Текст книги "Мемуары"

Автор книги: Варвара Головина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 23 страниц)

Головина В. Н.

МЕМУАРЫ

Мемуары

Головина Варвара Николаевна

(1766-1819)

Головина Варвара Николаевна (1766-1819) – фрейлина при дворах императриц Екатерины II, Марии Федоровны и Елизаветы Алексеевны.

Впервые опубликовано в сети на сайте «Российский мемуарий» (http://fershal.narod.ru)

Полное соответствие текста печатному изданию не гарантируется. Нумерация внизу страницы.

Текст приводится по изданию: Мемуары / В.Н. Головина. – М.: ACT: Астрель: Люкс, 2005. – 402 с.

© «Издательство Астрель», 2005

© Оцифровка и вычитка – Константин Дегтярев ([email protected])

Предисловие

Мемуары графини Головиной были написаны не только по просьбе, но и при содействии императрицы Елизаветы Алексеевны, супруги Александра I. Еще в рукописи Мемуары, переходя после их написания из рук в руки, породили многочисленные копии. Этот факт широкого распространения Мемуаров еще до появления их в печати свидетельствует об исключительной ценности, которую приписывали этому документу современники.

На страницах воспоминаний графини Головиной оживают события царствования Екатерины II, Павла I и Александра I. В блестящей плеяде удивительных женских образов того времени Варвара Николаевна Головина, урожденная Голицына, заняла совершенно отдельное место благодаря своим качествам и даже недостаткам, придававшим ей, по словам К. Валишевского, «пленительную оригинальность». Головина входила в круг лиц, близких Екатерине II, и испытывала к императрице чувства безграничной преданности и восхищения, получая от нее также постоянно свидетельства доверия и любви. Однако в Мемуарах Головина сумела сохранить независимость суждений. Тем ценнее описания событий, проходивших перед ее глазами. «Она на все смотрела ясным взором и оценивала с естественным спокойствием прямодушия. Сама оставаясь безупречной, она сумела сохранить относительно увлечений¹⁾ других не легкую снисходительность, располагающую к преступным компромиссам, но известную широту воззрений, предостерегающую от излишне строгих суждений», – отмечал Валишевский.

После восшествия на престол императора Александра I Головиной пришлось на несколько лет покинуть Россию. Во Франции, где она жила в это время, перед ее глазами предстала страна, «оправляющаяся после бурь революции». Она оказалась свидетельницей конца Консульства и начала Империи. Случайные знакомства сблизили ее с «осколками» старинной аристократии. Проникаясь убеждениями, чувствами и интересами своих французских знакомых, она не сумела сохранить сдержанность и отстраненность иностранки. Как и многие русские того времени, она осуждала Бонапарта.

Рассказывая про значительные и мелкие события, переплетавшиеся с ее жизнью, она писала просто.

Дочь генерал-лейтенанта Николая Федоровича Голицына (1728—1780) и княгини Прасковьи Ивановны, урожденной Шуваловой (1734—1802), Варвара Николаевна принадлежала к двум старинным русским родам. От Шуваловых она унаследовала склонность к литературе и искусству. Прасковья Ивановна была сестрой фаворита императрицы Елизаветы Петровны Ивана Ивановича Шувалова (1727—1798), основателя Московского университета и Академии художеств, который во время 15-летнего добровольного изгнания, после смерти императрицы, смог даже за границей приобрести славу мецената.

Детство и ранняя юность Варвары Николаевны (родилась в 1766) прошли в имении Петровском Московской губернии, где она жила вместе со своими родителями до 1780 года. Воспитанием дочери занималась главным образом Прасковья Ивановна. Ее отец был человеком старинного уклада. Дядя же, Иван Иванович, путешествовал, взяв с собой старшего из двух братьев Варвары Николаевны, Федора.

Судьба будущей графини Головиной изменилась в 1780: умер ее отец, вскоре после смерти своего младшего брата Ивана (1777), и вернулся из путешествия дядя. Княгиня Голицына решилась отправиться в Петербург вместе с братом И.И. Шуваловым, который, оставаясь холостым и лишенный других близких родственников, готов был отдать им всю свою любовь. Семья Голицыных заняла дом, смежный с домом Шувалова, на углу Невского проспекта и Большой Садовой. Здесь Варвара Николаевна быстро пополнила свое начальное образование, полученное в Петровском. Иван Иванович привез с собой из Рима и Парижа коллекции предметов искусства (античные скульптуры, картины, гравюры) и богатую библиотеку. Молодая девушка составляла опись этой коллекции, «предаваясь этому с той горячностью и восторгом». Она много читала и рисовала. (Вместе с рукописью Мемуаров у ее потомков хранились и альбомы, где рядом с ее рисунками были сделанные ее дочерями и внуками наброски, пейзажи, виды старого Парижа, портреты и карикатуры.) Некоторые из ее произведений были напечатаны, в том числе портрет Г. А. Потемкина, по мнению современников, один из самых лучших портретов знаменитого фаворита Екатерины II. Известный русский историк искусства Д.А. Ровинский упоминает в своем Словаре русских гравированных портретов (II 856 и IV 393) рисунок, изображающий Императрицу сидящей под знаменитой «колоннадой» в Царском Селе, как «очень характерный и похожий портрет».

Варвара Николаевна увлекалась музыкой, с успехом выступала в Царском Селе и Зимнем дворце и вызывала восторги романсами своего сочинения, «никогда не впадая в претенциозный и тщеславный дилетантизм».

Под руководством своего дяди она упражнялась в литературном творчестве, добиваясь правильности и легкости стиля. Вместе с непринужденностью, ясностью и духом французских писателей она усвоила отчасти и их остроумие. Современники отмечали ее острые шутки и живость возражений.

«Таким образом, – отмечал Валишевский, – врожденные и приобретенные таланты представляли вместе одно целое, прелесть которого единодушно признавали современники как в России, так и за границей». Отдавая должное уму Варвары Николаевны, современники, однако, не говорили про ее привлекательную внешность: и действительно, Варвара Николаевна не была красавицей.

В 1783 году она была назначена фрейлиной ко двору, где ее брат с 1780 года числился камер-юнкером. При дворе Варвара Николаевна впервые встретила Николая Николаевича Головина (родился в 1756), внука генералиссимуса, фельдмаршала графа Федора Алексеевича Головина. Молодые люди понравились друг другу, но княгиня Голицына воспротивилась немедленному браку, находя его преждевременным. Головин отправился в заграничное путешествие, долгое время находился в Париже, но знакомства и связи, заключенные там, не имели ничего общего ни с литературой, ни с искусством. «Говорят, – пишет Валишевский, – что у него была связь со знаменитой «Амазонкой свободы», Теруань де Мерикур; может быть, она и была матерью ребенка, о котором впоследствии заботилась графиня Головина со снисходительностью, к которой почти обязывали нравы той эпохи». (Внебрачный сын Головина был пожалован дворянской грамотой и носил, по обычаям того времени, фамилию Ловин – от сокращенной фамилии своего отца.) Помимо сына Головин имел еще внебрачную дочь, также воспитывавшуюся впоследствии Варварой Николаевной. Позже она была выдана замуж за де Ри-виера Гессенского, посланника в Петербурге.

По возвращении из путешествия графа Головина Варвара Николаевна вышла за него замуж. «Я ужинал вчера с графиней Головиной, – писал в январе .1792 года граф Валентин Эстергази, посланный в Петербург французской аристократией, – она до безумия любит своего мужа, и он также ее очень любит. Их приятно видеть».

Головин вызывал противоречивую оценку современников, большей частью недоброжелательную. Будучи в 34 года полковником, он не испытывал склонности ни к воинской, ни к гражданской службе, но отличался всегда строгой честностью.

В своих воспоминаниях Варвара Николаевна очень сдержанно описывает ряд событий личного характера и не упоминает о многих фактах, игравших значительную роль в ее интимной жизни. Головина приписывает своему мужу черты благородства и великодушия, реабилитирующие его память. С другой стороны, сам Головин не мешал жене устроить в их доме гостеприимный салон, где, «как в Петербурге, так и в Париже, благодаря потоку эмиграции, установившемуся в ту эпоху между двумя странами, смешались два общества в одно избранное, одинаково привлекательное и прелестное».

Осмотрев петербургские салоны на берегу Невы, Адам Чарторижский писал: «Дом Головиных отличается от всех мною перечисленных. Здесь нет ежедневных вечеров, но вместо этого небольшое избранное общество, вроде того, которое в Париже продолжало старинные традиции Версаля. Хозяйка дома остроумная, чувствительная, восторженная, обладает талантами и любовью к изящным искусствам».

Среди близких подруг Головиной была графиня Анна Ивановна Толстая, дочь князя Ивана Сергеевича Барятинского и княгини Екатерины Петровны, урожденной Голштейн-Бек. Мать последней, Наталья Николаевна, урожденная Головина, была теткой Николая Николаевича. С живым умом и романическим темпераментом, графиня Толстая слыла красавицей. Близкие называли ее «Длинная», тогда была мода на прозвища, а Головину за ее резвость и насмешливость, которая все-таки обыкновенно не обращалась в злость, прозвали «маленьким драгуном».

В 1793 году Екатерина II занялась браком своего внука, Александра Павловича. Ее выбор пал на принцессу Луизу Баденскую, которая после принятия православия получила имя Елизаветы Алексеевны. Для молодой четы был учрежден двор, и граф Головин занял там должность маршала, причем в этом назначении значительную роль сыграла его жена. Екатерина II заметила «маленького драгуна» и решила поставить его на страже около Великой Княгини. Будущая Императрица Елизавета, соединенная в пятнадцать лет браком с супругом, которому тоже было только шестнадцать лет, конечно, не могла ждать помощи в таких делах от Екатерины Петровны Шуваловой, гофмейстерины ее двора и женщины, «одной из худших, находившихся вокруг трона». Великая Княгиня вскоре подружилась с графиней Головиной. «Обладая молодой женщиной, созданной во всех отношениях, чтобы покорять и пленять сердца, Великий Князь, кажется, довольно холодно отвечал на проявление ее робкой нежности. В то время мода доводила до восторженности чувства дружбы между мужчинами и между женщинами, и, кажется, подобный характер носила дружба Великого Князя Александра и Адама Чарторижского».

Екатерина II покровительствовала дружбе Великой Княгини и графини Головиной. До смерти императрицы эта дружба давала Головиной исключительное положение при большом и малом дворе.

Все изменилось с восшествием на престол Павла I. Сама графиня Головина объясняет эту перемену враждебным отношением новой императрицы Марии Федоровны. Причина перемены, происшедшей в положении Головиных, гораздо более сложная. Высокое положение породило много завистников. С другой стороны, Головина, со свойственною ей прямотой, боролась с многочисленными интригами, в которых Е.П. Шувалова вместе с А. Я. Протасовым, воспитателем Александра I, дошли до того, что способствовали постыдным замыслам князя Платона Зубова. Последний фаворит Екатерины II осмелился даже на ее глазах обратиться со своими нескромными чувствами к Елизавете Алексеевне. Головина попыталась вмешаться в это дело. В этой ситуации Варвару Николаевну обвинили в интригах. Произошел разрыв между Елизаветой Алексеевной и Варварой Николаевной. Головины покинули двор. Правда раскрылась позднее. Но и тогда, по странным и довольно загадочным причинам, Головина не возвратила своего положения при дворе.

Она потеряла все сразу. Ее брат, назначенный куратором университета, отправился в Москву, чтобы занять этот пост. Вскоре, в 1798 году, умер И.И. Шувалов. Судебный процесс, возникший по поводу его наследства, внес раздор в семью, до сих пор жившую очень дружно.

Будучи замужем за человеком, верной и преданной спутницей которого она оставалась до конца, но разделенная с ним в интеллектуальном Отношении, мать двух малолетних дочерей, Варвара Николаевна вдруг оказалась одинокой в моральном плане. Возникли и материальные трудности. Немилость, хотя и незаслуженная, образовала вокруг нее совершенную пустоту. Графиня Толстая, увлеченная любовью к английскому посланнику лорду Уайтвортсу, и та отдалилась от своей подруги. Варвара Николаевна осталась только со своей матерью. Но пожилая и довольно больная княгиня Голицына была человеком с устоявшимися жизненными позициями, отвергавшим новые веяния и перемены, которые нарушали то, что она считала священным, внося, таким образом, разногласия в ее отношения с дочерью.

Тем временем в Петербурге появилось совершенно новое общество. В Россию хлынул поток эмигрантов из революционной Франции. Император Павел I оказывал этим изгнанникам радушный прием. Многие из них были приняты при дворе. В Петербурге оказались и многие представители французского духовенства. В 1793 году в Петербурге в качестве воспитателя молодого французского графа Шуазель-Гуфье появился аббат Николь. Через год на Фонтанке он открыл учебный пансион для шести воспитанников, а затем расширил свое учебное заведение. В его пансионе получали образование дети из самых известных аристократических семей Петербурга – Волконские, братья Орловы, Алексей и Михаил Голицыны, Гагарины, Дмитриевы и другие. В январе 1803 года в Петербурге открылся благородный иезуитский пансион для воспитания знатного юношества. Дом для пансиона на Екатерининском канале обязан своим существованием Габриэлю Груберу, впоследствии ставшему генералом иезуитского ордена. Пользуясь особой милостью императора Павла I, он получил разрешение выстроить здесь здание иезуитского коллегиума. В деятельности Догара педагогическая практика очень тонко переплеталась с горячей проповедью католицизма.

По своему положению, а также в силу отношений, завязанных И.И. Шуваловым во время своего пребывания во Франции, Головины быстро вошли в контакт с эмигрантами. Влиянию графа Эстергази приписывали назначение Головина ко двору великого князя Александра. Пустота, образовавшаяся теперь вокруг Варвары Николаевны, еще более сблизила ее с обществом эмигрантов. Художница Э. Виже-Лебрен, став постоянной гостьей Головиной во время своего долгого пребывания в Петербурге, так отзывалась о ней: «Эта прелестная женщина блещет остроумием и различными талантами, что часто было вполне достаточно, чтобы занять нас, потому что у нее мало бывало народу. Она рисовала очень хорошо, сочиняла прелестные романсы, которые исполняла, аккомпанируя себе на рояле. Более того, она была в курсе всех литературных новостей Европы, которые, как я думаю, можно было узнать у ней одновременно с Парижем». Впечатления фрейлины Р.С. Эдлинг» автора Мемуаров, были почти такие же: «Я подружилась с графиней Головиной, прелесть которой, красноречие и таланты делают ее дом приятным».

В Петербурге произошло знакомство Головиной с принцессой Тарентской, Луизой де-Шатильон (р. в 1763), младшей дочерью последнего герцога де-Шатильон и Адриенны де-Лабом Лебланк де-Лавальер. В 1781 году Луиза де-Шатильон была выдана замуж за Шарля де Латремойля, принца Тарентского. С 1787 года она была в числе статс-Дам Марии-Антуанетты и разделяла с ней как последние удовольствия, так и первые испытания несчастной королевы. Заключенная в 1792 году в тюрьму, она избежала смерти и сумела получить свободу. Она нашла убежище в Великобритании, а затем приняла приглашение императора Павла и императрицы Марии Федоровны приехать в Россию. В России ей предшествовала репутация героини. Про нее рассказывали, что она с опасностью для жизни закрыла своим телом молодую девушку, оставленную на ее попечение, от ружей, направленных на нее. «Во внешности и манерах этой странной женщины было что-то отталкивающее, – писала Эдлинг, – и в то же время она была способна на самую глубокую привязанность. Никогда я не встречала человека более сильного характера и одностороннего ума». Многие видели в ней «живое воплощение прошлого».

Скоро между графиней Головиной и знатной иностранкой установились достаточно дружеские отношения, которые продолжались до 1814 года, когда принцесса Тарентская умерла в доме своей подруги.

Не только принцесса Тарентская пользовалась такими симпатиями в России. «Сентиментальные и восторженные, элегантные, несмотря на временную нужду, и утонченные, хотя и с поверхностным образованием, все эти .эмигранты, вместе со своими спутниками иезуитами, стремившимися устроиться в Петербурге педагогами с целью католической пропаганды, легко находили дорогу к разочарованному сердцу некоторых русских», – писал Валишевский.

Под влиянием своей подруги Варвара Николаевна приняла католичество, как и некоторые другие русские аристократы, к числу которых относилась и Толстая. В своих Мемуарах Головина нигде не говорит о времени перехода в католичество. Этот ее шаг имея много негативных последствий. Брат Головиной не мог простить ей этого поступка и прервал с нею всякие сношения. В своих записках князь Федор Голицын даже не упоминает о своей сестре, и она в своих Мемуарах упоминает о нем всего несколько раз, причем последний раз с довольно заметным оттенком враждебности.

Она была «с коготком», как отзывался о ней граф Эстергази, набрасывая довольно красивый ее портрет и сравнивая ее с другой особой, которой он отдавал предпочтение. «Не обладая твоим постоянством, – пишет он своей жене, – потому что она легко привязывается и легко расстается со своими друзьями, не такая добрая и не такая остроумная, это все-таки женщина, которая более других здесь походит на тебя: честная, любит своего мужа, свои обязанности, своего ребенка, с приятной фигурой, хотя и не красавица, полная талантов и обходительности в обществе».

Помимо разрыва отношений с братом переход в католичество привел и к ухудшению отношений с великим князем Александром Павловичем. Переход в другую веру бывшей подруги его жены усилил его недоверие к Головиной. Будущий монарх православной России не мог поощрять таких поступков. Несмотря на фактический разрыв отношений с великой княгиней Елизаветой Алексеевной, Головина продолжала сохранять уважение и преклонение.

ГЛАВА ПЕРВАЯ 1777-1791

В жизни наступает время, когда начинаешь жалеть о потерянных мгновениях первой молодости, когда все должно бы нас удовлетворять: здоровье юности, свежесть мыслей, естественная энергия, волнующая нас. Ничто нам тогда не кажется невозможным; все эти способности мы употребляем только для того, чтобы наслаждаться различным образом; предметы проходят пред нашими глазами, мы смотрим на них с большим или меньшим интересом, некоторые из них поражают нас, но мы слишком увлечены их разнообразием, чтобы размышлять. Воображение, чувствительность, наполняющие сердце, душа, по временам смущающая нас своими проявлениями, как бы заранее предупреждая, что это она должна восторжествовать над нами, – все эти ощущения беспокоят нас, волнуют, и мы не можем разобраться в них.

Вот приблизительно что я испытала, вступив в свет в ранней юности.

Почти все первые годы моего детства прошли в деревне. Мой отец, князь Голицын¹⁾, любил жить в готическом замке²⁾, подаренном Царицами его предкам. Мы уезжали из города в апреле месяце и возвращались только в ноябре. Моя мать была небогата и не имела средств, чтобы дать мне блестящее воспитание. Я почти нерассгавалаоь» нею; ее нежность и доброту приобрели ей мое доверие. Я могу по правде сказать, что с того момента, как я начала говорить, я ничего от нее не скрывала. Она предоставляла мне свободно бегать одной, стрелять из лука, спускаться с горы в долину к реке, протекавшей там, гулять в начале леса, осеняющего окна помещения, занятого моим отцом, взлезать на старый дуб рядом с замком и рвать там желуди. Но мне было положительно запрещено лгать, злословить, относиться пренебрежительно к бедным или презрительно к нашим соседям. Они были бедны и очень скучны, но хорошие люди. Уже с восьми лет моя мать нарочно оставляла меня одну с ними в гостиной, чтобы занимать их. Она проходила рядом в кабинет с работой, и, таким образом, она могла все слышать, не стесняя нас. Уходя, она мне говорила: «Поверьте, дорогое дитя, что нельзя быть более любезным, как проявляя снисходительность, и что нельзя поступить умнее, как применяясь к другим». Священные слова, которые мне были очень полезны и научили меня не скучать ни с кем.

Я хотела бы обладать талантом, чтобы описать это имение, одно из самых красивых в окрестностях Москвы: готический замок с четырьмя башенками; галереи со стеклянными дверями, оканчивающиеся у боковых крыльев дома; одна сторона была занята матерью и мною, в другой жил отец и останавливались приезжавшие гости; прекрасный и обширный лес, окаймлявший долину и спускавшийся, редея, к слиянию Истры и Москвы. Солнце заходило в углу, который образовали эти реки, что доставляло нам великолепное зрелище. Я садилась на ступеньки галереи и с жадностью любовалась пейзажем, я бывала тронута, взволнована, и мне хотелось молиться; я бежала в нашу старинную церковь, становилась на колени в одном из маленьких приделов, где когда-то молились царицы; священник вполголоса служил вечерню, дьячок отвечал ему; все это сильно трогало меня, часто до слез... Это может показаться преувеличенным, но я рассказываю это потому, что это правда, и потому, что я убеждена собственным опытом в том, что еще на заре жизни у нас бывают предчувствия и что простое воспитание больше способствует их развитию, оставляя нетронутой их силу.

В это время у меня случилось несчастье: я потеряла моего брата, которому было восемнадцать лет³⁾. Он был красив и добр, как ангел. Моя мать была удручена горем. Мой старший брат⁴⁾, находившийся тогда во Франции вместе с дядей И.И. Шуваловым⁵⁾, приехал утешать ее. Я была очень рада его видеть; очень любознательная, я засыпала его вопросами, которые его очень забавляли. У меня была настоящая страсть к искусствам раньше, чем я узнала их.

Мы поехали в Петербург, чтобы повидаться с дядей, который возвратился в Россию после пятнадцатилетнего отсутствия. Мне тогда было десять лет, и, следовательно, он должен был увидеть меня в первый раз, причем моя особа представляла поразительный контраст с детьми, которых он видел до сих пор. У меня не было ни сдержанного вида, ни натянутых манер, какие бывают обыкновенно у маленьких барышень. Я была очень резвой и говорила все, что мне придет в голову. Мой дядя очень полюбил меня. Нежность, которую он питал к моей матери, еще более усиливала его чувства ко мне Это был один из самых замечательных по своей доброте людей. Он играл очень большую роль в царствование Императрицы Елизаветы и был покровителем искусств. Екатерина II приняла его с особенным отличием, поручила ему заботы о Московском университете, назначила его обер-камергером, пожаловала ему Андреевскую и Владимирскую ленты, обставила ему дом, оказала ему честь ужинать у него. Он был великолепным братом и заменил отца детям своей сестры. Моя мать, кажется, любила его больше жизни.

Он привез с собой массу старинных вещей. Я не могла насмотреться на них и хотела все срисовать; он наслаждался моим восторгом и поощрял мои намерения.

Хотя мы недолго пробыли в столице, я успела узнать и увидеть многое. В этом году родился Великий Князь Александр. По этому случаю все вельможи давали праздники. Был бал у княгини Репниной, где устроили кадриль из сорока пар детей, приблизительно от одиннадцати до двенадцати лет. Одна из маленьких участвующих захворала за четыре дня, и княгиня Репнина⁶⁾ приехала с дочерьми умолять мою мать позволить мне заменить захворавшую барышню. Напрасно моя мать уверяла, что я плохо умею танцевать, что я никогда не бывала в обществе; они не переставали просить. Пришлось согласиться. Меня повезли на репетицию; мое маленькое самолюбие заставило меня быть очень внимательной; другие были уверены в своем исполнении или, по крайней мере, думали так, а потому и репетировали небрежно. Мне же нельзя было терять времени – оставалось всего только две репетиции; я постаралась запомнить, что мне нужно было делать, чтобы не осрамиться при моем первом дебюте в свете. Возвратясь домой, я мысленно нарисовала фигуру кадрили на паркете и проделала ее одна, напевая оставшийся в моей памяти мотив. Это мне великолепно удалось.

Когда наступил знаменитый день бала, я получила всеобщее одобрение. Императрица обошлась со мной очень ласково. Великая Княгиня полюбила меня, и эта любовь продолжалась шестнадцать лет; но так как на свете все меняется, то и она переменилась ко мне, но позднее я буду говорить об этом подробнее. Императрица приказала моему дяде привести меня на собрание «малого Эрмитажа»⁷⁾. Я отправилась туда с матерью и дядей. Общество, бывшее там, состояло из генерал-адъютантов, большею частью стариков, графини Брюс⁸⁾, придворной дамы и друга Императрицы, фрейлин и камер-юнкеров. Мы ужинали за механическим столом: тарелки спускались сверху, как только дергали за веревку, проходившую сквозь стол; под тарелками были аспидные пластинки и маленький карандаш; надо было написать, что хочешь получить, и дернуть за веревку, через несколько минут тарелка возвращалась с требуемым кушаньем. Мне очень понравилось это, и веревка была в постоянном движении.

Мы два раза совершали путешествие в Москву. И после того, как мою мать постигло несчастье – умер мой отец, – она решила поселиться в Петербурге, в доме моего дяди. Мне было тогда четырнадцать лет.

В это время я увидала и обратила внимание на графа Головина. Я встречала его в доме моей тетки, княгини Голицыной⁹⁾. Его репутация доброго сына, хорошего человека и благородство характера, проявляемое им, произвели на меня впечатление. Его красивое лицо, знатный род, к которому он принадлежал, и его состояние, все это делало его одной из лучших партий. День ото дня я встречала его все с меньшим равнодушием. Он выделял меня из всех барышень, бывавших в свете, и, хотя он не смел мне этого сказать, я поняла его и сначала открылась матери, сделавшей вид, что она не придает этому никакого серьезного значения. Она не хотела смущать мое первое чувство. Моя молодость и путешествие, которое он собирался совершить по Европе, дали ей возможность испытать нас,

,Во время его отсутствия его мать проявляла трогательную дружбу; его сестра Нелединская¹⁰⁾ и его тетка Голицына осыпали меня изъявлениями дружбы. Я была более чем тронута их чувствами, питавшими привязанность, которая начинала серьезно заполнять мое сердце. За меня не один раз сватались, но я отказывала всем, как только сообщала мне об этом моя мать; в моем воображении являлся мне тогда граф Головин. В то время молодежь была много строже; молодой человек с уважением относился к браку; внебрачных детей не усыновляли тогда. За все царствование Императрицы Екатерины был всего только один пример: Чесменский, сын графа Алексея Орлова. Император Павел злоупотребил своей властью в этом отношении и поощрял поступки, которые совсем разрушили идею и принцип священной связи.

Я продолжала бывать на собраниях «малого Эрмитажа». Туда приходил Великий Князь Александр; ему было тогда четыре года, а Великому Князю Константину – его брату – три года. Приводили двух скрипачей, и мы танцевали; я была любимой дамой Александра. Однажды, когда маленький бал был более оживлен, чем обыкновенно, и Великий Князь вел со мною .полонез, он сказал мне с самым серьезным видом, какой может быть у ребенка его лет, что он хочет показать мне ужасную вещь. Я была заинтересована и смущена. Когда мы пришли в последнюю комнату дворца, он провел меня в угол, где стояла статуя Аполлона, которой античный резец мог доставить удовольствие артисту, а также привести в смущение молодую девушку, к счастью, слишком неопытную, чтобы восхищаться совершенством искусства за счет стыдливости.

Я позволяю себе рассказывать эти мелочи, только чтобы освежить в памяти все, что я видела при дворе. По справедливости, я не могу найти у себя никаких талантов. Я не могу писать мемуары, они были бы недостаточно интересны, и это произведение можно назвать только Воспоминаниями. У меня сохранилось много драгоценного из них, и они часто занимают мои мысли. Сопоставление прошлого с настоящим может быть нам очень полезно. Прошлое похоже на книгу счетов, которую надо подсчитать, чтобы быть спокойным в настоящем и уверенным в будущем.

Я встречала более роз, чем шипов на жизненном пути. Их разнообразие и богатство, казалось, умножались передо мной. Я была счастлива. Чистое счастье гонит прочь равнодушие и располагает нас с участием относиться к счастью других. Несчастье же набрасывает пелену печали на предметы, его окружающие, и постоянно удерживает наше внимание на наших собственных страданиях, пока Бог в бесконечной Своей милости не откроет новый путь нашим чувствам и не смягчит их.

В шестнадцать лет я получила шифр фрейлины. Их было тогда двенадцать. Почти каждый день я была при дворе. По воскресеньям бывало собрание «боль-; шого Эрмитажа», на которое допускался дипломатический корпус и особы первых двух классов, мужчины и женщины. Собирались в гостиной, где появлялась Императрица и поддерживала разговор. Затем все следовали за ней в театр; ужина не было. По понедельникам бывал бал и ужин у Великого Князя Павла. По вторникам я была дежурной. Мы проводили вместе с подругой часть вечера в бриллиантовой комнате,названной так потому, что там хранились драгоценности и между ними корона, скипетр и держава. Императрица играла в карты со старыми придворными. Две фрейлины сидели около стола, и дежурные придворные занимали их. По четвергам было собрание «малого Эрмитажа» с балом, спектаклем и ужином; иностранные министры не бывали на этих собраниях, но остальные посетители были те же, что и по воскресеньям, кроме того, в виде милости, допускались некоторые дамы. По пятницам я была дежурной. По субботам наследник трона давал великолепный праздник. Приезжали прямо в театр и, когда появлялись Их Императорские Высочества, начинался спектакль; после спектакля очень оживленный бал продолжался до ужина, который подавался в зале театра; посередине залы ставили большой стол, а в ложах – маленькие; Великий Князь и Княгиня ужинали, прохаживаясь между гостями и разговаривая с ними. После ужина опять начинался бал и кончался очень поздно. Разъезжались с факелами, что производило прелестный эффект на скованной льдом прекрасной Неве.

Эта эпоха была самой блестящей в жизни двора и столицы: все гармонировало. Великий Князь виделся с Императрицей-матерью утром и вечером. Он участвовал в Тайном Совете. Город был полон знати. Каждый день можно было встретить тридцать-сорок человек гостей у Голицына¹¹⁾ и Разумовского¹²⁾, у первого министра графа Панина¹³⁾, где часто бывали Великий Князь и Княгиня, у графа Чернышева¹⁴⁾ и у вице-канцлера, графа Остермана¹⁵⁾. Там бывало много иностранцев, приезжавших посмотреть на Екатерину Великую и подивиться ей; общий тон общества был великолепен.