Текст книги "Потерявшиеся в России (СИ)"

Автор книги: Валерий Анишкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц)

– У вас просто обширные познания в кулинарии, – от-метил генерал. Он разомлел, его довольное лицо раскрас-нелось. Ему явно по душе пришлась Мила, и теперь ему хотелось одного, чтобы ей понравился ее сын так же, как она ему.

Под водочку попробовали и шницеля. Мила пережи-вала свой триумф, снисходительно принимала комплимен-ты и по поводу шницелей, и по поводу фруктового салата, который с удовольствием уплетали все.

Леонид Васильевич сидел, откинувшись на спинку стула, и смотрел осоловевшими глазами на Милу, Вадима и Катю, которую мать с трудом заставила съесть полтарел-ки лапши, зато от фруктового салата ее впору было оттас-кивать. Мила ощущала почти физически расположение ге-нерала, и гордость отзывалась в ней словами кота Матро-скина: 'Я еще и на машинке могу, и вышивать'. Мила поймала себя на мысли, что генерал ей как мужчина боль-ше нравится, чем Вадим, и невольно прыснула от смеха. 'Это генетическое, – мелькнула в голове. – Мама тоже все-гда нравились мужчины в возрасте. И папа старше мамы на девять лет'.

– Ты чего? – не понял Вадим и тоже засмеялся.

Давно уже Мила не чувствовала себя так хорошо. Ей было покойно, словно ангел прошел по душе босиком. И отодвинулись куда-то заботы повседневной жизни.

Вечером они сидели перед телевизором. На экране мелькали кулаки, проливалась кровь и полыхали страсти. Чак Норрис учил плохих парней, как правильно жить по-американски. Фильм смотрели вполглаза. Пошла реклама. 'Покупайте компьютеры Джи Ви Ди. Надежно, выгодно, удобно. Звоните прямо сейчас, и вы получите бонус'.

– Джи Ви Ди – это круто, – согласился с рекламой Ва-дим. – Пап, давай купим.

– Зачем тебе? – вяло возразил Леонид Васильевич. – У тебя есть... Ну, вот скажи, ты стал счастливее от того, что у тебя появился компьютер, и ты гуляешь по интернету? Не уход ли это от жизни, ее проблем, бегство в виртуальный мир? Это ведь иллюзия жизни.

– Ну почему? – не согласился Вадим. – Сейчас я полу-чаю обширную и быструю информацию. Я быстрее обу-чаюсь, узнаю много нового. С интернетом мне стал ближе и понятнее мир. Я ощутимо стал его частью.

Леонид Васильевич поморщился, как от зубной боли.

– А вы хотели, чтобы мы вечно за железным занаве-сом сидели? – с задором молодого нигилиста пошел в ата-ку Вадим. – Правильно, советская власть с интернетом не-совместима. Интернет открыл нам не только мир, но и гла-за. Ты как-то вспоминал слова Андропова, который объяс-нил суть железного занавеса: 'Советская власть не удер-жится, если страна не останется закрытой'.

– Наши отцы и деды искренне хотели построить сча-стливое общество. Поверь, коммунизм – это очень притя-гательная идея, и она вправе существовать. Недаром пере-довые капиталистические страны не постеснялись взять все лучшее, что было у нас. У них для этого хватило ума. Конечно, то общество было во многом несовершенно, и нужна была перестройка экономической системы, но не ломки всего. И, поверь мне, мы еще не раз с сожалением вспомним то хорошее, что было в той нашей жизни. Еще неизвестно, что и в какой форме принесет нам капитализм.

– Хуже не будет, – убежденно возразил Вадим. – До-вольно мы жили двуличной жизнью: говорили одно, дума-ли другое, а делали третье.

– Вадик, – Леонид Васильевич протестующе поднял руки. – Может быть, в какой-то части жизнь действительно была лицемерной и двуличной, но лозунги были правиль-ными, и вся идеология была направлена на улучшение нравственного состояния человека в обществе. Кстати, не-смотря на то, что мы были страной атеистического миро-воззрения, отвергающего религию, нашей идеологии со-звучны были Евангельские заповеди, которые устанавли-вали правовые и этические нормы семейного и граждан-ского быта: почитание родителей, неприкосновенность жизни, семья, половая нравственность. Наши женщины были чисты и целомудренны. Известен факт, что когда не-мецкие врачи осмотрели девушек в возрасте от 16 до 19 лет, уганяемых в Германию во время войны, то были по-ражены тем, что 90% из них оказались невинными. Это ли не свидетельство высочайшей нравственности русских? Не спорю, многое было абсурдным, нелепым и уродливым, но все это можно и нужно было поправить. И это возможно мог бы сделать тот Андропов, которого ты, Вадим, упомя-нул.

– Как поправить? Система загнивала, и ее необходимо было взрывать, а не менять.

– Максимализм простителен юношам, но он недопус-тим в политике. Когда я слышу 'взрывать', 'ломать', 'разрушать', – мне становится страшно. Сперанский в царствование Александра I, будучи уверенным, например, в пагубности крепостничества, предупреждал, однако, про-тив его мгновенного уничтожения, опасаясь взрыва. Все должно делаться постепенно, а не одним махом. Раз, и в дамки – не получится. Радикальная ломка всего и вся, как и революция, сопровождается трагедией простых людей. Лично я никогда не сомневался в том, что самая эффектив-ная экономика – рыночная. Но я также не сомневаюсь, что капитализм по-американски – не самая лучшая политиче-ская система. Может быть, нужно было передать в частные руки всю легкую промышленность, разрешить частное предпринимательство, но оставить основополагающие от-расли промышленности, такие как транспорт, добывающие отрасли, тяжелую промышленность в руках государства.

– Пап, а чего ж ты тогда ГКЧП не поддержал

– Потому что ГКЧП – это очевидная авантюра. Они хотели реставрировать то, что реставрации не подлежало. Два раза в одну воду войти нельзя.

– А зачем из КПСС вышел? Не модно? – голос Вадима прозвучал ехидно.

– Меньше всего меня волновало, модно или не модно. Меня не устраивала сегодняшняя программа КПСС. Время их ничему не научило. Они не признали ошибки, которые допустила партия. Являясь правопреемниками партийной системы советского государства, они просто обязаны были покаяться и попросить у народа прощения за репрессии, за массовые расстрелы и за многое другое, что легло позор-ным пятном на всех коммунистов.

А тогда, как ты относишься к Ельцину? – спросил Ва-дим, глядя отцу в глаза.

– А вот этого я тебе не скажу, – усмехнулся Леонид Васильевич. – Что-то меня сморило. Пойду, часок почитаю на сон грядущий и спать. А вы сидите.

Леонид Васильевич встал с кресла и пошел в спальню. Катя клевала носом, сидя у матери на коленях, и Мила вскоре отнесла ее в отведенную им комнату и уложила на свою кровать.

Глава 13

В больницу Даша смогла вырваться только к концу рабочего дня. Заменить ее было некем, отменить прием она не могла и работала весь перерыв, выкраивая этот час, что-бы уйти пораньше.

В отделении Даша сначала нашла Лену. Лена сидела в ординаторской и заполняла медицинские карты. Кроме нее в ординаторской сидела пожилая врачиха в очках и Семен Моисеевич, с которым она чуть повздорила накануне. Вра-чиха в очках кивнула, не поворачивая головы в сторону Даши, а Семен Моисеевич доброжелательно закивал голо-вой: 'Здрасте, здрасте'. При этом лицо его расплылось в доброжелательной улыбке.

– Ну и переполоху наделал твой Фархат, – затаратори-ла Лена, когда они вышли в коридор. – Из администрации приходили, главврач приходила, из милиции приходили. И сейчас какой-то майор сидит, правда, не из милиции.

– Как он? – спросила Даша, пропуская Ленкину скоро-говорку мимо ушей.

– Нормально. Ничего страшного. Через пару недель выпишем. Его взял к себе зав отделением, но ты не беспо-койся, я к нему тоже захожу...Ладно, Даш, я пойду, а то вон шеф ходит злой. Звони.

И Лена скрылась в ординаторской.

Фархата перевели в другую палату. Здесь условия бы-ли получше. Кроме него в палате лежал еще один больной, хотя палата была рассчитана на три места. Третья кровать, заправленная чистым бельем, пустовала. В углу, у дверей, стоял однокамерный холодильник 'ЗиЛ', марка, популяр-ная лет десять назад. Тогда за этими холодильниками на-род выстаивал огромные очереди, и приобрести его можно было только по предварительной записи. 'Господи, за чем мы только не стояли! – подумала Даша. – За коврами, за гарнитурами, за стенками, за сапогами'. Даша помнила, как тогда еще живая бабушка, раз в месяц вставала в пять часов утра и ехала к универмагу, чтобы отметить свою очередь на ковер. Она очень хотела, чтобы у ее внучки над кроватью висел ковер. Тот, кто проспал или прозевал день учета, безжалостно вычеркивался из списка, потому что список велся и оглашался активистами из самой очереди, и чем больше 'записантов' не являлось в назначенный день переклички, тем ближе очередь приближалась к заветной цели. Активист выкрикивал в толпу фамилию, и если про-исходила небольшая заминка, потому что 'записант' не услышал свою фамилию или ее исказил активист, толпа дружно орала: 'Вычеркивай, нету!'

Палата выглядела уютно. Здесь было все чисто и оп-рятно. И новые вафельные полотенца на спинках кроватей, и белое белье, а не серое, как в других палатах, хотя и обезображенное черным больничным штампом. Даша не-вольно бросила взгляд на окно. На фрамуге висела доброт-ная веревка, за которую смело можно было тянуть, чтобы фрамуга открылась. 'Некрасиво, но надежно. Уж эта точно не оборвется, – усмехнулась Даша'.

Фархат лежал с открытыми глазами, лицо его было оживленно, и Даше показалось, что через смуглую кожу его лица проступает подобие румянца. При виде Даши Фархат заулыбался. У кровати больного сидел лысоватый майор.

– Вы к господину Хафиду? – увидев, что Даша замя-лась, сказал майор. – Проходите, я уже закончил и ухожу.

Он закрыл блокнот, положил его в карман кителя и встал. У дверей он обернулся, словно вспомнил, и попро-сил.

– Вы потом зайдите, если вас не затруднит, в кабинет зав отделением. Буквально на минуточку.

– Что он хотел? – обеспокоенно спросила Даша, когда майор вышел.

– Да так, ничего. Интересовался, какие у меня дела в России, по какому вопросу я приехал сюда. Так, ерунда всякая.

– И что ты сказал?

– Сказал, что приехал повидаться со своим институт-ским товарищем. Он спросил, кто этот товарищ. Я сказал. Но это ведь не секрет? – вдруг забеспокоился Фархат. – Я тебя подвел? У тебя могут быть из-за меня неприятности? Я знаю. У нас в Тунисе тоже есть такая служба. Они следят за благонадежностью граждан и ловят шпионов.

– Успокойся, Фархат. Это раньше у меня действитель-но могли быть неприятности. Но у нас произошли большие перемены. Сейчас мы уже другая страна. Лучше скажи, как ты себя чувствуешь?

– Спасибо. Уже хорошо. Я даже немного сидеть могу. И я счастлив, Даша. Я познакомился с твоими родителями. Они очень хорошие люди, Даша. Они принесли мне, я за-был, как это называется, ваши тонкие лепешки.

– Блины.

– Да, блины. Даша, теперь ты выйдешь за меня замуж?

– Да, Фархат.

Фархат сиял. С заплывшим глазом и распухшими гу-бами, растянутыми в подобии улыбки, он казался беспо-мощным, и Даша чувствовала больше, чем когда-либо, и понимала, что любит этого человека, и в душе ее теплом разливалась нежность...

Когда Даша постучалась и вошла в кабинет зав отде-лением, тот поспешил выйти.

– Присаживайтесь, – показал на кресло майор. Он чув-ствовал здесь себя хозяином. – Вас ведь зовут Дарья Ва-сильевна? – уточнил майор, когда Даша опустилась в удобное мягкое кресло. – А с господином Фархатом Хафи-дом вы учились в Воронежском медицинском институте?

Даша кивком подтвердила его слова.

– А какие у вас отношения с господином Хафидом? Он ведь именно к вам приехал?

– А почему это вас интересует? – вспыхнула Даша. – Мои отношения с кем бы то ни было никого не касаются.

– Нас все интересует, – строго заметил Майор. – Впро-чем, вы можете не отвечать. Мы догадываемся.

Даша промолчала. Но в душе поднималось раздраже-ние против этого лысеющего человека с холодными глаза-ми. Разговор был больше похож на допрос.

– Мы ничего не имеем против ваших отношений, но из-за этого иностранноподданного возникли проблемы. В эту неприятную историю втянуты местные власти, об этой истории стало известно нашему посольству... В посольст-во чужой страны звонили вы?

– Об избиении нашего зарубежного гостя в нашем го-роде сообщила я по просьбе пострадавшего, – с вызовом отрезала Даша, подаваясь вперед и сильнее сжимая кистя-ми рук подлокотники кресла.

– В таких случаях советуются с органами, – невозму-тимо сказал майор.

– В таких случаях советуются с родителями, – в тон ему ответила Даша.

– Так вы что, собираетесь за него замуж? – в голосе майора чувствовалась ирония.

– А вот это уже вообще не ваше дело, – Даша все больше злилась.

– И конечно уедете с ним в Тунис? – майор никак не реагировал на раздражительный тон Даши.

– Если выйду замуж, то конечно уеду, – прямо отве-тила Даша. – А что?

– Да ничего особенного. Просто все это может иметь для вас нежелательные последствия. Для дальнейшей карь-еры, например. Мало как обернется! Многие уезжают и возвращаются.

– Это вы мне угрожаете? – тихо спросила Даша.

– Да что вы? Избави Бог! Я по-отечески предостере-гаю вас от необдуманного поступка. Тем более что посту-пок ваш непатриотичен. Покидать Родину, когда в ней происходят такие коренные перемены! Очень непатрио-тично. Такая женщина достойна лучшего. Что, у нас своих мужчин мало? И чем наши хуже? Нет, вам иностранца по-давай, хоть зачуханного, но иностранца.

– Ну, знаете! – Даша задохнулась от возмущения. – Я не хочу больше с вами разговаривать. Если есть вопросы по существу, задавайте. А это черт знает, что такое!

– А у меня нет к вам вопросов. А поговорить с вами и пробудить в вас чувство уважения к Родине я обязан не только по долгу службы, но и как патриот своей страны.

– Я свободна? – Даша встала.

– Конечно. Идите. Но подумайте еще раз над тем, что я сказал.

'Ничего не изменилось!' – подумала Даша. Но она ошибалась. Изменилось многое. И этот разговор с майором не имел для нее никаких последствий. А еще лет десять на-зад все могло иметь совершенно другой, может быть, даже трагический, поворот...

Дома у Даши с родителями состоялся разговор, кото-рый носил спокойный, даже какой-то деловой характер.

– Дочка! Ты его любишь? – спросила мать.

– Да, люблю, мама! – Даша уже не испытывала ника-кой неловкости от этого вопроса, может быть, потому, что решение ее стало твердым, и она решила все для себя.

– И что ты решила?

– Я выхожу за него замуж.

Воцарилось молчание, во время которого отец сосре-доточенно курил, а мать теребила край передника.

– Выходи, дочка! – тихо сказала мать, и видно было, что ей тяжело даются эти слова. – Он, по всему видать, хо-роший человек. А ты что молчишь? – повернулась Галина Михайловна к мужу. Скажи что-нибудь.

– Препятствовать не стану. Выходи, коль любишь. Это главное... И уезжай, хуже не будет. А здесь, видно, счастья нет. Видишь, что твориться стало? Зверь и то нападает, ко-гда есть хочет, а чтоб человек человека за просто так уби-вал!.. Это уже Армагеддон какой-то...

– Ладно, отец! Раскаркался! И труднее были времена – выжили. Бог даст, и сейчас не пропадем. А ты уезжай, дочка. Бери своего араба и уезжай! Только нас не забывай. – Галина Михайловна всхлипнула. Даша не выдержала, на-конец, и, бросившись к матери, дала волю слезам.

Василий Никифорович смотрел на них исподлобья и, сдвинув брови, молчал, не пытаясь останавливать. Он по-нимал, что после их бабьих слез, наступит облегчение и покой.

Глава 14

Милу тяготила работа, и она, приходя на службу, словно отбывала трудовую повинность. В принципе, рабо-тать было можно. Ее хорошо приняли, и она как-то сразу вписалась в коллектив, подружилась с Наташей. И с Пет-ром Никодимовичем не было никаких проблем. За его внешней строгостью скрывался совершенно добродушный человек, который органически не умел отказывать, и у него ежедневно гуляло пол-лаборатории: у одного вдруг начи-нала болеть голова, у другого оставался один дома ребе-нок, третьему нужно было, ну просто неотложно, съездить в город для оформления какого-то документа. И так беско-нечно.

Но вся деятельность научного сотрудника лаборато-рии все же предполагала работу на земле, а у Милы, сугубо городского человека, душа к земле не лежала, и привык-нуть к этому она не могла. Она и на дачу с родителями ез-дила только тогда, когда деваться было некуда и отказать-ся было невозможно. Ей отвели небольшой участок, где она проводила опыты по селекции гороха. Миле пришлось обзавестись резиновыми сапогами и сменной одеждой, ко-торая стала ее рабочей униформой и хранилась в нижнем ящике ее письменного стола. Правда, у нее сразу обозна-чилась тема для будущей диссертации, но это Милу уже никак не радовало. Она могла поговорить с Вадимом об устройстве на какую-нибудь приличную работу, ведь у ге-нерала наверняка были обширные связи. Но Мила не могла переступить через себя: ей было стыдно говорить на эту тему с Вадимом и тем более с его отцом. Она боялась, что они могут подумать, что ею движет одна корысть. И вооб-ще, ей казалось неприличным напрягать чужих людей своими 'шкурными' проблемами. Но Вадим совершенно неожиданно сам затронул эту тему.

– Мила, а ты не хочешь сменить работу? – спросил он вдруг Милу. – Каждый день ездишь в такую даль. Тем бо-лее, ты сама говоришь, что сельское хозяйство – не твое призвание и что в земле ты возиться не любишь.

Когда Вадим спрашивал о ее работе, она не скрывала, что ее работа ей не нравится, но она не ныла и не жалова-лась, и ни на что не намекала. И вот теперь он предлагал ей помощь.

– Давно хочу, – не стала жеманиться Мила. – Оказа-лось, что из меня селекционер, как из козы огородный сто-рож. А на что менять то?

– А это ты сама скажи. Где бы ты хотела работать? Я с отцом говорил об этом. Он сказал, чтобы я спросил у тебя.

– Вадик! – Мила не верила собственному счастью. – Хорошо бы в какой-нибудь институт. Вообще, я всегда мечтала о преподавательской работе.

– Посмотрим, – сказал Вадим.

Буквально через день Миле позвонил сам Леонид Ва-сильевич. Это было так неожиданно, что Мила растеря-лась. Из головы вылетело отчество генерала, и она сказала в трубку: 'Здрасте'.

– Здравствуйте, Мила. По вашему вопросу. Завтра в удобное для вас время зайдите к ректору в экономический институт и в технический университет, тоже к ректору. Там договоритесь. Вам что-нибудь предложат. Если что-то не так, свяжитесь со мной через Вадика. Извините, у меня через пять минут совещание. До свидания.

Мила тянуть не стала. Она отпросилась у шефа и пря-мо с утра помчалась в технический университет. В прием-ной ей почти не пришлось ждать. Она назвала себя, секре-тарь доложила ректору, и тот ее сразу принял. Ректор, вы-сокий, еще не старый мужчина с темной шевелюрой и едва намечающимися залысинами, вел себя с Милой более чем приветливо. Он спросил, как здоровье Леонида Васильеви-ча, улыбался и разговаривал с ней, как с ровней, инстинк-тивно определив ей место в своем кругу.

– У вас какая специальность по диплому? – наконец поинтересовался Ректор.

– Я педагог. Заканчивала химико-биологический фа-культет, – сказала Мила, но у меня нет практического на-выка работы по специальности.

–Это дело поправимое, – успокоил ректор. – Я могу вам предложить место заведующей химическим кабине-том.

– Мила замялась, и ректор быстро вставил:

– Ничего страшного. Вы там быстро освоитесь.

– Да нет, я не боюсь. Просто я хотела бы попробовать себя на преподавательской работе. Вот если бы мне хотя бы несколько часов химии или биологии.

– Вы знаете, Людмила...

– Витальевна, – подсказала Мила.

– Вы знаете, Людмила Витальевна, сейчас я ничего не могу обещать. Ну, может быть, со следующего учебного года.

Миле показалось, что ректор расстроился оттого, что вынужден отказать ей в ее просьбе. Она поблагодарила, одарив его открытой улыбкой, которая, она знала, была неотразимо привлекательной, и обещала подумать.

– В любом случае, о своем решении, какое бы оно ни было, сообщить мне, – сердечно прощаясь, попросил рек-тор. – Телефон у вас есть...

Он проводил Милу до дверей.

– Большой привет от меня Леониду Васильевичу.

Экономический институт выглядел поскромнее. Раз-мещался он в старом, еще довоенной постройки, но хоро-шо отремонтированном, с фасадом, одетым в мрамор, трехэтажном здании, которое располагалось в живописном месте недалеко от речки, хотя и находилось почти в цен-тре.

'Вот бы здесь повезло. И от дома рукой подать', – по-думала Мила, входя в вестибюль института.

Ректорат размещался на втором этаже. В холле на стенах в два ряда висели картины. Освещение было туск-лым, но картины привлекли внимание Милы, и она задер-жалась чуть, разглядывая пейзажи и натюрморты, которые ей очень понравились. Милу поразили почему-то две вещи: вода и виноград. И то и другое были прозрачными и от то-го совершенно натуральными. Ее всегда восхищал Айва-зовский именно за такую прозрачность воды на море. И здесь Мила отметила эту же прозрачность. Она подошла ближе к одной из картин и прочитала на бумажной таблич-ке: 'Шанев В.С.' И ей вдруг захотелось посмотреть на это-го Шанева В.С. 'Черте что в голову лезет', – подумала Мила.

Ректор института встретил Милу так же приветливо, как и его коллега из технического университета.

– Голубцов Иван Прокопьевич, – представился Миле уже пожилой, можно даже сказать старый человек, с ред-кими седыми волосами, усталыми глазами и скупыми, эко-номными движениями, повторив имя и фамилию, которые Мила прочитала на табличке.

Иван Прокопьевич тоже справился о здоровье генера-ла, не преминув отметить, какой необыкновенный человек Леонид Васильевич, и как он его уважает. После реверан-сов в сторону генерала, Иван Прокопьевич порасспраши-вал Милу о ее родителях, и она понимала, что он испод-воль подбирается к главному, что его интересовало: кем она все же приходится генералу и с какого боку находится относительно него. Но Мила совершенно не хотела выво-рачиваться наизнанку, тем более прямо Иван Прокопьевич ее об этом не спрашивал, а все остальное его, видно, удов-летворяло, и он неожиданно для Милы, когда она уже, бы-ло, поставила крест на работе в этом институте, вдруг предложил с елейной улыбкой:

– Милочка, вас устроит должность старшего методи-ста?

Мила удивленно подняла на него глаза, а он добавил:

– Естественно, с гарантией перевода на преподава-тельскую работу. Сначала мы дадим вам несколько часов, а с начала учебного года переведем на полную ставку.

От радости у Милы кровь застучала в висках, и она едва удержалась, чтобы не подскочить на месте.

– Я согласна, – к своему неудовольствию поспешно сказала она.

Зарплата оказалась меньше, чем ей предложили в тех-ническом университете, но больше, чем в 'зернобобовых'. Но это было то, чего она хотела.

В приемной она не удержалась и спросила секретаря:

– А чьи это картины висят в холле?

– А это выставка Владимира Сергеевича, – охотно объяснила секретарь.

– А кто такой этот Владимир Сергеевич?

– Как кто? – искренне удивилась секретарь.– Владимир Сергеевич – это Владимир Сергеевич. Преподаватель, кан-дидат экономических наук.

'Будто я должна знать всех их кандидатов наук', – фыркнула про себя Мила.

В Институте зернобобовых к ее уходу отнеслись по-разному. Кто-то смотрел на нее с нескрываемой усмешкой: мол, белоручка, побоялась пальчики наманикюренные землей испачкать; кто-то с пониманием. Наташа откровен-но расстроилась, но отговаривать не стала, только взяла слово, что Мила будет ей звонить, и что они будут видеть-ся, а Петр Никодимович долго вертел в руках заявление, вздыхал, а потом посмотрел на Милу в упор.

– Это ваше окончательное решение? – спросил Петр Никодимович, а в глазах его было сожаление.

– Мила ничего не ответила, только пожала плечами.

– Я понимаю, конечно, маленькая зарплата, а работа, бывает, я бы сказал, не только лабораторная. Но ведь и на любом другом месте работать придется. А у вас здесь от-крывается перспектива. И потом, не все же вы будете си-деть на этой зарплате. Уже и сейчас намечается прибавка. А? – с надеждой посмотрел на Милу Петр Никодимович.

– Петр Никодимович, миленький, – растрогалась Ми-ла. – На новом месте у меня зарплата будет не намного больше. И не в работе дело. Я уже вам говорила, что рабо-ты не боюсь. Но не мое это. Ну, не мое! Я тоже ко всем здесь успела привыкнуть, и я благодарна вам за все... Но, не уговаривайте меня, я уже все решила.

– Ну, ладно, – вздохнул Петр Никодимович, подписы-вая заявление. – Держи, и будь, дочка, счастлива... Хотя я на тебя сильно рассчитывал.

И, странное дело, она уже не ощущала той радости, которую должна была ощущать, получив работу, о которой и думать еще два дня назад не мечтала. И, бегая с обход-ным листом по институту, Мила ловила себя на мысли, что ей жаль оставлять лабораторию, а вместе с этим и какую-то маленькую частицу себя...

Через неделю она уже сидела в деканате естественных наук экономического института и правила расписание за-нятий. В новом расписании напротив предмета 'концепция естествознания' стояла ее фамилия: преподаватель Анохи-на Л.В. В деканат все время кто-то входил, но Мила, по-глощенная своей работой, не обращала ни на кого внима-ния. Она ушла с головой в расчерченный на квадраты лист и подняла глаза, когда услышала насмешливый голос:

– А вы наш новый методист.

Возле стола стоял молодой мужчина среднего роста, широкий в плечах с круглым добрым лицом. Глаза его из-лучали ту теплоту, которая располагает к доверию, но в глубине его голубых глаз прятались еще и лукавые искор-ки, и легкая насмешка. Цвет глаз менялся, и из голубых его глаза вдруг становились темными, почти черными. Или это показалось Миле. А, впрочем, это могла быть просто игра света. Мила ничего не ответила, просто кивнула.

– Я – Владимир Сергеевич, – назвал себя мужчина, и Мила, теперь уже с любопытством исподволь стала раз-глядывать преподавателя, о котором секретарь ректора в первый день Милиного посещения института сказала: 'Владимир Сергеевич – это Владимир Сергеевич'

– Могу я попросить вас о небольшом одолжении? – теперь глаза его стали серьезными и сразу потемнели.

– Слушаю, – Мила хотела улыбнуться своей неотрази-мой широкой улыбкой, но у нее почему-то улыбнулись только уголки губ. Ей сразу понравился Владимир Сергее-вич, и она инстинктивно почувствовала, что тоже симпа-тична ему.

– Перенесите мне, пожалуйста, вечерние лекции с пятницы и субботы на утро, а взамен на вечер поставьте любые другие дни. Мне это очень нужно.

– Конечно, Владимир Сергеевич, я сделаю, как вы просите, только расписание будет утверждать декан, а по-том ректор, – предупредила Мила, стараясь придать голосу как можно больше мягкости.

– Здесь не беспокойтесь, с деканом я улажу, – открыто улыбнулся, показывая хорошие зубы, Владимир Сергее-вич, и глаза его стали светлеть, превращаясь в голубые.

– А вы что заканчивали, если не секрет? – просто спросил Владимир Сергеевич.

– Не секрет, – засмеялась Мила. – Химико-биологический факультет.

– Значит, коллеги, – обрадовался Владимир Сергеевич. – По первой специальности я тоже химик. Я даже успел защититься по химии, но меня взяла в плен экономика. Я закончил экономический факультет, сейчас готовлю док-торскую, а пока еще числюсь на этой кафедре. Так что, те-перь будем видеться часто. Кстати, я вас познакомлю с од-ним нашим преподавателем. Если подружитесь, а я уверен, что подружитесь, он как никто другой сможет помочь вам в научной работе. Вы же собираетесь заниматься научной работой?

– Вообще-то, конечно, собираюсь. Только я еще об этом не могу говорить так вот сразу. Я ведь всего работаю третий день. И потом, я еще только методист.

– Ну, ваши амбиции легко угадываются хотя бы пото-му, что вы уже включены в учебный процесс, как препода-ватель почасовик. Я уверен, что долго в методистах вы не задержитесь.

В глазах Владимира Сергеевича запрыгали лукавинки, которые Мила разглядела в первую минуту знакомства. Она почувствовала себя неловко оттого, что ее выворачи-вают наизнанку, озвучивая тайное, о котором она предпо-читала не говорить вслух, и уж, конечно, не делиться с кем-то во всеуслышание. Она покраснела и попыталась снова уткнуться в свое расписание, но он понял ее смуще-ние и поспешил откланяться.

– Ну, не буду вам мешать. Очень рад нашему знаком-ству. – Он одарил Милу открытой улыбкой, смешно под-мигнул и энергичной походкой вышел из деканата. В дека-нате больше никого не было, и Мила поняла, что разговор их остался между ними, и уверовала внутренним озарени-ем, что Владимир Сергеевич никогда бы не коснулся и не заговорил о ее тайных помыслах, если бы здесь присутст-вовал еще хотя бы один человек. Мила улыбнулась, ей ста-ло покойно, и она почувствовала себя уверенно от того, что приобрела, а в этом у нее не было сомнения, надежно-го покровителя в лице симпатичного преподавателя Шане-ва Владимира Сергеевича. 'Жаль только, что этот симпа-тичный преподаватель не знает, что он моя защита и по-кровитель', – усмехнулась Мила.

Миле как методисту чаще приходилось сидеть в дека-нате, но иногда она все же заскакивала в преподаватель-скую, потому что это все же была ее кафедра. Она быстро освоилась на факультете, познакомилась со всеми препо-давателями и чувствовала себя уверенно, ей было ком-фортно и, казалось, что она работает здесь давно, и она уже вспоминала о зернобобовом институте, как о недора-зумении в ее жизни. Еще больше сблизил ее с коллективом праздник, который раньше именовался праздником вели-кой Октябрьской Революции, а теперь Днем согласия и примирения. Какого согласия и с чем примирения, для Милы оставалось тайной за семью печатями, но, так или иначе, праздник был, и красное число в календаре остава-лось. Накануне к Миле подошла пожилая преподаватель химии Инна Васильевна Степина и с улыбкой спросила:

– Людмила Витальевна, а вы собираетесь у нас пропи-сываться?

Сначала Мила не поняла и растерялась, но, сообразив, что 'прописываться', это значит выставить угощение 'для своих' и официально быть принятой в коллектив, закивала головой:

– Да, конечно, – и соврала: – Я уже думала, только не знаю как.

– А вот послезавтра мы собираемся в преподаватель-ской немного отметить, заодно и вас пропишем.

Мила побежала к Семенычу, с которым ее познакомил Владимир Сергеевич. Ивана Семеновича все звали просто Семенычем. И это ему шло. Он был 'Семеныч'. К нему тянулись, к нему шли за советом, ему поверяли тайны, и он был чем-то вроде попа на кафедре, мог слушать, состра-дать и принимать на себя проблемы своих коллег. Однаж-ды Мила оказалась нечаянным свидетелем одной сцены. Она тихо сидела в углу кабинета химии и читала конспект лекций, которые ей дал Семеныч. В кабинет вошла препо-давательница, подсела к Семенычу и стала жаловаться на сына, что он отбился от рук, стал выпивать, в дом приво-дит каких-то сомнительных приятелей, не ночует. Как бы до беды не дошло. Семеныч сокрушенно качал головой, тяжело вздыхал, успокаивал мать, говоря, что, может быть, она все преувеличивает: парень молодой, а современная молодежь живет по-другому, не так как их поколение.