Текст книги "Потерявшиеся в России (СИ)"

Автор книги: Валерий Анишкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 23 страниц)

Глава 34

Как-то ближе к осени позвонила Лена и радостно со-общила, что через месяц прилетает Реваз и что они вместе с Дадошкой, наконец, тоже уедут в Америку.

Вечером Лена зашла к Миле. Катя делала уроки в сво-ей комнате, Владимир Сергеевич как всегда работал за компьютером в их спальне, которая днем служила кабине-том, и подруги сидели на кухне вдвоем, пили чай с печень-ем, обсуждали предстоящий отъезд, но теперь у Лены ра-дость сменилась смутным ощущением тревоги. Это чувст-во передалось Миле, ей было грустно, она, как могла, уте-шала подругу, пытаясь развеселить ее, но кончилось тем, что они обе расплакались.

– Ну, в конце концов, ты едешь не на пустое место, – говорила Мила. – Там уже все обустроено, есть жилье, и заработок у Реваза для начала вполне приличный. Хуже, чем здесь, не будет.

– Да я все понимаю, – соглашалась Лена. – Но это ведь за тридевять земель. А здесь мама остается, вы.

– Лен, несколько часов лета – это не за тридевять зе-мель. Мы до Москвы с тобой шесть часов поездом едем. А маму твою мы не оставим, не беспокойся. Да и потом, она тоже, может быть, позже захочет к вам переехать.

– Да-а! – ревела Лена. – Знаешь, сколько стоит слетать в Америку? А вдвоем?

– Подумаешь. С американскими деньгами раз в год можно и на родину слетать! Да о чем мы говорим? – за-смеялась Мила. – У тебя до отъезда еще целый месяц. Чего раньше времени расстраиваться?

Через несколько дней все вошло в привычное русло. Ощущение тревоги прошло, и ожидание утратило напря-женность первых дней. Лена свыклась с мыслью, что она уезжает и что это неизбежность, от которой не убежишь и не спрячешься, но сердце иногда вдруг начинало щемить от неясной тоски, и тоска эта разливается горечью по всем клеточкам так, что хоть вой; но потом ничего, отпускало, уступая место рассудку. И тогда снова, теперь уже с не-терпеливым и сладким ожиданием, она начинала считать дни до приезда Реваза.

Месяц прошел, и наступило утро, когда Реваз позво-нил из Москвы, а к вечеру уже обнимал Лену и сына. Вы-яснилось, что у них до отъезда еще целая неделя, и счаст-ливая Лена порхала бабочкой вокруг мужа, забыв все свои тревоги, одолевавшие ее, словно приступы мигрени.

На следующий день Лена с Ревазом и Мила с Влади-миром Сергеевичем вчетвером сидели в Лениной квартире за столом. Мила принесла свой фирменный пражский торт, и он украшал незамысловатый, наскоро собранный стол, хотя и выпивки и закуски хватало. Здесь не было котлет, салата Оливье, винегрета и холодца, но стояли в открытых банках шпроты, на тарелках лежала аппетитно нарезанная буженина, желтела прозрачными ломтиками севрюга, ро-зовели кружочки копченой колбасы на тарелке, салат из свежих помидоров и огурцов утопал в майонезе, и целая картошка исходила паром, вызывая аппетит неповтори-мым, только ей присущим запахом и провоцируя чувство голода даже у сытого человека. Бутылка дорогого коньяка и бутылка 'Хванчкары' часовыми застыли над всем этим великолепием.

– Ну, Реваз, рассказывай, как ты там? – сказал Влади-мир Сергеевич, когда выпили по рюмке и закусили.

– Да что рассказывать? Ты все знаешь. Я и Ленке, и вам звонил. Привыкаю потихоньку. – Реваз выглядел уста-лым, но улыбался, и видно было по всему, что ему хорошо в кругу друзей, и он рад застолью.

– По телефону много не расскажешь, – возразила Ми-ла. – Правда, Реваз, интересно же узнать, как там в Амери-ке, от живого человека, а не из газет.

– Ну, вот говорят, что русские похожи на американ-цев. В них тоже есть некая бесшабашность в характере, что роднит их с русскими. Это так? – Владимир Сергеевич от-ложил в сторону вилку и, скрестив руки на груди, пригото-вился слушать.

– Нет, не так. Лично я ничего бесшабашного в амери-канцах не заметил. Разумный авантюризм, может быть. А то, что ты называешь бесшабашностью, скорее всего, чис-то внешнее и обманчивое, от желания показать свою со-стоятельность, что все идет 'О'кей'. Первое, что бросается в глаза, когда приезжаешь в Америку, это то, что все улы-баются. В России внешне люди мрачные и хмурые, а аме-риканцы улыбаются. И, знаете, меня это скоро стало раз-дражать. Так и подмывало подойти и сказать: 'Что ж ты, гад, лыбишься без причины?'

Лена с Милой рассмеялись.

– Я заметила, что ты уже тоже улыбаешься ни с того ни с сего, – заметила Мила.

– С волками жить – по-волчьи выть! – пошутила Лена.

– Ну-ну, ты про волков поосторожней! Это теперь то-же моя стая, и мне нужно учиться быть американцем, – по-лушутливо полусерьезно сказал Реваз. Он подцепил вил-кой ломтик ветчины и стал жевать.

– Давайте-ка еще выпьем, – предложила Лена, и Реваз взял коньяк и стал разливать по рюмкам.

– Американцы в отличие от русских никогда не жалу-ются и не делятся своими неприятностями с соседями и знакомыми. И если в России на вопрос 'Как дела?', тебе выложат все, что только возможно, а на вопрос о здоровье перечислят весь букет своих заболеваний, то американец коротко ответит, что дела идут хорошо, а здоровье отлич-ное. Американец будет демонстрировать хорошее настрое-ние независимо от того, как на самом деле обстоят его лич-ные дела.

– Это понятно, – сказал Владимир Сергеевич, – потому что от того, как преподнесет себя человек, зависит отно-шение к нему окружающих и, главное, работодателя.

– Да, – согласился Реваз. – Американцы считают, что, прежде всего, внешность открывает любые двери. Поэтому они так широко пользуются дезодорантами, духами, мят-ными таблетками, следят за зубами, ногтями и, кстати, душ принимают ежедневно. По статистике, красивые люди за-рабатывают на 5% больше.

– Русские в этом отношении подкачали, – усмехнулась Мила. – Иной раз в троллейбусе от какой-нибудь дамы так шибанет потом, что хоть нос затыкай, а уж про мужиков я и говорить не хочу...Прошу прощения, не за столом будь сказано.

– Американцы как народ формировались в других экономических условиях. Может быть, не будь семнадца-того года, мы бы тоже не казались Америке и Европе та-кими дикими, – попытался заступиться за русских Влади-мир Сергеевич.

– А ты знаешь, Володя, простому американцу напле-вать, что там у русских делается. Ему все равно, принимает он душ ежедневно или нет, и что он думает про американ-цев. Но когда они сталкиваются с нашим образом жизни, они не понимают многое из того, что доходит до них из России. Например, они не понимают нашего отношения к пожилым людям и инвалидам. Когда они видят, как у нас, помогая инвалиду войти в автобус, его чуть не втаскивают туда за шиворот, они спрашивают, почему нельзя обеспе-чить автобус гидравлической системой, которая опускает ступеньку до уровня тротуара. В Америке все эти пробле-мы давно решены. Для американца инвалид – это такой же гражданин, как все. И это уже на уровне подсознания. И самое главное: нет этой русской брезгливости к инвалиду. А это уже другой, более высокий уровень культуры... Вот сравните, могла бы быть такая терпимость здесь? Ежегод-но по всей Америке проводят массовые марафонские забе-ги, и в этих забегах принимают участие инвалиды. Забег длится два с половиной, три часа. Известен случай, когда к финишу прибежала или притрусила, как хотите, бабулька через семьдесят четыре часа...

Реваз сделал паузу и, прочитав недоумение в глазах слушавших, с видимым удовольствием заключил:

– И все спортивные представители, судьи, машины скорой помощи ждали ее, не высказывая какого-либо не-удовольствие по этому поводу.

Реваз обвел всех торжествующим взглядом, надеясь увидеть в ответ выражение одобрения

– Глупость! Иррациональная глупость! – охладил вос-торг Реваза Владимир Сергеевич.

– Вот оно чисто русское мышление! – обиделся Реваз. – А я считаю это проявлением культуры. Терпимость и со-страдание американцам более свойственны, больше, чем русским. Они терпимы не только к старикам и инвалидам. Они терпимы и к чужой внешности, одежде, к иной манере поведения, потому что, прежде всего, ценят свободу во всех ее проявлениях.

– Извини, Реваз. Я понимаю, ты уже почти америка-нец, и тебе по штату, извини за каламбур, полагается хва-лить Америку. Но, поверь мне, ты все равно в глубине ду-ши останешься советским армянином, и душа у тебя боль-ше русская, чем американская. Я категорически заявляю, что ты более духовный, чем любой американец. И духов-ность эта не поверхностная на показ, а глубинная, которую клещами не вырвать и никакими ядами не вытравить. Так что, не надо говорить об американской духовности и аме-риканском сострадании. Это у них не генетическое, а бла-гоприобретенное и проявляется настолько, насколько тре-бует закон и общепринятый порядок. Американское обще-ство сделано искусственно конституцией, логикой и зако-нами. Так как болит душа у русского человека, не болит ни у кого, и страдает русский человек на всю катушку. Запо-ют цыгане про очи черные и очи страстные, русский обры-дается. Пушкин ходил к цыганам в табор пострадать под цыганскую песню. И гуляет русский 'во всю Ивановскую' так, как никто не умеет. И отдаст все до последней рубахи из сострадания к ближнему...

Реваз хотел что-то возразить и чуть привстал из-за стола, но встретился с твердым взглядом Владимира Сер-геевича, и снова опустился на стул. Владимир Сергеевич замолчал вдруг, словно устыдившись пылкости своей речи, и сказал спокойным ровным голосом:

– А насчет глупости, согласись, что благоразумнее было бы оставить на финише одну скорую помощь и одно-го или двух спортивных представителей, чтобы дождаться, когда прикандыляет упрямая бабулька.

– Володя, – мягко сказал Реваз. – Это патриотично, защищать свою страну и свой народ. И это по-американски. Жаль только, что русские сами часто хают Россию и все чаще поворачиваются в сторону Америки.

– Это сегодняшние государственные мужи поворачи-ваются в сторону Америки, вместо того, чтобы использо-вать лучшие качества своего народа и вести страну по сво-ему пути, а не по чужому.

– Но неужели плохо жить по правилам, чтить закон и Конституцию на деле, а не на словах, быть законопослуш-ным гражданином, патриотом своей страны, а не вести се-бя как вздумается. В Америке частная жизнь – 'privacy' – это неприкосновенно. Посягательства на частную жизнь, воровство, мошенничество ставят вне закона и сурово ка-раются. Системы правопорядка защищают личность от произвола, насилия, вмешательство в частную жизнь не на словах, а на деле, потому что в Америке считается высшим достоинством быть свободным.

– Поэтому в Америке назначают сроки заключения, которые могут составлять сотни лет. Еще одна глупость!

– А не глупость давать за убийство пять лет, а потом выпускать через год на свободу, – парировал Реваз. – Да у вас здесь все с ног на голову перевернуто. Убийцы гуляют на свободе, судебная система насквозь прогнила, судьи продаются как проститутки, братки судят по своим поня-тиям честнее, чем прокуроры. И что ты защищаешь, не по-нятно, – разозлился Реваз.

– Не спорю. Кругом бардак и коррупция. Но так не будет всегда... Заметь, Реваз, и в Америке тоже не всегда все было в порядке. Вспомни, как шло первоначальное на-копление капитала, вспомни 'великую депрессию и массо-вую безработицу. А если говорить о посягательстве на личную жизнь и свободу, то вспомни Гувера, когда велась тотальная слежка за каждым, когда подозрительность ца-рила в обществе, и любой американец мог быть арестован по незначительному поводу.

– Вот эти решительные меры и спасли свободную Америку. Компартия была запрещена, и это стало благом для Америки, а то коммунисты и Америку превратили бы в нищенскую и дикую страну, как они превратили Россию. Кстати, это все в прошлом.

– Да, сегодняшним американцам и тебе вместе с ними повезло, что вы попали на пик благополучия, в котором сейчас находится Америка. Согласись, что ты не поехал бы жить за океан во времена Гувера или 'великой депрессии'.

– Обидно, что ты обо мне так думаешь! – Реваз резко отодвинул от себя тарелку, и она откликнулась металличе-ским звоном, наткнувшись на вилку. – Ты знаешь, почему я уехал в Америку! Потому что меня вытолкнули из моей родной Армении и из Азербайджана, а Россия, где я хотел найти вторую родину, меня тоже не приняла. Я здесь был 'лицом кавказской национальности', а в Америке я амери-канец, полноправный гражданин этой страны, и меня, где бы я ни оказался, будет защищать государство и армия. Меня уже попробовали остановить ваши менты в Москве, но посмотрели мой американский паспорт и взяли под ко-зырек. И я в этот момент почувствовал гордость за то, что я американец. А теперь скажи, как я должен относиться к Америке, которая, я надеюсь в это, станет моей второй ро-диной? И жаль, что это не Россия. Но России я не нужен. Боюсь, что и ты, Володя, ей не нужен, иначе она бы тебе, доктору наук, ученому, не платило бы гроши, которые у вас называются прожиточным минимумом.

– Прости, Реваз, я не хотел тебя обидеть. И реплики мои не имеют никакого отношения к личному. Ты мой друг и, надеюсь, останешься им. А в лицемерии ты меня упрекнуть не можешь. Просто я не настроен так востор-женно, как ты, и хочу сказать, что не все так просто, и что иногда даже очевидные вещи могут быть неоднозначными. Как говорится, палка всегда о двух концах. Ну, вот смотри, американцы стремятся к независимости. Для них харак-терна вера в собственные силы, стереотип американца: хо-рошая работа или свой бизнес, создание семьи, собствен-ный дом и автомобиль.

– Да, и это хорошо. В Америке трудолюбие и делови-тость – достоинства, а работа – источник благосостояния. Там уже ребенку внушают: 'сделай себя сам!' и поддер-живают в нем самостоятельность. Молодежь не гнушается любой работой и стремится к материальной самостоятель-ности. Достигнув совершеннолетия, дети обычно покида-ют дом, самостоятельно выбирая свой путь...

– Это прекрасно, – перебил Владимир Сергеевич. – Но в то же время эта независимость, способность изменить судьбу хороша для деловой жизни, а в браке эти достоин-ства оборачиваются своей противоположностью, приводя к конфликту двух личностей, стремящихся к утверждению собственного Я. И в результате, американцы предпочитают послушных, покладистых и душевных русских женщин, к тому же красавиц, своим деловым американским.

– Так что, Реваз, американцы иззавидуются тебе, по-тому что рядом с тобой будет теперь покладистая русская женщина, – весело сказала Лена.

– Надо добавить еще: умная и красивая, – засмеялась Мила.

Реваз притянул к себе Лену, обнял ее и поцеловал.

– Чего там американцы? Я сам себе завидую, – с улыб-кой промолвил Реваз, взял коньяк и налил всем в рюмки. – Предлагаю тост. За русских женщин, самых красивых в мире.

– То-то! – серьезно согласилась Мила. – Здесь мы точ-но впереди планеты всей.

За столом стало оживленно, шутили, рассказывали анекдоты. Потом Реваз спросил Владимира Сергеевича:

– Вы все про меня, да про Америку, а как ты? Как твоя наука? По-прежнему гнобят и денег не платят?

– Гнобить не гнобят, но и разгуляться не дают. Зар-плата – кошачьи слезы.

– В общем, наука и образование у вас не в чести, – констатировал Реваз. – Так относиться к своим ученым – это рубить сук, на котором сидишь. Без науки не может быть сильного государства.

– Володю приглашают прочитать цикл лекций в Мюн-хенском университете, – выдала семейную тайну Мила.

– Да-а? – искренне обрадовался Реваз. – Что ж ты мол-чишь? Это же здорово! А что будешь читать?

– Ориентировочно, 'Плановая экономика в Советской России и проблемы рыночной экономики постсоветского периода'.

– И когда едешь?

– Да еще все не ясно. Не знаю. И с языком проблемы. Знания на уровне аспиранта.

– Сидит, немецкий учит, – вздохнув, подтвердила Ми-ла.

– А как ты на них вышел? – поинтересовался Реваз.

– Это они на меня вышли. На немецкий перевели мою монографию на тему новых экономических условий в пе-риод перестройки, и она появилась в одном научном эко-номическом издании Германии.

– Молодец, – с чувством похвалил Реваз. – Я в тебя всегда верил.

– Гении – они нигде не пропадут, – улыбнулась Лена.

– Ага, как говорят у нас в России, талант не пропьешь, – подхватила Мила.

– Ревазик, у нас Мила теперь тоже кандидат наук, – похвасталась за Милу подруга.

– Ну, ребята, вы титаны, – с неподдельным восхище-нием сказал Реваз.– За это надо выпить.

За разговорами просидели допоздна. Пить уже никто не хотел, и Лена пошла ставить самовар. За чаем опять за-говорили об Америке.

– Вот у вас там, я знаю, считается нормой позвонить в полицию и сообщить о своем подозрении в отношении со-седа или донести на своего коллегу по работе, – сказал Владимир Сергеевич. – Тебе не кажется, что это как-то подленько, что ли?

– Это с твоей точки зрения, – возразил Реваз.

– А с твоей? – Владимир Сергеевич внимательно по-смотрел на Реваза. – Ты тоже доносишь?

– Я не доношу, – насупился Реваз. – Но считаю, что нет ничего предосудительного, если негодяя или нечистого на руку подлеца выведут на чистую воду. Если эти люди мешают жить честным американцам, почему они должны оставаться безнаказанными...Да, в Америке сотрудничест-во с властями поощряется, и норма поведения – это чест-ность, честность во всем. В американской школе, напри-мер, не принято списывать на уроках и пользоваться шпар-галками, а в бизнесе не принято нарушать обязательства.

– И что, если в школе кто-то списал, донесут? – в го-лосе Милы была ирония.

– Скорее всего, донесут, – мрачно подтвердил Реваз, и видно было, что это ему совсем не по душе.

– У нас за это темную делали, – с удовольствием ска-зала Мила.

– На Руси издавна сложилась поговорка: 'Доносчику – первый кнут', – согласился Владимир Сергеевич. – И это определяет характер и заложено в культуре русского чело-века. Не выдавать властям – это менталитет порядочного человека.

– Это потому что у вас в России власть никогда не бы-ла народной. Парадокс: вы воюете с властью, которую са-ми избираете... У вас на дорогах черте что творится, а во-дители вместо того, чтобы соблюдать правила движения, еще и помогают их нарушать. Они дружно сигналят фара-ми, предупреждая о наличии поста дорожной полиции с радаром, будьте, мол, бдительны. Тебе не кажется, что это какая-то ненормальная солидарность с точки зрения нор-мального человека? Так для чего вам в таком случае во-обще полиция?

– У нас милиция – поправил Владимир Сергеевич.

– Прошу прощения, милиция. Суть дела не меняет. Так для чего вам милиция?

– Чтобы карась не дремал, – засмеялась Мила.

– Чтобы взятки с автолюбителей брать, – добавила Ле-на.

– А вы не давайте! – жестко возразил Реваз. – Платите в банке. – Так нет же, вы дорожите своим временем, кото-рое потом все равно потратите впустую. Да, скорее всего, это просто разгильдяйство. Вам лень ехать в банк, проще сунуть пару долларов в руку гаишнику. А если бы задума-лись о том, что вы этим кормите огромный штат бездель-ников, этого бы не было... Вот скажи, Володя, почему в России люди ходят по газонам, а не по пешеходным до-рожкам? ...Рядом – асфальтовая дорожка, а вы прёте на-прямик через газон, а экономия составляет при этом три-четыре секунды. Эти три секунды решают судьбу или это вопрос жизни и смерти?

– Да нет. Скорее всего, дорожки делают там, где не нужно, на авось, – объяснил Владимир Сергеевич.

– Нет, Володя, это элементарное российское разгиль-дяйство. Мы не приучены были ценить чужой труд. Я прошелся вчера по городу до парка, смотрю, на автобус-ных остановках стоят красивые новые павильоны. Но стек-ла уже выбиты или разрисованы спреями. Как так можно? Это же ваш город!

– Уроды, Реваз, везде есть. Что, в Америке не бьют стекла.

– Правильно. Как говорится, урод, он и в Африке урод. Но для этого у нас и существует полиция, которая не вашей милиции чета. В Америке полицейского боятся как огня. Это ваши шибздики ростом по 'метру пятьдесят с кепкой' сами от бандитов бегают, а в Америке полицей-ский – это полицейский. И я невольно возвращаюсь к во-просу, стоит доносить или нет. У вас же все безобразия происходят на глазах, а вы проходите мимо. Я тебе, Воло-дя, скажу так: вы скоро потеряете свое государство, пото-му что не любите его. Вы живете в своих норах, как кроты. В своей квартире вы можете навести порядок, а за дверью для вас все чужое. Лестничные площадки за редким ис-ключением загажены, дворы грязные, улицы с разбитыми автобусными остановками. Русские сами себя не уважают. А поэтому у вас президент – алкоголик. И вы его терпите и будете терпеть. Да в Америке его давно бы уже в отставку отправили.

– Что-то вашего Клинтона в отставку за Монику не отправляют, – ехидно заметила Лена.

– Леночка, скоро Клинтон станет и твоим президен-том, так что прояви благоразумие и переходи на сторону мужа, – с улыбкой посоветовал Мила.

– Не, я, наверно, такая дура, что до конца жизни оста-нусь с русскими, даже в Америке.

– Вот тебе и 'пятая колонна', – засмеялся Владимир Сергеевич.

– Пустая любовная интрижка не мешала Клинтону быть Президентом. Кстати, если бы народ не симпатизиро-вал ему и не поддержал, то он бы за милую душу вылетел бы из президентского кресла... А в России все с вывертом. Я не представляю, что нужно совершить, чтобы кто-то из ваших высших чиновников ушел в отставку. А о депутатах я вообще не говорю. Эти со своей неприкосновенностью творят, что хотят. То рядятся в шутовские наряды, то друг друга за волосы таскают. По вашему Жириновскому пси-хушка плачет, а за него голосуют четырнадцать процентов населения. Володя, ваше общество больное, и ему нужна срочная неотложная помощь. Вам нужно ровняться на Америку и учиться у нее.

– А это ты шалишь, брат! Нечего нам ровняться на Америку. Поучиться чему-то, да! А ровняться? Извините! Мы должны идти своим путем. Мы не столько европейцы, мы в большей степени – азиаты. У нас на Востоке Китай и Япония, а на Ближнем Востоке – Иран, Ирак, Афганистан.

– Мы пьем и посуду бьем, а кому не мило – тому в рыло, – с серьезным выражением лица сказала Мила.

Лена засмеялась. Владимир же Сергеевич и Реваз на слова Милы никак не прореагировали.

– Да Ленин уже сходил 'своим путем'! – едко заметил Реваз. – Только по пути столько дерьма оставил, что за сотню лет не разгрести. Вот ваши богатые люди сидят на деньгах, жируют, развлекаются, а кругом нищета. Но спро-си, многие из них помогли бедным? Да они последнее от-нять у него готовы, чтобы свое ненасытное брюхо еще ту-же набить. Зависть к партнерам, злоба. Я в России три дня, а только и слышу: тот того 'заказал', тот другого.

Американские состоятельные люди с большим капи-талом в первую очередь стремятся оставить память о себе у своих сограждан и часто в ущерб прямым наследникам создают фонды и отдают деньги на университеты, музеи, художественные галереи, помогают студентам, ученым. И никакой злобы и зависти друг к другу. А в России совесть и богатство вещи несовместимые.

– Реваз, давай прекратим этот разговор. Он нерацио-нален. Бессмысленно проводить параллели и выяснять, что такое Россия и что такое Америка в то время, когда, как ты говоришь, Россия больна. Это все равно, что лежачего пи-нать ногами. Но в лучшие времена, и ты это отлично зна-ешь, были у нас и меценаты, и не только такие как Третья-ков и Савва Морозов, но и целый ряд безвестных, которые считали естественным долгом помогать своим бедным со-отечественникам. И еще будут.

– Да я тоже верю, – после небольшой паузы сказал Ре-ваз. – И мне хочется, чтобы в России было так же сыто и хорошо как в Америке. Иногда мне кажется, что русского человека надо разозлить, показав ему благополучную страну вроде Америки, а потом ткнуть его в дерьмо, в ко-тором он привык жить, и сказать: смотри, ты этого для России хочешь? А если русских разозлить, они в кровь расшибутся, а добьются для России того места, которое она достойна. Если русские проснутся, то начнут думать, кого выбирать и за кого голосовать. И тогда уж они не по-терпят над собой ни пьяного президента, ни погрязшего в коррупции правительства, ни бестолковую Думу... А вам я признаюсь: я часто ловлю себя на мысли, что принимаю как личное оскорбление, когда мои знакомые в Америке начинают говорить о России пренебрежительно, и как мо-гу, защищаю Россию. Черте что!

– Я же говорю, что быть россиянином – процесс необ-ратимый, это уже где-то на подсознательном уровне, – ска-зал Владимир Сергеевич.

Все засмеялись.

Разошлись глубокой ночью. Благо, новый дом, где купили квартиру Шаневы, был в двух шагах.