Текст книги "Потерявшиеся в России (СИ)"

Автор книги: Валерий Анишкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 23 страниц)

Спектакль был странный: Островского осовременили до крайности. Все декорации свели к двум нелепым арма-турным площадкам на колесах, которые катались по сцене, то стыкуясь, то расходясь. Площадки располагались на двухметровой высоте, шатались, когда по ним ходили, и Мила все боялась, что кто-нибудь непременно свалится от-туда. Чтобы у зрителя не зародилось сомнения, что это ку-печеская Москва Островского, где-то по бокам сцены и в глубине стояли небольшие макеты церквей, а на заднике раскачивалась маковка с крестом и почему-то в строитель-ных лесах. Может быть, по замыслу режиссера это должно было означать, что мы еще только строим храмы, где будет возрождаться наша духовность? Пьеса-то о том, как глу-шатся и губятся жизнью порывы честности, и о том, что взяточник – это уже не закоренелый злодей, напротив – добрый отец семейства, уважаемый и привыкший уважать себя сам чиновник. Конечно, нельзя же ставить себе в укор то, что давно стало традицией и тайно признается нормой?

Но потому Островский и классик, что он на все вре-мена, и то, о чем он писал полтора века назад, остается ак-туальным в наши дни, и он бы был понятен и без арматур.

Но, упростив декорации, режиссер пошел дальше, он осовременил и костюмы. Они были яркими и гротескными. Длиннополые сюртуки и пышные старинные платья дам девятнадцатого века перемежались с современными кос-тюмами молодых людей. Достигший благополучия Они-сим Белогубов, гулял в трактире в красном, совершенно дьявольском наряде, отождествляя порок. Слова Жадова в заключительной сцене: 'Я буду ждать того времени, когда взяточник будет бояться суда общественности больше, чем уголовного!' в зале были встречены аплодисментами.

– Видите, Мила, – шепнул Владимир Сергеевич. – На-род голосует за истинные ценности. Ему чуждо стяжатель-ство. Значит, не все еще потеряно...

После спектакля они шли по Ленинской улице. Пого-да стояла сухая и теплая. Уже смеркалось. Дневная жара спала, и приятная прохлада нежно ласкала открытые части тела. На улицах вдруг стало многолюдно. Все двигалось к парку, откуда доносилась музыка. И Мила с Владимиром Сергеевичем тоже, сливаясь с потоком, бессознательно двигались вместе со всеми.

– Вам понравился спектакль? – спросил Владимир Сергеевич.

– Понравился, только я с большим удовольствием по-смотрела бы Островского в классическом исполнении, с богатыми декорациями и костюмами, соответствующими эпохе.

– Но согласитесь, режиссер достиг того эффекта, ко-торого хотел. Вот смотрите, Аристарх Владимирович Вишневский здесь не одряхлевший старик с признаками подагры, как у Островского, а здоровый человек, не 'ка-чок', но у него в сторонке стоит современный тренажер, деталь сегодняшнего образа жизни нового русского чинов-ника. И режиссер не бросился с головой в эксперимент, чем сейчас грешат многие, а просто упростил некоторые детали, оставив, что очень важно, и за что хвала ему, в не-прикосновенности текст Островского.

– Ну, может быть, вы и правы. Сейчас все гении, и всем хочется обязательно переделывать классиков. Мне не понравилось, что Жадов – не победитель. Он жалок в бес-сильном противодействии обществу, где взяточничество – принцип жизни, и остается жалким и несостоятельным в финале, а слова о том, что когда-нибудь взяточник будет больше бояться суда общественности, чем уголовного, в его устах остаются пустой декларацией. Жадов предстает перед нами обыкновенным неудачником. И зал аплодиро-вал именно этим словам, а не Жадову, то есть зритель не сочувствовал Жадову.

– Правильно. Так ведь и Островский, насколько я помню, пытаясь спасти идеализм Жадова в финале, сам признавал, что его поражение несомненнее его возможной победы.

– Ну, так если режиссер взял на себя смелость прибли-зить пьесу Островского к современному звучанию, ему сам бог велел сделать еще один шаг и добавить хотя бы немно-го оптимизма, показав Жадова более успешным и наделив его более привлекательными чертами. А в этой постановке более привлекателен успешный его соперник Белогубов. Мало того, Белогубов выглядит и благороднее, предлагая Жадову безвозмездно помощь. Сейчас за это берут про-центы, и, говоря жаргонным языком, ставят 'на счетчик'.

– Ну, значит, режиссер вслед за Островским не верит в торжество библейской заповеди 'Не укради'. Да и как по-веришь, если взяточничество приняло такой размах, начи-ная с самого высокого уровня, что газеты уже публикуют тарифные сетки взяток чиновников и правоохранительных органов за те или иные услуги.

– Всё, всё, всё! Ничего больше не хочу слушать, – Ми-ла демонстративно закрыла ладошками уши. – Опять на-чинается политика.

– Почему опять? – удивился Владимир Сергеевич.

– Да как же! Телевизор включаешь – политика, при-емник – политика, газеты – одна политика. И к родителям придешь, папа обязательно сунет под нос газету и начнет на что-нибудь сетовать. А уж если приходит папин друг профессор Чернышов, то просто страсти кипят накалом в тысячу вольт.

– Сейчас, Мила, время такое. Меняются формации. Причем, такого еще мир не видел: марксисты считали, что социализм – есть высшая форма власти, которая приходит на смену капитализму, а тут наоборот, капитализм пришел на смену социализму. Я, Мила, экономист, а экономика тесно связана с политикой. И от этого никуда не деться... Впрочем, извините. Действительно, какая политика в такой чудесный вечер. Тут в самый раз стихи сочинять. – Влади-мир Сергеевич засмеялся, потом с наслаждением вздохнул полной грудью воздух и сказал весело:

– Эх, жизнь хороша... хоть в кармане ни шиша.

Мила тоже засмеялась. Ей было хорошо и покойно. Она чувствовала себя уверенно рядом с этим сильным и мудрым человеком, и ощущение, что это и есть ее, богом данный ей, мужчина, прочно сидело теперь в ней. 'Вот с ним я буду счастлива. Умен, талантлив, обаятелен. И не в одних деньгах счастье, чтобы там ни говорили! – думала Мила. – Нелюбимый, но с деньгами – это для дур'.

Мила украдкой посмотрела на Владимира Сергеевича, и если бы он видел ее глаза, он прочитал бы в них и вос-торг, и нежность, и любовь. Она вдруг взяла его под руку, и он благодарно прижал ее руку к себе.

– Мила, у меня предложение! – сказал Владимир Сер-геевич, когда они стояли у ее подъезда, слегка замялся, но пересилил себя. – Мои родители просили привести вас к ним. Они очень хотят с вами познакомиться. Вы не против, если мы зайдем к ним, хоть ненадолго?.. – Владимир Сер-геевич был немного смущен, но Милу, как ни странно, и, более того, неожиданно для нее самой, не удивило это предложение, и она, чуть помедлив, больше для приличия, угадывая женским кокетливым чутьем, именно эту, а не другую манеру поведения, просто спросила:

– Когда?

– Да хоть завтра! – просиял Владимир Сергеевич, ко-торого все терзали сомнения, и он думал, удобно ли пред-лагать девушке такое и как она отнесется к его приглаше-нию? Согласится ли? А может быть обидится на то, что он, как говорится, 'не зная броду, суется в воду'? Ведь их еще ничего не связывает, и она не давала повода на какие-то более близкие отношения с ним. А он так пылко рассказы-вал о ней родителям, что они просили, более того, настаи-вали, чтобы он привел и показал им девушку. И теперь Владимир Сергеевич был на седьмом небе от счастья. Она согласна, и все сомнения позади. Ее согласие – это не про-сто согласие уважить стариков и отозваться на их пригла-шение, это ответ на его немой вопрос: 'Я тебе нужен? Я что-нибудь для тебя значу?'

– Только не завтра, – возразила Мила. Завтра у моей подруги небольшая вечеринка. Ее отца перевели в Москву, и она в честь своего отъезда устраивает что-то вроде от-ходной. Но у меня тоже предложение. Я хочу познакомить вас со своими друзьями. Согласны?

– А это удобно? У вас там все свои, а я – чужак. Вдруг заявлюсь: 'Здрасте'.

– Раз я приглашаю, удобно. Более того, если вы отка-жетесь от моего предложения, я окажусь там в неловком одиночестве, потому что все будут с мужьями. Да и подруг уже не остается. Одна в Бельгии, другая теперь в Тунисе, еще одна вот-вот в Америку укатит. Теперь вот и еще одна, Эля, уезжает. Слава богу, хоть в Москву. Так что, будем хоть изредка видеться. Одни мы с Танькой остаемся.

– Ну, не надо грустить. – Владимир Сергеевич заме-тил, что Мила как-то сникла, и даже плечи опустились. – Жизнь на месте не стоит. Все течет, все изменяется. Это нормальный процесс. Сами говорите, что с Элей будете видеться. К тому же, вот из Бельгии, вы рассказывали, ва-ша подруга часто приезжает. Значит и из Америки приле-тит. Самолетом через океан, что через Ла-Манш парохо-дом.

– Обидно. Лина уехала, потому что здесь у ее мужа не было никаких перспектив, а там сразу предложили выгод-ный контракт. И для Лины там нашлась хорошая работа. Ленкин Реваз стал в России чужим: в Азербайджане трави-ли как инородца, и в России тоже оказался инородцем. А Даша, после того, как националисты избили ее Фархата, решила, что в незнакомом Тунисе ей хуже, чем в России не будет.

– Да, агрессивный национализм – зло для нации. Это сродни антисемитизму или расизму... Какая разница, ев-рей ты, русский или араб! В мире существуют не коммуни-сты или капиталисты, арабы или китайцы и не евреи, нем-цы или американцы, а хорошие и плохие люди. Важно, чтобы ты сам был человеком. Ведь убеждаемся мы в кото-рый раз при поездке в соседнюю страну, что если ты ве-дешь себя достойно и уважаешь культуру и традиции на-рода, среди которого оказался, к тебе будут относиться точно с таким же уважением... Я вырос на интернацио-нальной улице среди евреев, татар, греков, русских и ар-мян. Мы все дружили, и у наших родителей даже в мыслях не было отличать нас по национальному признаку... Вы знаете, на нашей улице стояла синагога, а недалеко от нее молельный дом баптистов... Извините, Мила, – спохватил-ся Владимир Сергеевич. – Опять я со своими рассужде-ниями.

– Ну, это же не политика. Это скорее из области об-щечеловеческой морали, – успокоила Мила. – И потом, есть вещи, которые лежат на поверхности, и мимо которых не пройдешь.

– Так как же нам быть с моими стариками? – чуть по-молчав, и испытывая неловкость, спросил Владимир Сер-геевич.

– А если мы сходим к ним где-нибудь днем, скажем, часика в три, четыре? – предложил Владимир Сергеевич и застыл в ожидании ответа.

– Хорошо! Днем, так днем, – согласилась Мила.

– Договорились. Я позвоню и заеду за вами.

Они попрощались. Когда за Милой захлопнула дверь, Владимир Сергеевич чуть постоял, прислушиваясь к стуку каблуков, которые замерли где-то на следующем этаже, и ему даже показалось, что он слышал, как хлопнула дверь наверху. В мальчишеском порыве он пнул ногой полиэти-леновую бутылку из-под пепси-колы, и она отозвалась глухим стуком и покатилась по асфальту тротуара, нару-шая полуночную тишину. Владимир Сергеевич устыдился своего порыва, сошел с тротуара на дорогу и, ускорив шаг, пошел домой.

Глава 21

Мила с удовольствием оглядела серебристую 'девят-ку', на которой за ней заехал Владимир Сергеевич, села рядом с ним на переднее сидение, попробовала на упру-гость, чуть покачавшись на нем, и озорно спросила:

– А почему серебристая?

– А какой она должна, по-вашему, быть?

– Вишневой, конечно, – улыбнулась Мила. – Как в песне: 'Твоя вишневая 'девятка' свела совсем меня с ума'.

– Вот я и не хочу, чтобы моя 'девятка' сводила с ума, – засмеялся Владимир Сергеевич. – А если серьезно, когда я покупал машину, были только серебристые и белые, да еще неприятно синие. А, кроме того, на серебристой ма-шине меньше заметна пыль, а наши дороги, сами знаете, в дождь грязные, а в солнце пыльные. А потом, по статисти-ке, машины серебристого цвета стоят в ряду наименее ава-рийных... Знаете, вспомнил анекдот. Разговаривают два европейца. Один спрашивает другого: 'Говорят, ты недав-но был в России. Это правда, что там очень плохие доро-ги?' 'Дорог не видел, – отвечает другой, – но на джипе проехать можно'.

– Я знаю другой анекдот, смеясь, отозвалась Мила. 'Европейский водитель делится впечатлениями о России: 'Асфальт у них такой же черный, как у нас, только в дождь пожиже'.

– В самую точку, – захохотал Владимир Сергеевич, чуть помолчал, сосредоточенно глядя на дорогу, где перед ними маячил грузовик, никак не желая взять вправо и про-пустить их машину. Наконец, Владимир Сергеевич обо-гнал его и после небольшой паузы спросил:

– Значит, вам серебристый цвет не нравится?

– Ну, что вы, Владимир Сергеевич, очень даже нра-вится.

– А хозяин? – поддерживая шутливое настроение Ми-лы, спросил Владимир Сергеевич.

– Что хозяин? – делая вид, что не поняла вопроса, пе-респросила Мила.

– Хозяин машины вам хоть немного нравится? – это уже невольно прозвучало серьезно, и Мила, отбросив ко-кетство, также серьезно ответила:

– Хозяин тоже нравится.– Мила почувствовала, что краснеет.

Дальше ехали молча. Это нечаянное объяснение от-крывало какой-то новый этап их отношений. Мила чувст-вовала неловкость от того, с какой поспешностью она про-изнесла это 'нравится', но это была правда, которую она уже не в силах была держать в себе, не могла сказать ниче-го другого, и не ответить тоже не могла.

Уже у девятиэтажки в новом микрорайоне, где жили родители Владимира Сергеевича, он сказал:

– Мила, вы можете называть меня по имени? Мне не хочется, чтобы вы при родителях звали меня Владимиром Сергеевичем. Да и в вашу компанию я не хочу входить как умудренный жизнью ученый муж. Я ведь не настолько стар, чтобы меня считали вашим папой, – в глазах Влади-мира Сергеевича промелькнула веселая искорка.

– Конечно, нет, – искренне возразила Мила. – Только мне как-то трудно к этому привыкнуть сразу.

– А мы давайте порепетируем. Скажите: 'Володя, по-дайте мне руку, я выйду'.

– Хорошо. Володя, дайте мне руку, помогите мне вый-ти из машины! – смеясь, повторила Мила.

– Видите, как просто? Считайте, что мы выпили с ва-ми на брудершафт. Остается только поцеловаться.

Мила промолчала. Владимир Сергеевич помог ей выйти, поставил машину на сигнализацию, нажав на кноп-ку пульта, отчего она слабо пискнула, и они вошли в подъ-езд дома.

Родители приняли Милу так, словно двести лет ее знали. Сразу усадили их с Владимиром Сергеевичем за стол, который изобиловал кулинарными изысками домаш-него приготовления. Видно было, что ее здесь ждали, спе-циально готовились, и Мила чувствовала от того себя не-ловко. Старики оказались очень милыми людьми и Миле понравились. Мать, Анна Тихоновна, с чисто русским хле-босольством потчевала Милу, неустанно предлагая то са-латик, то селедочку, то грибочки.

– А вот, Миланька, попробуйте буженинки. Это вам не магазинная, сама запекала по особому рецепту с чесноч-ком, да с яичком, и особыми специями пропитанная. Чув-ствуете, какой дух идет?.. Возьмите грибочков. Масляточ-ки, один к одному. Сергей Петрович сам собирал, я-то уж не могу, ноги что-то ходить плохо стали, да и вижу совсем плохо, зато солила сама. Засол у меня тоже особый, свой. Некоторые так солят, с пленочкой, только промоют, а я пленочки-то все посдираю. Хлопотно, зато вкусно-то как! А? Видите, кругленькие какие?.. Миланька, а рыбку-то вы не попробовали! Рыбка-то, она хоть и треска, а по-польски, отварная и с соусом. А соус-то на бульончике рыбном, со сливочным маслицем, нашинкованными яичками, с пет-рушечкой, да с лимончиком.

Анна Тихоновна так вкусно предлагала блюда, что от одного этого аппетит удваивался, и так искренне сокруша-лась по поводу того, что Мила чего-то не попробовала, да и попробовала-то, да не съела, будто цыпленок, что Миле стоило больших трудов уверить ее, что сыта, как никогда. Она давно взяла себе за правило вставать из-за стола с чув-ством легкого голода и сейчас думала о том, что теперь ей придется неделю сидеть на строгой диете, чтобы привести себя в норму. А когда добрейшая Анна Тихоновна поста-вила на стол домашний торт, покрытый взбитыми сливка-ми, Мила с ужасом поняла, что, если съест хоть кусочек, а Анна Тихоновна все равно заставит, то ей, чтобы вернуть свою форму, не хватит и двух недель диеты.

После чая Владимир Сергеевич уединился с отцом в отдельной комнате, и до Милы время от времени доносил-ся их неспешный разговор, а Анна Тихоновна показывала Миле семейный альбом с фотографиями. Мила в после-обеденном оцепенении удава сидела на диване и, борясь со сном, пыталась изобразить на лице внимание, слушала го-лос Анны Тихоновны, но голос ее как-то странно удалялся и начинал сливаться с голосами, которые доносились из соседней комнаты.

– А это Вовочке три годика. Вон бутуз какой. А это он с сестрой, когда ему было семь лет, как раз в школу пошел. Сестра, Аня, на три года старше Вовочки. Это Вова уже в институте. Это свадьба дочери...Э-э, Миланька, да тебя совсем сморило. Да и то, жарко здесь. Поспать тебе, вот что. Ну-ка, иди на диванчик. Я тебя пледом укрою.

Анна Тихоновна поднялась, твердо намереваясь уло-жить гостью.

– Ой, что вы, Анна Тихоновна! – испугалась Мила. – Я сейчас. Одну минуточку. Только умоюсь.

'Хороша бы я была. Пришла в первый раз к людям и развалилась на диване', – думала с неудовольствием Мила, плеская холодную воду на лицо. Потом она помогала Анне Тихоновне мыть на кухне посуду, как та ни возражала, по-сле чего они еще долго сидели в зале их трехкомнатной квартиры и говорили о разном: Анна Тихоновна шепотом, украдкой поглядывая в сторону соседней комнаты, укоряла бывшую невестку в черствости и в том, что она от своей невестки ни разу слова ласкового не слышала, и что при сыне она была, что пустое место. 'Слава богу, все кончи-лось' – вздохнула Анна Тихоновна и со свойственной по-жилым людям прямотой сказала: 'Вот ты мне сразу по душе пришлась. Вижу, с тобой Володе будет хорошо. А в нем не сомневайся, выходи за него. Он у меня парень с чистой душой'. Мила по обыкновению залилась краской и попыталась перевести разговор на другое, но Анна Тихо-новна не смутилась:

– А ты, девка, не красней! Ничего здесь стыдного нет. Он тебе нравится?

– Нравится, – еле слышно проговорила Мила, не в си-лах избавиться от неловкого чувства стыда.

– Ну, и совет вам, да любовь. А в нем не сомневайся. Этот никогда не обидит. У него душа чистая, как у ребен-ка. Мила, в свою очередь, рассказывала о себе, о своих ро-дителях. Владимир Сергеевич играл с отцом в шахматы в соседней комнате, и до Милы изредка слышала смех и не-ясный говор: отец с сыном вели какие-то свои, одним им интересные, разговоры...

Ушли они поздно, только-только заехать домой пере-одеться и идти к Эльке. Владимир Сергеевич завез Милу домой, поставил машину в гараж, и они встретились неда-леко от Элькиного дома.

Глава 22

У Эльки собрались все близкие подруги, которых ос-талось немного, а поэтому и компания была невелика: Татьяна с мужем, Лена с Ревазом и Мила

с Владимиром Сергеевичем.

Окинув взглядом стол, уставленный деликатесами, Мила тихо сказала Владимиру Сергеевичу:

– Я, наверно, своей смертью не умру. Видно, мне на роду написано погибнуть сегодня от обжорства.

– Спокойно, – бодро ответил Владимир Сергеевич то-же шепотом. – Я на что? Поможем.

– Умереть?

– Нет, все съесть!

Мила представила Владимира Сергеевича Эльке и Татьяне с мужем. С Леной и Ревазом Владимир Сергеевич уже были знакомы. Элька критически оглядела Владимира Сергеевича и, судя по ее лицу, осталась довольна, а Татья-на показала Миле большой палец. Мила благодарно кив-нула ей.

– А что, твой Олег опять весь в делах? – с иронией спросила за столом Эльку Татьяна. – Мог бы и снизойти.

– Тебе он нужен? – осадила подругу Лена.

– Действительно, – согласилась Элька. – Баба с возу – кобыле легче.

Муж Эльки уже давно отошел от их компании. Бизнес диктовал свои условия, и Олег быстро освоился в кругу преуспевающих бизнесменов, где были свои правила игры и отдыха. Элька, в отличие от мужа, осталась верна своим привычкам и привязанностям. В этом отношении деньги ее не испортили. Она неохотно ходила на какие-то важные тусовки, где собирался цвет власти и бизнеса и где нахо-диться без жен считалось дурным тоном.

– Ты когда уезжаешь? – спросила Татьяна Эльку, ко-гда мужчины после нескольких рюмок коньяка встали из-за стола и ушли на кухню покурить.

– Здрасте! – удивилась Элька. – Да я уже уехала. У меня уже работа там.

– Да это мы знаем. Хорошая работа, два раза в неде-лю! На вокзал то хоть тебя Олег отвозит?

– Куда он денется! Только у меня с понедельника уже полная рабочая неделя. Так что, кончилась лафа.

– Тоже в банке?

– Тоже. И в том же банке. Начальницу валютного от-дела 'ушли' на пенсию, а я на ее место.

– А как же Олег? – спросила Лена.

– А что Олег? У него здесь бизнес... Ладно, девочки! Давайте выпьем за нас! – перевела разговор Элька. – Что-бы дружба наша не прекращалась, несмотря ни на что.

– Во сказала! – фыркнула Татьяна. – Это уж теперь не от нас, а от тебя зависит. Это у тебя в Москве голову мо-жет снести. Теперь ты у нас будешь девушкой из высшего общества, не до нас будет.

– Как тебе, Тань, не стыдно! – обиделась Элька. – Я что, давала повод? У меня и здесь могло бы быть высшее общество, а я все время с вами.

– Да ладно, не обижайся, Эль! Это я так. Грустно что-то. Смотри, все девчонки разлетелись. И Ленка скоро усви-стит в Америку. Лен, тебя-то когда провожать будем?

– Не знаю. Реваза уже в консульство вызывали. Подо-шел его срок на получение иммигрантской визы.

– А как же ты? – Элькины глаза скользнули по округ-лому животику Лены. – Рожать где будешь?

– Не знаю. Мы не ожидали, что будут такие проблемы. Все просто, если ты даже не жена, а невеста американца. А Артур для них пока еще сам никто. Короче, меня могут просто не пустить.

У Лены на глазах выступили слезы.

– И что теперь? – сочувственно спросила Татьяна.

– Не знаю. Видно будет. Артур говорит, что можно как-то уехать пока на год на специальные курсы по изуче-нию английского. Правда, это стоит три тысячи долларов. Есть еще один способ: через Канаду. Из Канады в Америку попасть проще.

– Да-а! Дела-а! – вздохнула Элька.

Мила обняла Ленку и прижалась к ее щеке:

– Плюнь! Все образуется. И родишь, и уедешь. Успеет еще и Америка надоесть. Там тоже не все мед. Знаешь, как говорит пословица? 'На чужбине и сладкое в горчицу, а на родине и хрен в леденец'.

– А еще говорят: 'Своя земля и в горсти мила', – под-держала Элька.

– Ну, фольклор изо всех дырок попер, – сквозь слезы улыбнулась Лена.

Девчонки рассмеялись.

– Так что, живи и дыши русским духом, – сказала Татьяна.

– Да, свое дерьмо не пахнет.

– Ну и ехидная ты, Эль! – заметила Татьяна и, повер-нувшись к Лене, сказала: – Правильно Милка говорит, еще наживешься в своей Америке. Подумаешь, не уедешь вме-сте с мужем! Уедешь позже. Родишь, тебе все равно не до мужа будет. В конце концов, мы всегда будем рядом. Правда, девочки?

– Конечно! О чем тут говорить! – дружно подтвердили подруги.

За стол после перекура вернулись мужчины. Они шумно садились на свои места, пересмеиваясь и перебра-сываясь словами, а лица их выражали удовольствие.

– Анекдоты травили, – решила Элька.

– Кстати, об анекдотах. Девочки, знаете, кого я вчера встретила? Ни за что не угадаете, – Татьяна сделала паузу, обводя всех интригующим взглядом.

– Ну ладно, говори! – не выдержала Элька. – Кого?

– Борю Блюмкина.

– Да ты что? Он же почти сразу после школы в Изра-иль к бабке укатил, – удивилась Лена.

– Вот, приехал.

– Насовсем, что-ли? – спросила Мила.

– Да, как же! Держи карман шире. У него там все в порядке. Магазин собственный держит. Женился.

– А сюда чего? – поинтересовался Танькин Толик.

– На родину потянуло. Да и родственники здесь еще остались.

– А на какие шиши он магазин заимел? – спросил То-лик.

– Да у него бабка еще в восьмидесятые годы уехала, – вмешалась Мила. – Они же в нашем дворе жили, когда еще Советскую улицу не снесли. Отец его был модным порт-ным и работал дома, мать не работала, а бабка торговала пивом в ларьке. Еле ходила, уже за восемьдесят, а пиво не бросала. Моя мама, когда наши дома расселили, и мы разъ-ехались, кто куда, встретила однажды Борькину мать, и та проговорилась: им бабка столько оставила, что ни детям, ни внукам не проесть.

– Значит, сумели как-то перевезти золотишко через границу, – предположил Артур.

– Да, евреи – не русские. Умеют устраиваться в жизни.

– Вот-вот. А вы знаете, какой он мне анекдот расска-зал? – засмеялась Татьяна.

– Ну?

– Мальчик подходит к папе и спрашивает: 'Папа, а мы русские или евреи?' 'А тебе зачем это?' 'Да у нас во дво-ре один мальчик клевый велосипед продает. Вот я и ду-маю, что мне делать: поторговаться и купить или украсть и поломать?'

Все рассмеялись.

– Все правильно. Русскому в кайф, когда у соседа ко-рова сдохнет. А нет, чтобы самому корову купить. Навер-но, у нас убиты нормальные человеческие потребности – жить хорошо. По всей России грязь и загаженные кварти-ры. И ничего, привыкли, – сказала Мила с неприкрытым раздражением.

– Успокойся, Мил. Если на все так как ты реагировать, раньше времени в могилу сойдешь.

– Чиновники и политики везде одинаковы, – поддер-жал Милу Владимир Сергеевич. – Вся разница в том, что в странах с развитой демократией народ чувствует себя хо-зяином, умеет бороться за свои права и умеет приструнить зарвавшегося чиновника, время от времени напоминая, кто ему платит зарплату. Наши же чиновники убеждены, что народ существует для того, чтобы обеспечивать их сытую жизнь.

Никто не поддержал серьезный разговор, невольно начатый Милой, но благодушное настроение, царившее за столом, как-то улетучилось.

– Хороший парень все же был Боря Блюмкин, – после некоторой паузы сказала Лена. – Все время улыбался. Все нипочем. Двойку влепят – улыбается, по шее надают, чуть поплачет и опять смеется.

– А никому не приходило в голову, что это была за-щитная реакция, маска, – вставил Реваз. – А в сердце неза-живающая рана. Я это знаю, проходил.

– Почему в России любое обсуждение еврейской темы всегда носит какой-то нездоровый характер? Откуда это? – Толик почему-то посмотрел на Владимира Сергеевича.

– Так ведь евреи, чтобы мы не говорили, хотя и живут с нами бок о бок, но стоят как бы особняком и отличаются от нас и особым укладом, и отношением к жизни... Ведь евреев вечно преследовали и отовсюду гнали, – сказал Вла-димир Сергеевич. – И жили евреи так, чтобы в любую ми-нуту быть готовыми к побегу. Они не работали на земле, а выбирали профессии менял, торговцев, потому что всегда легче убежать с кусочком золота. Евреи народ умный, но их ум связан с историей. Они постоянно должны были приспосабливаться к новым ситуациям, потому что их гна-ли. А это формирует мозг, побуждая учиться. Кроме того, мозги – это самый удобный капитал в условиях постоян-ных гонений. Евреям всегда было плохо, и желание пере-делать мир – естественная часть еврейской исторической и культурной традиций. Поэтому и в русской и во француз-ской революциях был большой процент участия евреев. Это своеобразная месть за постоянное унижение... И по-том, не надо забывать, кто изменил понятия об окружаю-щем мире: Маркс, Фрейд, Энштейн...

– Какой он у тебя умный, – закатывая глаза, сказала Миле Элька, когда мужчины в очередной раз ушли на кух-ню.

– И симпатичный, – добавила Татьяна, улыбаясь Миле.

– Самой нравится, – довольно засмеялась Мила.

– С Вадиком не видишься? – поинтересовалась Элька.

– Да он сейчас в Сочи загорает. Перед югом звонил. Так, поговорили ни о чем, – пожала плечами Мила.

– Не жалеешь?

– Знаешь, Эль, нет.

– Да, сердцу не прикажешь, – вздохнула Элька. – А ка-кой жених был.

– Почему был? – возразила Татьяна. – За ним уже дев-ки в очередь стоят. Как говорится, свято место пусто не бывает.

– Ой, девочки, – спохватилась Элька. – Звонила Лина. Всем большой привет.

– Откуда звонила? Из Бельгии? – на всякий случай спросила Татьяна.

– Ну, вопросы ты задаешь? Из Бельгии, конечно. По сотовому.

– И что там Линка?

– Да все то же. Маленькая по французски лопочет, а по-русски с трудом... К Линке отец приехал.

– Чегой-то он? Он ведь ездил к ним недавно. Вроде с деньгами у них не густо, – пожала плечами Мила.– Ан-самбль-то дяди Славы на ладан дышит.

– Да в порядке у них с деньгами. Ты думаешь, чего он ездит? Он оттуда везет авто. Видела, у вас с Ленкой во дворе, где твои родители, микроавтобус стоит? Это Лин-кин отец пригнал. Они с тетей Валей, Линкиной матерью, за восемь тысяч долларов его купили. У дяди Славы с те-тей Валей на базаре две точки, кожей торгуют. Деньги на покупку авто дает Линкин Володька. Деньги, конечно, их с Линкой, но и отцу с матерью с продажи перепадает. И Линка, когда приезжает, везет с собой тряпки заграничные.

– А я думаю, за что они здесь квартиру трехкомнат-ную купили? – сказала Татьяна.

– Прозрела! – фыркнула Элька. – И за это тоже.

– Правильно делают. Если есть деньги, самое надеж-ное вложение – недвижимость, – рассудила Лена.

– Что еще Линка рассказывала? – спросила Мила.

– А что еще? С детьми крутится. Стирает футболистам трусы. За это ей Володькин клуб шестьсот долларов пла-тит. По нам скучает. Может быть, к Новому году выберет-ся.

– Новый год ты в столице встречать будешь, в другой компании, без нас, – ревниво вставила Татьяна.

– Что ж ты такая занудная! – разозлилась Элька. – Но-вый Год – праздник семейный, и, конечно, я буду встре-чать с родителями. Но праздник ведь не один день три-дцать первого. Могу на денек и к вам приехать.

– Ладно, – вздохнула Мила. – Как получится, так и бу-дет.

– Мил, а ты от Даши писем не получала? – спросила Татьяна.

– Нет, как в тот раз письмо пришло, так больше ниче-го. Я вам письмо показывала. После этого, правда, она ма-ме звонила. Все то же самое. Его родители приняли ее как дочь, родственники завалили подарками. Хорошая кварти-ра, у нее теперь собственная машина, пока не работает, но будет работать в клинике мужа.

В зал вошли мужчины. Шумно. Гурьбой. И было вид-но, что Владимир Сергеевич чувствовал себя в этой ком-пании совершенно комфортно, будто давно со всеми зна-ком.

– Что-то, девушки, у вас настроение минорное. Тихо, как в морге, – пошутил Татьянин Толик.

– А вы бы побольше гуляли, – огрызнулась Татьяна. – Тоже мне, кавалеры: сами себя развлекаете, а мы как дуры одни сидим.

– Все, мы раскаиваемся, – Реваз приложил руку к сердцу. – Больше от вас ни на шаг. Так. Наливаем вина. У меня тост. Я хочу выпить за хозяйку, за всех вас и вашу дружбу. Сейчас деньги стали выше человеческих отноше-ний и тем более приятно, что есть оазис, где царит искрен-ность, доверие, любовь и привязанность, где все мило и где души открыты. Здесь мое сердце радуется. Я пью за то, чтобы всегда оставалась дружба, которая выше материаль-ных благ, и я знаю, что, когда мы с Леной будем жить да-леко от России, мы будем вспоминать всех вас и этот вечер наряду с тем хорошим, что у нас было здесь.