Текст книги "Мемуары"

Автор книги: Варвара Головина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 23 страниц)

Мешки золота, которые ему предлагали, он отверг с презрением. Он разделил тюремное заключение с Жоржем, также был судим и рассказал судьям, в присутствии публики, обо всех жестокостях, которые были произведены над ним.

Жюль де Полиньяк был приговорен к десяти годам тюрьмы, но, когда он услыхал, к чему присудили его брата, он пожелал умереть за него или, по крайней мере, умереть вместе с ним. Арман противился этому проявлению братской преданности. Между ними произошел такой трогательный спор, что вся аудитория плакала. Они стояли, сжимая друг друга в объятиях. Жюль решил умереть, но неумолимые судьи ничего не изменили в своем приговоре.

Бедная И дал и была ошеломлена. Мой муж вернулся с последнего заседания полный отчаяния. Он вошел в гостиную с таким печальным выражением лица, что нас поразило это, и сквозь слезы он рассказал нам про зрелище, на котором он только что присутствовал. У меня была семья Турцелей. Г-жа де Сент-Альдегонде, обладающая очень открытым характером, бросилась к нему на шею, говоря:

– Какой вы достойный человек!

Г-жа де Полиньяк была вынуждена обратиться к г-же Бонапарт. Она просила ее доставить ей возможность обратиться к первому консулу с просьбой о правосудии для ее мужа. Она рано утром поехала в Сен-Клу. Войдя к г-же Бонапарт, она лишилась чувств. Та отнеслась к ней со всей добротой. Она поместила ее в зал, где должен был проходить первый консул, предложила ей и даже умоляла ее упасть на колени перед ним и обратиться к нему с титулом, которым он облек себя.

Идали согласилась на все, чтобы спасти два дорогих для нее существа. Когда показался первый консул, она упала перед ним на колени и сказала с выражением глубочайшей печали:

– Государь, я прошу правосудия для моего мужа. Он посмотрел на нее с удивлением и, не поднимая ее, ответил:

– Как можете вы просить помилования: он принадлежит к числу тех, кого послали убить меня.

При этих словах она с силой поднялась.

– Вы не знаете наших принцев, – воскликнула она, – они не могут замышлять убийство.

Этот смелый ответ смутил Бонапарта.

– Кто мне поручится за вашего мужа? – спросил он.

– Семь лет брака и семь лет счастья.

– Я возвращаю вам ваше счастье, сударыня.

Приговор был кассирован, и оба брата приговорены к четырём годам тюремного заключения. С тех пор прошло уже девять лет, и вместо обещанной свободы их перевели в тюрьму еще более ужасную, чем первоначальное место их заключения*.

Маркиз де Ривьер был спасен от смерти просьбами сестры. Он провел четыре года вместе с Полиньяками в замке де-Гам, потом его перевели в менее строгую тюрьму в Страсбур. Теперь он считается заключенным «на слово» в этом городе и пользуется довольно большой свободой.

Г-жа де Полиньяк отдалась надежде. Она поспешила известить своего мужа и деверя и послала ко мне горничную сказать мне, что они спасены. Мы выходили из-за стола. Все, кто присутствовал у меня, .были крайне рады. Я отправилась к Идали, чтобы поздравить ее. Ее маленькая комната была полна народу.

_______________________________

* Они были освобождены только в 1814 году во время падения Бонапарта и реставрации Бурбонов. Примеч. авт.

________________________________

Я бросилась к ней на шею. Г-жа де Бранкас нежно обняла меня и бросила потом меня в объятия ее старой свекрови и ее мужа. Потом все закричали:

– Поцелуйте этого достойного человека. И толкали меня к человеку в очках.

– Это адвокат, который так хорошо защищал наше дело.

Я была так оглушена всеми этими излияниями, что у меня голова пошла кругом и я стала смеяться, как ребенок.

Я с сожалением видела, что момент моего отъезда приближается. Я не могла хладнокровно порвать дружеские связи, закрепленные действительным и нежным чувством. Я пользовалась остававшимся у меня временем для поездок по окрестностям Парижа. Их разнообразие было для меня постоянно новым. Я отправилась с г-жой де Тарант, г-жой де Беарн и принцессой де Тальмон в Пре Сен-Жерве. Этот луг занимает довольно обширное пространство земли, покрытое исключительно сиренью. Зрение и обоняние приятно поражены. Сладкий запах сирени приятен и напоминает свежесть юности.

Мы отправились потом в лес Ромэнвилье, принадлежащий г-же де Монтессон. Мы сели на скамью напротив группы крестьянок. Упрямая старуха бранила молодую девушку, печальный и смущенный вид которой забавлял мальчика, сидевшего рядом с хитрым выражением лица. Другой ребенок, стоя на коленях, ел фрукты из корзинки. Все это вместе составляло деревенскую картину, которую я и зарисовала в памятную книгу.

Четыре штриха с натуры более ценны и производят большее впечатление, чем заботливо сделанный рисунок, извлеченный из воображения. Совершенно справедливо говорят: «Только правдивое прекрасно и приятно». Св. Тереза говорила, что «воображение – это безумная в семье наших чувств». Это совершенно верно, если предоставить ему свободу блуждать без узды, но, если им руководит истина, оно становится полезным и без утомления переносит нас в прошлое и грядущее. Оно помогает мысли, прикрашивает ее и придает выразительность картинам. Бог дал нам все возможности действовать морально и физически; надо только внести порядок в эти драгоценные дары и, собирая механизм наших действий, точно и верно расположить все, что его составляет.

Участие, которое я принимала в Идал и, глубоко растрогало ее, и она старалась дать мне все доказательства ее чувствительности.

Момент моего отъезда приближался. Мои хорошие друзья насколько возможно не расставались со мной. Марков уехал. У меня оставалось до отъезда две или три недели. Когда я однажды утром гуляла с Полиной де Беарн, она сказала мне:

– Дорогой друг, с тех пор как я уверена в вашем отъезде, мое сердце страдает невыразимо и бесконечная разлука с вами наполняет меня беспокойством, которое я не могу подавить; мне кажется, что вы приехали, чтобы по крайней мере приблизить нас к счастью и что с вашим отъездом несчастья одолеют нас.

Увы! Это предчувствие оказалось слишком правдивым. У нее было тяжелое горе, подробности которого слишком долго рассказывать и которое продолжалось всю ее жизнь. Прелесть, добродетели и несчастье – вот ее девиз.

Жертвы были отведены на эшафот на Гревской площади. Жорж, Костер Сент-Виктор, Пико и семнадцать других умерли с возгласом: «Да здравствует король!» Стража окружала эшафот, чтобы помешать народу слышать их и действовать.

Моро, боясь смерти, написал Наполеону письмо в тоне извинения. Это проявление слабости будет неизгладимым пятном в истории его жизни. Они пришли к соглашению, и результатом его было удаление Моро в Америку. Бонапарт для своего спокойствия чувствовал необходимость, чтобы единственный человек, который мог заместить его в Париже, был удален.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ 1804—1805

Я уехала из Парижа 26 июня, на следующий день после казни жертв, в четыре часа пополудни. Мои подруги приехали проститься со мной. Мое сердце было переполнено страданием от разлуки с ними, которые так сильно меня любили, и от печали, которую испытывала г-жа де Тарант, расставаясь со своей матерью.

Здоровье моей матери начинало изменяться. На следующий день после отъезда с ней случился ее обычный припадок нервного паралича. Мое беспокойство достигло апогея. Было ужасно видеть ее в таком положении в гостинице, где не было никакой возможности доставить ей покой. Наконец Бог сжалился надо мной: она почувствовала себя лучше и мы перенесли ее в карету. Движение и воздух окончательно поправили ее.

Мы приехали в Мец и заночевали там, чтобы отдохнуть. На следующее утро я осматривала город с г-жой де Тарант и моими детьми. Мы вошли в очень красивую церковь, и я села у подножия одной из колонн, чтобы зарисовать ее внутренний вид. Едва я начала рисовать, как бедная женщина, вся в лохмотьях, подошла к алтарю в нижнем приделе церкви и стала горячо молиться, проливая потоки слез. Мы смотрели на «ее с теплым состраданием и с уважением к ее трогательной молитве. Когда она кончила, мои дети побежали к ней дать ей милостыню. Она вскрикнула и упала на колени, чтобы горячо возблагодарить Бога. Вера, горячий порыв, доверие этой женщины и ее благодарность к Божественному милосердию, пришедшему ей на помощь, подтверждают истину, которая постоянно должна бы занимать наши мысли: Верьте, молитесь, и вы получите просимое.

Проезжая через Эльзас, я с удовольствием опять увидела красивую цепь Савернских гор. В Гейдельберге я отправилась посмотреть готический замок. Я поднялась вместе с г-жой де Тарант и моим мужем по извилистой тропинке, ведущей к нему. Я с интересом осмотрела большой двор, окруженный аркадами, стены которых покрыты только щитами. Эти украшения рыцарски благородны.

В Раштадтё мы пошли на кладбище, где погребены убитые французские комиссары*. Недалеко оттуда находится аллея, ведущая в Карлсруэ. Я шла по ней несколько времени; моя мысль тяжело внимала чувствам, наполнявшим мое сердце. Бывают в жизни минуты, когда хотелось бы не иметь ни воспоминаний, ни любви.

___________________

* Робержо, Жан де Бри и X... (Бонье) в 1798 г., в тот момент, когда они уезжали с Раштадтского конгресса. Это преступление было совершено убийцами в гусарских костюмах, но никто не сомневался, что это были посланные французской Директории. Примеч. авт.

_______________________

Хотелось бы стать немой, как могила, чтобы возродиться потом.

Мы остались на два дня во Франкфурте. Я встретила там г-жу Тутолмину, которую была очень рада видеть. Я осматривала город, хотя частью он был мне уже известен. Меня поразила печальная музыка, исполнявшаяся студентами перед каким-то домом. Музыка сопровождалась похоронным звоном на приходской колокольне. Я с любопытством спросила, что это означало, и узнала, что это был особый странный обычай сопровождать агонию умирающего.

В Марбурге, в соборе, находится мавзолей, воздвигнутый в честь Елизаветы, принцессы Венгерской, бывшей замужем за ландграфом Людовиком Тюринг-ским. В церкви много различных барельефов, представляющих сцены из жизни этой принцессы. Мавзолей в виде саркофага замечателен своею работою и украшающими его драгоценностями; В особенности обращает внимание редкой величины бриллиант желтой воды. Ночью он светится, как свечка. Тело этой принцессы погребено в этой церкви, но неизвестно, в каком месте. Эта тайна существует по желанию ландграфа*. Он доверил ее духовенству, унесшему с собою ее в могилу. Этот памятник воздвигнут в 1235 году.

Я осматривала Кассельский музей. Там есть довольно редкие камни, плохие статуи и много картин фламандской школы, великолепно исполненных. ________________________________

* Св. Елизавета Тюрингская пережила на несколько лет своего супруга, умершего в 1227 или 1228 году в Палестине. Она умерла 19 ноября 1231 г. и была канонизована папой Григорием IX 27 мая 1235т. Неизвестно место ее погребения, потому что ее останки многократно, по разным причинам, переносились, и последний раз после Реформации. Памятник считают поставленным позднее эпохи ее канонизации. Примеч. авт.

_________________________________

Там есть произведения Рембрандта, Берггема и Поля Потера – того самого, который находится теперь в галерее Эрмитажа после приобретения Императором Александром собрания картин Мальмезона, – он особенно привлек мое внимание. Мы видели потом фигуры из воска всех курфюрстов. Они сделаны в натуральную величину и в парадном костюме. Потом нам показали католическую капеллу выдающейся архитектуры. Она построена ландграфом Карлом.

В Готе покойный герцог, согласно выраженной им воле, погребен в саду, без гроба, в рубашке. Его могила окружена газоном, и он лежит под обручами, чтобы помешать земле прикасаться к нему. Его гроб находится в церкви недалеко от могилы. Странность сердца, крайнее безумие оригинальности, тщеславие, порицающее истину, создают представление о фокуснике, которому не удался трюк его ложной магии: предмет, который он хотел скрыть, открывается глазам публики. Мне досадно за герцога: несмотря на это, он все-таки умер и съеден червями; вечность все-таки существует для него; его небрежный костюм не помешает ему войти в вечную жизнь. Я с удовольствием купила альманах в месте его зарождения.

Веймарский сад прелестен. Великой Княгини Марии не было в Веймаре в то время, когда я проезжала через этот город*.

Кафедральный собор в Каумбурге, из католического превращенный в лютеранский, принадлежит к самым красивым зданиям. Эта перемена доказывает, что первая религия древнее второй.

Я с удовольствием опять увидела красивые места Лейпцига. С самым нежным чувством смотрела на террасу с цветами, о которой упоминала выше.

________________________

* Она еще не приезжала туда тогда, потому что как раз в это время, в июле 1804 года, был совершен ее брак в Санкт-Петербурге. Примеч. авт.

___________________________

В Мейсене я поднималась на башню, откуда виден Дрезден. Я приехала в этот город со сжатым сердцем от воспоминания о г-же де Шенбург. Я в первый раз должна была увидать ее мать княгиню Путятину. Столько волнений и беспокойства за здоровье моей матери отразились очень плохо на мне. К несчастью, я попала в руки медика, который завалил меня лекарствами.

Я старалась владеть собою, насколько возможно, чтобы скрыть мою тревогу от матери. Я осмотрела все места, которые мне г-жа де Шенбург столько раз описывала в письмах. Я часто виделась с княгиней Путятиной, интерес которой ко мне, казалось, смешивался с ее сожалением о дочери.

Однажды она попросила меня прийти одну после обеда. Я отправилась на ее приглашение. Она провела меня в свою спальню, где находился очень похожий портрет во весь рост г-жи Шенбург.

Вид его очень взволновал меня. Княгиня просила меня подождать минуту и сказала, что она кое-что мне сейчас принесет. Я осталась перед портретом, смотря на него с тяжелым и сладким чувством.

Вдруг княгиня возвратилась и закрыла мне лицо платьем, которое было на ее дочери в день нашей разлуки. Мне казалось, .что я вижу и чувствую ее. Воротник платья еще сохранил запах ее шиньона, надушенного туберозой. Этот запах, образ ее фигуры, так хорошо намечаемой платьем, произвели на меня сильное впечатление. Мне казалось, что я вижу г-жу Шенбург и слышу ее раздирающие сердце рыдания, когда она прощалась со мной навсегда. Все содрогнулось во мне; я молчала; все, что было передо мною и во мне, исчезло для меня.

Пробуждение было ужасным. Я нашла только мысль о смерти и о могиле вечной дружбы. Я слишком страдала и была слишком огорчена, чтобы подумать о представлении ко двору курфюрста. Я осматривала эту так прославленную галерею, где я нашла несколько шедевров, испорченных вследствие отсутствия присмотра. «Успение Св. Девы» Рафаэля выше всякой похвалы. «Ночь» Корреджио мне не понравилась; я была оскорблена этим сплетением ног и рук ангелов. Чрезмерные похвалы всегда наносят ущерб достоинству; преувеличения экзальтируют и располагают к восхищению, прежде чем увидишь хвалимый предмет. Тогда чувством сравнения и критики, вполне естественным, разрушается волшебство-идеала. Ложные репутации и ложные представления исчезают, как мчащиеся облака, где видишь всякого рода фигуры.

Медик прописал мне больше движения. Муж предложил мне проехаться в Саксонскую Швейцарию. Я поехала с ним, с г-жой де Тарант и некоторыми другими лицами. Мы начали с Liebe-Thal, прелестное место, где мы ели сливки на превосходной мельнице, в веселой местности с разнообразными видами. Когда мы отправились далее, перед нашими глазами предстала самая дикая и строгая природа. Огромные скалы, узкие долины, сжатые между высокими горами, покрытыми лесом; отроги, громоздившиеся, перекрещиваясь; крутые каменистые тропинки, проложенные по необходимости, источники, низвергавшиеся в глубокие долины, – все это представляло суровый пейзаж, от которого я была в восхищении.

Погода была чудесной и спокойной; мы ходили в течение семи часов с проводником впереди. Мы вскарабкались на коленях на две утесистых горы (Большой и Малый Виртемберг); мы цеплялись за корни и ветви, чтобы не упасть; моя одышка почти совершенно лишала меня сил. Г-жа де Тарант протащила меня до вершины одной из гор, где находится нечто вроде павильона. Мы остановились там, чтобы отдохнуть и полюбоваться видом, простиравшимся вдоль Эльбы. Потом мы спустились с горы через густой и дикий лес по тропинке, покрытой камнями и терниями. В дороге нас застала ночь. В природе было все тихо. Сквозь верхушки старых дерев виднелись серебряные лучи луны, бросавшие смутный свет. Удары топором дровосека повторялись эхом. Я испытывала необычайное наслаждение, которое может быть вызвано только красотами природы. Это действительное здоровье, которое никогда не истощится; оно существовало во всё века и во все времена.

Опираясь на руку г-жи де Тарант, я отдавалась всем воспринимаемым мною впечатлениям, пока мы не дошли до конца леса. Мы увидали у наших ног кровли селения, расположенного на берегу Эльбы. Этот новый пейзаж был облит светом/еще более ярким оттого, что он был оттенен с двух сторон темным лесом. Мы казались висевшими в воздухе, тогда как прошли почти три четверти спуска. Совершенно внизу мы нашли лодку, которая перевезла нас в Пирну, где провели ночь, прежде чем возвратиться в Дрезден.

Долина Тарандт очень живописна. Развалины замка представляют хороший наблюдательный пункт, возвышаясь над частью гор и над долинами, усеянными деревнями.

Наши поездки иногда прерывались из-за тревоги, испытываемой мной. Бледность лица моей матери наполняла меня холодом, и, хотя по временам я надеялась привезти ее на родину, я мало успокаивалась и еще более страдала потом.

Я с удовольствием увидалась с принцессой Луизой Прусской; она часто заезжала ко мне и обедала у меня со своим братом принцем Луи, который погиб несколько лет спустя на войне с Францией. Он почти всегда был жертвою обстоятельств и если совершил некоторые проступки, то только потому, что был не на своем месте. У этого принца была возвышенная душа, но, будучи стеснен в своих действиях, он сбился с дороги, и живость характера увлекла его. Горячность и желание отличиться были причиной его смерти.

Я приближаюсь к печальной эпохе моей жизни, к ужасному моменту, когда я потеряла мать.

Мне более нездоровилось, чем обыкновенно. Довольно сильная лихорадка не позволяла мне выходить из комнаты. Мать провела почти весь день около меня. Она была удивительно бледна и по временам впадала в глубокую задумчивость. Я не могла оторвать своих мыслей от нее, и мое сердце содрогалось. Она оставила меня, только чтобы пойти пообедать, и вернулась вечером. Когда пробила половина одиннадцатого, она встала, чтобы проститься со мною, как всегда, нежно поцеловала меня, благословила и удалилась. В одиннадцать часов я послала горничную, обыкновенно укладывавшую ее спать и услуги которой нравились ей. Я с нетерпением ждала горничную, чтобы узнать, успокоилась ли мать. Дети, все спали; г-жа де Тарант молилась перед сном в соседней комнате. Я совсем уже легла.

Вдруг прибегает горничная с расстроенным видом и говорит мне изменившимся голосом:

– Барыня, ваша мать просит вас прийти к ней как можно скорее.

При этих словах я задрожала. Я подумала: «Мать умирает и зовет меня». Я соскочила с кровати, накинула на себя ватный шлафрок и побежала к ней. Какая картина представилась тогда моим глазам! Мать со всеми ужасными признаками паралича сидела на постели. У нее были голые ноги, седая голова была открыта, и глаза изменились. Хотя и умирающая, она протянула ко мне руки; я обняла ее, и голова упала ко мне на грудь; она благословила меня очень трогательно, нежно и торжественно. Бог дал ей на это силы, несмотря на апоплексический удар.

Я не берусь передать, что происходило во мне. Я чувствовала, что силы меня покидают, и мы падали, обнимая друг друга, когда меня вырвали из ее объятий. Муж отвел меня в мою комнату. Я упала на колени перед крестом и долго молилась вслух. Г-жа де Тарант говорила мне потом, как она была тронута словами молитвы, естественно проистекавшими у меня из души. Мой муж был так растроган, что стал на колени рядом со мной.

О смерть! Сколько чувств возбуждаешь ты в нас, какие истины, открываешь ты нам! Ты конец и начало, ты разрушаешь для того, чтобы возродить. Каждая капля крови во мне была проникнута ее ледяным дыханием.

Мать умерла через полчаса после того, как я ушла от нее. Немного раньше она потеряла способность говорить, но у нее осталось еще силы взять руку моего мужа и поднести к своим холодеющим губам. Он принял ее последний вздох. Это право принадлежало ему, как самому верному другу, любящему сыну и опоре ее старости.

Мать часто выражала желание, чтобы ее похоронили в одном из ее имений Калужской губернии, где она родилась. То же самое желание было выражено в найденной после ее смерти записке, написанной ее рукой и адресованной моему мужу. Муж обратился с просьбой к Императору о разрешении исполнить последнюю волю моей матери. Государь очень милостиво согласился и приказал, чтобы заупокойные службы были совершены во всех церквях, мимо которых будет проходить тело покойной.

Устройство всего этого заняло много времени. Пока же гроб с телом покойной поставили в часовню, предназначенную для этого, около католической церкви и кладбища иностранцев. Позаботились, чтобы я не знала, когда эти дорогие для меня останки будут увезены.

Муж был в этом случае для меня, как и во многих других, ангелом-хранителем. Он взял на себя все расходы, хотя они должны были лечь на моего брата, получавшего после матери наследство и жившего недалеко, во Франкфурте-на-Майне. Но муж считал для себя действительным удовольствием позаботиться о моей матери после ее смерти, как он заботился об ней при ее жизни.

Г-жа де Тарант не покидала меня ни днем, ни ночью; ее нежная заботливость обо мне была торжеством дружбы. Печаль лишила меня сна. Каждый вечер в одиннадцать часов я испытывала волнение и страдания, которые могут быть поняты только сыновней любовью. Это продолжалось около двух месяцев. Г-жа де Тарант садилась с книгой около моей кровати и уходила от меня только в четыре часа утра, когда я, совершенно истощенная, впадала в отупение. Она рано вставала, чтобы отправиться молиться за мою мать; такая чувствительная и настоящая заботливость смягчала горечь моего сердца.

В это время случилось одно событие, которого я никогда не забуду. Я сидела одна утром у себя на диване, погруженная в печальную задумчивость. Муж вошел в комнату и сел рядом со мною. Мы некоторое время молчали; его глаза наполнились слезами, и он, рыдая, бросился ко мне, говоря: «Мы оба осиротели, будем же утешать друг друга».

Зима печально прошла для меня; настоящая законная скорбь никогда не истощается. Религия смягчает ее остроту, но не уничтожает ее совершенно, и она прекращается только со смертью. С соизволения Божьего время только укрепляет нас, чтобы мы могли переносить ее в течение дальнейшей жизни.

В апреле месяце г-жа де Тарант отправилась на несколько недель в Вену, и мы условились выехать ей навстречу в Прагу. Я спускалась с прекрасной горы Гейерсберг пешком или в кресле, которое несли крестьяне. Эти носильщики живут на вершине и привыкли совершать это путешествие, требующее много силы. По временам они отдыхали; я пользовалась этим временем, чтобы собирать ползучие растения, которые произрастали в тени прекрасных дерев. Я думала о действии времени, при помощи которого нежным растениям удается укорениться в самой твердой скале. Я видела также борозды, промытые дождем в скалах, и мне приходила в голову масса сравнений между миром физическим и духовным. Образы и цвета привлекали мой взор, побуждая меня взяться за палитру. Но где я возьму кисть, чтобы передать природу! Самое удачное подражание все-таки только мечта, которая поражает нас вначале, но потом, когда вглядишься, иллюзия пропадает.

Я провела два дня в Теплице. Я отправилась гулять вечером с детьми. Подходя к одному из питейных домов, я услыхала звуки прелестной музыки, раздавшейся по долине. Я остановилась, чтобы послушать. Играли совершенно незнакомое мне вальсы, но они пробудили во мне воспоминания. Таково действие музыки; всегда она гармонирует с чувствительностью, подобно туго натянутой струне, звучащей при малейшей вибрации. В природе все звуки; достаточно ударить, чтобы убедиться в этом; но ничто не сравнимо с голосом: он вводит слова к нам в сердце, и, если в отсутствие дорогого лица голос напомнит его, все исчезает перед глазами, и мы переносимся на крыльях мысли к нему, заставляющему все исчезать, оставляя нам только счастье чувствовать его.

На следующий день после нашего приезда в Прагу к нам присоединилась г-жа де Тарант. Прага – живописный город с отпечатком старины. Я люблю старинные города, они внушают уважение. Время, в которое мы находились в Праге, было самым интересным в году. Праздновали день Св. Иоанна Непомуцена, покровителя города, где он родился и претерпел мученичество. Праздник продолжался неделю. Много народа съезжается из окрестностей; в кафедральном соборе, где находится массивная серебряная рака с телом святого, была пышная служба. Мы слушали мессу с хоров; говорили проповедь на чешском языке, очень похожем на русский. Мне было невыразимо приятно, что я поняла всю проповедь. Мы осмотрели весь город. На красивом мосту через Молдову была поставлена закрытая часовня, посвященная Св. Иоанну, и перед ней постоянно стоял на коленях народ. Прохожие с уважением снимали шляпы. В общем, чехи набожны и добродушны.

Мы провели в Праге два дня, в течение которых осмотрели много монастырей. В первый раз в жизни была я в католическом монастыре. Те, которые я видела в Париже, были уничтожены. Там были только собрания. Г-жа де Турцель показала мне одно из них, собрание монахинь-кармелиток. Они жили в здании бывшего монастыря кармелитов. Большое число монахов было убито там 2 и 3 сентября 1792 года. Коридоры окрашены кровью. После эпохи Террора г-жа Жокур, бывшая воспитанница кармелитского монастыря, купила это здание и созвала сестер, поспешивших отправиться туда. Но правительство косо смотрело на них, и они не имели права носить монашеского платья. Они выбрали для себя однообразный костюм цвета (неразборчиво. – Примеч. пер.) с головными уборами и косынками из белого полотна. Я была за вечерней в этой общине, и так как я была очень нездорова, то были так внимательны, попросили помолиться за меня почтенного старика, духовника монахинь.

Но я возвращаюсь к Праге. Секретарь местного архиепископа взялся быть нашим чичероне. Проходя по улице вместе с ним, мы встретили его знакомого, старого кармелита; последний был саксонским офицером-лютеранином и стал католическим монахом. Он был духовником в монастыре кармелитов. Наш спутник попросил его провести нас в церковь этого монастыря и показать нам сквозь решетчатое окно одну из монахинь-кармелиток, умершую сто тридцать лет тому назад. Он согласился. Когда мы были в церкви, он подошел к окну, сделанному на высоте груди, и сказал шепотом несколько слов. Сию же минуту изнутри отдернулась зеленая занавеска, и мы увидали в маленькой квадратной комнате мертвую монахиню, сидевшую в кресле. На ее лице не было никаких следов разложения, кроме нескольких пятен. Глаза были спокойно закрыты, нос и рот великолепно сохранились. Руки были худые, но не похожи на руки трупа. Монахини по очереди дежурят около нее.

Монахиня, отдернувшая занавеску, держала ее еще. Мне виден был ее профиль, она была закрыта черным крепом, спускавшимся до колен. Она взяла руки покойницы и подняла их без усилия, они сохранили всю свою гибкость. Потом монахиня встала опять на свое место, и я сказала бывшей со мной дочери:

– Та, которая держит занавеску, так же умерла! для мира, как и другая.

Едва я сказала эти слова, как я услыхала шуршание платья. Монахиня, обреченная на молчание, исчезла, как тень. Этот орден – один из самых строгих. Они говорят только раз в день и не должны слышать посторонних голосов.

Покидая Прагу, мы отправились водою по Эльбе до Раудница, а оттуда в Дрезден. Это была одна из самых красивых поездок, совершенных мною. У нас было три судна: одно для экипажей, другое – кухня и третье для нас, с прелестными каютами. Берега Эльбы восхитительны. Там попадаются виды, любуясь которыми сожалеешь о том, что скоро удаляешься от них. У меня была маленькая комната вместе с г-жой де Тарант. Мы вместе наслаждались очарованием красивой природы и нового образа жизни. В час обеда судно с кухней приближалось к нам.

Я испытала тяжелое чувство, приехав в Дрезден, вновь поднимавший во мне такое жестокое воспоминание, и по той же причине я чувствовала сожаление, когда через месяц пришлось расстаться навсегда с этим городом. Я возвращалась на родину без всякого удовольствия: я не привезу туда мать. Мое сердце было полно печали.

Доехав до Митавы по той же дороге, по которой мы уже ехали туда, мы остановились там в довольно плохой гостинице, но другой не было. Мы застали там лекаря герцогини Ангулемской, дожидавшегося г-жу де Тарант, чтобы сказать ей от имени Ее Королевского Высочества, что она должна сейчас же отправиться к ней. Он сказал нам, что герцогиня сейчас на прогулке и что мы увидим скоро, как она поедет обратно.

Г-жа де Тарант села со мной рядом на подъезде, чтобы подождать ее. Мы видели, как она мекала взглядом по окнам г-жу де Тарант и как она откинула назад свою черную вуаль, увидя нас (она была в трауре по графине д'Артуа). В поклоне, которым она ответила г-же де Тарант, было что-то особенное. Ее лицо приняло самое нежное выражение. У г-жи де Тарант подгибались колени; она опиралась на мою руку, возвращаясь к себе в комнату, и, придя туда, упала на постель; казалось, что ее душили рыдания.

Вскоре за этим герцогиня послала за ней, и вот что она рассказала мне по своем возвращении. Как только она приехала во дворец, ее провели в кабинет герцогини. Дверь открылась, и г-жа де Тарант увидела герцогиню, которая стояла посреди комнаты и протягивала к ней руки. Г-жа де Тарант упала на колени, прежде чем герцогиня успела ей помешать. Обе плакали, не имея сил говорить. Но что значат слова для выражения того, что испытываешь в подобные моменты. В душе встают воспоминания, соединяя прошлое с настоящим.

Между ними произошло объяснение, сильно растрогавшее г-жу де Тарант. Дело было в том, что г-жа де Тарант написала герцогине письмо, когда ее королевское высочество была в Вене, и получила холодный ответ. Герцогиня сказала ей, что она была вынуждена отвечать в таком тоне, что она не могла тогда распорядиться своими поступками и что если г-жа де Тарант была огорчена этим письмом, то и ее это также огорчало.