Текст книги "Потерявшиеся в России (СИ)"

Автор книги: Валерий Анишкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 23 страниц)

– Читал я, Алексей и де Кюстина, и Олеария. Если ты цитируешь их по книгам 'Россия глазами иностранцев', то там Олеарий с восторгом говорит еще и о простоте нравов и обычаев московитян того времени. И вообще иностран-цев поражало своеобразие русской культуры и веротерпи-мость, которой не мог похвастаться Запад, а мадам де Сталь не нашла ничего дикого в нашем народе. Она гово-рила, что русские извозчики не проходили мимо женщины, чтобы не поклониться ей, и что русские необычайно госте-приимны.

– Да я не спорю. Мы же с тобой не о том говорим, плохой мы народ или хороший. Мы пытаемся разобраться, почему мы такие? Правильно? Кстати, де Сталь тоже срав-нивала русских с людьми Востока, т.е. с азиатами... Людей, Виталий, легко распустить. Вот дали нам волю, и все по-роки человеческие полезли из нас, как тараканы из щелей.

– Да уж полезли. Славяне умертвляли стариков из ми-лолосердия, а сейчас внук убивает бабку за то, что не пус-кает гулять до двенадцати, а дочь мать за то, что модные сапоги не купила; молодые отнимают пенсии у стариков, чтобы купить на нее водку и наркотики, – с горечью сказал Виталий Юрьевич.

– И все же, Виталий, при всем уважении к русским де Сталь говорила о кражах и о лжи, которая идет рука об ру-ку с воровством, как об обычном явлении в России, и отно-сила это на счет невежества, которое ослабляет нравствен-ные принципы.

– Зато твой Олеарий, видно, забыл о том, что жители Западной Европы тоже страдали многими из тех пороков, которые приписывались нам. А разве не де Сталь сказала, что в русском народе есть что-то исполинское и обычными мерами его измерить нельзя, и что русский народ способен совершать великие подвиги? В нас всегда живет душа, которая полна загадок.

– Ну, да. Героизм вместо нормальной повседневной работы. А тебе не кажется, что в этой твоей гордости за русского больше тоски по его былой силе, которая оста-лась в прошлом?.. И потом. Оставь ты этот заезженный и до дыр затертый миф про загадочную русскую душу. Ни-чего в этой душе загадочного давно уже ни для кого нет. Есть поведенческая культура, которую не понимает Европа и которая приводит европейцев в недоумение. Мы можем называть себя неординарными, особенными, иронизиро-вать по поводу французов, немцев или американцев, но ес-ли посмотреть, как говорится, незамыленным глазом и снять этот вековой налет ложной самооценки, то картина получится нелицеприятная. Мы ленивы, бездеятельны и апатичны, мы не способны справиться с жизненными трудностями, мы теряемся в простейших ситуациях, не можем противостоять обстоятельствам и не находим ниче-го лучшего, как утопить свою несостоятельность в водке. И вообще, есть у нас, русских, такая особенность: загнать своей бестолковостью себя в угол, а потом героически из него выбираться. Где-то я недавно прочитал, что мы страшны верой в предков, хотя, то ли из-за смешения кро-вей, то ли так звезды расположились, каждый из нас сам является предсказателем, но мы свой талант спрятали за вуалью пьянства, воровства, ненависти... Зато нами легко управлять.

– Ну, это ты перехватил, – неуверенно возразил Вита-лий Юрьевич. Он не ожидал такого поворота и даже расте-рялся.

– А ты возрази! Нашего человека в Европе боятся. Он вести себя там не умеет. Нам же ничего не стоит плюнуть себе под ноги, нахамить... А вообще в этом мире ничего не меняется. Как говорил Наполеон, география – это приго-вор. Меняется социальный строй, а название государства остается. Ну, был СССР, сейчас РФ, а нас как ненавидели и боялись, так ненавидят и боятся до сих пор.

– Может быть, – неохотно согласился Виталий Юрье-вич. – Но нас можно понять. Теперь каждый школьник знает, как выметали из России всех тех, кого принято на-зывать цветом нации. Один 'Философский пароход' с вы-сланными в 1922 году из России чего стоит! А это были те люди, которые как раз и являлись носителями культуры. И если говорить плакатным языком, они были умом, честью и совестью России.

– Ну, насчет ума мы можем быть спокойны, – подхва-тил Алексей Николаевич. – У нас на тысячу уехавших ум-ных появилось две тысячи не менее умных. Если б мы только свой ум не пропивали! Сейчас из России тоже бе-гут. И это самые активные наши соотечественники, кото-рым неуютно в родной России. И их никто не удерживает, потому что те, кто мог бы удержать, то есть политическая элита и госчиновники сами скоро удерут из России, а пока они приумножают воровством свой капитал, вывозят его за рубеж, а вслед за капиталом покидают Россию их дети, жены, родственники. Им Россия не нужна, и их уже давно с сегодняшней Россией ничего не связывает. Народ же безмолвствует. И мы по-прежнему унижены, забиты, оду-рачены и сбиты с толку, как и раньше.

Алексей Николаевич помолчал, словно собираясь с мыслями и уже спокойно, размеренным лекторским тоном продолжал:

– Население России сокращается почти на миллион человек в год. При нашей инертности мы можем раство-риться в других национальностях. Восток медленно, но планомерно захватывают китайцы; возникающие тут и там мигрантские общины начинают быстро расти и завоевы-вают ключевые посты в бизнесе и власти. То есть, осуще-ствляется 'ползучий захват'. В Москве мигранты чувст-вуют себя не гостями, а хозяевами. Русские подростки, объединенные в РНЕ и другие националистические орга-низации, выступают против 'иностранцев' с Кавказа и Востока, протестуя против их засилия. Хотя наивно ду-мать, что с помощью избиения их по темным подворотням, удастся справиться с растущей армией мигрантов. В ответ эта армия выставляет своих 'боевиков', еще более отмо-роженных.

– А я думаю, что не так все страшно. Ты как историк лучше меня знаешь, сколько раз Россия на краю пропасти стояла, и ничего, вставала, возрождалась. Уж если мы не растворились за 250 лет татарского нашествия, то мало-численные кавказские или другие группы тем более не смогут оказать какого-то серьезного влияния на нашу культуру. Это укус комара.

– Если комар не малярийный. Кстати, китайцев сейчас больше, чем в XIII веке было татар.

– Ну не может великая страна вдруг взять и исчезнуть. Post nubila sol , как говорили латиняне.

– Да нет уже великой страны. Ты тоже вспомни, что в веках гибли и империи и исчезали целые цивилизации. Не забывай, что наступает XXI век. Современный транспорт упростил передвижение людей по земному шару; инфор-мация, благодаря телевидению, стала доступной в любом уголке земли, а интернет соединил расы и континенты, еще более сблизив людей. Если раньше слова Киплинга 'Вос-ток – это Восток, а Запад – это Запад и никогда им не сой-тись' звучала как аксиома, то есть считалась истиной, то теперь мы видим, как Восток активно и быстро проникает на Запад, неся свою культуру, обычаи и религию, и если пока представители неблагополучного Ближнего Востока растворяются в культуре благополучного Запала, то это до поры, до времени. Фанатичный и агрессивный мусульман-ский мир настроен решительно и жестко. И уж поверь мне, Виталий, в новом веке мир изменится кардинально... А ты говоришь, Россия. Великой ей уже не стать, тем более, что она сама в одночасье развалилась. Времена империй про-шли.

– Но мы богаты, – не сдавался Виталий Юрьевич. – Бо-гаты нефтью, газом, золотом, алмазами. Неужели мы не станем жить так, как живут люди в благополучных евро-пейских государствах!.. Придет новый президент...

– Да, Россия богата, – перебил Алексей Николаевич. – Иностранцев всегда поражало наше природное изобилие. Недаром немецкий дипломат Герберштейн отмечал, что 'подобного богатства нет в Европе'. Но изобилие, которое окружало нас на протяжении всех веков, сослужило нам плохую службу, наложив отпечаток на наше поведение и образ жизни. Мы привыкли получать, не затрачивая уси-лий. Отсюда и лень, и бесшабашность, и безалаберность... Нефть, в конце концов, кончится; президент хоть новый, хоть старый, а пока будет из той же 'советской оперы'... из той же категории и власть, а народ – советский, хотя нам и говорят, что с развалом СССР 'советский человек' кончился. В России нет, и в обозримом будущем не будет политика, который вдохновил бы нацию. Говоря правиль-ные слова о реформах, демократии, рынке и новой России, политики, как кто-то писал в одной статье, на самом деле все еще латают советскую одежку. Мы надолго застряли между несостоятельным социализмом и блатным капита-лизмом. И мы до сих пор не можем понять, чем стал для нас развал СССР? Величайшей трагедией века или избав-лением от коммунистической нелепости. У нас же все смешалось как в доме Облонских: Карл Маркс и мумия Ленина, Лимонов и Ходорковский с Япончиком, Туркмен-баши с Лукашенко, и лезущие изо всех дыр Кашпировские и Гробовые. Все в куче. Где герой, где злодей?.. Кстати, Европа тоже уже не такая благополучная, какой она нам иногда кажется.

– Что же нам и гордиться нечем? – вяло возразил Ви-талий Юрьевич.

– А вот по большому счету – нечем! Резко отрубил Алексей Николаевич. – Если у тебя спросить, чем ты гор-дишься, ты наверняка начнешь приводить примеры из ис-тории или из советского прошлого. А действительно, чем гордиться? Тем, что мы, богатая страна с нищим населени-ем, торгующая сырьем? Или тем, что я, профессор, полу-чаю за свой труд копейки и хожу в потертом костюме? А ты знаешь, что на вопрос социологов из фонда обществен-ного мнения 'Какое чувство возникает у вас в отношении нашей страны?', сорок процентов ответили: 'стыд', а рос-сийский флаг, гимн и герб в качестве символов новой Рос-сии воспринимают лишь семь процентов.

На Западе основной патриотизм всегда заключался в собственном доме, семье, свободе, достойной жизни, а не в 'безымянной высоте'. Вместо того чтобы бороться с бед-ностью и воровством, нас опять потчуют лозунгом типа 'Россия – наше отечество' и 'Москва – город герой'. Ни в Англии, ни в Америке никому даже в голову не придет вы-весить на улицах растяжки типа 'Великобритания – наша великая Родина'...

Алексей Николаевич замолчал. Молчал и Виталий Юрьевич. Он сидел насупившись. Ему было больно и обидно за себя и за Россию, которую он любил искренне, и другой родины никогда для себя не хотел. Он ей всегда гордился и находил веские аргументы в защиту величия своей страны. Но сейчас он не мог возражать, потому что возражать было просто нечем. Это его мучило, и он стра-дал. Ему вдруг стало нехорошо. Тошнота подступила к горлу, и он стал сглатывать заполнившую рот слюну, по-том налил из графинчика в бокал водку и выпил, с трудом протолкнув обжигающую жидкость в желудок. Поперх-нулся, поставил пустой бокал на журнальный столик и ска-зал: 'Ibi bene, ubi patria '.

Алексей Николаевич исподлобья смотрел на друга и в голову лезли слова про гоголевскую тройку, только на во-прос 'Куда же ты теперь несешься, русская тройка?' – опять не было ответа.

Глава 18

Новость, которую сообщила Лена, была ошеломляю-ще неожиданной. Она выходила замуж. Мила искренне по-радовалась за Ленку, но все произошло как-то неожиданно скоро. Ведь они с Ревазом и знакомы-то были всего месяц. Из всех подруг только она, да Даша ходили незамужними, и уже мать Лены Тамара Федоровна стала опасаться, что та вообще останется в девках, и ворчала, изводя дочь:

– Все подруги замуж повыходили, детей нарожали, одна ты перстом сидишь. Вокруг тебя мужиков полно, а ты все принца ждешь.

– Мам, хватит уже! – огрызалась Лена. За кого попало я выходить не собираюсь. Лучше одна буду. Внука тебе надо, так я рожу.

– Ты что мелешь? – пугалась Тамара Федоровна. – В роду такого не было, чтоб в грехе рожать.

Она поджимала губы и уходила на кухню, где громче обычного принималась грохать кастрюлями. А через ка-кое-то время начиналось все сначала:

– Вон посмотри, Ольга Алексеевна с Катей гуляет. Та-кая девочка прелестная. Уже в школу осенью пойдет. А ты все ждешь чего-то. Смотри, дождешься, пока все отвер-нуться от тебя. И мать помрет. Будешь одна горе мыкать.

– Мам, опять ты за свое? – сердилась Лена. – Ну, Катя, ну, хорошая девочка. А что хорошего-то? Без отца.

– Да, не повезло девке, – соглашалась мать. – Но хоть дочка – радость.

– А я так не хочу. Насмотрелась. Кто рано замуж вы-скочил – все уже поразвелись. Вон Машка Трофимова из нашего класса и трех лет не прожила.

– Маша? Трофимова? Развелась? – ахнула Тамара Фе-доровна.

– Опомнилась. Год назад. А ты знаешь, что сейчас по статистике на три брака один развод, то есть каждый тре-тий разводится. Ну, и на что оно такое счастье?

– Господи, воля твоя! Что творится! – сокрушенно ка-чала головой Тамара Федоровна и снова уходила на кухню.

Но с некоторых пор Тамара Федоровна стала замечать перемены, которые происходили с дочерью. Вроде все то же: по-прежнему уважительная, покладистая и вежливая – грубого слова не скажет, и вообще, сначала подумает, по-том сделает. Да у нее все с детства серьезно и обстоятель-но. А только вот чаще стала улыбаться, а когда убирается или моет посуду, напевает что-то себе под нос тихонько. Да и вообще, вся светится, будто внутри нее лампочку сто-свечовую зажгли. Да и с работы раньше приходила усталая и прежде посидит, потом идет ужинать, а сейчас одежду долой, в ванну, потом на кухню, и все весело, будто и не отработала смену в больнице. И, наконец, Лена открылась:

– Мам, я хотела тебе давно сказать, но как-то боялась, что это не очень серьезно... За мной ухаживает один моло-дой человек. Мы с ним встречаемся. Ну, то есть, он меня встречает, провожает, правда не до дома, потому что я не хочу, чтобы нас соседи видели вместе.

– Так это цветы от него значит. А я, дура, по простоте своей думала, что это от больных.

– От него, мам, Завтра мы идем к его родителям. Так что я приду поздно. Я говорю, чтобы ты не волновалась.

– Ой, дочка, да как же это? Я ж догадаться должна бы-ла. Ведь вижу, что с тобой не так что-то.

– Да так все со мной, мама. Так! – Лена со смехом об-няла мать за шею и прижалась к ней.

– Что хоть за человек? Кто он?

– Он тоже врач, и он... хороший человек.

– Как же вы познакомились?

– В больнице.

– Он что, работает в вашей больнице?

– Да нет. Его отец лежал с микроинсультом в моей па-лате. А Реваз...

– Его зовут Реваз? – уточнила Тамара Федоровна. – Он не русский?

– Он армянин. Мам, а это важно? Какая разница, ар-мянин, грузин? Важно, что он мне нравится.

–Тамара Федоровна пожала плечами.

– Ну вот, – продолжала Лена. – Реваз каждый день приходил к отцу в больницу.

– И как же он тебя высмотрел? – полюбопытствовала Тамара Федоровна.

– Ой, смешно, мам, – Лена засмеялась. – Меня сначала высмотрел отец, потом я видела, как ко мне приглядывает-ся мать.

– Так ты и с матерью уже познакомилась? То есть, его родители в курсе ваших отношений, – подвела итог Тамара Федоровна.

– Не только в курсе. Они-то меня и сосватали.

– Как это? – удивилась Тамара Федоровна.

– Ну вот, я и рассказываю. В первый день Григор Ара-келович, отец Реваза, позвал меня: 'Девушка, можно вас на минуточку'. Я сказала: 'Я вам не девушка, я врач и зовут меня Елена Дмитриевна'. Видела б ты, как он смутился. А на следующий день то же самое Реваз: 'Девушка, можно вас на минуточку'. Я опять: 'Я вам не девушка, я врач. А зовут меня Елена Дмитриевна'. Потом я все время ощуща-ла на себе его взгляд и видела, как он на меня смотрит, не разглядывает, а просто смотрит, вроде глаз не может ото-рвать. Потом стал носить цветы. Приходит к отцу, но пре-жде найдет меня и отдаст цветы. Сначала мне было нелов-ко. От врачей как-то неудобно, и сестры перемигивались. Я после его цветов полдня краснела, да еще он сидит в пала-те и чуть что: 'Елена Дмитриевна, Елена Дмитриевна'. Семен Моисеевич за меня заступался: 'Не обращайте, – го-ворит, – Елена Дмитриевна, ни на кого внимания. Разве вы не заслуживаете цветов. Кому же их дарить, если не вам?' Через неделю Реваз дождался, когда я заканчиваю работу, и пошел провожать. А как-то он проговорился, что родите-ли ему все уши прожужжали, расхваливая меня, а мать все повторяла: 'Вот бы тебе, Ревазик, такую жену, а мне такую невестку'

– А матери ни слова, – с запоздалой обидой сказала Тамара Федоровна. – Не думала, что ты такая скрытная.

– Не обижайся, мам. Я же знаю, что выдать меня за-муж – твоя 'идея фикс'. Сейчас бы началось: 'Ну что? Ну как?'

– Вот видишь, как ты о матери думаешь? Мать у тебя прямо дура набитая выходит, – запричитала Тамара Федо-ровна.

– Да не дура, мам. Но зачем я тебя стала бы волновать, если сама была не уверена, что это серьезно?

– Так что, у вас уже все решилось? – напряглась Тама-ра Федоровна.

– Мам, завтра мы ужинаем у его родителей, а потом он придет просить моей руки.

– О-ох! – только и могла вымолвить Тамара Федоров-на, и теперь ее уже полностью захватила мысль о пред-стоящей встрече с избранником дочери и, вероятно, с бу-дущим зятем, и она уже думала, как его встретить, и что приготовить, что спечь, чем расположить и порадовать скорого гостя, и тревожилась немного, как все это будет.

Мила, как близкая подруга, с самого начала была в курсе сердечных дел Лены и Реваза, и весь процесс их от-ношений развивался, можно сказать, на ее глазах. Подруге можно рассказать то, что не сразу расскажешь матери, и Мила знала раньше то, что Тамаре Федоровне узнать еще предстояло. С Ревазом Лена познакомила Милу еще на распутье своих отношений с ним, когда Лена даже еще не рассматривала Реваза, как серьезного кандидата в мужья. А когда у них все сладилось, они зашли к ней в гости с цветами, вином и фруктами. Реваз Миле понравился. Это был уже не молодой человек, но сложившийся мужчина. Высокий, худощавый, с матовым, потерявшим в наших се-верных широтах смуглость, лицом, с черными глазами и красивой седой прядью в черных волосах. Но что-то трога-тельно-мальчишеское в нем оставалось, и это сразу распо-лагало к нему.

Они сидели втроем за журнальным столиком: Реваз с Леной на диване, Мила в кресле напротив. Попивали вино и тихо беседовали. Тогда Мила узнала в полной мере о на-стоящей трагедии армян. Она, конечно, что-то помнила о турецком иге, а из газет – о Карабахе, но все это восприни-малось совсем по-другому, когда звучало из уст армянина.

О том, что армянская культура является одной из са-мых древних культур мира и восходит к VI веку до н. э., Мила знала, как и то, что когда-то союз армянских племен занимал территорию государства Урарту, которое к тому времени распалось. Тогда персы завоевали Армению и присоединили ее к Персии. Но Реваз с гордостью расска-зывал о борьбе армян за свою независимость и о великих победах армянского народа. Например, в 1727 году пов-станцы с Давидом-Беком разбили турок, и тогда же армяне Карабаха тоже одержали победу над туркам. Он говорил им с Леной о том, что армянская литература восходит к V веку, хотя литература на армянском языке существовала еще раньше, просто с принятием христианства она была уничтожена как языческая и до нас не дошла, и о том, что позже, в XIX веке, церковники пытались воскресить вы-мерший древний литературный язык, но против этого вы-ступил просветитель Хачатур Абовян, может быть потому что все его произведения, включая первый в истории ар-мянской культуры роман, были написаны на новоармян-ском языке – ашхарбар.

– Это что же, армяне раньше русских приняли христи-анство?

– Значительно, – подтвердил Реваз. – Армяне приняли христианство в IV веке, а Русь в конце X века. Да ведь то-гда и русского государства еще не было...Можно долго перечислять имена выдающихся армянских писателей, ху-дожников, поэтов, начиная с создателя армянской пись-менности Месропа Маштоца, но они вам, скорее всего, ни-чего не скажут.

– Почему? Я знаю Туманяна, вашего народного поэта. Знаю Исаакяна и Чаренца.

– Вы меня сразили наповал, – Реваз живо повернулся к Миле. – Немногие русские могут назвать хотя бы одного армянского писателя, разве что специалисты. Откуда вы знаете эти имена?

– У моего папы в библиотеке стоят их книги.

– Папа интересуется армянской литературой?

– Он сам пишет. А это у него после того, как он позна-комился с современным армянским поэтом Шмавоном То-росяном. Они вместе отдыхали в Сочи, а потом переписы-вались. У папы даже есть книга стихов Торосяна с его ав-тографом.

– Я уже заочно уважаю вашего папу. И вы читали Исаакяна и Чаренца? – поинтересовался Реваз.

– Да, кое-что читала.

– И кто вам больше понравился?

– Мне интереснее Чаренц.

– Вы знаете, может быть, вы и правы. Наверное, Ча-ренц больше созвучен вашему темпераменту. Исаакян бо-лее академичен. У Чаренца же в крови есть какое-то аван-тюристическое зерно. Он мечется, он романтичен, но в нем живет и бунтарь. Но Чаренц мало прожил. Конечно, Исаа-кян с его долголетием успел больше. Исаакян – это глыба, он шире образован, стабилен, но вряд ли талантливее Еги-ше Чаренца.

– Вы хорошо знаете свою литературу, – похвалила Мила.

– Это моя родина. И хотя мы вынуждены были уехать оттуда, мы любим Армению и скучаем по ней.

– А я помню, у нас давно шел фильм 'Давид Сосун-ский', – вставила Лена, ревниво слушавшая разговор Рева-за с Милой.

– Это эпос. Народное творчество. 'Сасунци Давид', о борьбе армян против арабского ига в VIII-X веках. Страш-нее было турецкое иго. В XVII веке война между Турцией и Персией на территории Армении сопровождалась резней и выселением армян. Целые области оказывались без лю-дей. Армяне просили о помощи Западную Европу, хотя все надежды связывали с Россией. В 1736 году шах Надир признал сомостоятельной большую часть Карабаха. Только после присоединения к России Грузии в 1801 году нача-лось освобождение армян от персидского владычества, а еще через полвека – от турок. Самые же трагические собы-тия армяне пережили во время Первой мировой войны. Турки при участии немецких союзников провели массовое, почти поголовное, истребление западных армян. Турки по-лучили секретное распоряжение об уничтожении и высе-лении в Аравийские пустыни мирных армян. Поголовного уничтожения избежали лишь жители одной области, кото-рые смогли защититься. За два года турки вырезали около миллиона армян и столько же угнали в пустыни, где мно-гие погибли или разбрелись в разные страны как беженцы. Более 300 тысяч армян спаслись в России.

– Да, армянам досталось, – сочувственно сказала Ми-ла. – Но сейчас Армения – свободное самостоятельное го-сударство, которое вышло из состава СССР.

– А лучше б не выходила, – отозвался Реваз. – Та вра-жда, которая сошла на нет за годы существования Арме-нии, как союзной республики, когда велась на каждом ша-гу пропаганда равенства национальных образований, сей-час как накипь выплыла на поверхность. И опять армян притесняют в Карабахе и в Азербайджане.

– А вы, Реваз, давно покинули Армению? – спросила Мила.

– В последнее время мы жили не в Армении. Мы жили в Азербайджане, в Баку. До развала СССР не было такого антагонизма между армянами и азербайджанцами. Мы жи-ли спокойно, и никто не тыкал в тебя пальцем, потому что ты армянин. Но сейчас там жить стало невозможно. Мы уехали в Москву со статусом 'беженцев'. Но в Москве нам скоро дали понять, что мы чужие. Мы оказались там 'лицами кавказской национальности'. Меня останавлива-ли по нескольку раз в день, чтобы проверить документы. Это, в конце концов, стало невыносимым, и мы перебра-лись сюда, в ваш город. Могли бы остановиться в Курске, Брянске, но нам понравился ваш город. И знаете, то ли по-тому, что это тихая провинция, то ли потому что на севере посветлела моя кожа, но здесь меня не останавливают с требованием показать документы. Здесь я смог устроиться на работу как врач и открыть свое дело.

– Ну, насчет тихой провинции это вы, Реваз, заблуж-даетесь. Волна расизма и нацизма докатилась и до нас. Ле-на вам не рассказывала про нашу подругу? Ее жениха, ара-ба, избили подростки из РНЕ. А китайцы, которые учатся в наших вузах, ходят группами, потому что поодиночке хо-дить небезопасно.

– Знаете, надоело нам все это. Проблема на пробле-ме...Вы не представляете еще, с каким чиновничьим про-изволом нам пришлось столкнуться и в Москве, и здесь! Поэтому мы решили, что нам лучше будет в Америке. Мы еще в Москве подали заявку в консульский отдел о жела-нии иммигрировать в США. Мы оформили все документы на получение действительной визы. Сейчас ждем.

– А у вас кто-нибудь есть в Америке? – поинтересова-лась Мила.

– Армяне разбросаны по всему миру. В Америке большая армянская диаспора. У нас есть родственники, а еще раньше туда уехала сестра отца, моя тетка.

– Ну, это хорошо, что вы едете не на пустое место, – сказала Мила. – А как же Лена?

– А Лена, как декабристка, за мужем, – засмеялась Ле-на.

– Надеюсь! – улыбнулся Реваз.

– А как с визой? Ей же тоже ждать визы несколько лет придется.

– Ну, если мы получим визу, я думаю, жене с мужем выехать будет проще.

– Ладно, Мил, мы уже с Ревазом у тебя засиделись, – сказала Лена, вставая с дивана. – Ты моим свидетелем на свадьбе будешь?

– Ты еще спрашиваешь. Конечно, буду.

У дверей Мила спросила:

– А Тамара Федоровна знает, что ты с Ревазом в Аме-рику уедешь?

– Нет. И, честно говоря, не знаю, как скажу ей об этом. Это будет истерика. Она о внуке мечтает и уверена, что я всё буду при ней, а она при внуках.

Когда Тамара Федоровна узнала, что Реваз с семьей ждет разрешения на постоянное жительство в Америке, и Лена, выйдя за него замуж, уедет с ним, она чуть не трону-лась умом, впала в прострацию, все у нее валилось из рук, и она даже расколотила пару тарелок и сахарницу. Но по-том рассудила, что, во-первых, это будет не сегодня и не завтра, во-вторых, Реваз уверил ее, что если она захочет, более того, его родители настаивают на этом, она может уехать с ними, в-третьих, теперь на носу XXI век и переле-теть океан, – все равно что доехать поездом до Санкт-Петербурга, какие-то несколько часов и – Америка. А как-то Лена прямо спросила мать:

– Мам, а что мы видели в жизни? Мы что, здесь в шампанском купались? Ты вспомни, как отказывала себе во всем, чтобы я доучилась в институте. А сейчас? У тебя мизерная пенсия, а у меня нищенская зарплата. Кому мы здесь нужны?

– Леночка, дочка, я никогда не слышала, чтобы ты го-ворила о материальном. Ведь не в хлебе же едином сча-стье!

– Ты не слышала, потому что я не говорила об этом. Но это не значит, что я об этом не думала. Посмотри, как стали жить чиновники и как живут врачи и учителя... Да, не в одном хлебе счастье, но жить и все время думать, где достать этот кусок хлеба, чтобы не остаться голодным, – это страшно. И я уеду из этой страны, где человек был и остается рабом, какие бы лозунги и слова не звучали с вы-соких кремлевских трибун, без сожаления. Я хочу посмот-реть на свободных людей не на словах, а на деле.

– Что ты говоришь? – испугалась Татьяна Федоровна. – Я тебя этому не учила. Это же твоя родина. Как же ты можешь так рассуждать? Это не твои слова, это слова твое-го Реваза.

– Мама, я говорю не про родину, а про систему. При той системе жили как в концлагере и сейчас не лучше. Там у власти стояли маразматики, а сейчас у власти президент-алкоголик. И это, мам, надолго. Говорят, Советская власть семьдесят лет делала из людей идиотов. А вот уже больше десяти лет с начала перестройки прошло. Лучше стало? И так же семьдесят лет пройдет. Как были проблемой 'дура-ки и дороги', так и остались. Только теперь говорят так: 'В России остается проблема дураков и дорог, потому что первые занимаются вторым'.

– О-ох, дочка! – только и могла вымолвить Тамара Федоровна и заплакала.

– Мам, – Лена села рядом с матерью и обняла ее обеи-ми руками. – Ты хочешь, чтобы я была счастлива?

– Что ты говоришь глупости? Какая мать не хочет сча-стья своему ребенку!

– Тогда, дай мне самой решать. Я люблю Реваза и по-еду за ним хоть в Америку, хоть на Калыму. И тебя мы не бросим. Все образуется.