Текст книги "Мемуары"

Автор книги: Варвара Головина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 23 страниц)

Однажды Ее Величество объявила Их Императорским Высочествам, что она посетит их после обеда. Была подана изысканная и великолепная закуска под колоннадой, нечто вроде гостиной, открытой с одной стороны, а-с другой – против сада – огражденной двойным рядом колонн. Оттуда был обширный и прекрасный вид. После возвратились во внутренние апартаменты. Государыня села между мною и Великой Княгиней.

– Я прошу у вас позволения, madame la grande duchesse, разрешить этим господам посмотреть ваши апартаменты,

Так как это было воскресенье, то было много народа, и, между прочими, вице-канцлер граф Остерман и граф Марков³⁾. Великая Княгиня сделала утвердительный знак головой и посмотрела на меня, желая дать мне понять, что она находится в затруднении. Она нагнулась сзади Государыни и сказала мне: «Книга на туалете». Я тотчас же поняла, что надо убрать с виду томик Новой Элоизы, предоставленный графиней Шуваловой двум Великим Княгиням, Накануне этого дня Великая Княгиня Елизавета позвала меня к себе утром, у нас был с ней интересный разговор в ее кабинете, потом она провела меня в уборную комнату, где я увидала эту книгу, по поводу которой я осмелилась сделать некоторые замечания, выслушанные ею по обыкновению милостиво. Поэтому я очень легко поняла, что она хотела, и без колебаний попросила Государыню позволить мне, как жене привратника, показать гостям помещение Великой Княгини.

Государыня одобрила это, и я пустилась с быстротой молнии, опередила общество и спрятала книгу. Этот вечер доставил мне большое удовольствие; во время закуски Великая Княгиня сообщила мне одно место из письма принцессы-матери, которая оказала мне честь написать по моему адресу очень много ласкового.

Каждый день, казалось, приводил с собой новую опасность; я очень страдала, что Великая Княгиня подвергалась им. Я жила над ее комнатами и видела, как она выходила из дому и возвращалась, а также что и Великий Князь довольно регулярно приводил каждый вечер к себе ужинать князя Чарторижского. Бог только один читал в моей душе. Однажды, более измученная, чем обыкновенно, всем, что происходило на моих глазах, я, вернувшись с вечера у Государыни, переменила платье и села на окно, находившееся над апартаментами Великой Княгини. Высунувшись наружу, насколько это было возможно, я увидала кусочек белого платья Великой Княгини, освещенного луной, лучи которой падали в наши комнаты. Я видела, как Великий Князь возвратился со своим другом, и предположила, что Великая Княгиня сидит одна в своем кабинете. Я накинула на плечи косынку и спустилась в сад. Подойдя к решетке цветника, я увидала ее одну, погруженную в печальное раздумье.

– Вы одна, Ваше Высочество? – спросила я.

– Я предпочитаю быть одной, – отвечала она, – чем ужинать наедине с князем Чарторижским. Великий Князь заснул у себя на диване, а я убежала к себе и предаюсь своим далеко не веселым мыслям.

Я страдала от невозможности находиться около нее; имея право не покидать ее, я не могла войти в ее апартаменты. Мы проговорили с ней больше четверти часа, и я вернулась к себе под окно.

Я становилась настоящей помехой для Великого Князя. Он знал мои чувства и был вполне уверен, что я не одобряла его. Князь Чарторижский с удовольствием видел, что Великий Князь все увеличивал препятствие моим отношениям с его женой, Он отлично знал, что я не возьмусь помогать ему, и очень старался поссорить меня с Великим Князем. Мой муж осмелился сделать Великому Князю замечание относительно его поведения и ущерба, который он наносит репутации своей жены. Это только еще более вооружило его против меня. Я решилась молчать и молча страдать.

Однажды утром, когда мы сидели за клавесином с Толстой, я услыхала, как дверь тихо отворилась. Показалась Великая Княгиня – она, так сказать, влетела в комнату. Она взяла меня за руку, увела меня в мою спальню, заперла дверь на ключ и с плачем бросилась в мои объятия. Я не буду пытаться передать, что во мне происходило. Она собиралась говорить, как вдруг постучали в дверь, крича, что приехала из деревни моя мать повидаться со мной. Великая Княгиня была очень огорчена этой помехой и сказала мне одно слово, которое я никогда не забуду. Потом,она вытерла слезы, вышла в гостиную, была, насколько возможно, приветлива с матерью, напоила ее чаем, и все с таким видом, как будто она нарочно пришла, чтобы оказать ей честь: таков был ангельский характер этой княгини. Несмотря на молодость, она с деликатностью скрывала свои собственные чувства, когда они могли стеснить других, и ее доброта всегда брала верх.

В этом году приехало новое лицо: полька, княгиня Радзивилл⁴⁾. Она была представлена Государыне, и последняя хорошо приняла ее, в то же время ни на что не соглашаясь из того, что она просила. Ее претензии были скромны: она хотела быть назначена опекуншей молодого князя Радзивилла без всяких прав к тому, желая завладеть его состоянием и получить шифр фрейлины. Восторженная поклонница искусства, она говорила о нем очень оригинально; она была интересна в обществе, и у нее был приветливый вид, отчего с ней чувствовали себя легко. Низко пресмыкаясь при дворе, она приправляла свою речь такой оригинальностью, что это не казалось уже таким шокирующим, как это вышло бы у всякого другого. Я не буду говорить об ее нравственности, которая слишком известна: она, отчасти для удовольствия, отчасти по влечению, давно уже пренебрегала общественными приличиями. Она говорила про своего мужа, что он, как страус, высиживает чужих детей. Государыня иногда забавлялась ее остроумием и восторженностью, но ей часто надоедало подличанье княгини.

Я вспоминаю, что однажды, находясь у колоннады, она так подличала, что Ее Величество была шокирована и дала ей косвенный урок, говоря с маленькой английской левреткой, подаренной ей принцессой Нассауской. Это была очень красивая собачка, но с низким и завистливым характером. Ее звали Пани – польское слово, в переводе означающее «сударыня».

– Послушайте, Пани, – сказала ей Государыня_г – вы знаете, что я вас прогоняю всегда, когда вы подличаете: я не люблю низости.

С княгиней Радзивилл была одна из ее дочерей, прелестная особа, ни в чем на нее не похожая. Это была олицетворенная доброта и разум. Она часто страдала от экстравагантностей матери. Ее Величество пожаловала ей шифр фрейлины, а ее два брата были назначены камергерами. У нее было очень деликатное здоровье, и она умерла в Петербурге после очень недолгой болезни, через несколько дней после смерти Государыни. В бреду она беспрестанно повторяла, что Императрица приходила за ней. Я поехала к ее матери, думая найти ее в отчаянии, но она избавила меня от изъявлений сострадания и участия, выразить которые я приехала, и у меня осталось только сожаление, что я не увижу больше Христины, достойной другой матери. Двадцать пятого июня я была разбужена пушечными выстрелами, возвещавшими разрешение от бремени Великой Княгини Марии. У нее родился сын, названный Николаем⁵⁾. Она лежала в Царском Селе. Государыня не спала всю ночь возле нее и была крайне рада, что у нее стало одним внуком больше.

Через несколько времени случилось событие, глубоко огорчившее Ее Величество. На одном из воскресных балов г-жа Ливен, гувернантка Великих Княжон, попросила у Государыни позволения говорить с ней. Она посадила ее рядом с собой, и г-жа Ливен сообщила ей о случае жестокости, проявленной Великим Князем Константином по отношению к одному гусару. Он с ним ужасно обошелся. Этот жестокий поступок был совершенной новостью для Государыни. Она тотчас же позвала своего доверенного камердинера и велела ему собрать возможно полные сведения относительно этого случая; Тот возвратился, подтверждая донесение г-жи Ливен. Государыня до того была взволнована этим, что сделалась больна. Я знаю, что, когда она возвратилась в свои внутренние апартаменты, с ней случилось нечто вроде апоплексического удара. Она написала Великому Князю Павлу, сообщая ему обо всем случившемся и прося наказать своего сына, что он и сделал очень строго, но не так, как были условлено. Потом Государыня распорядилась посадить его под арест. На следующее воскресенье Государыня, хотя и не совсем хорошо себя чувствовала, приказала Великому Князю Александру дать у себя бал. Нездоровье Государыни беспокоило меня. В глубине души у меня было смущение и мрачные предчувствия, к несчастью, слишком осуществившиеся. Позвали Великую Княгиню Анну, которую Великий Князь Константин не хотел отпускать от себя; едва она пробыла на балу полчаса, как он послал за ней, и она уехала почти со слезами.

Новые проекты и надежды занимали умы. Говорили о браке Великой Княгини Александры⁶⁾ со шведским королем⁷⁾. Однажды вечером Государыня подошла ко мне и сказала:

– Знаете, я очень занята устройством моей внучки Александры. Я хочу выдать ее замуж за графа Шереметева⁸⁾.

– Я слышала об этом, Ваше Величество, – отвечала я, – но говорят, что его родные не согласны.

Этот ответ показался ей очень забавным. « Хотя и казалось, что Ее Величество совсем поправилась, она жаловалась на ноги. Однажды в воскресенье, перед обедом, она взяла меня за руку и подвела к окну, выходившему в сад.

– Я хочу, – сказала она, – построить здесь арку, соединяющую салоны с колоннадой, и здесь я буду проходить в часовню. Это избавит меня от долгого пути, который я принуждена делать, чтобы идти к обедне. Когда я прихожу на трибуну, у меня уже больше нет сил стоять. Если я умру, я уверена, что это вас очень огорчит...

Эти слова, сказанные Государыней, произвели на меня действие, Не поддающееся описанию.

Ее Величество продолжала:

– Вы меня любите, я знаю это и тоже вас люблю; успокойтесь.

Она быстро отошла от меня; она была взволнована. Я осталась, прислонившись лицом к стеклу, заглушая рыдания.

Мне казалось, что время летело; при отъезде из Царского Села мне было печально, как никогда. Внутренний голос в глубине моей души говорил мне: Это было последнее лею, проведенное тобою там. За несколько дней перед отъездом Великая Княгиня Елизавета попросила меня написать ей прощальное письмо. Я никогда не могла понять этой мысли, еще более опечалившей меня. Все, казалось, подготовлялось к тяжелому исходу. Я повиновалась; она мне прислала такой же ответ, хранящийся у меня до сих пор.

По возвращении в город стали громко говорить о приезде шведского короля. Готовились к празднествам и удовольствиям, обратившимся в скорбь и плач.

Король приехал вскоре после того, как двор возвратился в город. Он взял псевдоним графа Гага и остановился у своего посланника барона Штеддинга. Его первая встреча с Государыней была очень интересна. Она нашла его таким, каким она желала его видеть. Мы были представлены королю в Эрмитаже. Выход Их Величеств в гостиную был замечателен. Они держались за руки. Достоинство и благородный вид Императрицы нисколько не уменьшали красивой осанки, которую умел сохранить молодой король. Его черное шведское платье, волосы, падающие на плечи, прибавляли к его благородству рыцарский вид. Все были поражены этим зрелищем.

Герцог Зюдерманландский, дядя короля, далеко не был представителен. Он был невысокого роста, с немного косыми смеющимися глазами, рот у него был сердечком, маленький заостренный живот и ноги, как зубочистки. Его движения были быстры и взволнованны, у него постоянно был такой вид, что он хочет что-то сделать. Я понравилась ему, и он за мной настойчиво ухаживал везде, где только встречал меня. Государыня очень забавлялась этим/Однажды вечером в Эрмитаже, когда он любезничал более, чем обыкновенно, Ее Величество подозвала меня и сказала, смеясь:

– Надо верить только половине из того, что говорят, но с вашим влюбленным верьте только четверти.

Двор находился в это время в Таврическом дворце. Чтобы придать разнообразие вечерам, «устроили маленький бал из лиц, составлявших общество Эрмитажа. Мы собрались в гостиной. Появилась Государыня и села рядом со мной. Мы разговаривали некоторое время. Дожидались короля, чтобы открыть бал.

– Я думаю, – сказала мне Ее Величество, – что лучше начать танцы. Когда Король придет, он будет менее смущен, застав все в движении, чем это общество, которое сидит и ждет его.

– Ваше Величество, прикажете мне пойти распорядиться? – спросила я.

– Нет, – отвечала она, – я дам знак камер-юнкеру

Она сделала знак рукой, но камер-юнкер не заметил его, а вице-канцлер граф Остерман принял это на свой счет. Старик подбежал со своей длинной палкой так скоро, как мог, и Государыня встала, отвела его к окну и серьезно проговорила с ним около пяти минут. Она вернулась потом на своё место и спросила меня, довольна ли я ею.

– Я желала бы, чтобы все дамы в Санкт-Петербурге могли поучиться у Вашего Величества, как деликатно надо обращаться с гостями.

– Но как же я могу поступать иначе, – возразила она. – Я огорчила бы этого бедного старика, сообщив ему, что он ошибся. Вместо этого, поговорив с ним о погоде, я убедила его, что он действительно был позван мною. Он доволен, вы довольны, и, следовательно, я довольна.

Вошел Король. Государыня была приветлива с ним, сохраняя известную меру и достоинство. Их Величества присматривались друг к другу, пытаясь проникнуть в душу. Прошло несколько дней, и Король завел разговор о своем желании вступить в брак. Государыня, не высказав согласия, пожелала сначала договориться относительно главных пунктов. Переговоры и обсуждения следовали одно за другим; разъезды министров и договаривающихся сторон возбуждали любопытство при дворе и в городе.

В большой галерее Зимнего дворца был дан бал. В этот вечер Король еще не был осведомлен об отношении к нему Великой Княжны Александры. Это очень беспокоило его. На следующий день было большое празднество в Таврическом дворце, я сидела рядом с Государыней, и Король стоял перед нами. Княгиня Радзивилл принесла Ее Величеству медальон с портретом Короля, сделанным из воска художником Тон-са, выдающимся артистом. Он сделал портрет на память, видев Короля всего только один раз на балу в галерее.

– Очень похож, – сказала Государыня, – но я нахожу, что граф Гага изображен на нем очень печальным.

Король с живостью заметил:

– Это потому, что вчера я был очень несчастен. Благоприятный ответ Великой Княжны был ему объявлен только утром.

Перебрались в Зимний дворец. Было приказано всем придворным и знати давать балы. Первый был у генерал-прокурора графа Самойлова⁹⁾., Стояла еще хорошая погода. Многие из гостей, русских и шведов, ждали приезда Императрицы на балконе. В тот момент, как показалась ее карета, видели, как поднялась на небе падающая звезда (comete) и исчезла за крепостью. Это явление природы вызвало много суеверных толков.

Ее Величество вошла в зал. Король был уже там. После первых танцев Государыня удалилась в кабинет вместе с Королем. Туда были допущены некоторые лица из ее близкого общества. Другие играли в бостон. В это время у Их Величеств произошло первое совещание по поводу брака. Государыня передала Королю бумагу и попросила его прочесть ее потом у себя. Я находилась в зале, где танцевали. Императрица позвала меня и приказала мне сесть и занять тех из гостей, кто не играл в карты. Вскоре после этого Государыня возвратилась вместе с Королем в залу. Был подан очень хороший ужин; Государыня не села за стол и рано уехала с бала.

Граф Строганов также дал бал, который Императрица почтила своим присутствием. Переговоры относительно брака шли как нельзя лучше, отчего Ее Величество была очень весела и любезнее, чем обыкновенно. Она приказала мне сесть за ужином против влюбленных и после рассказать ей, как они любезничали.

Король был очень занят Великой Княжной Александрой. Они не переставая разговаривали. Когда ужин кончился, Государыня позвала меня, чтобы спросить у меня о моих наблюдениях. Я сказала ей, что заботы г-жи Ливен оказались напрасными; что Великая Княжна была совсем испорчена; что это было неприятно видеть; что Король не ел и не пил, а насыщался взглядами. Все эти глупости очень забавляли Императрицу.

На этом вечере она была с веером в руках, чего я раньше у нее никогда не видала. Она держала его так странно, что я не могла удержаться, чтобы не смотреть на нее. Она это заметила.

– На самом деле я думаю, – сказала мне Ее Величество, – что вы смеетесь надо мной.

– Должна признаться Вашему Величеству, – отвечала я, – что никогда я не видала, чтобы более неловко держали веер.

– Правда, – продолжала она, – что у меня немного вид Нинет при дворе, но Нинет очень пожилой.

– Эта рука, – сказала я, – не создана для пустяков; она держит веер, как скипетр.

Были также балы у австрийского посланника, графа Кобенцля, и у вице-канцлера графа Остермана на даче.

Я приведу здесь копию некоторых бумаг, писанных собственноручно Государыней и Королем Шведским. Они мне были вручены немного спустя после смерти Екатерины II.

«Двадцать четвертого августа шведский король, сидя со мной на скамейке в Таврическом саду, попросил у меня руки Александры. Я сказала ему, что он не может ни просить у меня этого, ни я его слушать, потому что у него есть обязательства к принцессе Мек-ленбургской. Он уверял меня, что они порваны. Я сказала ему, что я подумаю. Он попросил меня выведать, не имеет ли моя внучка отвращения к нему, что я и обещалась сделать и сказала, что через три дня дам ему ответ. Действительно, по истечении трех дней, переговорив с отцом, с матерью и с девушкой, я сказала графу Гага на балу у графа Строганова, что я соглашусь на брак при двух условиях: первое, что мек-ленбургские переговоры будут совершенно закончены; второе, что Александра останется в религии, в которой она рождена и воспитана. На первое он сказал, что это не подвержено никакому сомнению; относительно второго он сделал все, чтобы убедить меня, что это невозможно, и мы разошлись, оставаясь каждый при своем мнении».

«Это первое упорство продолжалось десять дней, но все шведские вельможи (excellences) не разделяли мнения короля. Наконец, я не знаю как, им удалось убедить его. На балу у посланника он сказал, что устранили все сомнения, которые возникли в его душе относительно вопроса о религии. И вот, все казалось улаженным. Ожидая, я составила записку №1, и, так как она была у меня с собою в кармане, я передала ее ему, говоря: «Я вас прошу прочесть внимательно эту записку; она вас утвердит в добрых намерениях, которые я у вас нахожу сегодня». На следующий день, на фейерверке, он поблагодарил меня за записку и сказал мне, что его огорчает только одно, что я не знаю его сердца. На балу в Таврическом дворце шведский король сам предложил матери обменяться кольцами и устроить обручение. Она сказала мне это: «Я говорила с регентом, и мы назначили для этого четверг. Условились, что оно будет совершено при закрытых дверях, по обряду греческой церкви»«.

«Пока же договор обсуждался между министрами. В него входила статья о свободном отправлении религии, и она вместе с остальным текстом договора должна была быть подписана в четверг. Когда же прочли его уполномоченным министрам, оказалось, что этой отдельной статьи там не было. Наши спросили у шведов, что они с ней сделали. Они ответили, что король оставил ее у себя, чтобы переговорить со мной об ней. Мне сделали донесение об этом случае. Было пять часов вечера, а в шесть часов было назначено обручение. Я сейчас же послала к шведскому королю узнать, что хочет он мне сказать по этому поводу, потому что перед обручением я его не увижу, а после будет слишком поздно отступать. Он послал мне устный ответ, что будет говорить со мной об этом».

«Нисколько не удовлетворенная этим ответом, я, чтобы сократить, продиктовала графу, Маркову записку №2, для того чтобы, если король подписал бы этот проект удостоверения, я могла бы вечером сделать обручение. Было семь часов вечера, когда посланный был отправлен; в девять часов граф Марков возвратился с запиской № 3, писанной рукою короля и подписанной, где вместо ясных и определенных выражений, предложенных мною, находились смутные и неопределенные. Тогда я приказала сказать, что я больна. Остальное время, проведенное ими здесь, прошло в ходьбе туда и обратно. Регент подписал и утвердил договор таким, каким он должен быть. Король должен был утвердить его через два месяца» когда он будет совершеннолетним. Он послал его на обсуждение своей консистории».

№ 1 – копия с записки Ее Императорского Величества, переданной из рук в руки королю Шведскому:

«Согласитесь ли вы со мной, дорогой брат, что не только в интересах вашего королевства, но и в ваших личных интересах заключить брак, о желании вступить в который вы мне говорили?»

«Если Ваше Величество согласнас этим и убеждено в этом, почему же тогда религия является препятствием его желаниям?»

«Пусть Ваше Величество позволит мне заметить* что даже епископы не находят ничего сказать против его желаний и изъявляют усердие в устранении сомнений по этому поводу».

«Дядя Вашего Величества, его министры и все, кто благодаря долгой службе, привязанности и верности имеют право на доверие, сходятся в мнении, что в этой статье нет ничего противного ни совести, ни спокойствию его царствования».

«Наши подданные, далекие от порицания этого выбора, будут восторженно приветствовать его, благословлять и обожать вас, потому что вам они будут обязаны верным залогом их благополучия и общественного и частного спокойствия».

«Этот же выбор, осмелюсь сказать это, докажет доброту вашего суждения и рассудка и вызовет одобрение вашей нации».

«Предоставляя вам руку моей внучки, я испытываю глубокое убеждение, что я делаю вам самый драгоценный подарок, который я могу сделать и который может лучше всего убедить вас в правдивости и силе моей нежности и дружбы к вам. Но, ради Бога, не смущайте ни ее счастья, ни вашего, примешивая к нему совершенно посторонние предметы, о которых было бы самое умное, если бы вы предписали глубокое молчание себе и другим, иначе вы откроете доступ неприятностям, интригам и шуму без конца».

«По моей, известной вам, материнской нежности к внучке вы можете судить о моей заботливости об ее счастии. Я не могу не чувствовать, что тотчас же, как она будет соединена с вами узами брака, ее счастье будет неотделимо от вашего. Могла ли бы я согласиться на брак, если бы видела в нем малейшую опасность и неудобство для Вашего Величества и если бы, наоборот, я не находила в нем все, что может обеспечить ваше счастье и счастье моей внучки?»

«К стольким доказательствам, собранным вместе и которые должны повлиять на решение Вашего Величества, я прибавлю еще одно, заслуживающее наибольшего внимания Вашего Величества. Проект этого брака был задуман и взлелеян блаженной памяти покойным Королем, вашим отцом¹⁰⁾. Я не буду приводить свидетелей относительно этого признанного факта ни из числа ваших подданных, ни из моих, хотя их очень много, но я назову только французских принцев и дворян их свиты, свидетельство которых, тем -we менее, подозрительно, что они совершенно нейтральны в этом деле. Находясь в Спа вместе с покойным королем, они слышали, как он часто говорил об этом проекте, как об одном из наиболее близких его сердцу, и исполнение которого самым лучшим образом могло закрепить доброе согласие и дружеские отношения между двумя домами и государствами».

«Итак, если этот проект является мыслью покойного короля – вашего отца, как мог этот просвещенный и полный нежности к своему сыну государь задумать то, что повредило бы Вашему Величеству в глазах его народа или уменьшило бы к нему любовь его подданных? Что этот проект был результатом долгого и глубокого размышления, слишком доказывается всеми его поступками. Едва укрепив власть в своих руках, он внес в сейм торжественный закон о терпимости ко всякой религии, чтобы навсегда рассеять в этом отношении весь мрак, порожденный веками фанатизма и невежества, и который было бы неразумно и недостойно похвалы воскрешать в настоящее время. На сейме он еще более открыл свои намерения, обсуждая и решая с наиболее верными из своих подданных, что в случае брака его сына и наследника соображения о блеске дома, с которым он может породниться, должны брать верх над всем остальным и что различие религий не внесет никакого препятствия».

«Я приведу здесь один случай, бывший на том же сейме; дошедший до меня и который все подтвердят Вашему Величеству: когда разбирался вопрос об определении налога на подданных во время его брака, в акте, составленном по этому поводу, стояло: Во время брака наследного принца с принцессой лютеранского вероисповедания. Епископы, читая проект этого акта, по собственному побуждению зачеркнули слова: с принцессой лютеранского вероисповедания».

«Соблаговолите, наконец, довериться опыту тридцатилетнего царствования, в течение которого я большею частью достигала успеха в моих предприятиях. Именно этот опыт в соединении с самой искренней дружбой осмеливается дать вам правдивый и прямой совет, без всякой другой цели, кроме желания видеть вас счастливым в будущем».

«Вот мое последнее слово:

Не подобает русской княжне менять религию. Дочь Императора Петра I вышла замуж за герцога Карла Фридриха Голштинского, сына старшей сестры Карла II. Для этого она не меняла религию».

«Права его сына на наследование престола королевства были, тем не менее, признаны сеймом, который отправил к нему торжественное посольство в Россию, чтобы предложить ему корону. Но Императрица Елизавета уже объявила сына своей сестры русским Великим Князем и своим предполагаемым наследником¹¹⁾. Условились тогда в предварительных статьях договора в Або¹²⁾, что дедушка Вашего Высочества будет избран наследником шведского трона, что и было исполнено. Таким образом, две русские государыни возвели на трон линию, потомком которой являетесь вы, Ваше Величество, и блестящие качества которой предвещают царствование, которое никогда не будет слишком благополучным и слишком прекрасным в моих глазах».

«Пусть Ваше Величество позволит мне откровенно прибавить, что ему необходимо встать выше препятствия и сомнений, устраняемых всякого рода доводами, и которые могут только повредить его личному счастью и счастью его королевства».

«Я скажу больше: моя личная дружба к вам, со дня вашего рождения ничем не опровергнутая, позволит заметить Вашему Величеству, что время торопит, и, если вы не решитесь в эти дни, когда вы находитесь здесь, дело может совершенно не удаться благодаря тысячам препятствий, которые вновь представятся, как только вы уедете, и если, с другой стороны, несмотря на прочные и неопровержимые основания, которые были приведены как мною, так и людьми, наиболее заслуживающими доверия, все-таки религия оказывается непреодолимым препятствием для обязательств, которые, как казалось неделю тому назад, Ваше Величество желали заключить, то вы можете быть уверены, что с этого момента больше не будет подниматься вопроса о браке, как бы он дорог ни был для моих нежных чувств к вам и к моей внучке».

«Я приглашаю Ваше Величество внимательно подумать над всем мною сказанным, прося Бога, направляющего сердца королей, просветить вас и внушить вам решение, согласное с благом вашего народа и вашим личным счастьем».

№ 2. Проект. «Я торжественно обещаюсь предоставить Ее Императорскому Высочеству Великой Княгине Александре Павловне, моей будущей супруге и королеве Швеции, полную свободу совести и отправления религии, в которой она рождена и воспитывалась, и я прошу Ваше Императорское Величество смотреть на это обещание как на акт наиболее обязательный, какой я мог дать».

№ 3. «Дав уже свое честное слово Ее Императорскому Величеству, что Великая Княжна Александра никогда не будет стеснена в том, что касается религии, и, так как мне показалось, что Ее Величество осталась довольна, я уверен, что Ее Величество нисколько не сомневается, что я достаточно знаю священные законы, налагаемые на меня этим обязательством, так что всякая другая записка была бы совершенно излишней».

ПОДПИСАНО: Густав-Адольф. Сего 11/22 сентября, 1796 г.

Граф Марков говорил мне, что Государыня была в такой степени огорчена поведением короля, что у нее после второй записки появились все признаки апоплексического удара.

На следующий день был праздник. Был устроен парадный бал в белой галерее. Шведский король появился печальный и смущенный. Государыня была очень сдержанна и говорила с ним со всем возможным благородством и непринужденностью. Великий Князь Павел был взбешен и бросал уничтожающие взгляды на короля, уехавшего несколько дней спустя.

Великий Князь Александр дал бал. Все приехали в трауре по португальской королеве. Государыня тоже присутствовала на празднестве; она была в черном, что я в первый раз видела. Она носила всегда полутраур, кроме совершенно исключительных случаев. Ее Величество села рядом со мной; она показалась мне бледной и опустившейся; мое сердце было наполнено чрезмерной тревогой.

– Не находите ли вы, – сказала она мне, – что этот бал похож не столько на праздник, как на немецкие похороны? Черные платья и белые перчатки производят на меня такое впечатление.

В бальном зале было два ряда окон, выходивших на набережную.

Мы сидели около; взошла луна. Государыня¹⁾ замети л а это и сказала мне:

– Луна очень красива сегодня, и стоит на нее посмотреть в телескоп Гершеля. Я обещала шведскому королю показать ее, когда он вернется.

Ее Величество напомнила мне по этому случаю ответ Кулибина¹³⁾. Это был крестьянин с бородой, самоучка, которого приняли в Академию за его выдающиеся способности и очень остроумные машины, изобретенные им. Когда английский король прислал Государыне телескоп Гершеля, она велела принести его из Академии в Царское Село Кулибину и одному немцу-профессору. Его поставили в салоне и стали смотреть на луну. Я стояла за креслом Ее Величества, когда она спросила профессора, открыл ли он что-нибудь новое с помощью этого телескопа.

– Нет никакого сомнения, – отвечал он, – что луна обитаема; там видны долины, леса и постройки.

Государыня слушала его с невозмутимой серьезностью, и, когда он отошел, она подозвала Кулибина и тихо спросила:

– Ну а ты, Кулибин, видел что-нибудь?

– Я, Ваше Величество, не настолько учен, как господин профессор, и ничего подобного не видал.

Государыня с удовольствием вспоминала этот ответ. .

Подали ужин. Ее Величество никогда не ужинала и, прогуливаясь ло апартаментам, встала за нашими стульями. Я сидела рядом с Толстой. Последняя, кончив есть, подала, не оборачиваясь, свою тарелку. Она была очень удивлена, увидев, что тарелка была взята самой прекрасной в мире рукой с великолепным солитером. Она вскрикнула, узнав Государыню, сказавшую ей: