Текст книги "Мемуары"

Автор книги: Варвара Головина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 23 страниц)

Великий Князь Павел был глубоко растроган, что удивило всех. Он любил тогда свою невестку с нежностью отца. Граф Ростопчин, долгое время пользовавшийся расположением Павла I, рассказал, что, когда однажды в Гатчине говорили о Великой Княгине, Великий Князь Павел с живостью сказал: «Надо отправиться в Рим, чтобы найти вторую Елизавету».

Но все переменилось. Несчастные обстоятельства создали положение, способное возбудить подозрения, и придали низкой клевете внешний вид истины. Такова судьба государей. Их самые законные и естественные чувства отклоняются со своего пути злыми и ловкими льстецами, старающимися сохранить милостивое отношение к ним за счет других преданных людей.

Великого Князя Павла было легче обмануть, чем кого-нибудь другого. Его характер, все более и более недоверчивый, ценил тех, кто хотел погубить его. Великая Княгиня, его жена, хотя и очень любила его, старалась подчинить его себе и этим только раздражила его. Она окружила его интриганами, которые постоянно льстили его самолюбию и противодействовали доброте его характера. Она думала, что достаточно только помогать бедным, чтобы исполнить долг милосердия, и та же самая гордость, которая причинила ей столько неприятностей, отравила и ее добрые дела, тогда как в них мягкое сердце является главным источником. Она завидовала красоте и прелести Великой Княгини Елизаветы, дружбе ее с Императрицей и, главное, тем почестям, которые ей везде оказывали. Я не могу приписать перемену ее отношения ко мне ничему другому, как моей особенной преданности ее невестке. Милость, которой она меня удостаивала в продолжение шестнадцати лет, обратилась в ненависть. Она старалась погубить меня во мнении Великой Княгини Елизаветы, зная, что для меня не может быть ничего чувствительнее.

В день свадьбы был большой обед, вечером – бал в большом зале Великого Князя Александра. Императрица, Великий Князь Павел и Великая Княгиня Мария отвели новобрачных в их помещение. На следующий день был другой бал в большой галерее Императрицы. Многочисленные праздники следовали один за другим. В том же году, в октябре, приезд турецкого посланника доставил красивое зрелище. Аудиенция, данная Императрицей, была величественна. От двери зала, в котором происходил прием, до трона, на котором сидела Императрица, стояли едва ряда телохранители государыни. Это были очень высокого роста мужчины в красных куртках с золоченым изображением солнца и русского орла на груди и на спине, скрепленными толстыми перекрещивающимися цепями. Каски и карабины были посеребрены, плюмаж черный.

На государыне была императорская мантия и маленькая корона. Два церемониймейстера открывали шествие, каждый держа в руке золотой жезл с орлом. Сзади два других вели посланника, богато одетого, и пятьдесят турок несли подушки из материи, затканной золотом, с подарками.

Около этого же времени, когда двор из Царского Села перебрался в Таврический дворец, где всегда проводили часть весны и осени, я испытала большое удовольствие: моя свекровь .просила у Императрицы разрешение лично поблагодарить ее за своего сына.

Она была слишком стара и глуха, чтобы быть представленной Императрице во время церемонии в Зимнем дворце, когда он был назначен маршалом двора Вели-кого Князя Александра. Ее Величество соизволила предоставить ей эту милость и приказала мне привести ее однажды после обеда. Мы взошли в гостиную за несколько минут до прихода Императрицы. Моя свекровь была очень гуманной женщиной с большими достоинствами, справедливо пользовавшейся всегда великолепной репутацией. Она вполне доказала свое мужество во время несчастий и ссылки ее семьи и своего тюремного заключения в царствование Императрицы Елизаветы¹⁶⁾. Она уже давно не выезжала в свет по причине своей болезненности. Едва она появилась в гостиной, как раздался всеобщий крик радости. У ней целовали руки и оказывали все знаки уважения. Я должна откровенно сознаться, что была тронута и гордилась этими изъявлениями почтения. Императрица приняла ее крайне милостиво, поцеловала ее и приказала мне быть переводчиком около нее, чтобы избежать необходимости кричать ей на ухо. Я с признательностью повторила ей все милостивые выражения Государыни. Она повела нас во внутренние апартаменты, чтобы показать их моей свекрови, которая воспользовалась отсутствием придворных, чтобы броситься к Императрица и в трогательных выражениях передать, насколько она была благодарна Государыне за то, что она позаботилась об ее старости и ее сыне. Императрица была крайне растрогана, и я тоже. Нет ничего приятнее, как испытывать чувство благодарности за любимого человека и разделять его счастье. Когда мы вернулись в гостиную, свекровь хотела уехать, но Ее Величество оставила ее на вечер, устроила ей партию в бостон с лицами, которые ей были очень приятны, и наслаждалась веселостью, которую эта любезная и почтенная старушка распространяла вокруг себя.

Девятого мая уехали в Царское Село. Отъезд Императрицы, хотя он и происходил каждую весну, производил всегда большое впечатление. Она отправлялась вместе со своей интимной свитой в шестиместной карете; перед ней ехали шесть гайдуков, двенадцать гусаров, двенадцать казаков. Сзади камер-пажи и шталмейстеры, все верхом. Как только шествие трогалось, с крепости раздавалось сто выстрелов из пушки, чтобы возвестить всему городу об отъезде государыни. Сбегался народ, съезжались экипажи, чтобы увидеть, как она будет проезжать. После ее отъезда в городе становилось мрачно и беспо-тойно; чувствовалась невообразимая пустота. Не отдавая себе отчета, я разделяла общее чувство, хотя и уезжала ей во след на другой день. Я не давала себе ни отдыха, ни срока, чтобы скорее уехать.

Я очень недовольна, что эта пышность императорских выездов уничтожена. Наше зрение и воображение испытывают необходимость в величественных образах, которые так легко сливаются с тем уважением, которое чувствуешь в душе к монарху. Я также жалею о пушечном выстреле, которым возвещался восход и заход солнца: напоминание о смерти и надежда объединяют наши мысли..

ГЛАВА ТРЕТЬЯ 1794—1795

Лето 1794 года, второе проведенное мною в Царском Селе, привлекло еще некоторых новых лиц. Граф Эстергази, агент французских принцев, был очень хорошо принят Императрицей. Его тон, несколько грубоватый, скрывал его корыстолюбивый характер, склонный к интригам. Его считали прямым и откровенным. Но Императрица недолгое время была в заблуждении и терпела его только по доброте. Он заметил это и стал слугою Зубова, который его поддерживал. Его жена была добрая женщина, любившая своих прежних государей, ровная, уверенная и приятная в обращении.

Граф Штакельберг¹⁾, наш бывший посланник в Варшаве, где он играл интересную роль, в совершенстве обладал умением занимать общество. Он был ловким придворным и предан Зубову.

Граф Федор Головкин²⁾, хотя и незаметная личность, некоторое время играл известную роль. Бесстыдный лжец, полный злого остроумия и дерзкий, он, шутя и забавляя, пробрался к подножию трона; но он недолго пользовался милостью. Насмешка и злословие были изгнаны из кружка Императрицы, которая не могла их терпеть. Граф Головкин стал чтецом и ценил Зубова, друга сердцам поверенного графини Шуваловой. Зубов достал для него место посланника в Неаполь. Его дурное поведение заставило его отозвать. Он даже был на некоторое время изгнан из России.

Три сестры княжны Голицыны³⁾ были назначены фрейлинами к Великой Княгине Елизавете незадолго до ее свадьбы.

Природа была так оживленна/ что она придавала неизъяснимую прелесть теплой весенней погоде. Это время года как бы усиливает чувства; воспоминания являются толпой. Вся жизнь наполнена чувством; лучше любить тех, кого должен любить и хотелось бы любить больше. Но среди этих ощущений испытываешь некоторое беспокойство, которое может оказаться опасным для сердца, алчущего пищи.

Великая Княгиня выросла и похорошела. Она приковывала к себе все взгляды. Ее ангельское лицо, стройный грациозный стан, легкая походка вызывали всегда новое изумление. Когда она^?входила к Императрице, все взоры останавливались на ней. Я наслаждалась ее торжеством, но с опасением. Мне хотелось бы, чтобы Великий Князь больше обращал на нее внимания, чем другие.

Каждый вечер гуляли. Прекрасная погода располагала к продолжительному пребыванию на воздухе. Императрица останавливалась около гранитного барьера или у колоннады. Солнечный закат, тишина в воздухе и аромат цветов очаровывали чувства. Что за время – молодость! Сколько меда обращается в яд!

Ничто не могло представить зрелища более интересного и приятного, чем прелестный союз Великого Князя Александра и Великой Княгини Елизаветы. Это были Амур и Психея, Все казалось согласным в их чувствах для лиц их свиты. Великий Князь почтил меня особым доверием. Я всегда участвовала в их утренней прогулке. Оба одинаково хорошо относились ко «не. Если происходила между ними легкая ссора, то, опять-таки, мне приходилось быть их судьей, Я вспоминаю, как после одной из таких ссор они приказали мне прийти на следующий день, в семь часов утра, в комнаты моего дяди, находившиеся в нижнем этаже дворца и выходившие в большой сад. Я отправилась туда в назначенный час. Оба появились на террасе. Великий Князь влез в окно, вытащил стул, выпрыгнул _ из окна и заставил меня последовать за ним, все для того, чтобы придать вид приключения самой невин-ной вещи в мире. Они взяли меня за руку и повели в старинную беседку в глубине сада, посадили меня за стол, и процесс начался. Они говорили оба разом. Приговор был произнесен в пользу Великой Княгини, которая была совершенно права. Великому Князю пришлось признать это, он так и сделал. Окончив это важное дело, мы с самым веселым видом продолжали нашу прогулку.

Мы совершали в это лето великолепные поездки. Императрица не желала ничего другого, как видеть своих внуков счастливыми и довольными. Она разрешала Великому Князю и Великой Княгине совершать прогулки, куда им вздумается, даже после обеда. Однажды в Красном Селе была приготовлена охота. Эта деревня находится на очень небольшом расстоянии от города Дудергофа; он состоял из трех довольно высоких холмов, из которых два покрыты лесом. Там растут прелестные цветы, гербаристы часто находят там интересные экземпляры. Средний холм не так лесист, на его вершине построена финская деревушка и лютеранская церковь, что делает местность очень живописной.

Мы спустились к дворцу. Стояла жаркая погода, предвещавшая грозу. Мы чудесно пообедали, но едва вышли из-за стола, как послышались раскаты грома и красивая молния ослепила нас. Сильный, хороший дождь падал отвесно и также град. Великая Княгиня бегала за градинами, попадавшими в комнату через каминную трубу. Эта шутка, беспокойство охотников, различные волнения очень забавляли нас, меня и Великую Княгиню. Фрейлина, княжна Голицына, спряталась в спальне. Она страшно боялась грозы. Молодая графиня Шувалова присоединилась к ней; ее мать ходила взад и вперед. Мы же, Великая Княгиня и я, были проникнуты чувствами, доставлявшими нам наслаждение; гроза, молния и гром были для нас красивым зрелищем. Прислонясь к окну, мы любовались явлениями природы. У нас были одинаковые костюмы, амазонки и черные касторовые шляпы. На шляпе Великой Княгини была стальная петелька, которую она прикрепила к моей шляпе, чтобы можно было незаметно обменяться. Она дала мне свою шляпу и взяла мою. Все это произошло в молчании. В тот же день она дала мне маленькую записку, которую я и .сейчас храню, вместе с медальоном, в котором находится ее портрет и прядь волос.

Нет ничего приятнее, как первое проявление чувства дружбы, ничто не должно останавливать ее развитие. Доверие, преданность и чистая невинность молодости походят на цветник, полный постоянно распускающихся цветов. Любят без боязни и без угрызений. И какое счастье, больше чем счастье, обладать чувствительным сердцем, дружба которого является верным залогом.

Гроза прекратилась, и затем наступила полнейшая тишина. Воздух был полон теплоты и благоухания. Все способствовало приятности нашей прогулки. Немного поохотились и потом мы взобрались на первый холм. С его вершины мы открыли прелестный вид, цветы и земляника росли у нас под ногами. Потом мы пошли к другому холму, более покрытому лесом. На полдороге находился птичник, окруженный ветвистыми деревьями, рядом с которым была тропинка, ведущая на вершину. Великая Княгиня захотела подняться по ней, но тропинка была слишком крута и камениста. Придумали другой способ, как взобраться на вершину. Рядом с птичником мы нашли финскую тележку с лошадью и предложили этот экипаж Великой Княгине, которая с радостью согласилась. Туда сели со мной княжна Голицына и молодая графиня Шувалова, камергеры и камер-юнкеры помогали лошади: одни тянули ее за узду, другие подталкивали тележку. Великий Князь и некоторые из сопровождавших ехали верхом. Эта многочисленная свита и финская тележка напоминали волшебную сказку и, казалось, скрывали в себе что-то таинственное. Все – тайна в жизни, даже и финская тележка.

Прогулка затянулась, мы возвращались в колясках, вечером, при чудной погоде. Природа представляла совсем особенное зрелище. Свет заменился полутьмой. Все предметы, холмы, деревья и колокольни вырисовывались темной тенью на сероватом фоне неба. Мало разговаривали, но каждый наслаждался по-своему.

Графиня Толстая, жена камергера Великого Князя, жила в Царском Селе. Она не была еще принята у Императрицы, но имела разрешение посещать Великую Княгиню как принадлежащая к ее двору. Она через моего мужа приходилась мне родственницей. Ее же муж в это время ухаживал за мной. Он привел мне ее, говоря: «Я вам делаю подарок – мою жену».

Она была обижена этими словами, которые привели меня в замешательство и поставили нас в стесненное положение, которое, к счастью, продолжалось недолго. Она была прекрасна, но несчастные обстоятельства в ее жизни увеличили ее природную робость. Когда мы остались одни, она молчала. Наконец, посредством забот и внимания мне удалось приучить ее к себе, завоевать ее доверие и заставить полюбить меня от всего сердца. Наши отношения превратились в настоящее чувство; испытания, через которые прошла каждая из нас, только укрепили дружбу, которая не должна и не может угаснуть.

Мы вместе гуляли по утрам в окрестностях Царского Села. Она пригласила меня однажды посетить деревню колонистов, находившуюся в двенадцати верстах от дворца. Она нам очень понравилась, и мы подробно описали Великому Князю и Великой Княгине нашу поездку; Их Императорские Высочества захотели тоже проехаться туда и получили на это разрешение от Императрицы. Было решено, что они поедут инкогнито под нашим покровительством. Великая Княгиня под именем м-ль Гербст будет играть роль горничной графини Толстой, а Великий Князь будет моим племянником. В восемь часов утра Великая Княгиня поехала со мной и графиней Толстой в маленькой почтовой повозке, принадлежавшей последней. Мой муж поехал с Великим Князем в своем английском экипаже. Когда мы приехали к г-же Вильдба-де – имя хозяйки дома, где мы остановились, -г-Великая Княгиня была тронута воспоминанием. Дом и костюм были такие же, как у крестьян на ее родине. Семья Вильдбадов состояла из мужа и жены, сына с женой, маленьким ребенком и молодой девушки.

Позвали двух соседей, играли вальсы с берегов Рейна; эта музыка и вся обстановка произвели большое впечатление на Великую Княгиню, и к ее наслаждению примешалась печаль.

Мой муж хотел отвлечь ее внимание и сказал: «Мадмуазель Гербст, вы слишком ленивы, пора готовить завтрак. Пойдемте в кухню. Нарвите петрушки для яичницы, которую мы будем готовить». Эта шутка возвратила нам веселость. Великая Княгиня повиновалась и взяла первый урок кулинарного искусства. На ней было белое утреннее платье и соломенная шляпа на ее прекрасных белокурых волосах. Принесли роз, мы сделали из них гирлянду и украсили ее шляпу. Великая Княгиня была прекрасна, как ангел. Великий Князь с трудом сохранял серьезный вид, и мой муж, со шляпой на голове, старался казаться как можно важнее.

Мы съели превосходную яичницу; сливочное масло и густые сливки докончили наш завтрак. В углу комнаты стояла колыбель с уснувшим ребенком. Молодая мать время от времени подходила и качала ее. Великая Княгиня, увидав,колыбель, подошла к ней, встала на колени и качала ребенка. Глаза ее наполнились слезами, казалось, она предчувствовала те тяжелые испытания, которые ей готовила судьба.

Эта смесь простоты, веселости и чувствительности придала большой интерес нашей утренней прогулке. Возвратились мы с приключением. Полился, как из ведра, крупный теплый дождь. Мы посадили Великого Князя к себе, покрыв кожей, закрывавшей наши ноги-. Но так как больше чем троим нельзя было поместиться в глубине экипажа, то, несмотря на наши заботы, Великий Князь промок до костей. Это нисколько не уменьшило нашего удовольствия, и мы долгое время с интересом вспоминали об этой прогулке.

Г-жа Вильдбаде, иногда приезжая в город по своим делам, привозила мне масла. Я попросила ее однажды отвезти его моему предполагаемому племяннику. «Я не знаю, где он живет», – ответила мне она. Я сказала, что прикажу отвести ее туда. Один из моих лакеев повел ее во дворец. Когда она узнала правду, от удивления и счастья с ней едва не сделалось дурно. Великий Князь пожаловал ей сто рублей и платье ее мужу. Мне кажется, что эта пенсия продолжалась несколько лет.

Удовольствия все увеличивались. Императрица старалась сделать пребывание в Царском Селе возможно более приятным. Придумали играть на лужайке перед дворцом. Было два лагеря: лагерь Александра и лагерь Константина. Они отличались знаменами, в одном – розовое, в другом – голубое, с вышитыми серебром вензелями. Я была в лагере Александра. Императрица и лица, не участвовавшие в игре, сидели на скамейке перед дорожкой вокруг дворца. Великая Княгиня Елизавета вешала свою шляпу на знамя, прежде чем бежать. Она едва касалась земли, до того она была легка. Ветер играл ее волосами, она обгоняла всех женщин. Ею любовались, и ее вид никогда не мог надоесть.

Эти игры нравились всем, и им предавались с удовольствием. Императрица, бывшая воплощенной добротой, заметила, что камергеры и камер-юнкеры, дежурившие во дворце два раза в неделю, очень жалели, когда кончалось дежурство. Она позволила им оставаться в Царском Селе, сколько им было угодно, и никто из них не уехал за все лето.

Зубов участвовал в играх. Грация и красота Великой Княгини не замедлили произвести впечатление на него. Однажды вечером во время игры Великий Князь подошел ко мне, взял меня за руку, а также и Великую Княгиню и сказал мне: «Зубов влюблен в мою жену». Эти слова, сказанные при ней, вызвали во мне крайне неприятное чувство. Я отвергала эту мысль как вещь невозможную. Я прибавила, что если Зубов способен на подобное безумие, то он достоин презрения и не следует обращать на это никакого внимания. Но было слишком поздно. Эти несчастные слова внесли замешательство в сердце Великой Княгини. Она была смущена, я чувствовала себя несчастной и беспокоилась. Нет ничего бесполезнее и опаснее, как обратить внимание молодой женщины на чувство, которое неизбежно должно оскорбить ее и которое чистота и благородство души не позволяют заметить, но удивление превращает его в замешательство, которое можно дурно истолковать.

Как обыкновенно, после игры я ужинала у Их Императорских Высочеств. Открытие Великого Князя не выходило у меня из головы. На следующий день мы должны были обедать у Великого Князя Константина в его домике в Софии*. Я отправилась к Великой Княгине, чтобы сопровождать ее. Она сказала мне: «Пойдемте скорее, впереди других, мне надо вам кое-что сказать». Я повиновалась; она дала мне руку, и, когда мы были так далеко, что нас не могли слышать, она сказала мне: «Сегодня утром к Великому Князю приходил Ростопчин и подтвердил ему то, что он заметил насчет Зубова.

__________________________

* Маленький городок, построенный за садом Царского Села. Примеч. авт.

___________________________

Великий Князь мне с такой горячностью и тревогой передавал свой разговор с ним, что со мной едва не сделалось дурно; я не знаю, что мне делать, присутствие Зубова будет стеснять меня, я уверена в этом».

«Ради Бога, успокойтесь! – отвечала я ей. – Все это достойно только вашего презрения. Вам нечего ни смущаться, ни беспокоиться. Будьте настолько мужественны, забудьте все, что вам сказали. И все решится само собою». Она немного успокоилась, и обед прошел довольно хорошо. Вечером мы поднялись к Императрице. Зубов был задумчив и непрестанно бросал на меня томные взгляды, которые он переносил потом на Великую Княгиню. Скоро всем в Царском Селе стало известно об этом безумии, и против меня появились две партии: поверенные и шпионы. Графиня Шувалова была главной поверенной чувств Зубова. Граф Головкин, граф Штакель-берг, Колычев, камергер и впоследствии маршал Двора, фрейлины княжны Голицыны и доктор Бек следили за мной. Они изо дня в день отдавали отчет в своих наблюдениях графу Салтыкову. Наши прогулки, разговоры, малейшее внимание, оказываемое мне Великой Княгиней, все это подхватывалось, подвергалось переработке, разбиралось и через Салтыкова передавалось Великой Княгине-матери. Я была окружена легионом врагов. Но моя совесть была спокойна, и я была так проникнута чувством дружбы к Великой Княгине Елизавете, что вместо того, чтобы беспокоиться об этом, я удвоила усердие и в некотором роде дерзость. Покровительство Императрицы, ее милостивое отношение ко мне и доверие Великого Князя удаляли от меня всякое замешательство.

Эти обстоятельства только укрепили мою дружбу с Великой Княгиней. Мы почти не расставались с ней, и она сообщала мне все свои чувства. Я была глубоко тронута, и ее слава стала целью моего счастья».

Я не знаю ничего привлекательнее, как эти первые излияния души. Они как чистый источник, пробивающий себе новую дорогу, пока он не найдёт места, где разлить воды свои и освободиться от земли, его сдавливающей.

Внимательность Зубова ко мне удвоилась и все более и более возмущала меня. Его перешептывания с графиней Шуваловой вызывали у меня презрение и к тому, и к другой. Между другими поверенными Зубова был один итальянец, гитарист Сарти. Я была с ним знакома, так как он приходил иногда играть ко мне; его роль состояла в том, чтобы следить за нашими прогулками в саду с Великой Княгиней и докладывать своему возлюбленному покровителю, куда мы пошли, а тот отправлялся нам навстречу. Эта проделка иногда удавалась. Зубов встречал нас с глубоким поклоном и глядел на нас своими большими черными глазами с томным выражением смущения, что очень смешило меня. И как только мы отходили от него, я всецело отдавалась веселому настроению. Я сравнивала его с волшебным фонарем и особенно старалась сделать его смешным в глазах Великой Княгини.

Раз, когда я одна прогуливалась утром в саду, мне встретился граф Штакельберг, он заговорил со мною тем дружеским и вежливым тоном, каким он обыкновенно говорил с лицами, которым он хотел показать свою любовь. -

– Дорогой друг, дорогая графиня, – сказал он мне, – чем более я вижу прелестную Психею, тем более я теряю голову. Она несравненна, но я знаю у нее один недостаток.

– Какой же?

– А у нее не чувствительное сердце; она слишком многих делает несчастными. Она не умеет поблагодарить за самые нежные чувства, за самые почтительные ухаживания...

– Да чьи же?

– Того, кто ее обожает.

– Вы с ума сошли, дорогой граф, и, должно быть, вы меня плохо знаете. Отправляйтесь к г-же Шуваловой, она вас лучше поймет, и знайте раз и навсегда, что слабость так же чужда Психее, как близка к низости ваша речь.

Окончив эти слова, я взглянула в сторону помещения Зубова и увидела его на балконе. Я взяла графа Штакельберга под руку и подвела его к нему.

– Вот, – сказала я ему, – молодой человек, который совсем сошел с ума; пустите ему кровь как можно скорее. А пока я вам разрешаю расспросить у него все подробности нашего разговора.

И я оставила их, очень довольная собой.

Несмотря на тревоги, пребывание в Царском Селе было приятным. Оно давало пищу обольстительным иллюзиям молодости. Величественная картина двора, дворец, сады и террасы, пропитанные ароматами цветов, все это возбуждало благородные мысли и воспламеняло воображение. По возвращении с прогулки в чудный вечер Императрица остановилась около гранитного барьера; все уселись на широких плитах камня, покрывавших его. Ее Величество поместила меня между собой и Великой Княгиней, с которой Зубов не спускал глаз. Великая Княгиня была смущена, и я не могла быть спокойной. Я делала громадное усилие над собой, чтобы вслушаться в то, что Императрица говорила мне. Вдруг мы услыхали восхитительную музыку. Дьетц, очень хороший музыкант, играл под окнами Зубова, недалеко от барьера, трио на виоль д'амур с аккомпанементом альта и виолончели. Гармонические звуки этого инструмента любви таяли в воздухе среди царившей тишины. Великая Княгиня была взволнована.

Немая речь души свойственна дружбе; между друзьями нет надобности в словах, чтобы чувствовать мысли друг друга. Я понимала Великую Княгиню, и для меня этого было достаточно. Ее смущение заменилось приятным чувством наслаждения, вызванного волшебным настроением минуты.

Когда Императрица удалилась, я проводила Великую Княгиню домой; мы сели в маленькой гостиной у окна, а остальное общество находилось рядом в большом салоне; окно, у которого мы сидели, было открыто и выходило в сад; на красивой поверхности озера отражалась луна; все было спокойно кругом, кроме души, жаждущей впечатлений.

Великий Князь любил свою жену любовью брата, но она чувствовала потребность быть любимой так же, как она бы любила его, если бы он сумел ее понять. Разочарование в любви очень тягостно, особенно во время первого ее пробуждения. Принципы, в которых Великая Княгиня была воспитана принцессой, своей матерью, были проникнуты добродетелью и побуждали ее к исполнению своего долга. Она знала и чувствовала, что ее муж должен быть главной целью ее любви. И она отдавалась этому чувству, но не получала ответа, и потому дружба становилась для нее с каждым днем все более и более необходимой. Я находилась около нее и нежно любила ее. Препятствия, интриги и обман еще более увеличили ее любовь ко мне, и я боялась остановить развитие этого чувства, так как ее душа искала проявления. Чтобы сохранить чистоту ее сердца, я предоставила ей излиться в чувстве дружбы ко мне. В преданности к ней я находила твердую уверенность. Я знала, что дружба меняется со временем: на первых порах она отличается пылкостью юности, впоследствии она становится спокойнее, и, наконец, испытания увенчивают ее.

Однажды вечером, вместо того чтобы отправиться вслед за Великой Княгиней после окончания собрания у Императрицы, я прошла в комнаты моего дяди, чтобы переменить туалет. Это было не долго, и я уже выходила, когда кто-то сказал мне, что Зубов дает серенаду у своего окна, а услужливая Шувалова взялась провести Великую Княгиню по лужайке мимо окна и обратить внимание на Зубова, чтобы получить одобрение его чувствам. Я пришла в бешенство и побежала туда как можно скорее. К счастью, я догнала Великую Княгиню раньше, чем она дошла до условленного места. Шувалова шла с ней под руку.

– Куда вы идете, Ваше Высочество? – На лужайку, – отвечала она, – графиня сказала мне, что там мы услышим прелестную музыку.

Я сделала ей знак глазами и прибавила: • – Поверьте, что будет лучше, если мы прогуляемся в такую прекрасную погоду.

Великая Княгиня оставила руку своей уважаемой спутницы, и мы пошли с ней таким шагом, что Шувалова не могла нас догнать. Она осталась там, крайне рассерженная на меня. Дорогой я рассказала Великой Княгине настоящую подкладку этой истории, и она была очень довольна. На следующий день графиня Шувалова жаловалась на меня всем своим поверенным, и я очень смеялась этому. Я нахожу также достойным похвалы заслужить ненависть людей, презираемых нами, как и уважение тех, кого мы любим. У меня нет способности к интригам, расчетам и к ловкости; я не могу льстить за счет моей совести и не знаю политики света.

Однажды после обеда Колычев предложил мне от имени Зубова спеть романс в тот момент, когда Императрица появится на вечере. Этот романс был новостью. Я прочла куплеты и во втором увидела довольно ясно выраженное объяснение в любви⁴⁾.

Я поблагодарила Колычева и попросила его передать Зубову, что я не хочу ни обращать на себя внимание, ни злоупотреблять добротой Ее Величества, которая не любит музыки. Он ушел с тем же, с чем и пришел, и я не сказала об этом Великой Княгине.

На следующий день, в воскресенье, был небольшой бал в своем обществе. Танцуя английский с Колычевым, я увидала сверток нот у него в кармане. Он вытаскивал его время от времени, чтобы обратить внимание Великой Княгини, которая находилась около меня. Так как его проделка не удалась, то он решился сам предложить ей романс, но я предупредила Великую Княгиню, тихо сказав ей:

– Не берите этих нот, сегодня вечером вы узнаете, что это такое.

Она не взяла их. Во время полонеза я видела, как Зубов, графиня Шувалова и граф Головкин сговаривались между собой. Минуту спустя Головкин пригласил меня танцевать. Я согласилась, и он поместился в первой паре, а Шувалова и Зубов сзади нас. Я сказала графу, что не хочу идти в первой паре.

– А почему? – спросил он. – Вы доставите удовольствие Зубову.

– Пускай он сам ведет полонез, – ответила я. В то время как я настаивала на перемене места, Зубов сказал мне:

– Я умоляю вас, графиня, начать полонез, я был бы так счастлив следовать за вами, только вы можете привести меня к счастью.

– У меня нет способности вести кого-либо – я едва себя умею вести.

И я перешла с первого места на последнее-

– Вы очень упрямы, – сказал мне Головкин.

– Признаюсь, – отвечала я, – что я не так покладиста, как вы.

Я забыла рассказать про княгиню Прасковью Андреевну Голицыну, старшую дочь графини Шуваловой, получившую разрешение бывать по воскресеньям в Царском Селе. Это была женщина с непокойным умом и непоследовательным характером. Она завидовала исключительно милостивому обращению со мной Императрицы. После обедни до обеда Ее Величество делала прием. Княгиня Голицына знала, что Государыня иногда для развлечения делала оттиски из картона с мифологическими изображениями, и ей страшно хотелось получить такой оттиск для медальона, который она носила на шее нарочно так, чтобы можно было заметить, что он пустой. Императрица обратила внимание на это и сказала Голицыной: