Текст книги "Мемуары"

Автор книги: Варвара Головина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 23 страниц)

Несколько дней спустя я отправилась во дворец и была очень милостиво принята Государыней и Великой Княгиней. Я сохранила все свои преимущества в посещении собраний Эрмитажа и возвратилась к своему прежнему образу жизни.

Княгиня Долгорукая возвратилась в феврале, а князь Потемкин в марте. Крепость Измаил была взята приступом³⁴⁾, и кампания была окончена. Князь давал при Дворе и в городе праздники, один другого прекрасней, но ни один из них не был таким изысканным и новым, как праздник в Таврическом дворце. Он был устроен в огромной молдавской зале, где двойной ряд колонн почти составлял круг. Два портика разделяли его посредине, и между ними был зимний сад, великолепно освещенный скрытыми лампами. Там было много деревьев и цветов. Главный свет падал с круглого потолка, посередине которого находился вензель Императрицы, сделанный из стразов. Этот вензель был освещен скрытым источником света и ослепительно блистал.

Кадриль по крайней мере в пятьдесят пар открыла бал. Здесь находилось все, что было лучшего в столице. Присутствие Императрицы немало содействовало очаровательности праздника³⁵⁾.

Князь Потемкин пробыл в Петербурге только два месяца. Он разрешил моему мужу остаться в Петербурге до начала кампании. Надеялись на мир. Я ужинала с князем накануне его отъезда у его племянницы, г-жи Потемкиной, теперь княгини Юсуповой³⁶⁾. Он очень трогательно простился со мной, постоянно повторяя, что он никогда не забудет меня, и настойчиво просил меня вспоминать о нем и пожалеть его, так как он скоро умрет. У него было вполне определенное предчувствие. Он захворал, приехав в Яссы, и умер³⁷⁾ через несколько дней в долине, куда он приказал себя отнести.

В это время мой муж уже с месяц был в армии. Императрица послала князя Безбородко, чтобы заключить мир. Ни один офицер не мог, конечно, отлучиться, но я решилась написать ему просьбу об отпуске моего мужа. Он согласился. Спустя немного времени был заключен мир. Но скоро началась война с Польшей³⁸⁾. Муж должен был отправиться в армию, и я с ним. Моя мать и свекровь были очень огорчены этой новой разлукой, которая и меня очень беспокоила, как вдруг однажды пришел граф Марков и сказал мне, что Императрица занята составлением Двора для своего внука, Великого Князя Александра, и что мой муж будет назначен маршалом.

Эта новость вызвала всеобщую радость в нашей семье, тем более что Императрица очень лестно отозвалась о муже. Это случилось в апреле, а 21 этого месяца было рождение Её Величества, и в этот день должно было быть объявлено назначение должностей ко Двору Великого Князя Александра. Я ожидала этого дня с большим нетерпением. Наконец он наступил. Друг моего мужа, граф Ростопчин³⁹⁾, заехал ко мне, отправляясь во дворец, и сказал мне, что он, наверно, первый известит меня о приятной новости. У него был горбатый жокей, англичанин, которому он приказал дожидаться верхом перед одним из окон дворца и, когда граф покажется в окне и сделает знак платком, сейчас же галопом направиться ко мне и передать следующую записку:

Quand le petit bossu Seraapersu, Qiton entende un cri general: Vive monsieur le marechal!

Когда появится маленький горбун, Пусть раздастся общий крик: Да здравствует господин маршал!

Немного спустя стали говорить о браке Великого Князя Александра с принцессой Луизой Баденской.

ГЛАВА ВТОРАЯ 1792—1794

Императрица послала графиню Шувалову¹⁾ и г-на Стрекалова²⁾ ко двору маркграфа Баденского просить как его, так и наследного принца, чтобы дочь последнего, Луиза, приехала в Россию. Она прибыла 31 октября 1792 года вместе со своей сестрой Фредерикой, позднее королевой Шведской. Принцессе Луизе было тринадцать с половиной лет, ее сестре на год меньше. Их приезд произвел большую сенсацию. Дамы, посещавшие Эрмитаж, были им представлены каждая в отдельности. Я не была в их числе. Я только что оправилась от очень серьезной болезни после смерти моей второй дочери, прожившей всего только пять месяцев. Я увидала принцесс только две недели спустя после других дам.

Я имела честь быть представленной им во дворце, где был и» их апартаменты, примыкавшие к Эрмитажу. Я была поражена очаровательной прелестью принцессы Луизы. Такое же впечатление вынесли все, видевшие ее раньше меня. Я особенно привязалась к принцессе. Ее молодость и нежность внушали мне живое участие к ней и нечто вроде боязни за нее, от чего я не могла отделаться, отлично зная мою родственницу, графиню Шувалову, характер которой, склонный к интригам и безнравственный, внушал мне опасения. Императрица, назначив меня в штат принцессы, тем самым, казалось, разрешала мне проявить искреннее усердие, которое далеко не было официальным.

Я привожу здесь, что принцесса Луиза, теперь императрица Елизавета, сама рассказала мне о своем приезде в Петербург. .

«Мы приехали, моя сестра, принцесса Фредерика, впоследствии королева Шведская, и я, между восемью и девятью часами вечера. В Стрельне, последней станции перед Петербургом, мы встретили камергера Салтыкова, которого Императрица назначила дежурным к нам и послала навстречу, чтобы поздравить нас. Графиня Шувалова и г-н Стрекалов оба сели в нашу карету, и все эти приготовления к моменту, самому интересному в моей жизни и всю важность которого я уже чувствовала, наполняли мою душу волнением, когда, въезжая в городские ворота, я услышала, как воскликнули: Вот мы и в Петербурге!»

«Невольно, в темноте, мы с сестрой взялись за руки, и по мере того, как мы ехали, мы сжимали друг другу руки, и эта немая речь говорила нам о том, что делается внутри нас».

Мы остановились у Шепеловского дворца; я бегом поднялась по хорошо освещенной лестнице; графиня Шувалова и Стрекалов, оба с довольно слабыми ногами, остались далеко позади меня. Салтыков был со мной, но он остался в передней. Я прошла по всем помещениям не останавливаясь и вошла в спальню, обитую малиновым штофом; там я увидала двух женщин и мужчину и сейчас же с быстротой молнии сделала следующий вывод: «Я нахожусь в Петербурге у Императрицы; нет ничего проще, что она встречает меня, следовательно, это она передо мною», и я подошла, чтобы поцеловать руку у той, которая наиболее соответствовала представлению об Императрице, которое я составила по виденным мною портретам. Несколько лет спустя, с большим светским опытом, я, наверно, колебалась бы более долгое время, прежде чем поступить так.

«Она была с князем Зубовым³⁾, тогда еще просто Платоном Зубовым, и с графиней Браницкой, племянницей князя Потемкина. Императрица сказала, что ей очень приятно познакомиться со мной; я передала ей приветствие моей матери. Междутем пришли моя сестра и графиня Шувалова. После нескольких минут разговора Императрица удалилась, и я отдалась волшебному чувству, вызванному во мне всем, что я видела кругом себя. Я никогда не видала, чтобы что-нибудь производило такое сильное впечатление, как Двор Императрицы Екатерины, когда его видишь в первый раз».

«На третий день после нашего приезда, вечером, нас должны были представить Великому Князю-отцу и Великой Княгине. Весь день прошел в том, что нас причесывали по придворной моде и одевали в русские платья. Я в первый раз в жизни была в фижмах и с напудренными волосами. Вечером, в шесть или семь часов, нас отвели к Великому Князю-отцу, который нас принял очень хорошо. Великая Княгиня осыпала меня ласками; она говорила со мной о моей матери, семье, о тех сожалениях, которые я должна была испытать, покидая их. Такое обращение расположило меня к ней, и не моя вина, если эта привязанность не обратилась в настоящую любовь дочери».

«Все сели; Великий Князь послал за молодыми Великими Князьями и Княгинями. Я как сейчас вижу, как они вошли. Я смотрела на Великого Князя Александра так внимательно, насколько это позволяло приличие. Он мне очень понравился, но не показался мне таким красивым, как мне его описали. Он не подошел ко мне и смотрел на меня неприязненно. От Великого Князя мы направились к Императрице, которая уже сидела за своей обычной партией бостона в бриллиантовой комнате. Нас посадили с сестрой около круглого стола с графиней Шуваловой, дежурными фрейлинами и камергерами. Два молодых Великих Князя вскоре пришли после нас. Великий Князь Александр во весь вечер не сказал мне ни слова, не подошел, видимо избегая меня. Но понемногу он освоился со мной. Игры в Эрмитаже в небольшом обществе, вечера, проведенные вместе за круглым столом, где мы играли в секретер или смотрели гравюры, постепенно привели к сближению».

«Однажды вечером, когда мы рисовали вместе с остальным обществом за круглым столом в бриллиантовой комнате, Великий Князь Александр подвинул мне письмо с признанием в любви, которое он только что написал. Он говорил там, что, имея разрешение своих родителей сказать мне, что он меня любит, он спрашивает меня, желаю ли я принять его чувства и ответить на них, и может ли он надеяться, что я буду счастливой, выйдя за него замуж».

«Я ответила утвердительно, также на клочке бумаги, прибавляя, что я покоряюсь желанию, которое выразили мои родители, посылая меня сюда. С этого времени на нас стали смотреть как на жениха и невесту. Мне дали учителя русского языка и Закона Божия».

На следующий день после представления принцессы Луизы Императрица дала аудиенцию делегатам Польши, графам: Браницкому, Ржевусскому и Потоцкому, стоявшим во главе партии, не желавшей наследственности престола в Польше. Они приехали просить Ее Величество взять Польшу под свое покровительство. Это была первая церемония, в которой участвовала принцесса Луиза. Императрица находилась на троне в тронном зале. Публика наполняла помещение, и толпа теснилась около залы кавалергардов. Граф Браницкий произнес по-польски речь. Вице-канцлер Остерман отвечал по-русски, стоя около ступеней трона. Когда окончилась церемония, Императрица возвратилась в свои апартаменты. Принцесса Луиза последовала за ней, но, обходя трон, она запуталась ногой в нитях бахромы бархатного ковра и упала бы, если бы Платон Зубов не поддержал ее.

Она смутилась и была в отчаянии от этого случая, тем более что она в первый раз появилась публично. Нашлись смешные люди, которые сочли это дурным предзнаменованием. Им не пришло в голову сравнение одного августейшего лица, вспомнившего при этом случай Цезаря, который так счастливо выпутался в подобном обстоятельстве. Высаживаясь на берег Африки, чтобы следовать за остатками республиканской армии, он упал и воскликнул: «Африка, я держу тебя!» – обращая таким образом в свою пользу случай, который другие могли бы дурно истолковать.

Я приближаюсь к самому интересному моменту в моей жизни.

Красивое и новое зрелище открылось перед моими глазами: величественный дворец; государыня заметно сближала меня с той, которая должна была вызвать во мне безусловную привязанность. Чем более имела я честь видеть принцессу Луизу, тем более внушала она мне абсолютную преданность. Несмотря на ее молодость, мое участие к ней не ускользнуло от ее внимания. Я с радостью заметила это. В начале мая двор уехал в Царское Село. На следующий за отъездом день Ее Императорское Величество приказала моему мужу, чтобы я приехала туда на все лето.

Этот приказ привел меня в восхищение. Я отправилась сейчас же, чтобы приехать раньше, чем начнется вечер у Императрицы. Как только я окончила туалет, я сейчас же отправилась во дворец, чтобы быть представленной ей. Она появилась в шесть и встретила меня очень милостиво, говоря: «Я очень рада видеть вас в числе наших. Будьте же с сегодняшнего дня госпожой Толстой Маршальшей*, чтобы иметь более внушительный вид».

Я хочу сейчас дать понятие о лицах, которым было разрешено пребывание в Царском Селе и которые были допущены в ее кружок. Но прежде чем рисовать различные портреты, я хотела бы дать образ государыни, которая в продолжение тридцати четырех лет делала счастливой Россию.

Потомство будет судить Екатерину II со всем пристрастием людей. Новая философия, которой она, к несчастью, была заражена и которая была ее главным недостатком, обволакивает как бы густой вуалью ее великие и прекрасные качества. Но мне казалось бы правильным проследить ее жизнь с юности, прежде чем заглушать отзвуки ее славы и непередаваемой доброты.

Императрица была воспитана при дворе принца Анхальтского, своего отца,

__________________

* Мне дали это прозвище, потому что мой муж был немножко толст. Примеч авт.

_________________

невежественной гувернанткой низкого поведения, которая едва могла научить ее читать. Ее родители никогда не занимались ни ее убеждениями, ни ее воспитанием. Ее привезли в Россию семнадцати лет, она была красива, полна естественной грации, талантов, чувственности и остроумия, с желанием учиться и нравиться. Ее выдали замуж за герцога Голштинского, бывшего тогда Великим Князем и наследником Императрицы Елизаветы, своей тетки. Он был некрасив, слабоволен, маленького роста, мелочен, пьяница и развратник. Двор Елизаветы также представлял полную картину разврата. Граф Миних⁴⁾, умный человек, первый разгадал Екатерину и предложил ей учиться. Это предложение было поспешно принято. Он дал ей для начала словарь Бейля, произведение вредное, опасное и соблазнительное, в особенности для того, у кого нет ни малейшего представления о Божественной истине, поражающей ложь*. Екатерина прочла его три раза подряд в течение нескольких месяцев. Оно воспламенило ее воображение и потом привело ее к общению со всеми софистами. Таковы были склонности принцессы, ставшей женой Императора, у которого не было другого честолюбия, как сделаться капралом Фридриха II. Россия была под игом слабости; Екатерина страдала от этого; ее великие и благородные мысли перешагнули через препятствия, противившиеся ее подъему. Ее характер возмущался развращенностью Петра и его презрительным отношением к своим подданным. Всеобщая революция собиралась разразиться. Желали регентства, и так как у Императрицы был десятилетний сын – впоследствии Павел I, – то было решено, что Петра III отошлют в Голштинию.

__________________

*Все эти подробности получены мною от моего дяди Шувалова, которому Императрица рассказывала всё это сама. Примеч. авт.

__________________

Князь Орлов и его брат, граф Алексей, пользовавшиеся тогда расположением Императрицы, должны были отправить его. Приготовили корабли в Кронштадте и на них хотели отправить Петра с его батальонами в Голштинию. Он должен был переночевать накануне отъезда в России, близ Ораниенбаума.

Я не буду входить в подробности этого трагического события. О нем слишком много говорили и извращали его; но, способствуя истине, я считаю необходимым привести здесь подлинное свидетельство, слышанное мною от министра графа Панина. Его свидетельство является тем более неоспоримым, что известно, что он не был особенно привязан к Императрице. Он был воспитателем Павла I, надеялся, что будет держать бразды правления во время регентства женщины, и обманулся в своих ожиданиях. Сила, с которой Екатерина овладела властью, разбила все его честолюбивые замыслы и оставила в его душе недоброжелательное чувство.

Однажды вечером, когда мы были у него в кругу его родственников и друзей, он рассказал нам много интересных анекдотов и незаметно подошел к убийству Петра III. «Я был, – говорил он, – в кабинете Императрицы, когда князь Орлов пришел известить ее, что все кончено. Она стояла посреди комнаты; слово кончено поразило ее. – Он уехал! – возразила она сначала. Но, узнав печальную истину, она упала без чувств. С ней сделались ужасные судороги, и одну минуту боялись за ее жизнь. Когда она очнулась от этого тяжелого состояния, она залилась горькими слезами, повторяя: «Моя слава погибла, никогда потомство не простит мне этого невольного преступления». Фавор заглушил в Орловых всякое другое чувство, кроме чрезмерного честолюбия. Они думали, что, если они уничтожат Императора, князь Орлов займет его место и заставит Императрицу короновать его». Трудно описать твердость характера Императрицы в ее заботах о государстве. Она была честолюбива, но в то же время покрыла славой Россию; ее материнская заботливость распространялась на каждого, как бы он незначителен ни был. Трудно представить зрелище более величественное, чем вид Императрицы во время приемов. И нельзя было быть более великодушным, любезным и снисходительным, чем она в своем тесном кругу. Едва появлялась она, исчезала боязнь, заменяясь уважением, полным нежности. Точно все говорили: «Я вижу ее, я счастлив, она наша опора, наша мать».

Садясь за карты, она бросала взгляд вокруг комнаты, чтобы посмотреть, не нужно ли кому чего-нибудь. Она доводила свое внимание до того, что приказывала опустить штору, если кого беспокоило солнце. Ее партнерами были дежурный генерал-адъютант, граф Строганов⁵⁾, и старый камергер Чертков⁶⁾, которого она очень любила. Мой дядя, обер-камергер Шувалов, тоже иногда принимал участие в игре или, по крайней мере, присутствовал при этом. Платон Зубов тоже. Вечер продолжался до девяти часов или до половины десятого.

Я вспоминаю, что однажды Чертков, бывший плохим игроком, рассердился на Императрицу, заставившую его проиграть. Ее Величество была оскорблена тем, как он бросил карты. Она не сказала ничего и прекратила игру. Это случилось как раз около того времени, когда обыкновенно расходились. Она встала и простилась с нами. Чертков остался уничтоженным. На следующий день было воскресенье. Обыкновенно в этот день бывал обед для всех входивших в администрацию. Великий Князь Павел и Великая Княгиня Мария приезжали из Павловска, замка, в котором они жили, находившегося в четырех верстах от Царского Села. Когда они не приходили, то был обед для избранных лиц под колоннадой. Я имела честь быть допущенной на эти обеды. После обедни и приема, когда Императрица удалялась в свои покои, маршал Двора, князь Барятинский, перечислял лиц, которые должны были иметь честь обедать с ней. Чертков, допущенный на все небольшие собрания, стоял в углу, крайне огорченный происшедшим накануне. Он почти не смел поднять глаза на того, кто должен был произнести над ним приговор. Но каково же было его удивление, когда он услышал свое имя! Он не шел, а бежал. Мы пришли к месту обеда. Ее Императорское Величество сидела в конце колоннады. Она встала, взяла Черткова под руку и молча обошла с ним кругом колоннады. Когда она возвратилась на прежнее место, она сказала ему по-русски: «Не стыдно ли вам думать, что я на вас сержусь? Разве вы забыли, что между друзьями ссоры остаются без последствий?» Никогда я не видела человека в таком волнении, в каком был этот старик; он расплакался, беспрестанно повторяя: «О, матушка, что сказать тебе, как благодарить тебя за такие милости? Всегда готов умереть за тебя!»

На вечерах в Царском Селе рядом со столом Императрицы стоял круглый стол. Принцесса Луиза, уже считавшаяся невестой Великого Князя, сидела там между своей сестрой и мной. Кроме нас там сидели м-ль Шувалова, теперь в замужестве Дитрихштейн⁷⁾, и племянницы графини Протасовой⁸⁾. Императрица давала распоряжение принести нам карандаши, перья и бумагу. Мы рисовали или играли в секретер. Иногда Ее Величество спрашивала, что у нас выходило, и весело смеялась. Графиня Шувалова играла в карты с м-ль Протасовой, дежурными придворными и иногда с графиней Браницкой, которая по временам приезжала в Царское Село.

Дворец в Царском построен Императрицей Елизаветой I. Он обширен и красив, несмотря на свою готическую архитектуру. Императрица Екатерина прибавила для себя особое помещение в более изысканном вкусе. Оно находилось за многочисленными залами в зеркалах и позолоте, отделявшими от апартаментов, занятых прежде Великим Князем Павлом, и за которыми находилось возвышение, где Императрица обыкновенно стояла обедню вместе с семьей и дамами ее свиты. Первая комната этого нового помещения была отделана живописью восковыми красками, в следующей комнате стены украшены были сибирской лазурью, а пол был сделан из красного дерева и перламутра. Большой кабинет рядом весь из китайского лака, а если повернуть налево, находилась спальня, очень маленькая, но очень красивая, и кабинет с зеркалами, разделенными большими деревянными панно. Маленький кабинет служил входом в колоннаду, которая была вся видна в перспективе из двери.

На террасе перед колоннадой находился диван, обитый зеленым сафьяном, и стол. Ее Величество занималась там делами рано утром. Перед этой очень простой пристройкой находилась маленькая стена. Если обогнуть ее, то налево открывался прелестный газон, окаймленный прекрасными и душистыми цветами. Красивые комнаты примыкали к террасе с этой стороны. Налево барьер из гранита шел до самого сада, украшенный бронзовыми статуями, вылитыми по древним образцам в Императорской академии.

Колоннада представляла собой стеклянную галерею с мраморным полом. Она была окружена другой открытой галереей, с рядом колонн, поддерживавших крышу; с нее открывался обширный вид. Колоннада возвышалась над двумя садами: старый парк, многолетние липы которого бросали тень на маленькие комнаты рядом с террасой, и английский сад с красивым озером посередине.

Это прекрасное помещение, занятое той, которая обладала всем, чтобы нравиться и вызывать привязанность, казалось волшебным. У Императрицы был особый дар облагораживать все, к чему она приближалась. Она сообщала смысл всему, и самый глупый человек переставал казаться таким около нее. Каждый оставлял ее довольный собой, потому что она умела говорить, не вызывая смущения и применяясь к разумению того, с кем она говорила.

Императрица очень любила своего внука, Великого Князя Александра (впоследствии Императора Александра I). Он был красив и добр, но качества, которые можно было заметить в нем тогда и которые должны бы были обратиться в добродетели, никогда не могли вполне развиться. Его воспитатель, граф Салтыков⁹⁾, коварный и лукавый интриган, так руководил его поведением, что неизбежно должен был разрушить откровенность его характера, заменяя ее заученностью в словах и принужденностью в поступках. Граф Салтыков, желая сохранить одновременно сближение Императрицы и ее сына, внушал Великому Князю скрытность. Его доброе и превосходное сердце иногда брало верх, но тотчас же воспитатель пытался подавить движения его души. Он отдалял его от Императрицы и внушал ему ужас по отношению к отцу. Молодой князь испытывал поэтому постоянную неудовлетворенность своих чувств.

Великий Князь-отец старался передать ему свою склонность к военному. Он требовал, чтобы Александр, он и его брат присутствовали два раза в неделю на ученье в Павловске. Учил его тактике мелочной и мелкой, постепенно сглаживая в нем великие идеи о военном искусстве, независимо от мундира прусского образца и более или менее крепко пришитой пуговицы. Но, несмотря на эти обстоятельства, способные разрушить самый яркий характер, я должна отдать справедливость моему Государю: прощение всегда настолько близко его сердцу, насколько далека от него тирания; у него мягкий и обворожительный характер; в его разговоре есть прелесть и благородство, много красноречия в стиле и совершенная скромность в его добрых делах.

Принцесса Луиза, ставшая его супругой, соединяла невыразимую прелесть и грацию со сдержанностью и тактичностью, довольно редкими в четырнадцать лёт. Во всех ее поступках проглядывал результат забот матери, как уважаемой, так и любимой. Ее ум, мягкий и тонкий, с крайней быстротой схватывал все, что могло его украсить, как пчела, которая умеет достать мед из самых ядовитых растений. В ее разговоре отражалась свежесть ее юности, и к этому она присоединяла большую правильность понятий. Мне никогда не надоедало ни слушать ее, ни изучать ее душу, в которой так мало пошлости, душу, предвещавшую всё добродетели, но также заключавшую в себе и все опасные стороны характера. Ее доверие ко мне, возрастая со дня на день, все более оправдывало мои чувства к ней. Ее слава от этого становилась для меня дороже и драгоценнее. Первое лето, которое мы провели вместе, было началом дружбы, продолжавшейся много лет. Она представлялась мне молодым и прекрасным растением, стебель которого, выращенный искусной рукой, мог дать прекрасные побеги, но бури и вихри угрожали остановить его рост. Опасности, увеличившиеся вокруг нее, усиливали мою заботливость. Как часто я с сожалением вспоминала о принт цессе, ее матери, единственно которая могла бы закончить это прекрасное произведение, и примеры добродетельных поступков, показываемые ею, были бы единственным оружием, которое могло бы спасти ее против иллюзии и увлечений.

Надо сказать несколько слов о Великом Князе Константине. У него запальчивый характер, но не гордый; все его поступки носят отпечаток тирании, но лишены энергии. Он дурен своей слабостью и наказывает только тогда, когда чувствует себя более сильным. Его ум производил бы приятное впечатление, если бы можно было забыть про его сердце. Но все-таки у него бывают моменты великодушия; он похож на цикуту, которая одновременно является и лекарством и ядом.

Графиня Шувалова, друг Вольтера и Даламбера, пользуется их доктринами, чтобы оправдывать свои слабости. Она хитрая интриганка и приносит все в жертву фавору. В то время идолом, перед которым она курила фимиам, был Платон Зубов.

Графиня Браницкая, несмотря на ловкость своего ума, постоянно выдает свой корыстолюбивый характер. Она очень богата и всегда жалуется на бедность. У Платона Зубова довольно образованный ум, хорошая память и способность к музыке. Его ленивый томный вид носит отпечаток беспечности его характера.

Граф Строганов очень любезный человек и добр o слабости. Он страстно любит искусство. Его характер основан на восторженных порывах. Он может причинить зло увлекаясь, но никогда он не сделает его умышленно. Его ровный характер и веселость как бы созданы для того, чтобы оживлять общество. Император Павел назначил его директором Академии художеств, и он многое улучшил там. Он любил свою родину, но у него не было качеств, которые могли бы сделать его ее опорой.

Мой дядя обер-камергер Шувалов был воплощенной добротой. Его красивое и благородное лицо отражало великодушную и бескорыстную душу. Половину своих доходов он отдавал бедным. Его привязанность к Императрице доходила до слабости, и он всегда был робок с нею, несмотря на милости, которыми она его осыпала. Однажды, когда она играла на бильярде с лицами, постоянно составлявшими ее общество, он вошел в комнату. Ее Величество в шутку сделала ему глубокий реверанс. Он ответил на него. Она улыбнулась. Придворные громко захохотали. Эта внезапная показная веселость неприятно подействовала на Императрицу. «Господа, – сказала она, – мы сорок лет дружны с господином обер-камергером, и поэтому мне позволено шутить с ним». Все замолчали. Дядя целый год томился скорбью после смерти Государыни¹⁰⁾.

Чертков был добрым и отличным русским человеком, в полном смысле этого слова. Он соединял благородство характера с большим природным умом. Императрица была предметом его обожания. Он умер несколько месяцев спустя после ее смерти, не перенеся ее потери.

М-ль Протасова была некрасива и смугла, как негритянская королева с Таити, она всегда находилась при дворе. Она была родственницей князя Орлова, и он поместил ее туда. Она достигла более чем благоразумного возраста, не выйдя замуж, и Ее Величество пожаловало ей свой портрет и звание фрейлины «с портретом». Она принадлежала к интимному обществу Императрицы не потому, что была ее другом или ее заслуги доставили ей это отличие, но потому, что, хотя она была бедной и угрюмой, у нее была благодарная душа. Императрица, жалея об ее бедности, захотела поддержать ее своим покровительством. Она позволила ей выписать племянниц к себе и помогала в их воспитании. Иногда она шутила над ее угрюмым видом. Однажды, когда Протасова была более дурно настроена, чем обыкновенно, Ее Величество заметила это и сказала ей: «Я уверена, моя королева (этот эпитет она прибавляла, когда желала пошутить), что вы сегодня утром побили свою горничную, и оттого у вас такой сердитый вид. Я же встала в пять часов утра, решила много дел, которые удовлетворят одних и не понравятся другим, и оставила все мое неудовольствие и хлопоты там, в кабинете, а сюда пришла, моя прекрасная королева, в самом лучшем настроении духа».

Двор Великого Князя Александра составляли следующие лица: маршал граф Головин, мой муж; камергеры граф Толстой¹¹⁾ и Ададуров¹²⁾, камер-юнкеры князь Хованский¹³⁾ и граф Потоцкий¹⁴⁾. Вечер кончался у принцессы Луизы, которая после помолвки и обращения в православную веру получила титул Великой Княгини Елизаветы. Племянницы Протасовой постоянно приходили туда. Принцесса Фредерика немало вносила прелести в это общество. Она отличалась тонким умом и, несмотря на молодость, обладала вполне определившимся характером. Увы! Ее блестящая судьба подвергла ее тяжелым испытаниям, и корона, которую она носила, была усеяна терниями¹⁵⁾. Она уехала оттуда в конце нашего пребывания в Царском Селе, чтобы вернуться к принцессе, своей матери. Прощание двух сестер представляло трогательное зрелище. Накануне отъезда я встретила Императрицу под сводами, когда она выходила от принцессы Фредерики. Она заходила отдать ей прощальный визит...

На следующий день, когда все было готово к отъезду, собрался двор Великого Князя Александра. Все прошли часть сада и красивой лужайки к решетке, где стояла карета. После раздирающего сердце прощания Великая Княгиня вскочила в карету, когда уже совсем закрывали дверцы, поцеловала сестру и, быстро выскочив, взяла меня за руку и побежала со мной к развалине в конце сада. Она села поддеревом, положила мне голову на плечо и отдалась своей печали.

Когда пришла графиня Шувалова вместе с другими придворными, Великая Княгиня сдержала слезы, встала и медленно направилась к дому с самым спокойным видом. Еще такая молодая, она умела сдерживать свою печаль. Эта сила, так редко встречаемая, вызвала ложное представление об ее характере у лиц, которые были недостойны понять ее. Ее считали холодной и нечувствительной. Когда мне говорили об этом, молчание было моим единственным ответом. Есть вещи, настолько священные и настолько достойные уважения, что, разоблачая их, кажется, будто совершаешь проступок против них. И есть суждения, настолько низкие и достойные презрения, что они не заслуживают, чтобы им оказывали честь оспаривать их.

Приготовления к браку Великого Князя Александра начались после возвращения в город. Все ожидали этого события с величайшим интересом. Наконец оно свершилось 29 сентября 1793 года В церкви Зимнего дворца сделали возвышение, чтобы церемония брака была видна всем. Как только жених и невеста взошли туда, их вид вызвал всеобщее умиление. Они были прекрасны, как ангелы. Обер-камергер Шувалов и князь Безбородко держали венцы. После свершения брака Великий Князь и Княгиня спустились, держась за руку. Великий Князь преклонил колено перед Императрицей, чтобы поблагодарить ее, она подняла, обняла и поцеловала его, плача. Пог том они подошли к Великому Князю-отцу и Великой Княгине и поцеловали их; последние также благодарили Императрицу.