Текст книги "Мемуары"

Автор книги: Варвара Головина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 23 страниц)

Едва Ее Величество кончила говорить, как моакс показался сзади нас на спинке скамьи. К несчастью, у меня была такая же шляпа, как накануне у Великой Княгини; он принял меня за нее, но, обнюхав мое лицо, он убедился в своей ошибке, впустил мне когти в верхнюю губу и схватил мою щеку зубами.

Императрица закричала, называя меня по-русски самыми нежными именами; кровь текла у меня из губы, что еще более увеличивало ее испуг. Я умоляла ее ничего не бояться. Одной рукой я схватила морду моего врага, другой взяла его за хвост и отдала его камер-юнкеру, которого Ее Величество позвала мне на помощь.

Она была бесконечно довольна мною, что я не испугалась, сказала мне слишком много лестного за такое небольшое испытание храбрости; она вытерла мне кровь своим платком, повторяя, что ей очень приятно, что у меня нет кривлянья и истерик. Бедного моакса посадили в железную клетку, послали в город в Эрмитаж, и больше его не видали.

Летом случилась довольно оригинальная история. Согласно разрешению Императрицы, данному камергерам, оставаться сколько им угодно в Царском Селе, они забросили свою службу у Великого Князя в Павловске, и вследствие этого Ростопчин, находившийся там, не мог никуда оттуда уехать. Выведенный из терпения этой особой ссылкой, он решился написать циркулярное письмо, довольно колкое, в форме вызова на дуэль всем своим коллегам. Это письмо было составлено так, чтобы осмеять каждого, разбирая подробно мотивы его небрежности. Все эти господа обиделись и пожелали драться с Ростопчиным, который принял вызов и попросил моего мужа быть секундантом. Князь Михаил Голицын и граф Шувалов¹³⁾ должны были драться первыми. Назначили свидание, но они оказались настолько рассудительными, что муж воспользовался их мирным настроением и окончил дело полюбовно. Постарались также успокоить князя Барятинского¹⁴⁾, брата графини Толстой.

Эта история дошла до Государыни, и она, желая дать пример, сослала Ростопчина в свое имение с женой. Он несколько месяцев перед этим женился на второй племяннице м-ль Протасовой. Это изгнание очень огорчило Великого Князя Александра и Великую Княгиню Елизавету, которые его очень любили. Мы все были страшно печальны. Государыня провела вечер внутри колоннады; она наблюдала наши вытянувшиеся лица и сказала графу Строганову, находившемуся около нее:

– Можно подумать, что Ростопчин потерян для жизни.

Она послала князя Барятинского к Суворову в Варшаву, так как война еще продолжалась; он возвратился после конца кампании, когда последовал мир. Ростопчин был возвращен через несколько месяцев. Эта ссылка доставила ему милость Великого Князя Павла, который считал его человеком, пострадавшим за него.

В этом году летом была особенно прекрасная погода. Но все-таки приближался момент отъезда из Царского Села, и я думала об этом с сожалением. Уже было десятое августа, и ночи, хотя и немного темные, были покойны и теплы. Великая Княгиня предложила мне сделать прогулку после вечера у Императрицы. Я согласилась при условии, что Великий Князь и мой муж также будут участвовать в ней. Мы условились, что я с мужем буду дожидаться их в большой средней аллее, наиболее тенистой, и что, переменив платье, она придет к нам с Великим Князем.

Она пришла через четверть часа с ним под руку. На ней был редингот из голубого кашемира и черная касторовая шляпа. Мы сели вдвоем на скамейке, а Великий Князь с мужем пошли до конца аллеи. Окружившая нас тишина делала еще более чувствительной неопределенность ночного воздуха. Несмотря на отсутствие ветра, в природе чувствуется какое-то дрожание, точно она прислушивается к нашим удовольствиям и печалям.

Мы хранили молчание, свидетельствующее о доверии, которое с такою прелестью и готовностью дарит дружба. Ищут друг друга, желают быть вместе, молчат и удовлетворены: это главное чувство жизни сердца, и, несмотря на его горячность, нежность может его успокоить.

Великая Княгиня прервала молчание, чтобы живо выразить мне все, что происходило в ней. Казалось, ей не хватало слов. Вдруг поднялся ветер, нагнувший ветки над нашими головами. Она воскликнула:

– Mon Dieu, je vous rerinercie! Природа согласна со мной.

Я взяла ее за руку и предложила ей идти навстречу возвращавшемуся Великому Князю. Он предложил нам пойти подождать его в круглую.беседку близ поля с розами, а сам он хотел отправиться с мужем к развалинам*, посмотреть, нет ли там воров. Великая Княгиня была очень рада опять остаться со мной вдвоем. Мы вошли в эту беседку, открытую со всех сторон – купол поддерживается колоннами, – и сели на скамейку. Великая Княгиня прислонилась ко мне-и продолжала свой рассказ. Моя душа с жадностью воспринимала каждое слово, выходившее из ее уст. Что за исследование – знакомиться с чистой и нетронутой душой, способной к принятию прекрасных и глу боких впечатлений! -

____________________________

* Здание с башней в конце сада. Примеч. авт.

___________________________

Никогда я не замечала в Великой Княгине ни мелочности идей, ни обыкновенных чувств, более или менее составляющих жизненный роман, известный всем и который можно предугадать заранее. Если бы ее душа и сердце могли бы излиться на груди того, кто должен был бы ее понимать, сколько добродетелей и чудных качеств стало бы известно, даже ранее ее печалей и екорбей. Но никогда не понятая, не признанная, всегда отталкиваемая, она была предназначена к самым жестоким жертвам, обладая благородной душой, самым чувствительным сердцем и самым живым возвышенным воображением.

Сколько опасностей для всякой другой, но не для нее! И в то же время ее душа, более сильная, чем страсти, разорвала мрачное покрывало, скрывающее истину; она открыла чистый свет, сверкающий даже во мраке, этот маяк, который ни грозы, ни бури не могут угасить и который находится в глубине нас самих.

Но возвратимся к беседке. Уже прошло некоторое время, как пробило одиннадцать часов; ночь становилась темнее, и было поздно.

Великий Князь не приходил за нами, и, несмотря на прелесть разговора со священным для меня лицом, порученным моим заботам, желание остаться там, я начинала бояться, что нас мог застать там какой-нибудь пьяница или слишком любопытный чело– -век. Наконец пришел Великий Князь, и мы направились домой, поужинали и разошлись позднее, чем обыкновенно.

На следующий день я рано отправилась гулять в Английский сад; я приказала моему негру принести мне туда камеру-обскуру, подаренную мне Императрицей; я поставила ее против колоннады с другого берега озера, чтобы срисовать прелестный вид. Озеро было широко, и я была на выгодном для перспективы расстоянии. Эта камера-обскура была велика и удобна, туда можно было почти войти на половину корпуса и очень хорошо положить руки. Я принялась за работу. В это время графиня Браницкая проходила на противоположном берегу. Она увидала мой аппарат и не могла понять, что такое она видит; она остановилась и осматривала четырехугольную массу камеры, зеленую занавеску, спускавшуюся до земли, и спросила у своего лакея, дерзкого и грубого человека, что это такое, по его мнению. Последний отвечал не колеблясь: «Это г-жа д'Эстергази лечится электричеством». Графиня обошла кругом озера, подошла ко мне и рассказала мне смешную выдумку своего лакея. Мы обе много смеялись; потом она рассказала об этом Государыне, и та тоже нашла это забавным.

Однажды вечером Великий Князь попросил позволения у ее Величества остаться у себя. Позвали Дьетца с виоль д'амур и трех других превосходных музыкантов для исполнения квартетов. Когда этот маленький концерт окончился, Великая Княгиня приказала мне следовать за ней в ее внутренние апартаменты.

«Уже давно, – сказала она мне, – хотела я вам показать нечто вроде дневника, который я хочу послать матери при верной оказии. Я не хочу его отправить, не показав вам и не отдав его на ваше суждение. Останьтесь здесь (мы были в спальне), я сейчас принесу его, и вы поступите с вашей обычной откровенностью».

Она вернулась, мы сели около камина, я прочла тетрадку и бросила ее в огонь. У Великой Княгини вырвалось резкое движение, потом на лице ее отразилось удивление.

– Что вы делаете? – сказала она с легким раздражением в голосе.

– То, что я должна, Ваше Высочество. Эта рукопись обладает всей прелестью стиля и искренним доверием дочери к своей матери, но, когда принцесса, ваша мать, прочтет его, находясь на расстоянии восьмисот лье от вас, она будет беспокоиться. Каким образом вы можете ее тогда успокоить? Вы посеете в ее душе смущение и муку. Большая разница, говорить или писать. Иногда одного слова достаточно для человека, который нас любит.

Великая Княгиня согласилась с трогательной прелестью и сказала мне многое, что тронуло мое сердце.

Эта тетрадка была отражением души, всецело изливающейся на груди любимой матери, преувеличивая опасности из благородного стремления и большего недоверия к самой себе. На ее стиле заметно отразился характер ее учения. История была все время ее любимым чтением. Изучение сердца человеческого помогает нам познавать и судить себя. Благородство ее души в соединении с принципами располагало ее к снисходительному отношению к другим и большой строгости к себе.

Одной из причин, заставивших меня уничтожить эту рукопись, было желание лишить возможности Великую Княгиню читать ее.

Ее необходимо было поддержать против трогательного недоверия к своим силам, которое могло ее бросить в уныние.

Императрица никогда не объявляла заранее о своем отъезде из Царского Села. Она отправлялась обыкновенно в тот момент, когда этого меньше всего ожидали, что было причиной недоразумений, забавлявших ее. Однажды сказали, что Ее Величество сегодня выезжает в карете, и это очень всполошило всех, кто имел честь возвращаться с Государыней в Петербург в ее карете. Граф Штакельберг был особенно этим заинтригован и приказал своему лакею укладываться. Ее Величество села в шестиместную карету и оказала мне честь, пригласив меня туда вместе с м-ль Протасовой, Зубовым, флигель-адъютантом Пассе-ком и графом Штакельбергом. Она отдала заранее распоряжение кучеру, который повез нас сначала на обыкновенную прогулку, а потом свернул на дорогу в город. Граф Штакельберг сделал знак Пассеку, что он не ошибся и угадал. Но в то же время кучер своротил с большой дороги и въехал в лес. Все эти повороты взад и вперед совершенно сбили с толку графа Штакельберга, и он не знал, что подумать. Мое присутствие его должно было бы успокоить. Я никогда не возвращалась в город с Ее Величеством. Наконец спокойно вернулись во дворец; граф Штакельберг не нашел своего лакея, который уехал вместе с вещами. Пришлось послать за ним вдогонку. Это удалось с большим трудом, что очень забавляло Государыню и все общество.

Так как было поздно; она сейчас же удалилась к себе. Я последовала за Их Императорскими Высочествами в их апартаменты и ушла оттуда только в одиннадцать часов. Около полуночи, когда я собиралась ложиться, мне принесли записку от Великой Княгини, которая просила меня от лица Великого Князя и от себя прийти как можно скорее к ним, так как они хотели сказать мне что-то особенное. Я приказала негру взять фонарь и следовать за мной. Ночь была темная и теплая; я шла по большому двору и коридорам дворца; повсюду царило глубокое молчание. Только часовые кричали: «Кто идет?» У меня был вид искательницы приключений. Проходя по террасе мимо маленькой лестницы, ведущей в комнаты Ее Величества, я увидала стоявший там пикет. Офицер посмотрел на меня с удивлением– Я дошла до малого входа, где меня дожидался камер-лакей Великой Княгини и провел меня в ее кабинет. Минуту спустя она пришла вместе с Великим Князем. На ней был надет шлафрок и ночной чепец, а на Великом Князе – сюртук и туфли. Они спросили моего совета по поводу незначительных вещей, которые они могли бы отложить до следующего дня и тем охранили бы меня от сплетен и злословия моих надзирателей: с того момента, более чем когда-либо, я стала самой-таинственной интриганкой. Но Великий Князь утверждал, что только я одна могла разрешить их спор. Примирив их, я возвратилась домой в час ночи.

Через несколько дней утром Императрица уехала из Царского Села. Мы все были на лужайке за оградой, чтобы посмотреть, как будет проезжать Государыня. Их Императорские Высочества оставались еще на сутки. Я вернулась с ними в город. Отъезд Императрицы огорчал всех: угольщики, водовозы, весь народ, живший в Царском Селе, бежал за ее каретой и плакал.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ .1795—1796

Немного времени спустя после возвращения в город Великая Княгиня заболела лихорадкой и вдобавок, чтобы увеличить мое беспокойство, захворал серьезно мой муж. Великий Князь навещал его почти каждое утро, и я предлагала ему завтрак. В четыре часа я отправлялась в Таврический дворец и оставалась там около Великой Княгини до восьми часов. Однажды вечером я нашла ее в худшем положении, чем всегда. Она пересиливала себя, боясь, что я уйду, когда она заснет. Я умоляла ее лечь на кушетку и заснуть, обещая ей не уходить. Она согласилась при условии, что я сяду рядом с ней, чтобы она могла проснуться, если я захочу встать.

Я с удовольствием смотрела, как она спит. Ее сон был покоен, и я наслаждалась тем, что она успокоилась и отдыхала. Я жалею о тех, кто не испытал этих мгновений чувствительной и чистой нежности, этого деликатного чувства, которое наслаждается молча и которому, как кажется, не хватает сердца. Оно говорит душе: нежные заботы и деятельное попечение увеличивают его чувствительность. Я смею сказать, что всегда питала к Великой Княгине чувство материнской любви. Уверенность в ее дружбе и добром отношении ко мне все укреплялась. У меня не было ни сомнений, ни препятствий, ни недоверия. Взаимное общение, существовавшее между нами, придавало нашей дружбе простой и естественный ход.

Я невольно возвращаюсь к ней, пытаясь изложить мои воспоминания. У меня нет воспоминаний ни более чувствительных, ни более глубоких, чем те, предметом которых является Великая Княгиня. Эта эпоха была самой замечательной в моей жизни, она оказала влияние на все последующее мое существование. Вскоре сцена должна была измениться; появятся новые действующие лица; непредвиденные обстоятельства и печальное событие довершат мое горе. Я останусь одна, со своим сердцем, и такой я хотела бы остаться в этом рассказе...

Великая Княгиня выздоровела, мой муж поправился, и я перешла к моему обычному ходу жизни. В то время говорили о приезде герцогини Кобургской с дочерьми и о браке Великого Князя Константина. Было несколько балов в Таврическом дворце.

Двор перебрался в Зимний дворец. Несмотря на то что момент разрешения от бремени был еще далек, я чувствовала себя нехорошо. Доктора приказали мне сидеть дома. Это была необходимая предосторожность. Толстая также была .беременна и должна была родить раньше меня. Она родила сына, и, несмотря на моё нездоровье, я отправилась к ней и ухаживала за ней некоторое время. Как только она оправилась, она приехала ко мне и присутствовала при родах, окончившихся очень удачно и бывших 22 ноября. У меня родилась дочь, к счастью, оставшаяся в живых.

Я не могу обойти молчанием мою дружбу с прелестной женщиной, графиней Шенбург, дочерью г-на Сиверса. Она приехала около года тому назад из Дрездена, с матерью. Толстая познакомилась с ней во время путешествия. Я ее видела раньше, когда ей было четырнадцать лет иона ненадолго приезжала в Петербург. Ее мать была хорошо знакома с моей и привела ко мне свою дочь. С самого первого момента нашего знакомства г-жа де Шенбург почувствовала ко мне необычайное влечение. Она мне часто говорила это потом. Это было одно из редких существ по своему уму, душе и чистоте сердца. Она великолепно знала пять языков и музыку, артистически рисовала, была чувствительна, обладала горячностью и совершенной честностью. Она проводила свою жизнь между мной и Толстой, сдерживая живость дружеских чувств по отношению ко мне из боязни обидеть Толстую. Про нее можно было сказать, что тайна ее сердца состояла в деликатности. Она ухаживала за мной во время родов.

Я была счастлива, насколько возможно. Муж и обе .подруги не покидали меня. Великая Княгиня выражала мне искреннее участие и часто писала мне. Моя дочь пользовалась великолепным здоровьем. Это спокойствие, проистекавшее из уверенности в счастье, возвращало мне силу.

Через месяц после родов Толстая, находясь наедине со мной, сказала:

– Вот прошло уже два дня, как Великая Княгиня посылала к вам. Я отправлюсь к ней на минуту известить ее о вас, а вам передать о ней.

Она уехала. Через четверть часа мне принесли от великой Княгини записку, полную чувствительной любви. Я отвечала ей со всей силой моей привязанности к ней. Едва я отправила ответ, как приехала Толстая, крайне недовольная.

– Это невероятно, – сказала она мне, – если бы я не заговорила о вас с Великой Княгиней, я думаю, она и не спросила бы, как вы себя чувствуете.

Я улыбнулась и показала записку, которая была для меня дороже всякого сокровища. Толстая не могла прийти в себя от удивления. Горячо чувствующее сердце изливается всецело в сердце того, кого оно любит. Великой Княгине не было надобности говорить обо мне, ей достаточно было думать обо мне, чтобы быть уверенной, что я ей отвечу.

Так как я появилась при дворе только в январе, я не была свидетельницей ни приезда принцесс Кобургских в октябре месяце, ни их отъезда, ни обращения в православную веру и помолвки принцессы Юлии с Великим Князем Константином, но одна особа, вполне достойная доверия и присутствовавшая при всем этом, сообщила мне подробности, описываемые мною здесь.

Великая Герцогиня Кобургская приехала в Петербург вместе с тремя дочерьми: принцессой Софьей, принцессой Антуанеттой – впоследствии она была замужем за принцем Александром Виртембергским и провела большую часть своей жизни в России – и с принцессой Юлией. Они появились в первый раз на одном из концертов Эрмитажа. Императрица и двор отправились туда раньше, и придворные из любопытства стояли толпой у двери, через которую должны были войти иностранные принцессы. Наконец они появились, и смущение, испытываемое бедной герцогиней, попавшей к самому большому и блестящему двору Европы, не сделало более благородными ее мало изящные манеры. Три девушки тоже были очень смущены, но все они были более или менее хороши лицом. Молодость уже сама по себе может вызвать участие.

Впрочем, это смущение скоро прошло, в особенности у младшей, которая через два дня, находясь на балу в Эрмитаже, подошла к Великой Княгине Елизавете, взяла ее за кончик уха и сказала ей по-немецки ласкательное слово, в переводе означающее: душенька. Эта наивность удивила Великую Княгиню, но доставила ей удовольствие. В общем, приезд и пребывание принцесс в Петербурге были очень приятны Великой Княгине. Прошло слишком мало времени, как она покинула свою родину и семью, чтобы она перестала скучать о них, и, хотя приехавшие принцессы ничем не напоминали ей родных, все-таки она могла по крайней мере говорить с ними о незначительных подробностях, с вопросом о которых можно обратиться только к соотечественникам, и слышать от них выражения, самый звук которых напоминал ей ее детство.

Во время пребывания принцесс Кобургских в Петербурге было много праздников и балов, и, между прочим, был большой маскированный бал при дворе, памятный для Великой Княгини Елизаветы тем, что он вызвал единственный случай, когда Государыня выразила ей свое неудовольствие. Известная мадам Лебрен незадолго перед этим приехала в Петербург. Костюмы на ее портретах и картинах произвели революцию во вкусах. В то время начинала проникать склонность к античному, и графиня Шувалова, способная к увлечениям юности всем, что было ново и шло из-за границы, уговорила Великую Княгиню одеться на маскированный бал по рисункам мадам Лебрен. Великая Княгиня охотно и легкомысленно уступила, не подумав, понравится ли это или нет Государыне, полагая, что графиня Шувалова не может предложить ничего такого, что было бы не угодно Ее Величеству. Туалет был придуман и исполнен мадам Лебрен, и Великая Княгиня появилась на бал довольная и уверенная в > одобрении, которое вызовет ее костюм.

Дворы Великих Князей и двор Государыни отправлялись на подобные балы отдельно, так что Великий Князь Александр с супругой давно уже были на балу, в. н. половина

когда они встретили в одной из зал Императрицу. Великая Княгиня Елизавета подошла к ней, чтобы поцеловать руку, но Государыня молча посмотрела на нее и не дала ей руку, что поразило Великую Княгиню. Она скоро догадалась о причине этой строгости и жалела о той легкости, с которой она согласилась заплатить дань общему безумству. На следующий день Императрица сказала графу Салтыкову, что она была недовольна туалетом Великой Княгини, и обходилась с ней холодно в продолжение двух или трех дней,

У Императрицы было решительное отвращение ко всему преувеличенному и претенциозному, и она доказывала это при всяком случае; было вполне естественно, что она была шокирована, увидав признаки этих двух неприятных недостатков в своей внучке, которую она любила во всех Отношениях и желала, чтобы она служила примером для других.

Герцогиня Кобургская не сумела снискать любовь Государыни. Ее Величество редко виделась с ней в интимном кругу, и по истечении трех недель стали торопить Великого Князя Константина сделать выбор.

Я думаю, что ему было бы приятнее не делать никакого выбора, так как он вовсе не хотел жениться. Но наконец он решился и остановился на принцессе Юлии. Эта бедная молодая принцесса вовсе не казалась довольна судьбой, ожидавшей ее. Едва просватанная за Великого Князя Константина, она подвергалась грубостям с его стороны и нежности, тоже очень походившей на дурное обращение.

Принцесса Юлия была отдана на попечение г-жи Ливен¹⁾, гувернантки Великих Княжон. Частью она брала уроки вместе с ними, также вместе обедала и выходила; и с ней обращались так строго, как она к этому до сих пор не привыкла. Она утешалась от этого временного стеснения с Великим Князем Александром и Великой Княгиней Елизаветой. Последняя отдавала ей все время, которое она могла уделить, и между ними вполне естественно завязалась дружба. В средине зимы Великий Князь Константин приходил завтракать к своей невесте ежедневно в десять часов утра. Он приносил с собой барабан и трубы и заставлял ее играть на клавесине военные марши, аккомпанируя ей на этих шумных инструментах. Это было единственное изъявление любви, которое он ей оказывал.

Он ей иногда ломал руки, кусал ее, но это было только прелюдией к тому, что ее ожидало после свадьбы.

В январе месяце я появилась при дворе и была представлена принцессе Юлии. Ее свадьба с Великим Князем была отпразднована в феврале 1796 года. Она получила имя Великой Княгини Анны. В день свадьбы был большой бал и иллюминация в городе. Их отвезли в Мраморный дворец, находившийся недалеко от Государыни, на берегу Невы. Императрица подарила Мраморный дворец Великому Князю Константину. Думали, что для него будет устроен Шепелевский дворец, примыкавший к Зимнему, но его поведение, когда он почувствовал себя на свободе, доказало, что за ним был нужен строгий надзор. Немного спустя после свадьбы он забавлялся в манеже мраморного дворца тем, что стрелял из пушки, заряженной живыми крысами. И Государыня, возвратясь в Зимний дворец, поместила его в боковых апартаментах Эрмитажа.

Великой Княгине Анне было тогда четырнадцать лет, у нее было очень красивое лицо, но она была лишена грации и не получила воспитания; она была романтична, что становилось еще опаснее от полного отсутствия принципов и образования. Она обладала добрым сердцем и природным умом, но все представляло опасность для нее, потому что у нее не было ни одной из тех добродетелей, которыми преодолевают слабости. Ужасное поведение Великого Князя Константина еще более сбивало ее с толку. Она стала подругой Великой Княгини Елизаветы, которая была бы способна содействовать подъему ее души, но обстоятельства и ежедневные события, все более и более тягостные, едва давали ей опомниться самой.

Я должна бы раньше упомянуть о приезде двух братьев князей Чарторижских²⁾. К несчастью, они играли слишком заметную роль, чтобы не поместить их в мои Воспоминания. Они часто приходили ко мне. Старший был сдержан и молчалив, у него изящный вид, серьезное лицо и выразительный взгляд. У него лицо страстного человека. Младший очень оживлен, горяч и много французского в манерах. Великий Князь Александр сразу полюбил их. Спустя несколько месяцев после их приезда они были назначены камергерами. Императрица отличала их ради их отца, который был одним из замечательных людей своей страны. Поляк в душе, он далеко не стоял за нас. Ее Величество старалась покорить его, обращаясь хорошо с его детьми.

Переехали в Царское Село. Великие Княгини все более сближались друг с другом. Их дружба пока еще не оказывала влияние на доверие Великой Княгини Елизаветы ко мне, Наоборот, она даже хотела, чтобы ее невестка подружилась со мной, но это было невозможно. Характер Великого Князя Константина не допускал никакого сближения с его женой, и полный контраст, который я находила между нею и прелестной, как ангел, Великой Княгиней Елизаветой, не поощрял меня к этому.

Великий Князь Александр с каждым днем все более тесно сближался с князьями Чарторижскими и молодым графом Строгановым, другом старшего брата. Он больше не расставался с ними. Общество молодых людей, окружавших Великого Князя, вовлекло его в предосудительные связи. Князь Адам Чарторижский, ободренный особой дружбой Великого Князя, находясь вблизи от Великой Княгини Елизаветы, не мог ее видеть, не испытывая чувства, которое уважение, принципы и благодарность должны бы были подавить в самом начале.

Великий Князь и его двор перебрались 12 июня в Александровский дворец. Государыня построила его для своего внука. Дворец был очень красив, и перед ним был разбит разделанный палисадник, примыкавший к Английскому саду. Перед окнами Великой Княгини находился цветник, окруженный железной решеткой с маленькой дверью, через которую был ход в ее внутренние апартаменты. За несколько дней перед переездом Государыня подозвала меня (это было на одном из маленьких балов в воскресенье) и сказала мне:

– Сделайте мне удовольствие, передайте вашему мужу, чтобы он распорядился расстановкой мебели в Александровском дворце: он совсем закончен. Мне хотелось бы, чтобы Великий Князь вступил во владение им вместе со своим двором. Выберите себе помещение, какое вам больше понравится, и где вы будете ближе к Великой Княгине Елизавете. Я надеюсь, что она довольна мною, я делаю все, чтобы ей угодить. Я ей дала самого красивого юношу в моем государстве.

Ее Величество остановилась на минуту, потом прибавила:

– Скажите мне, вы их видите постоянно, действительно ли они любят и довольны друг другом?

Я отвечала чистую правду, что они кажутся довольными. Тогда они еще были счастливыми, насколько это было возможно для них. Императрица положила свою красивую руку на мою и сказала мне с волнением, все перевернувшим во мне:

– Я знаю, что не в вашем характере ссорить супругов. Я вижу все, знаю больше, чем можно об этом подумать, и моя любовь к вам будет продолжаться всегда.

– Ах, – отвечала я, – то, что Ваше Величество только что сказали мне, драгоценнее для меня, чем власть над всем миром, и я могу поклясться, что я употреблю всю свою жизнь, чтобы быть достойной этого мнения, которое дороже для меня, чем сама жизнь.

Я поцеловала ей руку; она встала, говоря:

– Я покидаю вас; мы слишком хорошо понимаем друг друга, чтобы нам играть роли.

Во время этого разговора князь Алексей Куракин находился напротив. Он подошел пригласить меня протанцевать полонез.

– Можно быть уверенным, кузина, – сказал он, – что с вами недурно обращаются.

Я ничего не отвечала и почти не слыхала, что он мне говорил. Я передала мужу приказание Ее Величества. Он занялся устройством всего, и три дня спустя мы были в новом помещении.

Я позволю себе привести здесь одну мысль. Самая ужасная клевета сумела уверить к Великой Княгине Елизавете, что у ее внука не было детей, а она желала этого во что бы то ни стало. Только что приведенный мною разговор, бывший 9 июня 1796 года, мне кажется совершенно достаточным, чтобы опровергнуть эту ужасную ложь. Скажу даже Дольше: Ее Величество сама говорила с Зубовым в конце 1796 года по поводу его непристойных чувств к Великой Княгине и заставила его совершенно переменить поведение. Когда опять переехали в Царское Село, не было, больше ни прогулок, ни взглядов, ни вздохов. Графиня Шувалова на некоторое время осталась без дела. Мы прозвали ее тогда: Impressario in angustia – импресарио в затруднении. Это было название одной из опер-буффа Чимарозы.

Великий Князь и Великая Княгиня были очень довольны своим дворцом. Мои комнаты находились над апартаментами Великой Княгини, и, так как середина строения выдвигается полукругом, она могла разговаривать со мной, находясь у последнего окна перед углом. Однажды после обеда мы устроили шутку: она осталась у своего окна, а я подошла к своему, и мы долго разговаривали. В это время Великий Князь и мой муж играли на скрипке в моей гостиной. Тогда еще все было в согласии.

Князья Чарторижские ежедневно приходили ко мне. Через несколько недель сцена изменилась. Великий Князь стал неразлучен со своими новыми друзьями. Великая Княгиня Анна каждое утро приходила за Великой Княгиней Елизаветой, чтобы гулять в саду. Я предпринимала поездки с Толстой, помещение которой было рядом с моим. В этом году она получила позволение Государыни посещать ее вечера. Великий Князь день ото дня становился все холоднее в обращении со мною; князья Чарторижские почти не заглядывали ко мне; чувства князя Адама занимали всех. Его брат Константин влюбился в Великую Княгиню-Анну, почувствовавшую также склонность к нему. Эта смесь кокетства, интриги и заблуждений ставила Великую Княгиню Елизавету в тяжелое и затруднительное положение. Она замечала перемену в своем муже; каждый вечер она была вынуждена терпеть в своем семейном кругу присутствие человека со всеми внешними признаками страсти, которую, как казалось, Великий Князь поощрял, доставляя ему случай видеть Великую Княгиню. Ее невестка делала ее поверенной состояния своей души и сердца, и, когда Великая Княгиня пыталась противодействовать и спасти ее от самой себя, Великая Княгиня Анна начинала плакать, говорила о тирании своего мужа, и жалость брала верх над рассудком.