Текст книги "Мемуары"

Автор книги: Варвара Головина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 23 страниц)

Здоровье Великой Княгини Елизаветы, выдержавшее всякого рода испытания предыдущей зимой, к утомительной церемонии коронации в конце концов пошатнулось. Великая Княгиня впала в состояние особой слабости, сопровождаемой страданиями, почему она с крайним нетерпением ждала приезда Императора, чтобы по крайней мере освободиться от зависимости, в которой она находилась. Наконец этот момент наступил в последних числах мая. Государыня, в сопровождении двора, выехала навстречу Государю в Гатчину, где провели только несколько дней, после чего все вернулись в Павловск.

Стремились во что бы то ни стало заставить позабыть прошлое царствование и, в виде одного из средств, переменили, насколько это было возможно, место всех резиденций двора. Императрица Мария питала отвращение к Царскому Селу, объяснимое только личными отношениями. Она ревновала его к созданному ею Павловску. Вследствие этого Императорский дворец в Царском Селе, жилище, достойное Монарха и где всегда весь двор удобно размещался, был брошен, и все лучшее из имущества перевезено в Павловск, тоже красивое место, но нисколько не соответствовавшее размерами с двором и не подходившее для резиденции Монарха, влюбленного в пышность и приемы. Поспешно строили новые здания, но они были разительным противоречием с постройками прошлого царствования. Екатерина II построила для своего внука великолепный дворец в Царском Селе. Императрица Мария, пока по ее распоряжению для наследника трона строили деревянный дом, поместила его в хижину. Да и дом Великого Князя Александра немногим был больше, но Великая Княгиня Елизавета чувствовала себя там счастливой в сравнении с теми тремя неделями, которые она провела во дворце.

Немного спустя после возвращения Государя, когда однажды вечером он прогуливался по саду в Павловске вместе с двором и лицами, составлявшими его постоянное общество, послышались звуки барабана. Все насторожились. Для вечерней зори было слишком поздно. Император остановился, заметно взволнованный. Били тревогу. «Это пожар!» – вскричал он, повернулся и быстро пошел к дворцу вместе с Великими Князьями и военными. Императрица с остальным обществом следовала за ним издали. Подойдя к дворцу, увидали, что одна из ведущих к нему дорог занята частью гвардейских полков. Остальные кавалеристы и пехотинцы поспешно бежали со всех сторон. Спрашивали друг у друга, куда надо идти, сталкивались, и на узкой дороге, наполненной войсками, военные, пожарные и различные повозки пролагали себе дорогу только с помощью страшного крика. Императрица, опираясь на руку одного из придворных, пробиралась чрез толпу, разыскивая Государя, потерянного ею из виду. Наконец беспорядок настолько увеличился, что многим из дам, и именно Великим Княгиням, пришлось перелезть через барьер, чтобы избежать опасности быть раздавленными.

Немного спустя войскам был дан приказ разойтись. Возвратились во дворец. Император был взволнован и в плохом настроении. Много было движения, продолжавшегося до позднего вечера. После долгих розысков открыли, что причиною суматохи был трубач, упражнявшийся в казармах конной гвардии. Войска в примыкающих казармах подумали, что это сигнал, и повторили его, таким образом тревога передалась от одного полка другому. В войсках думали, что это или пожар, или испытание на быстроту сбора; но толки в обществе и при дворе, которые с самого начала этого царствования приняли такое направление, что можно было предчувствовать конец его, постарались объяснить совершенно иначе это событие, и в особенности событие, случившееся на следующий день. Ничто так не вызывает предательство, как постоянная боязнь его. Павел I не умел скрывать, до какой степени эта боязнь отравляла его жизнь. Она проявлялась во всех его поступках, и много жестокостей, которые он допустил совершить, были следствием этого чувства, постоянно присутствовавшего в его душе, и, наконец, оправдали его, вызывая общее раздражение.

На следующий день, почти в те же часы,, когда двор был на прогулке в другой части сада, отделенной от большой дороги только небольшим барьером, послышался звук трубы и показалось несколько кавалеристов, скакавших во весь опор по тропинке, примыкающей к большой дороге. Император в бешенстве бросился к ним с поднятой тростью и заставил их повернуть обратно. Великая Княгиня и адъютанты бросились за ним, и все были довольно удивлены этой второй сценой. В особенности растерялась Государыня. Она кричала, обращаясь к придворным:

– Бегите, господа, спасайте вашего Государя!

Около нее оказался граф Феликс Потоцкий, добрый малый, но неуклюжий толстяк, вдобавок питавший смешное чувство страха перед Императором. Она схватила его за руку и толкала вперед. Едва ли видали фигуру смешнее, чем ту, которую представлял из себя бедный граф Потоцкий, не понимавший, чего от него требуют, и более испуганный криком Государыни, чем опасностью, которой подвергался Государь.

На этот раз войскам помешали собраться, но никогда не дознались, как следует, что вызвало это волнение. Никто не хотел сказать или не знал его причины. Одни говорили, что войска были уверены, будто тревога, бывшая накануне, была устроена по приказу Государя, поэтому держались все время наготове и могли принять всякий шум за сигнал. Другие утверждали, что какой-нибудь шутник дурного тона, желая повторить суматоху, бывшую накануне, дал сигнал. История окончилась несколькими наказаниями и больше не повторялась.

Слабость Великой Княгини Елизаветы все продолжалась, увеличиваясь. Она получила позволение нигде не бывать и провести несколько недель в полнейшем уединении. Медики предложили ей употребить это время на лечение.

В то время когда она сидела дома, Великий Князь едва не погиб и чудом избежал опасности. Однажды утром он вместе с Государем присутствовал на учении. Он был верхом на лошади на краю пригорка, сзади его Величества. Быстрое движение войска, при котором на солнце заблестели ружья, испугало лошадь Великого Князя. Она встала на дыбы, задние ноги у ней поскользнулись, и она скатилась вниз вместе с всадником. Все боялись подойти, думая, что Великий Князь убит. Но он был только сильно помят, и у него была погнута ключица. Если бы он не был так молод, она сломалась бы.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ 1797—1799

Я провела лето 1797 года вместе с Толстой в имении ее матери, княгини Барятинской, в пяти верстах от Императорского Петербургского дворца, куда в июле месяце переехал двор для празднования именин Государыни. Граф Толстой и мой муж делили свое время между нами и службою при дворе. Имение, где мы находились, было удачно расположено. Дом стоит на высоком холме, с которого открывается прелестный вид на залив, туда ведет красивая аллея; вокруг имения много чудных мест для гулянья; есть леса, сады, много цветов и фруктов. Из окна моего маленького кабинета направо был виден город, налево – море. Мы были, насколько возможно, счастливы. Дружеские отношения и занятия с детьми наполняли наши дни самым чувствительным и интересным образом.

Наши старшие дочери, моя и Толстой, приблизительно одного возраста, были постоянно вместе. Мы с интересом следили за возникающей между ними дружбой. Вторая дочь Толстой была умной девочкой, она была тогда четырех лет, на три года моложе своей сестры. Моей младшей дочери и сыну графини было приблизительно по два года. Не было ничего милее вида этих двух малюток, красивых, как ангелы, когда они собирали цветы или бежали навстречу нам, набрав цветов в подолы своих рубашек.

Я любила по вечерам сидеть на крыльце, любуясь закатом солнца. Воспоминания осаждали меня, и самым чувствительным из них было воспоминание о Великой Княгине Елизавете, которая всегда была и будет для меня самым священным лицом.

Тихий прекрасный вечер дает отдых душе, позволяющий нам видеть то, что ускользает от нас во время волнения и беспокойства. Я мысленным взором окидывала прошедшее величие, все обстоятельства своей дружбы с Великой Княгиней. Я оплакивала ту, которая осыпала меня милостями, потому что ей я обязана тем, что я узнала и полюбила того, кого я всегда буду любить.

Чувство привязанности к горячо любимому монарху не сравнимо ни с каким другим; чтобы понимать, его надо испытать. От этого чувства до гордости бесконечное расстояние. Оно все – преданность. Гордость и тщеславие – низкие эгоистичные чувства, они не могут согласоваться с самоотвержением. Но никогда не хотят ни поверить этому чистому чувству, ни понять его; всегда считают его корыстным или основанным на каком-нибудь особом мотиве тщеславия или восторженности.

Высокое положение монарха не допускает никакой связи между ним и подданными, но я позволю себе заметить, что в этом суждении забывают про душу и сердце, которые уничтожают расстояние, сохраняя уважение. Сердце истинного верноподданного требует только справедливости, т.е.. мнения, но мнения, высказанного открыто. С печалью переносишь слабость в государе; ей предпочитают строгость. Надо, чтобы было возможно опереться на то, что представляет нашу гарантию и силу.

Здесь следует упомянуть о приезде принцессы де Тарант, герцогини дела Тремуй, во время пребывания двора в Петергофе. Она дочь герцога Шастильона, пэра Франции и последнего в роде. Она была статс-дамой несчастной королевы Франции и даже принесла себя в жертву привязанности и преданности своим государям. Император и его супруга познакомились с ней во время путешествия в Париж¹⁾. Они часто встречали ее у ее бабушки, герцогини де Лавальер. Мужество и выдающиеся чувства, проявленные принцессой де Тарант в несчастье, еще более увеличили уважение и участие, которые она вызвала у Их Императорских Высочеств. После того как она вышла из тюрьмы, ее принудили бежать в Лондон, чтобы избежать смерти. Король и королева были уже в Тампле, принцесса де Тарант, не видя возможности разделить их судьбу, согласилась покинуть на некоторое время Францию. Но когда она пожелала вернуться, декретом был воспрещен всем эмигрантам въезд во Францию. Она терпела бедность и несчастья. Смерть ее государей превысила меру ее горя. Она находилась в Лондоне уже пять лет, когда Император Павел и Императрица Мария, вступив на трон, пригласили ее, в самых ласковых выражениях, приехать в Россию, предлагая и обещая ей письменно пожаловать имение, где она могла бы спокойно жить со своим семейством.

Принцесса де Тарант собиралась было отклонить это предложение, как бы выгодно оно ни было. Она не хотела расстаться с черным платьем, так хорошо подходившим к вечному трауру ее души, и вполне удовлетворялась пенсией (около 2000 руб.), назначенной ей три года тому назад королевой Неаполитанской. Но польза, которую могли извлечь ее сестра и ее семья из предложения Государя, распространявшегося и на них, склонили ее к путешествию в Россию, и она отправилась, не имея другого обеспечения в руках, кроме записки Императрицы, и не прося ничего.

Ее семья была знакома Их Величествам, которые тайно помогали ей, когда Государь еще был Великим Князем. Принцесса де Тарант, жившая просто в Лондоне, вдали от света, решилась на новую жертву и приехала в Кронштадт после семнадцатидневного путешествия за несколько дней до Петергофского праздника.

Ее приезд заинтересовал меня. Дядя был хорошо знаком с ее бабушкой и часто говорил мне про нее. Я приготовилась встретить ее с особым чувством, а не с тем обыкновенным любопытством, которое возбуждает новое лицо.

Некоторые из придворных рассказали нам подробности ее приема, наделавшего большого шума. Она приехала в воскресенье в час дня, и после обеда ее провели в кабинет Их Величеств, принявших ее особенно милостиво. Императрица приколола ей маленькую кокарду ордена Св. Екатерины, недавно учрежденного и шефом которого она была. Весь понедельник и вторник за ней ухаживали, делали ей полезные подарки, очень деликатно предложенные. Принцесса де Тарант стала лицом, сосредоточившим на себе все взоры. В среду мы отправились на именины Государыни. Все дамы перед обедней собирались в особой комнате рядом с коридором, ведущим в церковь. Все ожидали двор с удвоенным нетерпением, чтобы увидеть принцессу де Тарант. Ее благородный и печальный вид поразил всех и тронул меня до глубины души. После обедни она была назначена фрейлиной и получила портрет.

На следующий день двор возвратился в город, в Таврический дворец. Император посадил ее за ужином рядом с собой, был очень внимателен к ней и говорил с ней о Франции с живым интересом. Это внимание и удовольствие, которое он, казалось, находил в разговоре с ней, возбудили беспокойство и подозрение в склонном к интригам и ограниченном уме князя Александра Куракина. Он вообразил, что Император может привязаться к ней и отослать м-ль Нелидову. Он поспешил передать последней свои услужливые и низкие наблюдения. Нелидова ухватилась за идею заняться новой интригой и поспешила сказать об этом Государыне, ревность которой легко было возбудить. Они добились того, что предубедили Императора против принцессы. Последняя, ничего не подозревая, отправилась на следующий день в Таврический дворец, чтобы ехать вместе с двором в общежитие. Появились Их Величества. Государыня подошла и разговаривала с графиней. Шуваловой, находившейся рядом с госпожой де Тарант, осмотрела ее с ног до головы и повернулась к ней спиной, когда та сочла себя обязанной обратиться к Государыне с несколькими словами. Император даже не взглянул на нее.

Эта внезапная перемена удивила и смутила госпожу де Тарант. Плещеев, в добром сердце которого она вызвала участие, подошел к ней немного погодя, когда все приехали в общежитие, и предупредил ее, что она находится в самой большой немилости и что ее не пригласят в Павловск, куда двор должен был возвратиться в этот же день. Он попросил ее, из уважения к Государю, не попадаться ему на дороге, когда он будет уходить.

Так окончилась милость, продолжавшаяся четыре дня. Результатом обещаний была пенсия от Государя в 3000 рублей и 1200 рублей от Государыни, назначенная на все время пребывания г-жи де Тарант в России.

Немного спустя после Петергофского праздника Император отплыл в Ревель. Императрица, хотя и была три месяца беременной, пожелала принять участие в путешествии. Нелидова и Протасова сопровождали ее. Великая Княгиня и многочисленная свита из мужчин последовали за их Величествами. Император и лица, наиболее приближенные к нему, поместились на фрегате «Эммануил», рассчитанном на большое общество, и с такой роскошью, какую трудно было ожидать встретить на корабле. Этот фрегат входил в состав эскадры, где на других кораблях была размещена остальная свита.

Совершенный штиль задержал Императора четыре или пять дней на рейде против Ораниенбаума*, где должны были жить Великие Княгини Елизавета и Анна во время отсутствия Императора. В эти дни Великие Княгини ездили обедать на фрегат и возвращались только вечером. Они приезжали из Ораниенбаума, но остальное общество получило приказание дожидаться в Петергофе возвращения Императора; он взял с собою на то время, пока фрегат стоял на рейде, только нескольких лиц.

_____________________________

* Император только что перед этим подарил это императорское имение Великому Князю Александру, а Стрельну – Великому Князю Константину. Примеч. авт.

Стр. 182

В числе их был г-н де ..... виртембергский посланник, он говорил по-французски невозможные вещи, чем разгонял скуку пассажиров. Однажды после обеда м-ль де Ренн, фрейлина Великой Княгини Анны, дожидаясь Великих Княгинь, растянулась на маленьком диване в гостиной фрегата. Г-н де ... вошел туда, а м-ль де Ренн приняла более сдержанное положение, на что он сказал ей:

– О, очень жаль! Поза была превосходна. Наконец подняли паруса, но на следующий же день, до выхода эскадры с рейда, поднялась такая буря, что пришлось бросить якорь, и некоторые из кораблей были повреждены. После того как Их Величеств покачало целые сутки на корабле, они получили отвращение к плаванию и возвратились как можно скорее в Петергоф, где собрался весь двор, и провели там еще с неделю.

Как доказательство странности Императора я приведу здесь один случай, бывший в то время.. Княжна Шаховская, впоследствии в замужестве Голицына²⁾, фрейлина Великой Княгини Елизаветы, была дежурной все лето и сопровождала двор во всех этих путешествиях. Она была красива, и Император заметил ее. Однажды в Петергофе во время парада он распорядился напечатать в приказе благодарность Великому Князю Александру за то, что при его дворце находится такая красивая фрейлина. Говорят, что эта шутка была очень дурно принята Нелидовой и что с этого времени она возненавидела княжну Шаховскую.

Пробыв два дня в городе, в Таврическом дворце, двор вернулся в Павловск и оттуда в половине августа перебрался в Гатчину.

В последние дни пребывания в Павловске Великая Княгиня Елизавета получила от принцессы, своей матери, письмо, где та писала ей, что собирается по-Iехать в Саксонию, чтобы повидаться со своей сестрой, герцогиней Веймарской, но симпатическими чернилами она прибавила несколько строк на белом листе бумаги:

Посудите о моем удивлении. Г-н де Тауб, находящийся здесь, попросил у меня от имени шведского короля руки одной из ваших младших сестер. Я так этим ошеломлена, что не знаю, что мне ответить.

Едва двор переехал в Гатчину и Великие Княгини вернулись в свои апартаменты, как Императрица распорядилась позвать к ней Великую Княгиню Елизавету. В тот момент, когда последняя вошла в комнату, Государыня сидела с газетами в руках, а сзади нее Нелидова, и резко обратилась к Великой Княгине:

– Что это такое? Шведский Король женится на вашей сестре?

– Я в первый раз об этом слышу, – ответила Великая Княгиня.

– Но это сказано в газетах.

– Я не читала их.

– Этого не может быть; вы знали об этом; ваша мать назначает свидание королю в Саксонии и везет туда с собой ваших сестер.

—Я знала про путешествие, которое моя мать собиралась совершить в Саксонию, чтобы повидаться с моей теткой, но про другую цель этого путешествия мне не было известно.

– Это неправда; этого не может быть; вы поступаете недостойно по отношению меня; вы не доверяете мне и предоставляете мне узнать из газет про оскорбление, нанесенное моей бедной Александрине! И это как раз в тот момент, когда мы могли быть вполне уверенными, что ее брак состоится, и когда нас прельщали надеждой! Это ужасно! Это возмутительно!

– Но я в этом не виновата.

– Вы знали об этом и не предупредили меня. Вы проявили ко мне недостаток доверия, уважения...

– Я не знала об этом. Да наконец, мои письма читают на почте; будьте добры справиться там, о чем писала мне моя мать.

Это было последнее слово Великой Княгини, очень взволнованной и даже рассерженной той сценой, которую ей устроила Государыня. Выслушав после этого целый поток слов, очень мало сдержанных, она удалилась к себе. С этого времени Императрица не разговаривала с ней, заметно дулась на нее и даже отпускала на ее счет замечания, которые она хотела сделать оскорбительными, но они вызывали только сожаление.

Однажды вечером, когда Великие Княгини присоединились в саду к их Величествам, чтобы вместе идти на прогулку, Великая Княгиня Елизавета подошла к Государыне, чтобы поцеловать у нее руку. Государыня с аффектацией протянула ей руку, Великая Княгиня вполне и искренно поцеловала ее. Государыня, вместо того чтобы поцеловать Великую Княгиню, резко заметила ей:

– Вы загордились и не хотите больше целовать у меня руку, потому что ваша сестра стала королевой.

Великая Княгиня только пожала плечами с видом сожаления, что до гакой степени раздражило Императрицу, что она эти же слова повторила Великой Княгине Анне. Император далеко не разделял этого . смешного поведения и нисколько не переменился по отношению к Великой Княгине. Он сказал ей как-то, шутя:

– Ваша сестра вступила в соперничество с моей дочерью.

– Я-огорчена этим, – ответила Великая Княгиня Елизавета.

– В конце концов, какое значение имеет это для нас? Мы найдем, за кого выдать Александрину, – сказал Государь.

Немилость, в которой оказалась принцесса де Тарант, нисколько не удивила меня, но сильно огорчила. Я не могла ей выразить это. Она попала в общество, совершенно противоположное тому, где я вращалась, в общество супруги князя Алексея Куракина³⁾, и главным образом княгини Долгоруковой⁴⁾, где делали все, хотя она этого и не подозревала, чтобы помешать ей приехать ко мне. По возвращении моем в город она сделала визит моей матери, так же как и мне. Я возвратила его без особой поспешности. Несколько дней спустя мой дядя дал для нее ужин, я принимала гостей. Мы были с принцессой де Тарант в полнейшем согласии. Ее уверили, что я была самой педантичной женщиной, неестественной и с большими претензиями.

Принцесса сказала мне, что она боялась меня как очень ученого человека. Я знала, что все это были интриги, пущенные с целью помешать ей познакомиться со мной, и сказала Толстой:

– Через несколько времени госпожа де Тарант будет ежедневно бывать у меня, мое сердце говорит мне это, и оно редко ошибается.

После двух или трех визитов, сделанных ею мне, я пригласила ее обедать; но накануне назначенного дня, вечером, моя младшая дочь.и дочь графини Толстой заболели оспой. Я написала принцессе, выражая ей сожаление, что не могу принять ее. Моя дочь была в очень опасном положении, и, хотя дочь Толстой была не так сильно больна, она умерла в судорогах. Я видела, как она кончалась. Мать находилась в состоянии, достойном сожаления. Я увезла ее к себе, также и ее мужа, остававшегося две недели у нас. Я ухаживала за графиней около месяца.

Когда прошли шесть недель, принцесса де Тарант написала мне о своем желании меня видеть. Я приняла ее предложение. Когда она вошла в комнату, я сидела рядом с Толстой. Печальное выражение лица последней поразило госпожу де Тарант. Она подалась назад от удивления. Я встала навстречу ей и посадила ее между графиней и мной. У госпожи де Тарант не хватило храбрости посмотреть в ее сторону или заговорить с ней, как вдруг с Толстой сделался ужасный нервный припадок. Принцесса взяла ее на руки и отнесла ее вглубь моего кабинета. Она оказала ей самые усердные заботы. У меня совершенно не было сил: положение Толстой лишило меня их. Когда ей стало лучше, госпожа де Тарант подошла ко мне и сказала:

– Вы несчастны и неспокойны; позвольте мне приехать завтра.

Действительно, она приезжала каждый день. Наша дружба возникла легко: она оплакивала любимую государыню, и я понимала ее лучше, чем кто-либо другой.

Двор возвратился в Гатчину в первых числах ноября. Вначале там были маневры гвардейских полков, всегда следовавших за Императором. Маневры производились каждый год в одно время, кроме 1799 года, когда был Италийский поход. Когда наступила зима, по вечерам давались спектакли. Большею частью это была итальянская опера, не потому что Государь не любил французской комедии, но во время траура по Государыне труппа рассеялась и другой еще не собрали.

Двор уехал из Гатчины 4 ноября и провел в Цар-Селе 5 ноября годовщину апоплексического удара, предшествовавшего смерти Екатерины II. Лица, питавшие в глубине души искреннее сожаление о ней, могли найти удовольствие в молитве за нее в месте, где все напоминало ее и, казалось, было еще полно ею; осень придала этим прекрасным местам печальный вид, что так подходило к настроению дня.

Это был последний день траура. Возвратясь в город, двор принял совершенно иной образ жизни, чем в прошлом году. Апартаменты Их Величеств, как частные, так и предназначенные для приема, были переделаны. Театр Эрмитажа, куда при Екатерине II допускалось только избранное общество, был открыт для всех, кто по своему чину был принят при дворе, а также для офицеров гвардии. Пышная свита сопровождала туда Императора и его семейство, тогда как Екатерина II старалась устранить это в Эрмитаже.

За месяц перед родами Государыня получила известие о смерти своего отца, владетельного герцога Виртембергского. Государыня провела в уединении эти последние четыре недели, но это не помешало Государю и остальным членам его семьи по-прежнему появляться в обществе.

Польский король умер в начале января 1798 года. Это не было несчастьем для него, потому что жизнь его была малоприятна. Хотя он никогда не осмеливался претендовать на трон, на который возвела его Екатерина II, все-таки он был королем и успел привыкнуть к этому сану. Роль, которую он играл в Петербурге, не могла не быть тягостной для человека его ума и чувствительности. Он получал содержание от двора, жил в императорских дворцах, зимою – в Мраморном, а летом – в Каменно-Островском. Ему приходилось часто появляться при дворе и потому часто подвергаться, как и остальным, проявлениям изменчивости настроения Государя, но в его положении было особенно тяжело выносить их. У него бывали большие приемы, и его смерть была большой потерей для петербургского общества. Он умер от апоплексического удара, совершенно так же, как Императрица Екатерина II, и был погребен в католической церкви в Петербурге со всеми почестями, должными его сану.

Двадцать восьмого января Императрица родила сына, названного, по желанию Императора, Михаилом. Не трудно было направить к мистицизму живое и горячее воображение Государя, и лица, близко стоявшие к нему, позаботились об этом. С самого начала царствования Павла I рассказывали, что часовой в Летнем дворце видел Михаила Архангела и даже имел с ним разговор, .точный смысл которого не был известен. Как бы то ни было, Летний дворец решено было сломать*, и Государь по возвращении из Москвы положил первый камень в фундамент Михайловского дворца** на том же самом месте, где был Летний дворец.

Все время своего царствования он с особой заботой занимался постройкой этого здания. Он расстроил финансы из-за поспешности и роскоши, с которой он его обставил; и едва он вступил во владение им, как этот дворец стал его могилой, по какой причине он и был оставлен его наследниками. Со времени этого предполагаемого явления Государь возымел желание, если у него еще будет сын, дать ему имя Михаил.

Немного спустя после родов Императрицы приехал в Петербург герцог Энгиенский к своему дедушке, принцу де Конде, находившемуся там уже два ме сяца, и появился при дворе в первый раз на балу в Эрмитаже.

_________________

* Старый деревянный дворец, служивший временной остановкой Екатерины II, когда она летом приезжала в Петербург для участия в какой-нибудь церемонии. Примеч. авт.

** Раскапывая место для фундамента этого дворца, нашли камень, на котором было вырезано имя несчастного Ивана. Примеч. авт.

___________________

Летом 1797 года, после мира, заключенного междуАвстрией и Францией, Император Павел I предложил армии Конде, остававшейся в бездействии после этого мира, службу и помещение. Предложение было принято с горячей благодарностью. Князь Горчаков⁶⁾ отправился за армией на Дунай и привел ее в Волынию к концу того же года. Герцог Энгиенский находился при армии и приехал в Петербург только после того, как она была размещена в Дубно. Принц де Конде дожидался его там. Граф Шувалов был послан на границу навстречу принцу с шубами, подарком Государя. По приезде в Петербург его Высочество остановился в Таврическом дворце, так как дом Чернышева, который Государь купил для него, чтобы сделать ему подарок, и на котором уже стояла надпись: Отель де Конде, еще не был окончательно устроен. Принца предупредили, что для него приготовлен ужин и он может пригласить, кого он сочтет нужным.

На другой день его Высочеству сделали визиты оба Великих Князя и другие должностные лица. Государь пожаловал ему орден Св. Андрея Первозванного и католическое приорство Мальтийского ордена. Никогда не узнали, что вызвало охлаждение его Величества к принцу через очень короткое время.

Принц де Конде и герцог Энгиенский уехали из Петербурга в Дубно в конце февраля или в начале марта 1798 года. В течение этого года многие местности были посещены маркизом де Монтессон⁷⁾ в поисках подходящего для колонии места, как это было обещано, но не пришли ни к какому окончательному решению по этому поводу. В 1799 году армия с честью участвовала в походе Суворова, но после этого, похода намерения петербургского кабинета переменились, и принц Конде, получив извещение, что кабинет встал на сторону Бонапарта, повел переговоры с Англией, предлагая свою армию этой державе, кото-Грая и приняла это предложение. Павел I, узнав об этих переговорах и не желая, чтобы принц предупредил своим прошением об отставке, быстро послал приказ о расформировании армии. Армия находилась в это время в Австрии. Англия также не замедлила с подобным приказом, и эта благородная армия постепенно разорялась, причем большая часть солдат возвратилась во Францию.

У Государыни были трудные, но не опасные роды. Так как ее постоянный акушер умер, выписали другого, из Берлина. Этот последний, без сомнения, подговоренный теми, кто желал разрушить влияние Императрицы и Нелидовой, именно Кутайсовым, объявил Государю, что он не ручается за жизнь Государыни, если она еще забеременеет. Это послужило источником всех интриг, имевших место в течение года.

Едва оправившись от родов, Государыня получила sизвестие о смерти своей матери, как раз в то время, когда она ждала ее приезда в Россию. Она была удручена этим горем, и Государь относился к Ней со всей внимательностью и предупредительностью нежного супруга. В половине апреля двор поехал в Павловск, а в начале мая Государь вместе с Великими Князьями Александром и Константином отправились в Москву, где был назначен общий сбор войскам и маневры. Оттуда Государь и Великие Князья должны были отправиться в Рязань. Император провел в Москве пять или шесть дней; публика усердно посещала маневры, тем более что стояла чудная погода; для приезда Государя давались балы и другие празднества.

М-ль Лопухина, обратившая на себя внимание Государя еще в прошлом году во время коронации, показалась ему в этот приезд еще прекраснее. Кутайсов изо всех сил старался увеличить впечатление, произведенное ею на Государя, и последний уехал из Москвы страстно влюбленный в нее, с твердым намерением привлечь в Петербург предмет своей страсти.

Я должна не забыть привести здесь одно интересное обстоятельство, случившееся около этого времени с г-жой де Тарант. Мой муж вызвал участие к тяжелому положению принцессы де Тарант в добром сердце Великого Князя Александра и Великой Княгини Елизаветы. Они были так добры, что пришли ей на помощь и подарили 12 000 рублей, под условием глубокой тайны относительно этого благодеяния, сделавшего ее так счастливой, как она могла быть в то время, и облегчая ей возможность помочь своей сестре и ее семье. Ее слезы благодарности наполнили меня радостью.