Текст книги "Мемуары"
Автор книги: Варвара Головина
Жанры:
Биографии и мемуары
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 23 страниц)
Так понял эту историю Великий Князь и говорил: – Могли я когда-нибудь подумать, что Головин, которого я считал так привязанным ко мне, бросит меня из-за ленты? Я вижу теперь, что его прельщали только милости. Он думает, что ему будет лучше под начальством Ростопчина, и он прав: это значит укрыться ото всех опасностей. Но я не ждал от него этого.
Великий Князь судил на основании фактов, переданных мною, в таком же виде представил все это депо Великой Княгине. Все, с кем говорили Их Императорские Высочества, подтверждали это, и Великая княгиня вполне разделяла недовольство Великого князя моим мужем. Она не обвиняла меня, уверенная в том, что я страдаю от всего происшедшего. Она жалела меня и верила в самую искреннюю привязанность с моей стороны. Но, в то же время, другие старались очернить меня в ее глазах, и несчастное стечение обстоятельств, способствовало этому.
Вернемся немного назад, чтобы объяснить события, о которых мне придется говорить сейчас.
В начале предыдущей зимы Великий Князь Александр заставил князя Адама Чарторижского оставить военную службу. Должность адъютанта Великого Князя он переменил на должность гофмейстера двора Великой Княжны Елены. У князя Чарторижского не было ни намерения, ни склонности к рядовой военной службе, что было самым большим достоинством в глазах Государя. Его Величество несколько раз собирался поручить ему командование батальоном или полком, и Великий Князь боялся, что Государь откроет неспособность Чарторижского к военной службе, предвидел немилость, которой он подвергнется в этом случае, и получил для него должность, о которой я говорила.
Эта перемена была только внешнего характера. Великий Князь сохранил ту же привычку к Чарторижскому и дружеские чувства. Новая должность требовала его постоянного присутствия при дворе, он всюду следовал за ним, и, кроме того, Государь пожаловал ему...1) Мальтийского, ордена. Несмотря на это, у Великого Князя и у Чарторижского была тайная уверенность, что рано или поздно последний пострадает от немилости Императора. Чуждый по своему характеру всяких интриг, заискивания и низости придворных (он сумел внушить такое мнение о себе Их Императорским Высочествам), он держался только за Великого Князя и не думал искать другой поддержки. Но в бурное и причудливое царствование Императора Павла этого не было достаточно. Великий Князь так издалека предвидел катастрофу, которая разделит его с другом, что уже давно предложил Чарторижскому передать ему бумаги, которые князь находил опасным хранить у себя.
Немедленно после взятия молитвы Великой Княгиней Елизаветой двор отправился в Павловск. Я провела лето в имении против Каменного Острова*, принадлежавшем раньше моей свекрови. Эта уважаемая женщина умерла уже больше года. Мы часто бывали в Петергофе на благодарственных молебнах по случаю славных побед наших войск. Суворов покрыл себя бессмертной славой. Его имя вызывало восторг и уважение.
_________________________
* Наше имение против Каменного Острова называлось Никольское. Примеч. авт.
______________________
Император пожаловал ему титул генералиссимуса и пожелал, чтобы его поминали за обедней вместе с членами Императорского Дома.
В Петергофе произошло любопытное событие. Государь, находясь у м-ль Лопухиной, получил известие о победе Суворова2), причем последний прибавлял, что пришлет в скором времени князя Гагарина3), полковника4) ... полка, со знаменами, взятыми у врага, и подробностями относительно этого дела. Это известие вызвало у Лопухиной смущение, которое она напрасно пыталась скрыть от Государя. Не будучи в силах противиться его настояниям и, наконец, приказу, она бросилась к его ногам и призналась ему, что она была знакома с князем Гагариным в Москве, что он был влюблен в нее и был одним из всех мужчин, ухаживавших за ней, сумевшим возбудить в ней участие, что она не могла остаться равнодушной при известии о его приезде и что она полагается на великодушие Государя как за себя, так и за него.
Государь с волнением выслушал это признание и мгновенно решил устроить брак Лопухиной с князем Гагариным, который и приехал через несколько дней. Он был очень хорошо принят Государем, назначен в Первый гвардейский полк, а вскоре был объявлен брак его с Лопухиной и назначение его флигель-адъютантом Государя.
Я возвращусь ненадолго к тому, что происходило вокруг меня. Я не могу обойти молчанием некоторые из текущих событий, предшествовавших моему несчастью. Я была глубоко опечалена смертью графини Шенбург, случившейся около этого времени. Принцесса де Тарант, своей отзывчивостью на мои страдания, была для меня ангелом-хранителем в этом случае. Толстая часто покидала меня, отправляясь в Петергоф. Ее муж стал понемногу снимать маску. Он втерся в доверие Государя и Государыни и разыгрывал роль чувствительного ревнивца по отношению своей жены. Ухаживание лорда Уайтворта за последней все продолжалось. Граф Толстой готовился приписать мне такую постыдную роль, какую я не только никогда не могла исполнять, но и подумать даже. Я с невыразимой печалью видела, что Толстая все больше и больше удаляется от меня. Я указала ей на опасное положение, в которое она собиралась броситься, но мой голос не трогал больше ее сердца. Оно стало слабым и больным. Она подружилась с м-ль де Блом, сопровождавшей ее повсюду. Это была очень хорошая девушка, но у нее был слабый характер, и она поддавалась непоследовательности, с которой надо было бороться.
Приближался петергофский праздник, и я думала, что мне надо было из приличия отправиться туда, хотя я вовсе не была особенно к этому расположена. Но ранее, чем решить окончательно, я написала Великой Княгине, спрашивая ее, не будет ли ей неприятно мое присутствие и могу ли я еще надеяться на ее милостивое отношение. Я писала ей, что все происшедшее очень огорчает меня, что я не играла никакой роли в отставке мужа, и умоляла ее ответить мне искренне. Это письмо я просила доставить графиню Толстую. Великая Княгиня прислала мне очень милостивый ответ, вполне успокоивший меня. Я поехала на бал; я с беспокойством искала взгляда Великой Княгини. Ее холодный ледяной вид причинил мне ужасную боль; я насилу сдержала слезы. Г-жа де Тарант была почти так же огорчена, как и я. Она постоянно была со мной и могла лучше, чем кто-либо, судить о моих чувствах. На следующий день я отправилась гулять в Монплезир, где я была уверена, что встречу Великую
«Княгиню Елизавету. Действительно, я встретила ее там, Я настойчиво умоляла ее сказать причину ее холодности. Я говорила ей, что если я могла бы предвидеть это, ничто в мире не могло бы заставить меня отправиться на этот праздник, что только ее письмо, такое же полное доброты, как она сама, побудило меня приехать. Она сделала все, чтобы избежать объяснения, и я ясно видела, что ее ангельская душа страдает от того, что приходится огорчать меня. Я замолчала; мы расстались, и я поклялась в глубине своей души хранить молчание обо всем, выстрадать все и никогда не жаловаться.
Но горе, наполнявшее мою душу, подействовало мне на здоровье. Я была почти выброшена из сердца, которое было мне так дорого. Опасное и тяжелое чувство, занимавшее Толстую, увеличивало мое горе. Более чем когда-либо я оценила тогда дружбу г-жи де Тарант. Она стала для меня утешением, моей силой и поддержкой. Я жалею тех, кто не знает этого чувства, дарованного нам Провидением как источник чистой воды, утоляющий жажду души.
Несмотря на печаль, как казалось, вполне завладевшую моим существом, бывали минуты, когда я не могла удержаться, чтобы не разделять добродушной, милой веселости, возбуждаемой Шевалье д'Огардом*. У дочери Толстой была гувернантка, англичанка, страстно любившая купаться в реке. Мы для нее устроили купальню против нашей дачи. Она часто купалась там. Муж распорядился бросить туда пойманных в пруду пескарей, чтобы обмыть их
______________________________
* Почтенный старик, француз-эмигрант, друг Елизаветы, сестры Людовика XVI, и член христианского общества, боровшегося с новой философией. Императрица Екатерина II пригласила его по рекомендации Гримма приехать в Петербург, чтобы написать записки о России. Примеч. авт.
______________________________
М-ль Эмери, не подозревая ничего, доверчиво бросилась в воду и оказалась покрытой рыбой. Ее удивление было беспредельно, и это приключение послужило поводом к различного рода шуткам. Шевалье д'Огард написал пародию на Проклятие Камилла. Он вложил в уста м-ль Эмери целую речь, направленную против моего мужа.
В начале августа двор возвратился в Павловск. Я с трудом решаюсь приступить к описанию самой гнусной интриги, устроенной в это время. Князь Чарторижский, продолжая по-прежнему быть близким другом Великого Князя Александра, послужил поводом для клеветы, при помощи которой старались очернить честь и славу Великой Княгини Елизаветы. Ее свекровь, постоянно завидуя своей невестке, не упускала случая вредить ей. Граф Толстой, играя роль самого усердного и верного слуги около Их Императорских Высочеств, в то же время был первым поверенным Императрицы, ее шпионом и низким прислужником. До этого времени Государь очень хорошо обходился с Великой Княгиней Епизаветой. После родов он часто и подробно расспрашивал ее о маленькой Великой Княжне и побуждал ее иметь сына. В последнее пребывание двора в Павловске Государыня приказала Великой Княгине Елизавете прислать ей ребенка, хотя девочке было всего три месяца и от дома Великого. Князя до дворца было довольно далеко. Пришлось повиноваться, и потом, когда девочку привезли обратно, Великая Княгиня узнала от дам, сопровождавших ребенка, что Государыня носила его к Государю. Великая Княгиня, нисколько не подозревавшая грозы, собиравшейся над ее головой, была благодарна Государыне, считая это просто желанием приучить государя к внучке. Она жестоко ошибалась и скоро убедилась в этом, но виновникам ее несчастья удалось от нее часть истины и обратить ее возмущение лв тех, кто наименее этого заслуживал. Граф Ростопчин и Кушелев находились в соседней эмнате с кабинетом Государя, когда вдруг в нее вошла Государыня с маленькой Великой Княжной на руках. Она сказала им:
– Не правда ли, какой прелестный ребенок? Они согласились с ней, и она прошла в кабинет Государя, откуда она вышла через четверть часа довольно скорым шагом. Кутайсов от имени Государя позвал Ростопчина, говоря ему по-русски:
– Боже мой, зачем эта несчастная женщина пришла расстраивать его своими злыми словами!
Ростопчин вошел к Государю и застал его в состоянии полного бешенства.
– Идите, сударь, и напишите как можно скорее приказ о ссылке Чарторижского в Сибирский полк. Жена сейчас вызвала у меня сомнения относительно мнимого ребенка моего сына. Толстой знает это так же, как и она.
Ростопчин отказался повиноваться и возразил его Величеству, что переданное ему было ужасной клеветой и что ссылка князя Чарторижского опозорит Вели-Княгиню, бывшую так же невинной, как и добродетельной. Но ему не удалось поколебать решения императора. Тогда Ростопчин, видя, что невозможно его разуверить, ограничился заявлением, что никогда он не согласится написать подобный несправедливый приказ, и ушел из кабинета. Государь написал ему запеку, в которой сообщал все обстоятельства, оправдывавшие отданное им приказание. Ростопчин опять лтказался повиноваться, и гнев Государя наконец успокоился. Графу удалось получить согласие его Величества на то, что Чарторижский будет удален без шума и его назначат посланником к королю Сардинии.
На другой же день утром Великий Князь Александр узнал от князя Чарторижского, что последний получил приказание в тот же день уехать из Павловска и вскоре отправиться в Италию в качестве посланника от России к королю Сардинии, которого революционная смута и война вынудили покинуть свое государство и блуждать по разным областям Италии, где еще было спокойно.
Великий Князь был крайне поражен. Это назначение слишком походило на ссылку, чтобы можно было ошибиться; и ни он, ни князь Чарторижский нисколько не сомневались по поводу этого. Великий Князь поспешил к своей супруге. Он сообщил ей о своем горе, и оба терялись в поисках причины, которая могла бы так внезапно вызвать это событие. Их Императорские Высочества простились с князем после обеда. До них дошли слухи, что некоторые лица пытались объяснить это удаление причиной, очень оскорбительной для Великой Княгини. Она была глубоко возмущена этим, и на ее лице были еще следы этого чувства, когда она вечером вошла к Государю.
Войдя в комнату, где обыкновенно дожидались его Великие Княгини, он, не говоря ни слова, взял за руку Великую Княгиню Елизавету, повернул ее так, что свет падал на ее лицо, и уставился на нее самым оскорбительным образом. Начиная с этого.дня он не говорил с ней в течение трех месяцев.
В тот же вечер граф Толстой, который, казалось, искренне интересовался этим событием, убедился из намеков Государя, что его мнение относительно чистоты поведения Великой Княгини поколебалось. Тогда Толстой предложил раскрыть всю эту интригу, и вот как передавал он потом, что будто бы он узнал от Кутайсова.
В тот момент, когда Императрица принесла маленькую Великую Княжну к Императору, в кабинете были он, Кутайсов и граф Ростопчин. Императрица обратила внимание Императора на ту странность, что Великая княжна была брюнеткой, тогда как Великий Князь Александр и Великая Княгиня Елизавета оба были блондины. Когда она вышла, Император остался вдвоем с графом Ростопчиным, и последний, выйдя из кабинета его пичества, распорядился, чтобы приготовили приказ о назначении и отъезде князя Чарторижского.
Таким образом, из этого следовало, что возбудил зрение Государя прртив Великой Княгини граф Ростопчин. Но что могло его к этому побудить? Между ними никогда не было вражды, и князь Чарторижский до сего времени не мог пожаловаться на него. Он пошл так не иначе как по наущению моего мужа, кото-давно уже питал неприязненное чувство к Чарто-кскому, а также мог желать отомстить Великому Князю. Вспомнили все, что мы сделали, чтобы помешать Великого Князя с Чарторижским. Никогда я не скрывала своих чувств относительно последнего. При всяком случае я доказывала ему, что предпочитаю свои убеждения милости двора; но предполагали, что другие мотивы руководили нами, и решили, что мой муж и я принесли в жертву репутацию Великой Княгини желанию удовлетворить чувство личной вражды и иаслаждению мести.
Меня очень огорчали страдания Великой Княгини, и я была далека от мысли, что меня обвиняют в них. Она более не сомневалась, что я была причиной неприятностей, испытываемых ею. В первой молодости лое крайнее кажется наиболее вероятным. Верят в высшие добродетели, но когда обстоятельства принуждают увидеть дурную сторону души человеческой, скорей поверят в самое мрачное преступление, в артистически сплетенную интригу.
Это первое разочарование жизни распространялось на предметы, слишком соприкасающиеся и близкие сердцу Великой Княгини, чтобы не причинить ей сильного горя. Она думала, что ей повредила самым чувствительным образом особа, которую она нежно любила и привязанность которой она считала неизменной. Ее репутации угрожали. Поступок с нею Государя обвинял ее публично. Ничто не могло защитить ее, и всему этому причиною она считала меня. Ее сердце было изранено. Но скоро все-таки негодование придало ей силы; решение не показывать вида тем, кто огорчил ее (кто бы это ни был), что они достигли своей цели, возвратило ей самообладание в свете. В глубине своей души она старалась удалить мысль о моем муже и обо мне. С тех пор она стала смотреть на нас как на открытых врагов.
За несколько дней перед отъездом двора из Павловска в Гатчину Государыня пожелала устроить праздник для Государя по случаю предстоящих свадеб Великих Княжон Александры и Елены, уезжавших из Павловска в последний раз. Государыня выразила Великой Княгине Елизавете пожелание, чтобы она приняла участие в прощальной кантате, которую Великие Княжны должны были спеть перед Государем. Великая Княгиня Елизавета была оскорблена подобным предложением при создавшемся положении, попросила у Государыни объяснения по этому поводу и почтительно» сказал а ей, что она не находит возможным обращаться к Государю со словами нежности и лести в то самое время, когда он так чувствительно огорчил Великого Князя, набросил тень на ее репутацию как поступками, так и словами, обращаясь с ней с оскорбительной небрежностью. Государыня разыграла удивление, когда Великая Княгиня стала говорить ей о вреде, нанесенном ее репутации, и уверяла ее, что она не слыхала ничего подобного. Но все-таки она не могла ничего возразить, когда Великая Княгиня очень твердо заявила ей, что она не возьмет на себя никакой роли в подготовляемом празднике.
В то время как двор дожидался в Гатчине приезда эрцгерцога Иосифа ко времени, назначенному для 'свадьбы Великой Княжны Александры, а также и Елены, Великая Княгиня Елизавета получила уведомление от Великой Княгини Анны об ее скором приезде, без всякого объяснения. Накануне свадьбы Великой Княжны Елены Государь сам привел Великую Княгиню Анну в ее апартаменты, смежные с апартаментами Великой Княгини Елизаветы. Они в присутствии Государя выразили живую радость от того, что им пришлось увидеться, и в эту минуту Государь, казалось, забыл свою строгость по отношению к Великой Княгине Елизавете, сказав ей несколько слов.
– Вот и она, – сказал Государь, подводя к ней Великую Княгиню Анну. – Все-таки она вернулась к нам и с довольно хорошим видом.
Но на следующий день он опять возобновил по отношению к Великой Княгине Елизавете свое упорное молчание, продолжавшееся еще шесть недель.
Как только они остались одни, Великая Княгиня Елизавета выразила удивление по поводу неожиданного приезда Великой Княгини Анны и спросила ее, что же сталось с проектом, на котором они остановились перед ее отъездом. Она узнала от Великой Княгини Анны, что Государь, должно быть, осведомился об их проекте, потому что раньше, чемона могла приступить к его исполнению, Ростопчин обратился к Тутолмину, сопровождавшему ее, с письмами в самом угрожающем тоне, на случай, если бы Великая Княгиня вздумала просить у Государя продолжить ее пребывание в Германии; письма эти повторялись, и наконец, в последнем было бесповоротно определено, что Великая Княгиня должна возвратиться в Россию к свадьбам Великих Княжон. Она же, напуганная этими угрозами и боясь, что весь гнев Государя обрушится на лиц, сопровождавших ее, решила покориться.
Свадьба Великой Княжны Елены с наследным принцем Мекленбург-Шверинским была отпразднована 8 октября, а свадьба Великой Княжны Александры с эрцгерцогом Иосифом – через восемь или десять дней. Государь пожелал, чтобы церемония представления и празднества, последовавшие за ними, были отпразднованы со всем приличествующим великолепием и пышностью; но дворец в Гатчине не годился для того, он был слишком мал, чтобы вместить приехавших из Петербурга, и лица, которые по своему положению или чину обязаны были присутствовать на церемониях, с трудом нашли себе помещение в очень маленьком городке Гатчине.
Небольшое помещение дворца, где происходили приемы и поздравления, почти неприличные помещения первых особ двора и петербургского общества, грязь и туманное осеннее небо придавали этому торжеству печальный вид для всех оказавшихся в положении жертв и казались забавными для действующих лиц и зрителей, которым удалось лучше устроиться.
В положение жертв попытались поставить наследника трона и его супругу, если вспомнить, что для исполнения приказа Государя, желавшего, чтобы Великий Князь Александр дал у себя бал, пришлось занять помещение и маленькой Великой Княжны, не нашедшей себе другого убежища, кроме спальни своей матери.
Празднества продолжались до ноября месяца. Они беспрерывно возобновлялись и усилились по случаю известий из армии. Суворов получил титул Итальянского; Великий Князь Константин за то, был свидетелем побед Суворова, получил титул царевича, принадлежавший до сего времени исключительно наследнику престола. Государь объявил, что он проведет всю зиму в Гатчине. Все чувствовали, что невозможно привести в исполнение это решение время суровой погоды зимы в таком малоприспособленном месте для размещения многочисленного двора, но он не привык выслушивать возражения. Все молчали, и он думал, что препятствия устранены.
Великая Княжна Александра, став эрцгерцогиней, уехала в конце ноября. Государь расстался с ней с чрезвычайным волнением. Прощание было очень трогательным. Он постоянно повторял, что не увидит ее больше, что ее приносят в жертву, и объяснял некоторые эти мысли тем, что недовольный, вполне справедливо, поведением Австрии относительно него, он думал, что отдает свою дочь в руки врагов. Потом вспоминали это прощание и считали его предчувствием.
Я вела уединенную жизнь в ту зиму. Мое небольшое общество состояло из почтенного и уважаемого старика, датского посланника, барона Блома, его племянника и племянницы, из моих друзей, командора Мезона, человека очень хорошего общества, из превосходго кавалера д'Огарде, из князя Барятинского, брата графини Толстой, и графа Ростопчина, приходившего каждый день и державшего нас в курсе текущих событий. Я старалась разоряться, насколько это было возможно для меня. Посещения лорда Уайтворта нарушали это однообразие, к которому я всегда стремилась.
В это время графиня Шувалова, которой Императрицей Екатериной было поручено привезти Великую Княгиню Елизавету и которая с тех пор постоянно находилась при ней в должности обер-гофмейстерины, была удалена от двора. На ее место была назначена г-жа Пален5). Эту перемену можно было только объяснить намерением.удалить от Их Императорских Высочеств всех лиц, к которым они были привязаны по привычке или из чувства. Великий Князь Александр и его супруга никогда не выказывали ни доверия, ни дружбы по отношению графини Шуваловой, но она была заменена особой совершенно им чуждой и про которую вдобавок думали, что ей поручено следить и передавать, что происходит в их домашней жизни; наконец, она внушала недоверие уже потому, что была женою военного губернатора, пользовавшегося полным расположением Государя.
У г-жи Пален была холодная, строгая и не предупредительная внешность. Несмотря на ее новую должность, ей поручили сопровождать эрцгерцогиню в Вену, и она уехала вскоре после своего назначения, что избавило Великую Княгиню от неприятного чувства видеть около себя особу, не нравившуюся ей.
Начало зимы было очень холодным, и в декабре месяце как в Гатчине, так и в Петербурге появился грипп, болезнь воспалительного и эпидемического характера, часто опасная. Почти все придворные переболели ею. Наконец Государь также схватил ее, и только тогда он увидел, что в его апартаментах не было комнаты, где бы он мог укрыться от холода. Он был принужден лежать в постели, и ему пришлось приказать поставить ее в маленькой комнате без окон, единственной, где держалось тепло. Его недовольное настроение еще больше увеличилось от того, что никто, кроме него самого, не был виноват в неприятном положении, в котором он очутился. Тотчас же им было отдано приказание отправиться двору в Петербург, и он сам, как только выздоровел, уехал со всей семьей из Гатчины.
Около этого же времени наследный принц Мекленбург-Швёринский уехал из России вместе со своей супругой, а немного спустя Великий Князь Константин возвратился к армии.
Быстрый и победоносный поход наших войск, казалось, достиг своей цели и приготовил спасение Европы. Но венский кабинет сразу парализовал это славное шествие. Австрийская армия под командой эрцгерцога Карла не отправилась на соединение с армией генералиссимуса князя Суворова, как это было условлено. Император не мог вынести этой измены и приказал нашим войскам вернуться в Россию. Князь Суворов на обратном пути заболел, и Государь подверг его немилости, самой несправедливой – печальное следствие его характера. Суворова привезли в Петербург, и было приказано поместить его в самом отдаленном квартале вместо помещения, приготовленного для него при дворе. Гнев Императора увеличил его болезнь и подвинул его к могиле. Он умер весною 1800 года и был похоронен в Александре– Невской лавре с военными почестями. Шествие проходило мимо моего дома. Никогда я не видела зрелища более трогательного. У всех военных было выражение самой глубокой скорби. По обе сторона улицы было много народа различных классов, и многие становились на колени. Государь следовал несколько минут за церемонией. Когда отпевание было окончено, следовало отнести гроб в часовню наверху, но лестница, которая вела туда, оказалась узкой. Старались обойти это неудобство, но гренадеры, служившие под начальством Суворова, взяли гроб, поставили его себе на головы и, воскликнув: «Суворов везде пройдет», отнесли его на назначенное место.
_______________________
В январе месяце мой муж представил отчет по приходу почты*.
_______________________
Государь был очень доволен и пожаловал ему чин действительного тайного советника, равняющийся в военной службе генерал-аншефу. Этот чин открыл мне вход в Эрмитаж. Я посещала почти все спектакли с единственной целью – хотя бы издали увидеть Великую Княгиню Елизавету, но вид ее делал меня еще более несчастной. Такова слабость человеческая: сердце теряет мужество, когда ему нужно вырвать чувство, питавшее его, как бы это чувство отравлено ни было. Самолюбие и тщеславие, высокомерные страсти – одни могут угасить наше оскорбленное чувство, но они никогда мне не были знакомы. Я хотела прибегнуть к помощи разума, но он был пристрастен к моей любви. Оставалось только покориться и страдать.
Великий Князь Константин недолго оставался в Петербурге. Император разгневался на полк конногвардейцев, изгнал его в Царское Село и, чтобы довершить наказание, поручил Великому Князю Константину обучать их. Он отправился в Царское Село и поселился там со своей супругой, Великой Княгиней Анной, последовавшей за ним. Жизнь, которую он вел там и в которой Великая Княгиня Анна должна была принимать участие, была совершенно лишена достоинства, приличествовавшего его рангу. Великая Княгиня Анна, чтобы доставить удовольствие своему супругу, во многом переменившемуся относительно нее, присутствовала в манеже на ученье. Великий Князь приводил в апартаменты своей супруги, безразлично во всякое время, офицеров вверенного ему полка.
_________________________________________
* При вступлении его в должность там было 700 000 рублей долгу. В течение двух лет он уплатил и погасил эти долги и представил Государю 300 000 рублей экономии. Примеч. авт..
____________________________
Танцевали под звуки клавесина, и в обществе Их Императорских Высочеств царила фамильярность, не подходившая даже и не к такому высокому рангу.
В марте месяце Великая Княгиня опасно захворала, и ее перевезли в Петербург, чтобы лучше можно было заботиться о ней, как этого требовала ее болезнь.
Зима прошла без всяких событий и даже без увеселений. Так все устали после празднеств, устраивавшихся по случаю свадеб Великих Княжон.
Государь, желая показать, что его любовь к Лопухиной не переходила границ чистого чувства, продолжал ухаживать за нею, хотя она и считалась невестой князя Гагарина, которого он осыпал своими милостями.
Государыня продолжала беспрестанно свою деятельность во всех отношениях, но или она вращалась в таком кругу мелочей, или с таким небольшим успехом, что в результате не получалось ничего, что можно было бы отметить.
Великий Князь Александр с добросовестной точностью исполнял свои тяжелые служебные обязанности, возложенные на него отцом, все более и более приобретая любовь общества. Он, и как командующий полком, и как генерал-губернатор Петербурга, часто спасал несчастных или по крайней мере добивался смягчения их участи. Доброта и снисходительность Великого Князя были слишком резким контрастом с характером Государя, чтобы не привлечь к нему сердца всех, и, чем более увеличивалось число пострадавших в царствование Павла, тем более устремлялись надеждой к будущему, тайно желая приблизить его.
Узнав на приведенных мною примерах, а также из случая с графом Строгановым6), которого Великий Князь отличал между придворными, а Государь подвергал различным унижениям, что его расположение не является рекомендацией в глазах Государя, Великий Князь решил принимать только по надобностям службы. Он не принимал даже своих придворных из боязни скомпрометировать, и это поведение, настоящая причина которого всем была известна, только увеличивало внушаемое им доверие. Только граф Толстой, хотя и находился постоянно около Великого Князя, выказывая привязанность к нему, удержался при дворе и пользовался расположением Государя.
Великая Княгиня Елизавета жила только для своей дочери. Огорчения, испытанные ею недавно, заставили ее считать преимуществом уединение, в котором она находилась. Она видела только лиц, которых оставили у Великого Князя, и некоторых фрейлин.
Толстая все более и более отдавалась увлечению. Я прекратила гулять с ней по утрам, чтобы не присутствовать при встречах с Уайтвортом. Я сказала ей, что не могу поощрять ее слабость; она плакала, не отвечала ничего, и мои возражения не приводили ни к чему, кроме нервных припадков. В ее доме жила француженка, бывшая гувернанткой умершей дочери Толстой. Это была настоящая мегера, к которой Толстой питал совершенно особую нежность и уважение. Эта ужасная женщина постоянно устраивала сцены графине Толстой, часто жаловавшейся на нее мужу, но последний не обращал никакого внимания на слова жены. Наконец, доведенная до крайности, она объявила ему, что она решилась уехать из дому, если он не прогонит Терезу. Это происходило во время завтрака, и граф разгорячился до того, что взял нож, находившийся на столе, и бросился за женой. Дочь, которой было тогда десять лет, бросилась на колени и-схватила отца за ноги. Графиня растерялась, позвонила, и таким образом сделала камердинера свидетелем этой сцены. Она убежала и направилась ко мне. Ее бледное расстроенное лицо меня страшно испугало. Она сказала мне, что решилась уехать к своей матери в Берлин, что ничто в свете не может заставить ее жить под одной кровлей с мужем. Я успокоила ее, насколько могла, и умоляла ее не торопиться, потому что все насильственные меры с ее стороны неизменно упадут на ее же голову. Я предлагала ей все перенести и, насколько возможно, скрыть, что происходило в ее сердце.