Текст книги "Мемуары"

Автор книги: Варвара Головина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 23 страниц)

Лето 1798 года я провела в деревне на Петергофской дороге вместе с Толстой и де Тарант. Чем дальше шло время, тем больше я привязывалась к последней. Ее прекрасная отзывчивая душа была способна оценить дружбу. И с каждым днем я видела, как увеличивалось мое расположение к ней. Ее гордый и твердый характер вызывал ощущение покоя той поддержкой, которую я находила в нем.

Лорд Уайтворт⁸⁾, посланник Англии, жил недалеко от нас. Мне необходимо упомянуть о нем в моих мемуарах, хотя воспоминание о нем принадлежит к одним из наиболее тяжелых. Вот уже долгое время, как он выказывал по отношению к Толстой мнимую страсть, т.е. просто желал погубить ее, но он скрывал свои проекты под самой обольстительной маской. Никогда он не сказал ни слова, которое могло бы оскорбить ее; он весь был проникнут уважением и вниманием к ней. Такое отношение продолжалось много лет. Наконец она заметила чувство; внушенное ею, но .ее недоверие к себе и дружба, наполнявшая тогда ее сердце, помогали ей избегать опасности без всякого ; усилия. Но все-таки это соседство мне не нравилось. Я никогда не могла выносить любви мужчины к замужней женщине. Я даже нахожу эти чувства преступными, в особенности в человеке, которому около пятидесяти лет. В это время, хотя в поведении лорда Уайтворта не было еще ничего предосудительного, все-таки легко было заметить, что он начинал переходить известные границы. Я остерегалась обратить внимание Толстой: было бы ужасно смутить ее спокойствие. Но последующие события слишком оправдали мои опасения.

Император возвратился из поездки к концу июня. Государыня и Нелидова выехали навстречу ему в Тихвин. Они были крайне поражены переменою его отношения к ним. Их Величества вместе возвратились в Павловск, где Государыня приготовила праздник по случаю приезда Государя. На этом празднике впервые появилась мадам Шевалье, актриса, которая с этого времени заняла видное положение в Петербурге. В части сада, называвшегося Соловей, многие из аллей кончались круглой огороженной площадкой. На каждой из этих площадок были устроены различные сцены. На одной была сцена из комедии, на другой из балета, на третьей из оперы и т. д. Обойдя все аллеи, дошли до последней, в конце которой находилась хижина, существовавшая с основания Павловска и поэтому оставленная нетронутой.

У входа в последнюю аллею граф Вельегорский⁹⁾, переодетый пустынником, подошел к Императору и, сказав ему несколько красивых комплиментов, попросил его войти к нему в хижину. Император последовал за ним и увидел сзади хижины оркестр, аккомпанировавший хору, из всех Великих Княгинь и Княжон, исполнявших из Люцилии «Нигде так не хорошо, как среди своей семьи». Все было очень хорошо, если не считать, что никогда Государь не возвращался к своей семье с чувствами, так мало приличествующими отцу семейства.

Ужином под музыку в маленьком саду Государыни закончился праздник. Стояла прекрасная погода, много способствовавшая тому, чтобы праздник казался прекрасным тем, кому возвращение Государя сулило счастье. Но тот, для кого он предназначался, едва сохранял внешне довольный вид, и Государыня предчувствовала уже все неприятности, ожидавшие ее.

Кончался июнь месяц, и Государь выказывал живейшее нетерпение поскорее отправиться в Петергоф. Сообразно тому, насколько Государь находил приятным пребывание в Павловске, придворные определяли степень влияния Государыни на своего супруга. К несчастью, Государыня схватила трёхдневную лихорадку почти в тот момент, когда двор должен был отправиться в Петергоф. Это препятствие страшно раздражило Государя, и он готов был думать, что Государыня притворилась больной, чтобы помешать ему. Он даже не постарался скрыть от нее свое недовольство, и с этого времени для нее начался целый ряд огорчений.

В ожидании Императора были все признаки страсти влюбленного двадцатилетнего юноши. Он сделал Великого Князя Александра поверенным своих чувств, только и говорил ему, что про Лопухину, описывая все, что в нем происходило: мечты, воображения, надежды, проекты и волнения.

– Вообразите, до чего доходит моя страсть; – сказал он однажды своему сыну, – я не могу смотреть на маленького горбуна Лопухина, не испытывая сердцебиения, потому что он носит ту же фамилию, что и она.

Лопухин, о котором идет речь, был одним из придворных; он был горбат, малоинтересен и приходился дальним родственником м-ль Лопухиной.

Около этого времени в Петербург приехали братья Государыни, два принца Виртембергских. Они служили в Австрии, и эта держава, выступив против Франции, направила их к Государыне, предлагая ей склонить Государя соединиться с австрийским правительством. Императрица, в восхищении от возможности сыграть роль, усердно взялась за это поручение и заручилась содействием князя Безбородко. Последний из вежливости поддержал ее настояние перед Государем, но Его Величество ответил им, что он «хочет сначала обеспечить счастье своего государства, прежде чем вмешиваться в дела своих соседей». Этот благоразумный ответ не удовлетворил их. Князь Безбородко воспользовался пристрастием Государя ко всяким церемониям и предложил ему принять под свое покровительство Мальтийский орден и потом провозгласить себя гроссмейстером ордена. Государь с I восторгом принял эту мысль и в силу этого необходимо должен был вступить в соглашение с Австрией. Блестящий поход в следующем году, в котором фельдмаршал Суворов вновь отвоевал Италию, был результатом этого союза, а также брак Великой Княжны Александры с палатином Венгрии.

Как только Императрица поправилась, двор поехал в Петергоф, и там произошли все перемены, удалившие от двора лиц, частью поддерживавших влияние Императрицы и частью поддерживаемых ею. Нелидова покинула двор и удалилась в общежитие. Военный губернатор Санкт-Петербурга Буксгевден¹⁰⁾, ее друг и протеже, потерял свое место. Вскоре поле того он был выслан в свое имение в Ливонию, и Нелидова, очень дружная с его женой, уехала вместе с ними.

Граф Николай Румянцев¹¹⁾, обер-гофмейстер, которого Государь считал также одним из верных слуг своей супруги, был также предназначен к высылке, но вмешательство Великого Князя Александра остановило приказ, правда, только на время, потому что несколько месяцев спустя он все-таки был выслан. Граф Николай Румянцев был раньше нашим министром во Франкфурте, и ему было поручено Императрицей Екатериной II вести переговоры относительно брака Великого Князя Александра с принцессой Луизой Баденской. В тот день, когда Государь уже отдал приказ о его высылке, Великий Князь Александр подошел к Великой Княжне Елизавете, когда она спускалась с лестницы для вечерней прогулки, и сказал ей быстро:

– Поблагодарите отца, когда будете рядом с ним; из внимания к нам он отменил приказ о высылке графа Румянцева; сейчас я не могу вам сказать больше.

Великая Княгиня не вмешивалась в придворные интриги и узнавала о них только впоследствии по объявленным результатам, поэтому она была очень удивлена словами Великого Князя, но тем не менее исполнила порученное ей. Император очень хорошо принял ее благодарность и сказал ей много любезного по этому поводу. Остановились в Монплезире, и в то время, когда все гуляли на террасе, Государыня отвела в сторону Великую Княгиню и спросила у нее:

– Где граф Румянцев? Говорят, он выслан, что вы знаете об этом?

Великая Княгиня чистосердечно рассказала ей все, что ей было известно. В тот же момент Великий Князь Александр, желая скрыть от матери неприятную для нее новость, что Государь вооружен против графа Румянцева, подошел к ним. Услыхав, о чем они разговаривают, он горячо упрекал Великую Княгиню за то, что она рассказала эту историю Императрице. Ее Величество с живостью возразила:

– Когда все покидают меня, неужели вы сердитесь, что ваша жена не потеряла доверие ко мне?

Упреки были несправедливы, но эти слова Государыни глубоко тронули Великую Княгиню, и она желала бы утешить ее, тем более что с тех пор, как Государыня была несчастной, ее обращение с Великой Княгиней потеряло оттенок высокомерия.

В том году двор прожил в Петергофе до первых дней августа. Я отправилась туда на именины Государыни вместе с двумя моими подругами и м-ль Блом, племянницей барона Блома, датского посланника. Великая Княгиня Елизавета позволила мне повидаться с ней утром в Английском саду, куда она пришла вместе с Великой Княгиней Анной, а я – с моими подругами. Мы с ней разговаривали вдвоем, что мне напомнило счастливые времена. Это был последний наш разговор в таком роде.

Двор провел еще две недели в Павловске и оттуда переехал в Гатчину. Как ни любил Государь это имение, обыкновенно продолжая пребывание там до поздней осени, на этот раз он уехал, прожив там полтора месяца, потому что приближался приезд Лопухиной. Без сомнения, состояние экзальтации, в которой он находился, внушило ему мысль придать своему возвращению в город более торжественный вид. Он выехал из Гатчины во главе гвардии и других полков, собиравшихся обыкновенно осенью на маневры. Войска, так же как и двор, совершили путь от Гатчины до Петербурга в два дня. На ночь остановились в Красном. Селе. Войска расположились лагерем, а двор поместился в старом деревянном дворце. Была хорошая погода, и дорога, избранная на этот раз, проходила по более красивым местностям, чем та, по которой двор обыкновенно ездил из Гатчины в Петербург. Все это придавало шествию торжественный вид.

Великая Княгиня Елизавета страдала от начинающейся беременности, тем более что плохая дорога внушала ей опасения, которые она принуждена была скрывать, не будучи вполне уверенной в своем положении. Был момент, когда она думала, что с ней будет плохо, но, к счастью, все обошлось, и по приезде в Петербург она в тот же вечер присутствовала на спектакле в Эрмитаже.

Через две недели по возвращении в город приехала семья Лопухиных. Отец сейчас же был назначен генерал-прокурором на место князя Алексея Куракина. Его жена получила портрет, а его дочь Анна Лопухина была назначена фрейлиной. Уже не удивлялись ничему, иначе назначение г-жи Лопухиной придворной дамой «с портретом» вызвало бы вполне справедливый ропот. Она не только была невысокого происхождения и манеры ее обнаруживали полное отсутствие воспитания, но, кроме того, она была известна своим беспорядочным поведением. Она была мачехой Анны Лопухиной и ее двух младших сестер, потерявших родную мать в раннем возрасте. Одна из сестер была замужем за Демидовым и так же красива, как и Анна Лопухина. Она появилась при дворе, так же как и вся семья и даже друзья ее*, и, по-видимому, почувствовала самую горячую страсть к Великому Князю Александру. -

___________________________

*Уваров13), простой офицер кирасирского полка, любовник г-жи Лопухиной, был назначен адъютантом Государя и немного спустя командующим полком кавалергардов, личным конвоем Государя. Примеч. авт.

__________________

Государь был на ее стороне и способствовал всеми средствами этой интриге. Однажды он поехал к м-ль Лопухиной вместе с Великим Князем Александром и, как будто нечаянно, запер последнего в комнате вдвоем с г-жой Демидовой.

Со своей стороны, она употребила все, что только допускало бесстыдство и развращенность, чтобы привлечь его. Но она не настолько нравилась ему, чтобы это чувство взяло верх над отвращением, которое внушало ему ее поведение, и заставило забыть о неприятностях, которые могли явиться следствием подобных отношений с семьей Лопухиных. Великий Князь удержался и стремился настолько же избегать ее, насколько она искала его.

Император придал своей страсти и всем ее проявлениям рыцарский характер, почти облагородивший ее, если бы к ней не примешивались крайности. Он принял на себя гроссмейстерство Мальтийского ордена. Он пожаловал этот орден всем Князьям и Княгиням Императорского Дома. Раздал все орденские степени, создал новые, увеличивал, насколько возможно, поводы для различных церемоний при дворе. М-ль Лопухина получила Мальтийский орден, это была единственная женщина, которой была предоставлена эта милость, кроме членов Императорского Дома и графини Скавронской14), вышедшей замуж около этого времени за графа де Литта, бывшего много лет министром гроссмейстера Мальтийского ордена при русском Дворе; при его посредстве состоялось предложение гроссмейстерства Императору Павлу.

Имя Анна, в котором открыли мистический смысл Божественной милости, стало девизом Государя. Он поместил его на знамена своего первого гвардейского полка. Малиновый цвет, любимый Лопухиной, стал излюбленным цветом Государя, а следовательно, и двора. Его носили все, кроме лакеев. Государь подарил Лопухиной прекрасный дом на Дворцовой набережной. Он ездил к ней ежедневно, два раза, в карете, украшенной только Мальтийским крестом и запряженной парой лошадей, в сопровождении лакея, одетого в малиновую ливрею. Он считался в этом экипаже инкогнито, но в действительности всем было известно, что это едет Государь, так же как если бы он был в своей обыкновенной карете.

Можно себе представить, какое впечатление производили на жителей Петербурга все эти комедии. Население было шокировано тем, что Император более горд титулом гроссмейстера Мальтийского ордена, чем саном русского Государя. Присоединение Мальтийского креста к государственному гербу вызывало всеобщие насмешки, как и театральные сцены церемоний этого ордена. Нравственный беспорядок заменил при дворе место строгости, которой требовал Государь. Но, несмотря на это, прежняя требовательность относительно всего, что касалось службы, была доведена до высшей степени, и не трудно было предвидеть последствия подобного порядка вещей.

Великая Княгиня Елизавета объявила о своей беременности в ноябре месяце. Император казался очень довольным этим известием, вызвавшим чрезвычайную радость в обществе. Дело относительно брака старших Великих Княжон, Александры и Елены, устраивалось. Ожидали приезда эрцгерцога Иосифа, палатина Венгрии, жениха первой, и наследного принца Мекленбург-Шверинского, жениха второй. Оба приехали, и это послужило поводом увеличить количество празднеств и балов как при дворе, так и в городе.

Балы и так давались часто, чтобы удовлетворить страсть к танцам м-ль Лопухиной. Она любила вальсировать, и этот невинный танец, запрещенный до сего времени как неприличный, был введен при дворе. Придворный костюм мешал танцевать Лопухиной, она находила его малоизящным, и появился приказ, чтобы дамы в выборе костюмов руководились только своим вкусом. Этот приказ, которому вся молодежь (не исключая и Великих Княгинь) подчинилась с самым большим удовольствием, был причиною огорчения Государыни. До сего времени она проявляла в этом отношении строгость, граничившую с преследованием, что очень не нравилось молодым особам, они торжествовали теперь, видя, что и Государыня обязана подчиниться общему правилу. Но причина этой перемены была действительно из таких, что могла принести ей сильное страдание, и другие жалели ее.

Эрцгерцог не мог пробыть долго в Петербурге, и поэтому помолвка была отпразднована в январе 1799 года, после чего, немного спустя, он уехал.

В это же время подготовлялась война против революционной Франции. Государь послал 12 000 человек под начальством генерала Розенберга; но ску-лость и нерешительность Австрии довели его до того, что он отдал приказ войскам вернуться в Россию. Тогда к Государю послали принца Фердинанда Виртем-бергского добиться, чтобы он отменил этот приказ. Наконец все устроилось к удовольствию австрийского кабинета. Армия получила подкрепление в 24 000 человек, 30 000 были посланы под начальством Корсакова15), двенадцать линейных кораблей и двадцать четыре фрегата отправлены в Голландию. Государь вызвал фельдмаршала Суворова и поручил ему общее командование над армией в 60 000 человек, приготовленной для этой цели еще Екатериной II.

Фельдмаршал Суворов, прежде чем направиться к армии, приехал в Петербург. Он был принят Государем со всем отличием, подобавшим его заслугам, и g ему пришлось присутствовать на частных празднест-х, которые устраивались в это время. Ничто не могло представить более резкого контраста, чем присутствие этого сурового солдата, одно имя которого внушало доверие армии и уважение Европе, среди безумств и слабостей, отличавших этот двор с таким определенным направлением. Странно было видеть среди сутолоки бала Суворова, покрытого седыми волосами, с исхудалым лицом, носившим следы строгой ссылки, которую он вытерпел, и Государя, делившего свое время между ним и молодой девушкой, простой с виду, личико которой едва ли было бы заметно, если бы оно не привлекло внимание Императора.

У Лопухиной была красивая головка, но незначительная фигура. Хотя она и не была совершенно мала, но плохо сложена, с вдавленной грудью и без всякой фации в манерах. У нее были красивые глаза, черные брови и такие же волосы. Ее наибольшей прелестью были прекрасные зубы и приятный рот. У нее был маленький вздернутый нос, но он не придавал пикантности ее лицу с добрым и ласковым выражением. Она действительно была добра и не способна пожелать или сделать кому-нибудь злое, но она была не очень умна и без всякого воспитания.

Ее влияние выражалось только в испрашиваемых ею милостях. У нее не было достаточно средств, чтобы распространить его на дела, хотя не было недостатка ни в подлости людской, ни в любви Императора, чтобы она могла во все вмешиваться. Часто она получала от Государя прощение невинных, с которыми он жестоко поступил в момент дурного настроения. Она плакала тогда или капризничала и получала таким образом, что она желала. Государыня, из угождения супругу, обходилась с ней очень хорошо; Великие Княжны ухаживали за ней так, что это неприятно было видеть. Только Великие Княгини Елизавета и Анна относились к ней с безразличной вежливостью. И

то только после того, как Государь нашел дурным, что они не разговаривали с ней на первом балу. В общем, они старались по возможности избегать ее.

Примеры низости, окружавшие Великую Княгиню Елизавету, увеличили гордость ее души, и одна мысль, что может показаться, будто она ухаживает за фавориткой, бросала ее в обратную крайность, настолько это было для нее возмутительным. Иногда .бывали случаи, что ее вполне справедливо обвиняли в сухости. Великая Княгиня Анна, безгранично доверявшая в это время своей золовке, держала себя так же и по тем же причинам.

В это время Великий Князь Константин к дурному обращению со своей супругой, которое она терпела с самого начала брака, присоединил еще неверность и вольное поведение. Освобожденный от боязни подвергнуться гневу своего отца, он завел связи, недостойные его ранга. Он часто давал в своих апартаментах маленькие ужины актерам и актрисам, и из этого последовало, что Великая Княгиня Анна, не знавшая его поведения, заразилась болезнью, от которой долго хворала, не зная ее причины. Медики объявили, что она радикально может вылечиться только с помощью Богемских вод, и было решено, что она отправится туда в марте месяце.

Великий Князь Константин около этого времени уехал в Вену, откуда он должен был направиться в Италию, в русскую армию. Надо отдать ему справедливость, что, когда он узнал о действии его поведения на здоровье жены, он испытал самое горячее сожаление и старался тысячью способов исправить сделанную им несправедливость. Но Великая Княгиня Анна была полна негодования и, зная, как мало можно повлиять на характер своего мужа, решила разойтись с м, пользуясь удобным случаем путешествия, чтобы привести в исполнение этот проект. Она собиралась увидеться с родными, думала, что без труда получит их согласие и легко уладит все с Великим Князем, пока он находится за границей, а потом объявит Государю и Государыне, что никакая сила в мире не заставит ее вернуться в Россию.

Этот план, вышедший из семнадцатилетней головы и построенный только на горячем желании осуществить его, был сообщен Великой Княгине Елизавете. Последняя, хотя и предвидела гораздо большие трудности, чем это предполагала ее подруга, все-таки старалась уверить ее в возможности осуществления этого проекта, потому что Великая Княгиня Анна, которую она любила с нежностью сестры, связывала с ним все счастье, возможное для нее.

Великий Князь Александр, питавший к ней те же чувства и страдавший от того, что она была осуждена на роль жертвы его брата, вошел в ее планы, советовал, помог ей, ободрил ее, и такое серьезное дело было легко разрешено двумя княгинями, из которых одной было семнадцать лет, а другой девятнадцать, и советником двадцати лет.

Великая Княгиня Анна уехала 15 марта в сопровождении обер-гофмейстерши ее двора г-жи де Ренн, гофмейстера Тутолмина и двух фрейлин – м-ль де Ренн и графини Екатерины Воронцовой16), молодой девушки, крайне ветреной и непоследовательной.

Разлука была очень тягостной для Великих Княгинь, потому что, по их плану, она должна была быть неограниченной, почти вечной; но свидетели, присутствовавшие при их прощании, знали, что Великой Княгине Анне было приказано вернуться осенью, и приписывали огорчение, испытываемое ими, опасениям, которые внушало положение Великой Княгини Елизаветы, так как беременность ее приближалась к концу и ей предстояли первые роды.

Пока до сих пор беременность Великой Княгини протекала, насколько возможно, счастливо. Я получала о ней известия через моего мужа, имевшего честь часто видеть ее. Я встретилась с ней однажды в Летнем саду, гуляя с Толстой и де Тарант. G Великой Княгиней была одна из ее фрейлин, княжна Волконская. Я осмелилась говорить ей о тяжелых предчувствиях, наполнявших мое сердце, и попросила ее возвратить мне все мои письма. Она сказала мне, что сожгла их, и приказала мне возвратить ее письма. Я взяла на себя смелость отказать ей в этом, говоря, что все ее письма без затруднений будут возвращены ей после моей смерти.

На почте Ростопчиным был отдан строжайший приказ: не пропускать ни одного письма Великих Княгинь друг к другу, не вскрыв его. Но незадолго до отъезда Великой Княгини Анны один чиновник, знакомый Великим Княгиням только по имени, нашел возможность предупредить их об этом, прибавляя, что он умоляет их не пользоваться ни симпатическими чернилами, ни какими-либо другими средствами, употребляемыми с целью ускользнуть от почтового осмотра, потому что все они известны. Великие Княгини, очень признательные за это предупреждение, так как они думали, что могут свободно переписываться при помощи одного средства, ограничились очень незначительной перепиской.

Великая Княгиня Елизавета очень огорчалась разлукой, не продолжавшейся более семи месяцев, но она с большим основанием могла бы беспокоиться, если бы у нее был дар предвидения о неприятностях, которые должны были случиться с ней за этот короткий промежуток времени.

Князь Безбородко умер в апреле месяце, и граф Ростопчин занял его место в Коллегии иностранных дел. Имея уже в своих руках управление почтой, он соединил в своем лице самые важные должности и пользовался полным доверием Государя.

По воле судьбы, с этого момента все лица, которым Великий Князь Александр выказывал доверие и дружбу, были удалены одно за другим. Я приписываю это судьбе, потому что впоследствии Ростопчин оправдался, но тогда приближенные Великого Князя старались уверить его, что граф или небрежно относится к нему, или старается ему повредить. Нельзя удивляться поэтому, что все эти обстоятельства убедили в конце концов Великого Князя, что он справедливо может обвинить Ростопчина в том огорчении, которое ему причиняло удаление всех его друзей.

Князь Александр Голицын был первым. Он был внезапно выслан из Петербурга с приказом отправиться в Москву, И губернатору этого города было запрещено выпускать его оттуда. Было также приказано держать под самым строгим надзором как князя, так и лиц, имевших сношения с ним.

Князь Голицын в царствование Екатерины был камер-пажом. Она всегда была очень милостива к нему, потому что, во-первых, у него был приятный характер, а во-вторых, привязанность его к ней граничила с культом. Вскоре по выходе его из пажей она назначила его камер-юнкером двора Великого Князя Александра. Его ум и умение быть приятным в обществе снискали ему особую милость и даже доверие Великого Князя. У него был очень веселый характер и гибкий ум, но в нем не было ничего конспиративного, и он не больше мешался в дела, чем это делали остальные. Предлогом к такой строгости в отношении к нему считали интригу между Великим Князем и мадам Шевалье. Эта актриса, любовница Кутайсова, делала очень большие авансы Великому Князю, и последний, обольщенный ее красотой и грацией, был склонен отвечать на ее чувства. Утверждают, что князь Голицын играл роль посредника в этой интриге и Кутайсов, ревнуя, не будучи в состоянии отомстить самому Великому Князю, обратил свои чувства на посредника; как бы то ни было, Великий Князь был очень огорчен удалением Голицына и строгостью, с которой с ним обошлись.

Двор отправился в Павловск в первых числах мая, и помолвка Великой Княжны Елены была вскоре отпразднована там очень торжественно.

Восемнадцатого мая Великая Княгиня Елизавета родила дочь17). Государь был очень обрадован рождением внучки, которое ему было объявлено почти в тот же момент, когда курьер из армии привез ему вражеские знамена и известие о победе Суворова в Италии18). Государь любил выставлять на вид это обстоятельство и объявил себя покровителем новорожденной, к которой, как говорил он, могли плохо относиться потому, что это не был мальчик.

Рождение маленькой Великой Княжны сделало меня более чем счастливой. Я была в Павловске на крестинах. Утром того же дня Государь позволил Великому Князю просить, каких он пожелает, милостей для особ его двора. Великий Князь попросил у него: Александровскую ленту для графа Толстого, Св. Анны для Ададурова, камергера его двора, и большую Екатерининскую ленту для графини Шуваловой. Как только указы об этом были подписаны и стали известны графу Ростопчину, он пошел к Императору и сказал ему, что он поступит несправедливо, если не даст Александровской ленты моему мужу, стоявшему во главе двора его сына и служившего всегда честно Великому Князю.

Император согласился с этими замечаниями и сказал Ростопчину напомнить ему о ленте после цремонии крещения. Мы ничего не знали об этом. Я ночевала в Царском Селе и попала в Павловск как раз к тому времени, когда мне следовало вместе с придворными отправиться в церковь. Церемония эта очень растрогала меня, в особенности когда Государь сам поднес ребенка к причастию. Он сделал это с особым чувством, что было замечено всеми. Когда я вернулась в гостиную, чтобы подождать там обеда, муж подошел ко мне и сказал:

– Толстому дадут Александровскую ленту, Великий Князь пожелал этого. Если у вас спросят, получу ли я, отвечайте, что вы ничего не знаете.

Император, возвратясь в кабинет, позвал Кутайсо-ва и сказал:

– Ростопчин говорил мне сегодня утром, что я что-то должен сделать, и я забыл... Ах, знаю! Позовите мне Головина и принесите мне Александровскую ленту.

Как только мой муж вошел в кабинет, Государь подошел к нему и сказал:

– Я совершил очень большую несправедливость и спешу исправить то, что сделано моим сыном без достаточного размышления. Вы более других достойны его внимания и расположения.

Государь послал Кутайсова сказать Великому Князю Александру, что он дал Александровскую ленту человеку, наиболее достойному этого знака отличия. В ту же минуту в кабинет вошла Государыня. Государь сделал знак моему мужу не благодарить ее. Она была крайне удивлена тем, что мой муж был наедине с Государем, а также лентой, которую она видела на нем. Нас уверяли, что она противилась этому, и, когда она вышла из кабинета, Государь сказал мужу:

– Я вам сделал знак не благодарить ее – уверяю вас – не за что было.

Великий Князь принял мужа с замешательством. Последний сказал ему, что ему очень тяжело, что он не может считать ленту знаком внимания его Императорского Высочества, что Великий Князь должен достаточно знать его, для того чтобы верить, что мой уж ценит не ленту, а его мнение, и, увлеченный горячностью своего характера, он позволил сказать себе слишком много суровой истины, чего подданный никогда не должен говорить монарху, как бы ни были искренни его намерения. Он попросил у Великого Князя разрешения подать в отставку. Последний слабо сопротивлялся. От Великого Князя муж прошел к Великой Княгине, чтобы поблагодарить ее. Она ничего не знала и поручила передать мне, чтобы я пришла к ней.

Я застала ее лежащей на кушетке и около нее княжну Четвертинскую19). Мой визит продолжался не долго: присутствие княжны стесняло меня. Я простилась с Великой Княгиней и прошла в помещение грат финн Толстой. Муж пришел туда немного спустя и передал мне все, что я рассказала выше. Я была глубоко взволнована этим. Он признался мне, что ему очень трудно было скрыть все, что в нем происходило, во время визита к Великой Княгине, которой он очень сочувствовал. Он сказал мне еще, что главной причиной, заставившей его покинуть двор, было все то, что подготовлялось в свите Великого Князя против Великой Княгини и чему он не мог противодействовать.

Он просился в чистую отставку. Но Государь позволил оставить двор, но не службу. Его Величество положительно потребовал, чтобы он взял какую-нибудь должность. Муж не мог ослушаться и попросил должность президента почты, где граф Ростопчин был начальником. Государь согласился и назначил его также сенатором.

 

ГЛАВА ВОСЬМАЯ 1799 – 1800

Эта внезапная перемена была невыразимо тяжела для меня. Она дала повод к различного рода сплетням, одна хуже другой. Наши враги с низкой радостью видели, что теперь возможно осуществить все их интриги и облечь клевету видимостью правды.

Удаление моего мужа от двора Великого Князя было первым предметом их толкований. Вот как было это изображено Великой Княгиней. Эти подробности я узнала долгое время спустя.

На следующий день после крестин Великий Князь передал своей супруге, что Государь предоставил ему назначить, кому дать орден Св. Александра – моему мужу (гофмейстеру его двора) или графу Толстому (маршалу двора); и так как Толстой находился постоянно при нем и неутомимо исполнял все самые трудные обязанности, он думал, что было бы справедливее дать ленту Толстому, нежели моему мужу, стоявшему в стороне от него; но последний обиделся на то, сейчас же вышел в отставку и переменил должность при дворе Великого Князя на службу под начальством графа Ростопчина. Великий Князь тоже казался обиженным поведением моего мужа, и в особенности этим последним обстоятельством. Меняя двор Великого Князя на службу под начальством всемогущего в то время Ростопчина, мой муж, казалось, игнорировал Великого Князя и поступал по заранее задуманному плану.