Текст книги "Потерявшиеся в России (СИ)"

Автор книги: Валерий Анишкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 23 страниц)

Глава 7

Машину они продали за два миллиона рублей, что приблизительно соответствовало двумстам тысячам тех денег, за которые они ее покупали. Наиболее привлека-тельным Виталию Юрьевичу показался банк Менатеп, хотя у него в голове как-то сразу возникла ассоциация с 'Буте-ноп' из Козьмы Пруткова:

Марш вперед! Ура Россия!

Лишь амбиция была б!

Брали форты не такие

Бутеноп и Глазенап!

Название было на слуху, да и само помещение банка вызывало доверие. Кругом мрамор, золотом блестит медь начищенных дверных ручек, дорогая офисная мебель, компьютеры на столах банковских работников – все со-лидно, в отличие от сберкасс, куда Виталий Юрьевич день-ги категорически нести не хотел. Сберкасса для него была прожорливым чудовищем с ненасытной пастью. В эту пасть уже провалились сбережения покойной матери Ви-талия Юрьевича: шесть тысяч, которые она копила пол-жизни, откладывая помалу и отказывая себе в необходи-мом. Это были деньги 'на черный день', на похороны, на старость. Шесть тысяч по тем временам – это без малого двухкомнатная кооперативная квартира или новая машина. Одну тысячу, правда, Виталию Юрьевичу государство по-зволило получить на похороны. Но эта тысяча уже была по стоимости совсем никакая и, чтобы похоронить мать, ему пришлось добавить еще две тысячи.

В банке их встретили обходительно, вежливо, убеди-тельно ответили на все вопросы, и выходило, что банк сверхнадежен, уставной капитал – выше некуда, а процен-ты по вкладам неуклонно повышаются, так что никакая инфляция вкладчикам не страшна.

Продолжай атаку смело,

Хоть тебе и пуля в лоб -

Посмотри, как лезут в дело

Глазенап и Бутеноп.

Виталию Юрьевичу выписали сберегательную книж-ку со счетом на два миллиона рублей.

Домой они с Ольгой Алексеевной шли пешком. Опять была весна, и опять пахло сиренью, и молодая зелень радо-вала глаз. Стоял тот теплый майский день, когда не хочет-ся забиваться в душную квартиру и тянет на воздух – в парк или просто погулять по улицам. Настроение у Вита-лия Юрьевича было приподнятое: и оттого, что погода стояла хорошая, и оттого, что деньги, наконец, пристроили в надежное место.

– Смотри! – Виталий Юрьевич тихонько толкнул лок-тем Ольгу Алексеевну.

Через дорогу шел цыган в пиджаке и брюках, заправ-ленных в заляпанные грязью сапоги, на голове сидела на-бекрень зимняя пыжиковая шапка; из-под пиджака выгля-дывала красная шелковая рубаха. За цыганом семенила молодая цыганка в шикарном норковом полушубке и в стоптанных так, что ноги разъезжались в разные стороны, туфлях. Цыган, словно почувствовав внимание к себе, по-вел головой в их сторону, рот приоткрылся в белозубой улыбке, черные роскошные усы, лихо закрученные в ни-точку, приподнялись вместе с губой. Цыганка поспешала за размашистым шагом своего мужчины, и смоляные косы мотались из стороны в сторону. Машины притормаживали, пропуская их, и раздраженно сигналили.

– Вот беззаботный народ, – засмеялась Ольга Алексе-евна.

– Да ты посмотри, сколько в них жизни и достоинства, – живо отозвался Виталий Юрьевич. – Сапоги грязные, а он – барон, и все остальное трын-трава. А у нас вечные про-блемы.

– Почему ты думаешь, что у них нет проблем?

– Ну, свои проблемы, конечно, и у них есть. Но они живут с природой в большей гармонии, чем мы, а поэтому, наверно, более счастливы, чем мы.

– Счастье – понятие относительное. Кто более счаст-лив, кто менее, – трудно объяснить.

– Ты права. Только я вслед за Гербертом Спенсером сказал бы, что это понятие не относительное, а разнооб-разное. Его слова: 'Во все времена, у всех народов, у всех классов иначе понимали счастье. Если сравнить воздуш-ные замки крестьянина и философа, то архитектура ока-жется разной'. Что-то вроде этого...

– Да разница небольшая, – сказала Ольга Алексеевна. – Иван с первого этажа любит свою корявенькую Вальку и по-настоящему с ней счастлив. Попробуй кто скажи ему, что она уродина, – морду набьет.

– То есть, 'у хорошего мужа и чулында – жена', – за-смеялся Виталий Юрьевич. – А ты знаешь, среди простых людей больше счастливых, чем среди богатых. Лишние деньги – от лукавого... И вообще, все духовные проявле-ния человека идут от сердца, а не от ума.

У белого кирпичного двухэтажного здания, за метал-лическим решетчатым забором толпилась кучка людей.

– Что за демонстрация? – поинтересовался Виталий Юрьевич.

– Так это РДС, – ответила Ольга Алексеевна.

– Что за РДС такой?

– 'Русский Дом селенга'

– Селлинга? Продажи, что-ли? У нас все теперь на иностранный манер. И что же они продают?

– Да ничего они не продают, – хмыкнула Таисия Ива-новна. – Это финансово-инвестиционная компания. Гово-рят, они дают по вкладам 500 процентов, больше, чем лю-бой банк.

– Этого не может быть, – не поверил Виталий Юрье-вич.– А если это так, значит что-то нечисто.

– Не знаю. Говорят, – пожала плечами Ольга Алексе-евна...

На следующий день Ольга Алексеевна пришла домой возбужденная и, захлебываясь от избытка чувств, затара-торила:

– Ты знаешь, Виталик, я сегодня встретила Анну Пет-ровну. Помнишь, экономист из 'Отдела технической под-готовки производства'? Так вот, она чуть больше полугода назад вложила в РДС двести тысяч, а недавно получила больше шестисот тысяч. И это только проценты. А те, свои двести тысяч, еще оставила.

– Врет твоя Анна Петровна, – безапелляционно отре-зал Виталий Юрьевич.

– Да она мне книжку показала. У них не так как в сберкассе или в банке, они увеличивают ежедневно взнос на пять рублей на каждую вложенную тысячу. А это даже больше, чем 500 процентов в год.

– Интересно, как это они умудряются выплачивать та-кие деньги? Если это пирамида, то есть последующие по-лучают деньги предыдущих, то это афера. И в таком случае государство должно было прикрыть эту лавочку.

Виталий Юрьевич недоумевал. Если какая-то РДС умудряется платить такие высокие проценты, то почему так мало платят банки?

– Виталий, давай семьсот тысяч положим в РДС, – предложила Ольга Алексеевна.

– Так это все наши деньги, – попытался возразить Ви-талий Юрьевич. – А если какая-нибудь афера? Тогда у нас вообще ничего в запасе не останется. Те, что в банк поло-жили, – не в счет, это на машину.

– Давай на месяц положим, а потом снимем с процен-тами. РДС уже почти два года работает, а уж за месяц-то ничего не случится.

Слова жены звучали убедительно. Но Виталий Юрье-вич колебался. С одной стороны, РДС – не сберкасса, не банк. Это какая-то новая структура. Так ведь и сама эко-номика в стране другая, рыночная. А это значит, возможны другие, отличные от социалистической плановой экономи-ки, формы. С другой стороны, если РДС два года сущест-вует, значит, на законных основаниях... И Виталий Юрье-вич сдался.

– Ну, давай, согласился он. – Только надо все получше разузнать.

Операционный зал, где оформлялись договора с РДС, не шел ни в какое сравнение с банком 'Менатеп', но все выглядело пристойно: тоже современная мебель, компью-теры, кресла для клиентов, ожидающих своей очереди. Из проспекта с девизами 'С РДС – в новую жизнь' и 'С нами надежно и спокойно' Виталий Юрьевич узнал, что РДС – это крупнейшая финансово-инвестиционная компания Рос-сии, что 'Русский Дом селенга' действует уже два года на российском финансовом рынке, что по всей стране откры-ты сотни филиалов дочерних компаний РДС. Сеть РДС ох-ватывала Украину, Казахстан, Киргизию. В проспекте да-вались адреса многочисленных филиалов РДС в Орле, Брянске, Курске, Смоленске и в других городах. Процент-ные ставки за два года выросли со 103 процентов до 517. На стене висела таблица роста вкладов по дням из расчета ежедневного увеличения каждой вложенной тысячи на пять рублей. И получалось, что уже через месяц их семьсот тысяч принесут им 116855 рублей, а через четыре месяца взнос почти удвоится.

– За счет чего же обеспечивается такая большая про-центная ставка? – наконец, задал вопрос, который в пер-вую очередь беспокоил его, Виталий Юрьевич.

– Всё очень просто, – деловито объяснил оператор. – Мы вкладываем ваши деньги в самые прибыльные пред-приятия не только в нашей стране, но и за рубежом. Наша компания накопила не только огромный капитал, но и цен-нейший опыт ведения финансовой политики. Самые опыт-ные специалисты рассматривают все выгодные варианты для вложения средств и разрабатывают планы развития компании.

'Почему же государство не делает этого?', – подумал Виталий Юрьевич, но ответ был более чем убедительный, и они решились. Ольге Алексеевне выписали 'Операцион-ную книжку текущего селенга', предварительно заключив с ней двухсторонний договор. Документы тоже выглядели солидно.

Через пару месяцев Виталий Юрьевич зашел в банк 'Менатеп', чтобы посмотреть, на сколько увеличились процентные ставки, но с удивлением узнал, что они снизи-лись до семидесяти процентов. Домой Виталий Юрьевич пришел расстроенный и зло прокомментировал ситуацию.

– Что это за банк, если у них не хватает ума заставить капитал работать. РДС может, МММ может, а банк 'Мена-теп' не может.

– Может эти деньги тоже в РДС положить, – осторож-но предложила Ольга Алексеевна. – Смотри, у нас вместо семисот тысяч уже больше миллиона лежит.

Виталий Юрьевич целый день думал, нервно ходил по залу из угла в угол, а вечером позвонил Алексею Николае-вичу:

– Алеш, ты про РДС слышал?

– Слышал, слышал, – добродушно отозвался басом Алексей Николаевич на другом конце провода. – Каждый день по радио жужжат.

– И что ты думаешь о них?

– А ничего не думаю. Такие проценты дают, что страшно становится.

– Да то-то и оно... Но ты скажи, деньги им можно до-верять?

– А я откуда знаю? – удивился Алексей Николаевич. – Люди несут. И что самое удивительное, последнее прода-ют, машины, даже квартиры, и несут.

– Ты же профессор! – не отставал Виталий Юрьевич. – Ты же должен ориентироваться в этих делах.

– Я советский профессор, к тому же больше историк, чем экономист. Ты что, забыл? – усмехнулся Алексей Ни-колаевич. – Тем более что сейчас почему-то все вверх но-гами ходят, а головы у многих, как сказал один мой колле-га, между ног... Ты понимаешь, Виталик, существование в государстве таких структур как РДС, МММ, Хопер – не-нормально. Огромные денежные потоки плывут мимо го-сударственных сбербанков и работают на частные компа-нии. Это параллельные структуры, подрывающие финан-совую систему государства. И я удивляюсь, что они уже два года функционируют.

– Так они налоги какие платят! – возразил Виталий Юрьевич.

– Налоги – это само собой. Но это мелочь по сравне-нию с теми деньгами, которыми владеет любая МММ.

– Так можно что-то положить в тот же РДС? – не от-ставал Виталий Юрьевич.

– Положить-то можно. Моя Верка положила пятьсот тысяч. Она ждет, когда набежит миллион, а я жду, когда государство все же прикроет эти шараги.

– Ну, если два года не прикрывают, то уж полгода-то еще РДС продержится? – сказал Виталий Юрьевич, убеж-дая больше себя, чем своего приятеля.

– Кто знает? Может и год продержатся. Я ж не знаю, что там на уме у Геращенко, тем более у министра финан-сов Дубинина.

На том разговор и закончился. Ночью Виталий Юрье-вич ворочался с боку на бок, все решал задачу с десятью неизвестными, есть у него в запасе несколько месяцев, чтобы удвоить свои миллионы или нет.

Утром он пошел в банк, снял все свои сбережения и отнес в РДС.

А через два месяца, в июле 1994 года, власть вдруг мощью Минфина, ГКАП и ГНИ по сигналу Черномырди-на обрушилась на МММ. Пошли многочисленные публи-кации, в которых основателя компании Мавроди назвали профессиональным мошенником, который уже давно пере-качал все деньги акционеров за рубеж. Мавроди огрызнул-ся: 'А куда же тогда смотрела налоговая полиция до сих пор? И о какой пирамиде может идти речь, если на при-быль по одной только организации начислено 50 миллиар-дов рублей налога. У пирамиды прибыли быть не может'. Народ повалил забирать свои деньги. Паника росла как снежная лавина, усугублялась тем, что наличных на оплату сразу всем не хватало, и привела, в конце концов, к полно-му краху финансовой компании. Компания была обречена.

Вскоре неприятности обрушились и на РДС. Причем, творилось что-то непонятное. В Астраханской области на-логовая полиция вскрыла денежное хранилище РДС, а зам начальника полиции заявил: 'Это деньги государствен-ные!' Речь шла о сотнях миллиардов рублей. Сотрудники той же полиции сами состояли вкладчиками РДС, но успе-ли расторгнуть свои договора и забрать деньги вместе с премиями. Следом были вскрыты двери денежного храни-лища РДС в Нижнем Новгороде и вывезена вся налич-ность. То же повторилось и в Томске, и повсеместно. А в Иркутске силами ОМОН и налоговой полиции был аресто-ван самолет компании 'РДС-авиа' с инкассаторами, кото-рые сопровождали девять миллиардов рублей.

Вслед за этим последовал президентский указ 'О за-щите интересов инвесторов', который предписывал РДС и другим компаниям, осуществляющим операции по привле-чению свободных денежных средств, 'привести свою дея-тельность до 1 января 1995 года в соответствии с настоя-щим указом и обеспечить безусловное выполнение взятых на себя обязательств перед клиентами'. Однако уже было ясно, что 'выполнить свои обязательства перед клиента-ми' ни РДС, ни кому другому не дадут. Это противоречи-ло бы интересам государства.

Таким образом, палка одним концом ударила по инве-стиционным компаниям, а другим опять по населению, среди которого значительную часть составляли малоиму-щие, пенсионеры и инвалиды, которые хотели поправить свое бедственное положение. Народ, обманутый государ-ством, не вернувшим ему его вклады в госбанках до 1991 года, был обманут им в очередной раз. Власть молча взи-рала на то, как народ несет деньги мимо государственных учреждений, которым не верил, брала огромные налоги с МММов и РДСов, пользовалась заемами, а чиновники са-ми вкладывали огромные суммы в финансовые инвестици-онные компании, но при этом лучше, чем простой народ ориентировались в ситуации и вовремя и в первую очередь смогли забрать свои деньги, утроив и даже удесятерив свои капиталы, а потом ударили так, что щепки полетели. Только щепками этими были люди. Один МММ имел 46 миллионов акционеров...

Виталий Юрьевич слег. У него поднялось давление, чего раньше не бывало, болела голова. Всю неделю держа-лась температура. Он был раздавлен. Ольга Алексеевна старалась лишний раз не лезть к нему с разговорами и молча ухаживала за ним: готовила чай с малиной, давала таблетки папаверина и цитрамона, да тяжело вздыхала, а он был благодарен ей и вспоминал слова Экклезиаста: 'Двоим быть лучше, чем одному. Если упадешь, другой поднимет'.

На второй день болезни забежала Лена, подруга доче-ри.

– Ой, Леночка! – обрадовалась Ольга Алексеевна. – Сам Бог тебя послал.

– Здрасте, тетя Оль! Где тут у нас больной? – бодро сказала Лена.

– А я не хотела тебя беспокоить.

– Как вам не стыдно, тетя Оля! – обиделась Лена. – Я же к вам с первого класса домой, как к себе ходила, даже подъезды путала. Чтоб я таких слов больше не слышала, – нарочито строго добавила Лена. Она сбросила туфли и прошла в спальню, где лежал Виталий Юрьевич.

– Здрасте, дядя Вить! Когда заболели? – спросила Ле-на, садясь на стул, услужливо подставленный Ольгой Алексеевной.

– Здравствуй, дочка! – буркнул Виталий Юрьевич.

– Второй день сегодня, – ответила за мужа Ольга Алексеевна.

– Вот вчера и нужно было позвонить мне, а то мне Мила звонит.

– Да у тебя своих забот хватает, а тут мы еще будем надоедать.

– Ой, тетя Оля, – укоризненно покачала головой Лена. – Что болит, дядя Виталий?

– Давление, температура, – зачастила Ольга Алексеев-на. – Голова болит.

– Сейчас послушаем, померяем давление.

Мила достала тонометр. Виталий Юрьевич безропот-но дал себя послушать, послушно дышал и не дышал.

– Ну, – сказала Лена. – Давление, кстати, невысокое. – Сейчас голова болит?

– Болит. Вчера вечером и ночью сильно болела. К утру еле уснул.

– Давление часто повышается?

– Да нет, как-то Бог миловал.

– Что-нибудь принимали?

– Я ему цитрамон вчера дала, – ответила за мужа Оль-га Алексеевна.

– Ну, ничего страшного нет. Я сейчас укольчик сде-лаю: папаверин и димедрольчик. Станет полегче. После димедрола захотите спать, поспите. И постарайтесь не волноваться. А это в аптеке купите. Настойка пустырника и папаверин в таблетках, если у вас кончится.

Лена выписала два рецепта и оставила на прикроват-ной тумбочке.

– Как у тебя самой-то дела? – спросила в прихожей Ольга Алексеевна. – С больными трудно, небось?

– Да я привыкла. Конечно, устаю. Полторы ставки, ночные дежурства. А ставка врача, как и учителя... Да са-ми, тетя Оль, знаете. Особо не разгонишься. Ладно, я по-бежала. Завтра зайду. Да, тетя Оля, совсем забыла. Моей маме позвоните, она чего-то хотела.

Последние слова донеслись уже из тамбура, когда Ольга Алексеевна закрывала двери.

В том, что они лишились всех своих денег, Виталий Юрьевич винил только себя. Ведь сомневался же он, чув-ствовал, что здесь попахивает какой-то авантюрой. Да и не в его принципе было пользоваться 'халявой', в какой бы упаковке она ни была преподнесена.

Выздоровление сменилось депрессией. Виталий Юрь-евич целый день сидел в кресле, тупо уставившись в теле-визор, или молча ходил по комнате, сдвинув брови к пере-носице, отчего походил на ночную птицу филина.

Ольга Алексеевна не выдержала и позвонила Алексею Николаевичу, который должен был вернуться с какой-то конференции из Москвы. Тот пришел вечером с бутылкой водки. Ольга Алексеевна было возразила, но Алексей Ни-колаевич прижал палец к губам и весело подмигнул. Ольга Алексеевна махнула рукой и пошла на кухню за закуской. Она поставила на стол маринованные огурчики, нарезала сальца из морозилки, и оно розоватыми пластиками с тем-ными мясными прожилками аппетитно лежало в тарелке.

– Сейчас разогрею картошку, – сказала Ольга Алексе-евна и оставила друзей вдвоем.

– Зря ты раскис, – добродушно сказал Алексей Нико-лаевич, после того как они выпили водки. – Вот этого я от тебя никак не ожидал.

– Ничего себе, зря. Почти два миллиона псу под хвост. Можно сказать подарил. Только кому – не знаю.

– Нехорошо, обидно! Но не смертельно. У моей Верки тоже миллион накрылся, – беззаботно засмеялся Алексей Николаевич.

– Ты же говорил, пятьсот тысяч, – напомнил Виталий Юрьевич.

– А проценты? С процентами уже около миллиона на-бежало. Так Верка моя уже их мысленно своими кровными считала. Я говорю, снимай, Вер, снимай, пока не поздно. Нет, говорит, еще месяц подожду. Вот и дождалась.

– Алеш, но ведь кто знал, что вот так вдруг. Такие деньги! – Ольга Алексеевна молитвенно сложила руки на груди.

– Вот-вот. Жадность нас и подводит. Ну, как говорит-ся, снявши голову, по волосам не плачут.

– Factum est factum, – вяло произнес Виталий Юрье-вич.

– Во-во. Что сделано, то сделано. Пусть тебя утешит то, что ты не один такой. Знаешь, сколько людей последнее потеряли? У нас в институте лаборантка трехкомнатную квартиру обменяла на однокомнатную, а разницу вложила в МММ, хотела дочери с зятем отдельную квартиру и ма-шину купить. Теперь молодые живут у его родителей в двухкомнатной квартире, а лаборантка наша в психушку попала. Вот это трагедия. А у тебя так – неприятность. Уж если Бог не дал счастья быть полным дураком, то прихо-дится крутиться, терять и начинать все сначала... И по-брейся, смотреть тошно.

– Говорят, сейчас небольшая небритость в моде, – по-шутил Виталий Юрьевич.

– Ага, если ты молодой миллионер, а на тебе безуко-ризненный фрак, а не кроссовки и мятый пиджак.

Глава 8

Виталий Юрьевич написал свои пять страниц руко-писного текста, откинулся на спинку кресла и потянулся, расслабляя затекшие члены, потом встал, включил телеви-зор и с отрешенным видом смотрел на экран, все еще оста-ваясь во власти той реальности, в которой жили герои его романа. На экране извивались в танце полуобнаженные юные дивы, а юноша с множеством тонких косичек с впле-тенными в них разноцветными лентами, долбил что-то мо-нотонным речитативом, приплясывая, жестикулируя и все время тыча указательным пальцем прямо в него, Виталия Юрьевича. И также безразлично он смотрел на Шуфутин-ского, который пел 'Душа болит, а сердце плачет', а поза-ди него плавно поворачивались то в одну, то в другую сто-рону и синхронно работали руками три одинаковые как близнецы барышни – бэк-вокал... Иногда Виталий Юрье-вич чувствовал себя каким-то посторонним в этом мире, и тогда на все смотрел как бы из другого измерения. И тогда ему странно было видеть, как человек кривляется на сцене, изображая что-то, что Виталию Юрьевичу казалось совер-шенно бессмысленным, и он не понимал, зачем это? Вот пение. Человек ведь, по существу, орет, только старается делать это красиво. В Брянских деревнях до сих пор гово-рят не 'спеть', а 'скричать': 'Мань, давай скричим пес-ню'. Однажды Виталий Юрьевич на каком-то гастрольном концерте, с коими в их город зачастили алчущие звезды, и куда его затащила Ольга Алексеевна, едва сдержался, что-бы не расхохотаться, и Ольга Алексеевна даже больно толкнула его в бок, а он подумал, не спятил ли он уже с ума. Но нет, все его поведение оставалось разумным, и ис-кусство, которое он считал настоящим, он воспринимал адекватно. Просто ему казалось, что эта оголтелая свора, которая вдруг вылезла на телеэкраны, – побирушки, только подают им несоизмеримо больше, чем на паперти. Это был бизнес, шоу-бизнес.

Когда-то театр и эстрада были чем-то прикладным, второстепенным. До 1861 года на подмостки сцены вообще выходили в основном крепостные, да и после актерство считалось занятием низким. И в советское время профес-сия артиста была хотя и уважаемой, но малооплачиваемой, приравниваемой к забитой категории бухгалтеров. Извест-но письмо руководства МХАТа к Сталину, где оно жало-вались на низкие ставки артистов. Актеры получали семь-сот дореформенных рублей, заслуженные – тысячу двести, и только титаны сцены типа Станиславского или Немиро-вича-Данченко – по две тысячи рублей . С другой стороны, для государства – это надстройка: артисты ничего не про-изводят и служат для увеселения деловой части населения. В новое время быть артистом стало престижно, и денежно. Молодежь напропалую двинула в шоу-бизнес. Совершен-ная звукозаписывающая техника позволила компенсиро-вать отсутствие голоса и таланта. Сбитый с толку народ вместо 'Я вас любил, любовь еще, быть может, в моей ду-ше угасла не совсем', вдруг запел 'Муси-пуси, я боюси' и 'Я твой тазик'. Благо, цензура была упразднена. По-шлость, словно дикорастущий плющ, опутала культуру и быт. Менее развлекательные программы были задвинуты на ночное время, и молодые, агрессивные теледеятели ста-ли играть на низменных чувствах людей, пробуждая в них звериную жестокость, убивая жалость и сострадание, и подменяя истинное, то, что в человеке издревле считалось ценным, суррогатом зэковских понятий, компенсируя свой дьявольский труд миллионами за рекламу, которая стала неотъемлемой частью всего телевидения и составила су-щественную его часть. Блатная субкультура становилась культурой. И самое печальное в том, что все это пропове-дует интеллигенция, получившая свободу, и предавшая свой народ.

Есть такая категория людей, которая не привыкла ду-мать и не хочет думать, но хочет жрать, и жрать хорошо. Этим людям не знакомо понятие чести, они не имеют со-вести, для них чужое как свое, они не знают чувства со-страдания, они могут изнасиловать, избить женщину, по-ходя оскорбить, нахамить, они плюют на закон, не утруж-дая себя пониманием того, что, пренебрегая законом, они ввергают страну в хаос. Кто-то назвал их 'быдлом', а кто-то оскорбился, считая, что выражение это больше подхо-дит для скота, но все мы – часть животного мира, и если кто-то из нас стоит на таком примитивном уровне, то и по-нятие 'быдло' для нас в самый раз... Это 'быдло обыва-тельское'. А есть еще 'быдло гламурное', которое не лучше обывательского и отличается от него только тем, что оно состоятельное, но от него больше зла, потому что оно публично и имеет доступ к массовой публике через те-левидение...

Литературный язык, язык Тургенева и Чехова, стал мешать. Дума заговорила на 'фене'. Академик Лихачев, один из последних столпов культуры и русского литера-турного языка, образец ученого и гражданина, пример для Виталия Юрьевича, молчал...

– Виталий, – прервала раздумья Виталия Юрьевича го-лос жены. – К тебе Алексей Николаевич.

– Зови! – Виталий Юрьевич без сожаления нажал на кнопку пульта и выключил телевизор, где шел концерт в честь Дня независимости России.

– Привет, Леш, садись! – мрачно сказал Виталий Юрь-евич, пожимая руку другу.

– Так я и принес, – весело откликнулся Алексей Нико-лаевич, ставя на журнальный столик бутылку 'Экстры'.

– Ну, зачем? – сморщился Виталий Юрьевич. – Что, у меня бутылки водки не найдется?

– Ничего, твою в следующий раз выпьем, – заверил Алексей Николаевич. – А ты чего такой кислый сидишь?

– Да так. Вот академика Лихачева вспомнил. Сделал для России больше всего депутатского корпуса вместе взя-того, заслужил вечную память всех культурных русских, хранитель и бессменный директор 'Эрмитажа' оказался ненужным... Ты знаешь, сколько Лихачев получает? Ше-стьдесят пять долларов.

В голосе Виталия Юрьевича была и ирония, и горечь.

– Твои сведения немного устарели, – возразил Алексей Николаевич. – Теперь Российский академик имеет пенсион в 300 долларов. Для Европы – это, конечно, ничего, а для нас, на фоне общей нищеты это вполне осязаемо.

В зал вошла Ольга Алексеевна и поставила на жур-нальный столик рюмки, тарелку с маринованными огурца-ми, целую разогретую картошку и немного нарезанной дольками колбасы.

– Больше ничего, что-ли, нет? – недовольно сказал Виталий Юрьевич.

– Могу кильку дать, – усмехнулась Ольга Алексеевна.

– Только не кильку, – наотрез отказался Алексей Ни-колаевич. – Он ее есть не умеет. Отрезает хвосты, потом голову, потом начинает чистить внутренности, да еще пы-тается счистить чешую, которой нет. Без слез смотреть на это невозможно. У нас в институте тоже одна преподава-тельница за обедом берет хлеб двумя пальцами и объедает его вокруг, оставляя ту часть, которую держала, потому что боится микробов.

– Совершенно разные вещи, – обиделся Виталий Юрь-евич.

– Но из того же ряда, – засмеялся Алексей Николаевич.

– Ну, тогда хватит с вас! – не обращая внимания на мужа, сказала Ольга Алексеевна. – Вечером Мила придет, тогда и поешь.

– Алексей, а что Вера? – повернулась к Алексею Ни-колаевичу Ольга Алексеевна. – Пришли бы вместе, поси-дели. Что вам, мужикам, за удовольствие? Сели вдвоем, выпили и пошли мировые проблемы решать.

– Так приходите к нам вечером. Вера, кстати, привет передавала и звала.

Нет, Алеш, спасибо за приглашение. Вечером Мила заскочить обещала. С ней, да с внучкой побудем.

Таисия Ивановна ушла на кухню. Виталий Юрьевич разлил водку по рюмкам. Мужчины выпили и молча захру-стели маринованными огурцами.

– Так вот, про академиков, – заговорил Алексей Нико-лаевич. – Недавно Академия наук избирала новых членко-ров и академиков. Это мне рассказывал один мой бывший докторант из Москвы. Избрание носило в этот раз крайне нервный характер. Вот как раз в связи с тем, что по новому указу академик будет получать теперь 300 долларов. С од-ной стороны, и лицо нужно сохранить, и мимо денег не пролететь. Конечно, не всем удавалось спрятать эмоции... Говорят, за некоторых было стыдно.

– Ну, слава Богу, хоть академикам что-то подкинули. – Виталий Юрьевич скривил губы в иронической усмешке. – Теперь бы еще народных артистов вспомнить.... Как-то показали квартиру Юматова. Убогость. Беднее некуда. А просить – гордость не позволяет. Где-то я прочитал, что Николай Гриценко из Вахтанговского в больнице таскал из холодильника чужую еду. Хотя, правда, был он уже в пре-клонном возрасте и никого не узнавал.

– А на всех пирог не испечешь. Из каких шишей да-вать, если годовой бюджет России меньше годового бюд-жета одного Нью-Йорка, – резонно возразил Алексей Ни-колаевич. – А что ты за артистов так ратуешь? Ты же вроде их не очень жалуешь.

– Отнюдь, – возразил Виталий Юрьевич. – Это я хал-туру не жалую... Мы с тобой – рядовые граждане или, как нас теперь придумала называть власть, – электорат, а я го-ворю о людях, которые являются цветом нации, авангар-дом интеллигенции.

– Ну, допустим, и это не секрет, что интеллигенцию в России никогда не любили, а при советской власти осо-бенно. Ленин, если ты помнишь, называл интеллигенцию 'говном'.

– Это он называл так интеллигенцию как прослойку, то есть абстрактную массу, за конформизм. Сам-то он был, несомненно, интеллигентом, как и многие из его окруже-ния.

– Во-первых, то, что Ленин принимал за конформизм – элементарное великое терпение, что, как известно, явля-ется нашей национальной чертой. Во-вторых, что это за 'прослойка' такая? Если на то пошло, то в мире нет поня-тия 'интеллигенция'. 'Интеллигент' есть, и это в перево-де с английского просто 'умный, образованный'. А слово 'интеллигенция' вообще не имеет перевода и считается понятием чисто русским.

– Английскому меня учишь? – усмехнулся Виталий Юрьевич.

– Ладно, ладно! Не учу. Куда мне до тебя? – добро-душно откликнулся Алексей Николаевич. – Но некоторые-то английские слова я знаю?.. Если я говорю 'интеллиген-ция', я имею в виду отдельных людей – интеллигентов.

В карих глазах Алексея Николаевича горел огонек. Он находил особое удовольствие в споре с Виталием Юрьеви-чем. Виталий Юрьевич быстро заводился и бросался в спор как в омут, с головой. Он был начитан, в его голове вме-щалось огромное множество сведений из разных областей знаний, он увлекался древнегреческой культурой, мифоло-гией, языками, парапсихологией и мог читать наизусть це-лые страницы из классической литературы, но все это бы-ло как-то неорганизованно, несисистематизированно, не разложено по полочкам, а сумбурно свалено в кучу в его мозговой кладовой. И Алексею Николаевичу, имеющему широкие познания только в своей истории и политэконо-мии, но обладающему твердой логикой и ясным мышлени-ем, подчиненным этой логике, удавалось всякий раз скло-нить друга к своей точке зрения, облекая мысль в более точные понятия, и, таким образом, делая спор рациональ-ным.

– Здрасте! – пропел Виталий Юрьевич. – Ты почитай Андрея Битова. Он очень хорошо определяет понятие 'ин-теллигенция'.

– И что же такое интеллигенция в его понятии? – со снисходительной улыбкой спросил Алексей Николаевич.

– Изволь. Во-первых, это гораздо больше и реже, чем образованность, – это поведенческая культура. Интелли-гентным человеком может быть и крестьянин, и ремеслен-ник. Тот же академик Лихачев говорил, что интеллигентом невозможно прикинуться. Прикинуться можно умным, щедрым. А интеллигентом нет. Лихачева, например, даже когда он ходил в арестантской робе, выдавали глаза.