей их пустоты. Только иногда он замирал с отсутствующим взглядом, на несколько минут будто исчезая из мира. Так было, когда он вдруг нашел сетку из спутанных проводов в кабинете отца. Он сжал ее в кулаке, словно ядовитую змею, но глаза его блестели, губы приоткрылись.

– Айзек?

Парень вздрогнул и, разжав ладонь, взглянул на тонкую паутину проводов с черными иглами на концах.

– Иногда мне кажется, что я могу всё вернуть. Если захочу.

Ревекка смотрела на него молча.

– Может быть, мне стоит выйти в Сеть? Может быть… я увижу их всех живыми, как прежде?

Ревекка бросила на него испуганный взгляд, и Айзек рассмеялся. Он бросил сетку обратно в ящик отцовского стола и захлопнул его.

– Прости, я не хочу быть тебе обузой, – смутилась Ревекка. – Если ты хочешь, я пойду с тобой, если нет, Элизар поможет мне.

Всё ещё улыбаясь, Айзек медленно покачал головой.

– Нет. Это самообман. Я продолжаю цепляться за прошлое. Какая глупость, – он оглядел отцовскую коллекцию древностей, тряхнул головой и посмотрел на двух сопровождавших их дулосов. – Нужно похоронить верховного жреца. Элизар, и ты…

– К-2834, Святейший, – услужливо подсказал второй робот, которого взяли в помощь отключенному от Системы Элизару.

Айзек задумался на несколько минут, затем с неуместным задором взглянул на Ревекку.

– Отмена, – сказал он дулосам, не сводя взгляда с Ревекки. – Знаешь, что я подумал?

– Что? – спросила Ривка, снова чувствуя себя вовлеченной в какую-то неизвестную ей неприятную игру.

– Что лучше оставить его там. Мы просто будем делать вид, что он спит.

– Это неправильно, Айзек, – без энтузиазма ответила Ривка. – Ты должен попрощаться.

– Зачем? – он прокрутил жреческую пирамидку на груди. – Он ведь не умер. Теперь и он с Господином… Или нет? Или живые Ему предпочтительнее мертвых? Разве Он не должен был победить смерть?

– Перестань, – с мукой в голосе сказала Ревекка, отвернулась и шагнула к двери. Она коснулась пальцами гладкого косяка цвета глины. – Прекрати изводить себя.

– Ты думаешь я богохульствую?

– Мне всё равно, Айзек. Я люблю тебя.

– Нет, скажи, разве боги не должны победить смерть? Миллиарды умерших за Него, где они? Вот о чем я думаю в последнее время.

– Не мучай себя, Айзек, – Ревекка обернулась. Последние дни, несмотря на покой и отсутствие угрозы, что-то давило ей на грудь, не давая дышать. И в такие моменты это давление становилось почти невыносимым. Глядя на жреческие регалии на груди Айзека, она не могла не думать, об их тяжести. – Выброси это из головы и живи дальше.

– Ты права, – кивнул Айзек с уже знакомой злой улыбкой. Подошел к Ревекке и обнял ее плечи, увлекая прочь. – Лучше поедим. Будем жить, не задумываясь о мёртвых.

Рука Айзека сползла на её талию, Ревекка вдруг ощутила неприязнь, почти отвращение к его прикосновениям и испугалась.

– Давай уедем, Айзек, – прошептала она, прислоняясь к плечу Айзека. – Пока он не свел нас с ума.

Айзек молчал, сгребая ткань хитона на талии Ревекки в кулак. Улыбка исчезла.

– Завтра, – наконец ответил он, с трудом расслабляя пальцы. – Больше я не отступлю.

Комментарий к Глава двадцать седьмая. Теодицея