Текст книги "Потерявшиеся в России (СИ)"

Автор книги: Валерий Анишкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 23 страниц)

Глава 16

– Кто это тебя провожал вчера? – спросил Вадим, ста-раясь быть безразличным.

– Уже доложили? Ты что, шпионишь за мной? – разо-злилась Мила.

– Зачем мне? Просто случайно тебя видел Женька. Он как раз проезжал по Октябрьской, ехал за отцом в учили-ще.

– Ну, не одной же мне было идти ночью домой. Сам помнишь, как на нас возле казино напали. Мы отмечали День независимости и мое поступление на работу.

– А кто провожал? – не унимался Вадим.

– Да какая разница? Просто один преподаватель. Ты что, ревнуешь?

– Вот еще, – буркнул Вадим. – Чегой-то мне ревно-вать?..

Было воскресенье. Вадим сидел в ее кухне на диван-чике, а она пекла блины.

– Мил, моя мама приехала, – неожиданно сказал Ва-дим. – Она хочет познакомиться с тобой.

– Специально что-ли приехала? – растерялась Мила.

– Нет, не специально. Я, понятное дело, ей о тебе пи-сал, и она писала, что хотела бы с тобой познакомиться. Но дело в том, что она с новым мужем уезжает в Израиль. Ко-гда теперь увидимся! Они уже продали квартиру во Льво-ве. Мать отправила мне сюда контейнер с крутой мебелью и кое-какие вещи.

– Да подожди ты с мебелью. Скажи лучше, когда твоя мать собирается встретиться со мной? И где? У меня что-ли?

– А ты против? У меня еще своей квартиры нет. Вот сдадут дом, тогда будет. Да ты не бери в голову. Продукты завтра Женька закинет. Но ты не особенно старайся. Не есть же она придет. Так, чайку, да по мелочи что-нибудь.

– Ну, ты меня, Вадик, убил? – никак не могла придти в себя Мила. – А когда хоть она придет?

– А как скажешь. Хоть завтра.

– Нет, днем я работаю. Завтра я ничего не успею. Да-вай послезавтра, вечером.

– Хорошо, я скажу. Только не позже, потому что в среду мать улетает.

– Ладно, Вадик, ты иди. Если твоя мать придет после-завтра, надо спечь что-нибудь к чаю. Иди, я буду ставить тесто на коржи.

Вадим было запросился посидеть, сказал, что мешать не будет, но Мила без разговоров выпроводила его. Он ушел недовольный, но Милу это нисколько не расстроило, ей было не до сантиментов. Она достала муку, пачку мар-гарина, слава богу, в литровой кружке еще оставалось мо-локо, и стала замешивать тесто. И вдруг поймала себя на мысли, что ей совершенно все безразлично: и Вадим, и его ухаживания, и это совершенно ненужное ей знакомство с его матерью. Она подумала о Леониде Васильевиче. Как он оттаял, когда водил за руку Катюшку по дачному поселку, и каким домашним он был за столом, который накрыла Мила, приготовив обед, который так ему понравился. Ге-нерал будто панцирь сбросил вместе с мундиром, шутил, смотрел влюбленными глазами на Милу, и глаза его выра-жали простое человеческое счастье. И Мила невольно по-чувствовала неприязнь к матери. Уйти от такого мужика, оставить сына и сделать несчастными и одного, и другого. Ради чего? Ради призрачной любви к какому-то профессо-ру-еврею. 'Господи, да какая любовь может быть в сорок пять лет? – с иронией подумала Мила.

Она разделила тесто на шесть равных частей, скатала в колобки и поставила в холодильник. 'Завтра выпеку коржи и сварю крем. И будет у меня 'Наполеон', мой фирменный торт – пальчики оближешь, – похвалила себя Мила.– Не забыть бы граммов триста сливочного масла на крем купить'.

Днем на работу позвонил Женя и спросил, когда она будет дома, чтобы завезти продукты.

– Часов в шесть буду, – пообещала Мила. Она уже давно не отказывалась от продуктов. В первый раз, когда Женька вот так привез ей палку копченой колбасы, ананас, виноград, банку растворимого кофе и кусок ветчины с полкило, Мила отказалась взять это наотрез и все отправи-ла назад. Женька уехал, но через час позвонил Леонид Ва-сильевич и сухо сказал:

– Мила, это затея моя, и Вадик, если вы это имеете в виду, – не причем. В, конце концов, мне это ничего не сто-ит, а у вас дочь, и ей нужно полноценное питание. Короче, не дурите. Сейчас приедет Женя. Если не возьмете, наша дружба врозь. Все.

Приехал Женька с тем же пакетом, только кроме всего перечисленного, в пакете лежала коробка конфет 'Ассор-ти'. С тех пор время от времени Леонид Васильевич забра-сывал ей то фрукты, то немного буженины, то палку кол-басы, а то и пару килограммов свежего парного мяса. 'Где только достает!' – смеялась Мила.

На этот раз Женя приехал вместе с Вадимом. Они ос-тавили хозяйственную сумку и, как Мила не уговаривала их остаться на чай, скоро ушли.

'Целый гастроном, – отметила Мила, укладывая в хо-лодильник продукты. Здесь были курица, по палке вареной и копченой колбасы, шмат копченой грудинки, а также яб-локи, груши, виноград, штук пять киви, которые Мила только раз покупала Катьке, попробовала сама, и ей этот чужеземный фрукт не понравился. Кроме того, Мила обна-ружила в сумке баночку красной икры и бутылку коньяка. Казалось бы, радуйся! Но у Милы на душе скреблись кош-ки, и было муторно. Как-то вдруг засосало в желудке и да-же немного затошнило от мелькнувшей мысли о том, что она совершает что-то постыдное, принимая эти пакеты и сумки, пусть не от Вадима, а от его отца, осознавая при этом, что Вадима не любит. И впервые подумала о том, о чем она ни разу не задумалась раньше: а если не любит, то ведь и замуж за него не пойдет. И поймала себя на мысли, что раньше она почему-то не задавала себе этого вопроса. А что же изменилось? И словно в ответ на этот вопрос в ее воображении возник образ Владимира Сергеевича, его глубокие умные глаза, в которых, как в омуте, утонуть можно, и она словно услышала его мягкий, немного глухой голос.

Мила долго сидела на табуретке в кухне, положив сцепленные в пальцах руки не колени, и глядела бессмыс-ленно в одну точку, куда-то на выключатель, вмонтиро-ванный в кафель. Потом встала и заторможено, с медли-тельностью зомби, открыла холодильник, достала тесто и стала раскатывать на коржи.

В среду Мила отпросилась с работы пораньше, чтобы успеть приготовиться к вечеру. Она накрыла стол, потом приняла ванну. Оделась скромно, памятуя, что главное в туалете прическа и обувь, но и ноги скрывать не стала. За-чем скрывать то, что у тебя в полном порядке? Поэтому юбку Мила надела мини, сверху серую шерстяную коф-точку с глубоким вырезом, который подчеркивал шею, ви-зуально удлиняя ее. Из украшений она надела простенькую золотую цепочку с небольшим кулоном в виде сердечка и перстенек с рубином, который носила всегда. Короткая прическа не требовала большого ухода, и у Милы проблем с волосами никогда не возникало, достаточно было помыть голову и высушить феном. Наконец, она надела туфли на шпильках, покрутилась перед зеркалом, осталась доволь-ной и села перед телевизором ждать гостей.

Вадим с матерью пришли после семи часов. Женщина не понравилась Миле сразу и бесповоротно. Едва назвав себя, она бесцеремонно оглядела Милу с ног до головы. 'Как цыган лошадь, – усмехнулась про себя Мила. – Толь-ко что зубы не проверила'. Потом она стала осматривать квартиру и делала это с нескрываемой брезгливостью. Ми-лу это покоробило. У нее в доме было не так уж плохо: чисто и уютно. И обставлена квартира пусть небогато, но все, что нужно, было. Заглянув в ванную с туалетом, Юлия Максимовна (так она представилась Миле) скривила губы и заметила:

– Да вам, Милочка, срочно ремонт нужно делать.

И это 'милочка' прозвучало как-то двусмысленно и не воспринималось как обращение по имени, с этим 'ми-лочка' хозяйки разговаривают со своими работницами. Мила промолчала, пропуская совет мимо ушей, и пригла-сила Вадима с матерью к столу.

Юлия Максимовна выглядела прекрасно. Холеное ли-цо еще хранило былую красоту и на нем явно не проступа-ло ни одной морщинки. Ей можно было дать не больше тридцати, если бы не полнота, которая уже обозначила второй подбородок и теперь отвоевывала свои сантиметры у талии, и если бы не брезгливо опущенные уголки губ, ко-торые вместе с потухшим взглядом все же невольно обо-значал истинный возраст. Зато одета Юлия Максимовна была безукоризненно, начиная с дорогой норковой шубы и кончая стильными красными сапожками на шпильке – все было модно, и все, как отметила Мила про себя, из бутика. Элегантный черный костюм с миди-юбкой, чуть откры-вающей часть колена. 'Уж если не от Кордена, Риччи или Сен-Лорана, то от кого-нибудь типа Зайцева, точно'. Милу это, однако, нисколько не смутило. 'Зато я молода и стройна как кипарис на южном побережье, а этого никаки-ми деньгами не купишь', – злорадно подумала Мила.

Они выпили. И Вадим, и Юлия Максимовна пили коньяк, а Мила налила себе полбокала сухого вина, кото-рое на всякий случай прикупила к присланному Леонидом Васильевичем коньяку. За столом весь разговор сводился к допросу, который учинила Миле Юлия Максимовна.

– Милочка, вы ведь уже были замужем? А почему вы развелись?

– Мама, – Вадим с укором посмотрел на мать.

– А что здесь такого? Это что, тайна?

– А я из этого и не делаю секрета, – пожала плечами Мила. – Вышла замуж – любила, разлюбила – развелась.

– Как это у вас просто?

– У меня?

– Ну, я имею в виду вообще современную молодежь. Захотели, вышли замуж, захотели, развелись.

– Но вы вот тоже развелись с мужем, – дерзко сказала Мила.

– Ну, это совсем другое дело, – смутилась Юлия Мак-симовна. – У нас – это отдельная история. И потом, у нас уже сын взрослый.

Она обиженно замолчала. Воцарилась тишина. Мила взяла с тарелки бутерброд с икрой и жевала, раздавливая зубами икринки, которые вкусно лопались во рту. Юлия Максимовна допила свой коньяк и закусила лимоном, а Вадим сидел как пень, опустив руки под стол, беспокойно хлопал глазами и изредка исподлобья поглядывал на Милу.

– Вадик из очень приличной семьи, – сказала, наконец, Юлия Максимовна.

– Я тоже, – буркнула Мила. Она уже успокоилась, и ей совершенно стало безразлично, что будет говорить или думать о ней эта самовлюбленная мамочка.

– А кто у вас родители? – прямо спросила Юлия Мак-симовна.

– Инженеры. Папа был начальником отдела на заводе, мама – ведущий инженер-патентовед.

– Это, конечно, хорошо, – снисходительно покивала Юлия Максимовна. – У Вадика папа генерал, доктор юри-дических наук, а дед был министром внутренних дел Мол-давии. А вы знаете, что маленького Вадика сам Леонид Ильич на руках держал?

Глаза Юлии Максимовны горели, она захлебнулась от этих приятных воспоминаний.

'Да, видно, жили барами, а сейчас их тряхнуло креп-ко, если она в Израиль намылилась', – подумала Мила, и в этой ее мысли уже не было зла, скорее жалость.

– Мама! Прекрати! Причем здесь это? – Лицо Вадима покрылось красными пятнами. Он чувствовал неловкость от бесцеремонности, с которой мать вела себя с Милой.

– Постой, сынок, я мать. Я должна все сказать. Ведь вы же собираетесь за Вадика замуж? – она вцепилась взглядом в Милино лицо, все ее существо протестовало против этого.

– Мама?

– Что, мама? – она строго посмотрела на сына и снова повернулась к Миле. – Так?

– Нет, не так! С чего вы взяли, что я собираюсь за ва-шего сына замуж? – Мила с иронией смотрела на Юлию Максимовну и улыбалась.

– Как? – Юлия Максимовна даже растерялась. Этого она не ожидала.

– Да вот так! Если я выйду замуж, то только по любви. И уж мне точно не важно, кто будет его отец, а тем более дед, – со страстью выпалила Мила.

– А вы что ж, Вадика не любите?

– Да, он мне нравится, но любить...пока нет, – уклон-чиво сказала Мила.

Вадик покраснел, а Юлия Максимовна хлопала глаза-ми и обескуражено смотрела на Вадима. После этого раз-говор как-то не клеился. Юлия Максимовна, казалось, по-теряла к Миле всякий интерес, больше не задавала никаких вопросов и хотела уже встать из-за стола, но Мила бук-вально упросила ее попробовать ее фирменный торт, и они выпили по чашке чая с 'Наполеоном', который буквально таял во рту, и который Юлия Максимовна, отбросив гонор в сторону, скупо похвалила.

– А вы, Милочка, мастерица. Я так не умею. Что, и обед можете? И котлеты?

– Могу, – улыбнулась Мила.

– Где ж вы этому научились?

– У бабушки, у мамы.

– Похвально, похвально! – снисходительно одобрила Юлия Максимовна.

Вадим подал матери шубу, они оделись и, уже уходя, Юлия Максимовна сказала примирительно:

– Вы, Милочка, простите, если что не так. А знаете, я совсем не против ваших отношений с Вадиком. Но, пойми-те, я мать, и мне хочется, чтобы мой сын был счастлив.

Они вышли, и Мила закрыла дверь и вздохнула с об-легчением, но тут раздался звонок. Это вернулась Юлия Максимовна. Она тихо, словно извиняясь, сказала:

– Там Вадик машину ждет, а я хотела вас спросить. Скажите, Милочка, – голос ее перешел почти на шепот. – А что, вы действительно Вадика не любите?

Мила неопределенно пожала плечами

– Что, совсем-совсем?.. Он очень хороший мальчик. В нем столько искренности.

Мила чувствовала себя неловко, и ей стало жалко Юлию Максимовну, которая в своем стремлении защитить сына пошла на унижение, сбросив личину неприступной высокомерности. Она ушла, расстроенная, унося с собой обиду за своего мальчика.

Мила мыла посуду и думала: 'Вот и хорошо. Вот все сразу и решилось. Все стало на место, и нет больше этой двусмысленности в ее отношениях с Вадимом, хотя, если бы не его мать, она сама ему бы вот так вот прямо не ска-зала, что не любит, потому что в какой-то момент ей каза-лось, что он ей уже не безразличен, и в глубине души теп-лилась искорка, которая могла разгореться и дать импульс более глубокому чувству. И все же, если посмотреть прав-де в глаза, это было не то чувство, которого она ждала, и о котором грезила. Ей было грустно, будто она потеряла что-то дорогое сердцу, и это больше уже не вернется, но она сохранит благодарность Вадиму, который подарил ей не-сколько месяцев романтических отношений, и понимала, что это уже в прошлом. Вот так у нее было на выпускном вечере в школе, когда она вдруг с тоской осознала, что эти годы уже никогда не вернутся, и останется лишь альбом, который будет иногда напоминать о школьных друзьях, любимых учителях и золотом беззаботном времени...

По дороге Юлия Максимовна накинулась на Вадика, словно он был в чем-то виноват. И непонятно было, то ли она пытается защитить и оградить его от 'опрометчивой' связи, то ли успокоить и утешить.

– Вот видишь, Вадик, она тебя не любит. Зачем тогда, спрашивается, столько времени голову морочить?.. Она просто использует тебя в каких-то своих корыстных це-лях... Конечно, генеральский сын, из такой семьи.

– Мама, перестань! Лучше помолчи. Ты сделала свое дело.

– Это что я такого сделала? В чем ты меня упрека-ешь?.. В том, что я поставила ее на место?

– Ты обидела ее. Ты разговаривала с ней таким оскор-бительным тоном, что она по-другому и ответить не могла. Я думаю, что ее слова не были искренними.

– Я извинилась. Но это ничего не меняет. Она тебе не пара. Она плебейка. И потом, зачем тебе чужой ребенок?

– А причем здесь ребенок? И чем может помешать ре-бенок? Это наш российский менталитет. Вот ты будешь жить в Германии и увидишь, что у них совершенно другое отношение к этому вопросу. Там женятся и на трех и на четырех детях, а в семью берут брошенных детей из Рос-сии и нередко даунов. А здесь ребенок у женщины, кото-рая мне нравится.

– Мы, сынок, пока в России, а не в Германии. Там пять детей не помеха, потому что родителям не нужно думать, как прокормить их. А физически неполноценных детей бе-рут не от человеколюбия, а от жира. Хобби у них такое.

– Мам, ну что ты несешь? Мне стыдно за тебя, ей бо-гу.

– С каких это пор ты мать начал стыдиться? – оби-женно поджала губы Юлия Максимовна.

– Не передергивай! Ты прекрасно понимаешь, о чем я.

– Мало того, что у нее ребенок, – гнула свое Юлия Максимовна. – Она старше тебя на целых два года.

– Жена Маркса старше мужа была на 20 лет, а Пугаче-ва старше Киркорова на 18 лет.

– Маркс уже, слава богу, не живет. Он сделал свое де-ло, да так, что мы до сих пор расхлебать не можем. А Пу-гачева – мне не пример. Это публика из шоу-бизнеса, а там все не как у нормальных людей. Как говорится, еще не ве-чер.

– Я, мать, тебя не узнаю. Раньше ты не была такой злой, – упрекнул мать Вадим.

– Раньше в стране порядок был и в семье был порядок. А теперь вот уезжаем. Из своей страны гонят.

– Да кто тебя гонит? Оставайся, не уезжай. А насчет порядка, это наша семья в порядке была, а многим этот по-рядок веревкой на шее висел.

– А ты знаешь, как мы теперь живем? Да профессор-ской зарплаты Дмитрия Моисеевича нам на неделю не хва-тало. Хорошо, у него кое-какие ценности от родителей ос-тавались. Я свои изумрудные серьги вынуждена была про-дать, потому что деньги, которые мы в банке держали, пре-вратились в пустой звук.

– Ладно, мам. Ты сама от отца ушла. Чего ж теперь жалеть?

– А я, сынок, и не жалею. Я свой выбор сделала созна-тельно. Я знаю, что в другой стране у нас будет все в по-рядке. Мне за Россию обидно и на бардак на весь этот больно смотреть.

– Мам, дай и мне свой выбор сделать самому.

Юлия Максимовна какое-то время молчала. Едва слышен был тихий рокот двигателя, да мягкий шорох шин. В салоне было тепло и уютно.

– Ладно, – сказала Юлия Максимовна. – Какой я те-перь тебе советчик? Ты сам уже взрослый. Об одном про-шу, не спеши. Как говорится, семь раз отмерь. Вокруг де-вушек пруд пруди, и за тебя любая пойдет.

– Ну, я завтра в ЗАГС бежать не собираюсь, – успоко-ил мать Вадим.

Глава 17

– Виталий, – сказал Алексей Николаевич, когда они сидели у него в кабинете с Виталием Юрьевичем за бутыл-кой водки, отмечая со всей страной день кириллицы или праздник русской письменности. Они помянули просвети-телей славян святых Кирилла и Мефодия, причем поспо-рили, когда Алексей Николаевич вспомнил Байера, упомя-нутого Татищевым, который утверждал, что славяне до XV века не писали свою историю, а некоторые историки до сих пор считают, что мы до Владимира вообще не имели письменности, так как Нестор писал летопись через 150 лет после Владимира. Виталия Юрьевича это возмутило, и он стал доказывать, что кириллица могла быть известна россиянам еще до Владимира и доказательством тому яв-ляются книги для богослужения, которые нужны были первым христианам, и можно найти источники, из которых ясно, что наша церковь тогда уже пользовалась переводом Библии, сделанным теми же Кириллом и Мефодием. Раз-говор незаметно перешел на историю, когда Виталий Юрь-евич коснулся темы падения нравственности, а Алексей Николаевич заметил, что параллели кризисного состояния современного общества нужно искать в событиях прошло-го.

– Виталий, – сказал Алексей Николаевич. – Настоящее не может существовать без связи с прошлым. История раз-вивается по спирали, и все повторяется в той или иной форме. К сожалению, история нас не всегда учит, иначе мы не совершали бы снова и снова те же ошибки, которые со-вершали наши предки. Мы часто слепы и не видим анало-гий, которые возникают, стоит лишь внимательнее при-слушаться к тому, что нам говорят летописи и документы древних лет... В XI веке Россия не уступала в развитии ев-ропейским державам. Наше государство имело законы, торговлю, многочисленное войско, флот, гражданскую свободу. А что стало несчастьем для России? Междоусоб-ные войны, которые в течение пяти веков задерживали ее культурное развитие. Князья больше заботились о своем личном благополучии, а не об общем благе. Они захваты-вали земли, присваивали себе дань, которая собиралась для татар. Тогда Европа стремилась к просвещению, а мы стояли на месте. К XIII веку мы уже отставали от Запада, а нашествие Батыя еще больше отбросили Россию назад. В Европе улучшались нравы, чтилась учтивость и обходи-тельность, а России было не до этого, она изо всех сил пы-талась устоять перед татаро-монголами и выжить. А ведь еще было и Смутное время, и польско-шведская интервен-ция, и войны, и бунты и революции. Известно, что после польской интервенции бедность России была настолько ужасающей, что сопровождавшие царя Михаила Алексее-вича, первого Романова, призванного на престол, служи-лые люди шли в Москву пешком, потому что не могли ку-пить лошадей: казна была пуста...

– Эти азы, Алексей, ты оставь для своих студентов, – перебил Виталий Юрьевич. – Я и так знаю, что мы – муче-ники. Ты мне лучше объясни, почему у нас процветает во-ровство, почему коррупция приняла такой страшный раз-мах? Люди теряют человеческий облик. Сейчас убить че-ловека проще, чем 'Отче наш' прочитать. Нищих и бес-призорных стало больше, чем во времена Дзержинского. И это притом, что президент и его команда ходят в церковь, отстаивают службу. Только, кажется, они не видят или не хотят видеть, что делается в стране... Мы ездим за грани-цу, а ведем себя там, как дикари. Мы же изгои в ряду ци-вилизованных стран. Почему мы стали такими?

– А почему стали? Мы всегда были такими? – возра-зил Алексей Николаевич. – Ведь генетически мы мало из-менились. Ты литературу знаешь лучше меня и, наверно, помнишь, что писал Белинский о России. Он писал, что Россия представляет собой ужасное зрелище, где торгуют людьми, и что в ней нет не только гарантий для личности, чести и собственности, но нет даже и полицейского харак-тера...

– 'А есть только огромные корпорации разных слу-жебных воров и грабителей', – закончил цитату Виталий Юрьевич. – Это 'Выбранные места из переписки с друзья-ми'.

– Точно. И похоже, не так ли?.. А что касается того, что мы изгои, то мы никогда Европе были не нужны. Это мы мним себя Европой, все оглядываемся на Запад, и пы-таемся слепо переносить западную культуру в русскую среду. Но не надо забывать, что мы больше Азия, чем Ев-ропа. Хотя Екатерина II как-то и заявила, что 'Россия есть европейское государство', иностранные путешественники свидетельствуют о другом. Сегюр , например, посетивший Россию в Екатерининские времена, в своих записках писал, что когда он видел горожанок и крестьянок в кичках с бусами, в богатых поясах, в кольцах и серьгах, то думал, что попал на какой-то азиатский праздник. Сегюр также говорил, что в Петербурге можно было встретить просвещение и варварство, следы X и XVIII веков, Азию и Европу, скифов и европейцев, блестящее дворянство и невежественную толпу. Недаром же Наполеон сказал как-то: 'Поскреби любого русского и из него вылезет татарин'. А одежда купцов, извозчиков, слуг и мужиков напоминала скифов, даков, роксолан и готов, которые были когда-то грозными для Рима...

Алексей Николаевич замолчал, полагая, что дал ис-черпывающий ответ, который вполне объясняет нашу по-веденческую культуру, но Виталию Юрьевичу этого было недостаточно.

– Ну, это только особый взгляд на некоторые вещи, и с тобой можно соглашаться или не соглашаться, – сказал Ви-талий Юрьевич. – Но это не объясняет, почему мы такие?

– Для того чтобы осознать, какие мы есть и почему та-кими стали, нужно знать, какими мы были, – витиевато от-ветил Алексей Николаевич. – Давай-ка лучше выпьем, – предложил он, разливая водку по рюмкам.

– И какими же мы, по твоему, были? – вернулся к сво-ему вопросу Виталий Юрьевич, после того как они выпили и съели по бутерброду из черного хлеба с маслом и селед-кой. – Вот в языческие времена древним славянам неведо-мы были ни лукавство, ни злость, они довольствовались малым. Летописи отмечают редкое гостеприимство славян, а двери домов не запирались. Это можно найти и у Карам-зина и у Соловьева. А славяне и славянки отличались це-ломудрием – не в пример сегодняшнему дню.

– Ну да, – согласился Алексей Николаевич. – Лаврен-тьевская летопись говорит: '...поляне свои обычаи имуть краток и тих, и стыденье ко снохам своим и сестрам...и к родителям своим, к свекровем и к деверям велико стыде-ние имеху, брачные обычаи имаху', то есть заключали браки.

– Всю Лаврентьевскую летопись наизусть помнишь? – усмехнулся Виталий Юрьевич.

– Всю не всю, но кое-что помню. На то я и профессор, – отмахнулся Алексей Николаевич. – Только ты говоришь о полянах. Но если поляне обладали какой-то культурой, то древляне, например, имели дикие обычаи. Летопись гово-рит, что они 'живаху звериным образом, скотски, убиваху друг друга...и брака у них не бываше, но умыкают де-виц...', то есть браки им были не знакомы, они просто по-хищали девушек. Такие же обычаи существовали у севе-рян, родимичей, вятичей, которые, как и древляне, жили в лесах, как звери, сквернословили в присутствии родных и жили в безбрачии, то есть без обрядов. У тебя же есть моя книжица 'Русь и ее самодержцы'? Почитай.

– Да читал я, Алексей, твою книгу, помню. Ты пи-шешь, что когда мы пригласили к себе править варягов и подчинились варяжским князьям, мы сохраняли свободу, важные вопросы решали на общем собрании, вече, а нравы того времени отличались простотой; правосудие основы-валось на совести и обычаях племени, и мы заслужили славу честных людей в мирных переговорах и были добро-душны настолько, что византийские императоры обманы-вали русских при любом удобном случае.

– Да, это так. Но славяне отличались также и жестоко-стью, которую отмечали летописцы, – заметил Алексей Николаевич. – Был, например, такой обычай, по которому дети могли умертвить родителей ввиду их старости и бо-лезней. Хотя скажу в оправдание славян, что это была язы-ческая Русь, и наши далекие предки освобождались от ро-дителей, которые были тягостью для семьи и общества. Соловьев по этому поводу говорит, что такое поведение, приводящее нас в ужас, было обусловлено своеобразным понятием о сострадании, а не варварской жестокости. Пре-обладала практическая сторона: слабый считался несчаст-ным человеком и умертвить его было естественным актом сострадания.

– Алексей, но ты же сам пишешь, что это больше от-носилось к племенам западным, воинственным, которые не имели права оставлять слабых и увечных, не способных воевать, и что такие обычаи не отмечались у восточных славян, которые обходились с престарелыми и слабыми родственниками более человечно, а дети славились своим почтением к родителям и заботились о них при жизни. И потом, жестокость российские славяне проявляли только в походах, а дома отличались добродушием, с пленными об-ходились дружелюбно, давали им возможность выкупить себя и вернуться домой или остаться жить с ними в качест-ве вольных людей.

– Действительно, – согласился Алексей Николаевич. – Своей нравственностью языческие славяне производили на чужеземцев хорошее впечатление, и простота их нравов выгодно отличалась от испорченных нравов других, более образованных народов, но с тех мы сильно деградировали. Мы изменились.

– Да ты же сам сказал, что мы мало изменились, – воз-мутился Виталий Юрьевич. – Так мы изменились или нет?

– Не лови меня на слове. Я сказал, что мы генетически мало изменились. Но кроме генетической наследственно-сти существует целый ряд других факторов, которые влияют на развитие общества. Геродот , например, после посещения земель севернее Черного моря писал, что пле-мена, которые живут в этой стране, ведут тот образ жизни, который им диктует природа. Историк Соловьев, соглаша-ясь с Геродотом, говорил, что замечание это верно и через несколько веков, и что ход событий постоянно подчиняет-ся природным условиям. А, кроме того, нравственное со-стояние общества зависит и от экономических отношений, и от законов, и от судов, а также от форм управления госу-дарством. Нравственность также связана с философией, политикой, идеологией, религией и т.д. Вот смотри, какая трансформация. Когда в начале XIII века Угедей послал своего племянника Батыя с трехсоттысячным войском по-корять северные земли от Каспийского моря, он решил судьбу России на два с лишним столетия. Послы Орды и баскаки творили произвол в России и относились к нам как к слугам, с презрением. Русский народ унижался, и это за-ставляло людей хитрить, обманывать татар, а, обманывая татар, мы научились обманывать друг друга. Откупаясь от татар деньгами, мы становились корыстолюбивыми, забы-ли о гордости, перестали обращать внимание на обиды, у нас притупилось чувство стыда. Законом стала сила. Про-цветали грабежи и воровство. Дмитрию Донскому при-шлось даже установить смертную казнь, которая до того времени была неизвестна древним россиянам. И если раньше можно было удержать людей от воровства денеж-ным штрафом, то в XIV веке воров нужно было вешать. Татары ввели у нас чуждые для россиян телесные наказа-ния: за кражу клеймили, за проступок перед государством секли кнутом. Злоба, страх и ненависть сильно изменили наши нравы. Кстати, с падения нравственности и начина-ется разрушение государства. Главной причиной падения Римской империи стало падение нравов и деморализация основного устоя государственности – семьи.

– Постой, постой. Но власть татаро-монгол не могла сильно повлиять на нашу культуру. По крайней мере, так считает Карамзин. Я знаю, что русские называли татарские обычаи погаными, и нам всегда были более близки визан-тийские христианские обычаи.

– Видишь, как ты хорошо знаешь историю, – улыбнул-ся Алексей Николаевич.

– С кем поведешься, – хмыкнул Виталий Юрьевич.

– Все верно. Только Карамзин еще говорил, что время монголо-татарской власти на Руси 'унизило самое челове-чество в наших пределах и на несколько веков оставило глубокие, неизгладимые следы, окрашенные кровью и сле-зами многих поколений'...И все же, не надо все валить на татар. Считается, например, что у татар мы научились уг-нетать женщин, торговать людьми, терпеть холопское унижение, брать взятки. Однако все это уже присутствова-ло у россиян и до татар. Вот тебе и генетика. Да и вообще, как ты верно заметил, кочующий народ не смог бы серьез-но повлиять на нашу культуру и на наш быт. Историк За-белин говорил, например, что и варяжское вторжение, ес-ли дословно, 'распустилось в нашем быту, как капля в мо-ре, почти не оставив следа' и что 'сила нашего быта так велика, что и реформы Петра оказались во многом совер-шенно бессильными'.

– Значит, если мы генетически остаемся неизменно прежними, то определенные мировоззрения, нравственные понятия, привычки, вкусы зависят от условий жизни и прививаются на всем историческом пути? Так?

– Совершенно верно. И потому в событиях прошлого можно найти параллели кризисного состояния современ-ного общества. И в прежние века мы можем найти приме-ры диких нравов, которые проявляются и в наш просве-щенный век. Де Кюстин , который посетил Россию в нача-ле XIX века, писал о жестоких нравах русских. Он расска-зывал, как какой-то курьер или лакей адьютанта императо-ра стащил с облучка молодого кучера и избивал его в кровь. Прохожие совершенно не обращали на это никакого внимания, а один из товарищей кучера, поивший недалеко лошадей, даже по знаку егеря подбежал и держал его ло-шадь, пока тот производил экзекуцию. Избить среди бела дня на глазах у сотен прохожих человека до смерти без су-да и следствия было в порядке вещей. А в цивилизованных странах в это время гражданина от произвола охраняло все общество. Иностранцы отмечали у нас и жестокость в об-ращении с животными. Обессиленных лошадей бросали издыхать, оставляя без помощи, а в Европе уже действовал закон против жестокого обращения с животными. А если говорить о нравственности того времени, то можно вспом-нить рассказ де Кюстина об истории, которая случилась в монастыре и от того кажется еще более безнравственной. Один молодой человек тайно прожил в женском монасты-ре целый месяц среди монахинь. В конце концов, монахи-ням он надоел, и они, желая отделаться от него и боясь ог-ласки, убили его, разрезали на куски и бросили в колодец. Труп потом нашли... Олеарий писал о нравах и быте рос-сиян XVII века и тоже говорил о невоздержанности, грубо-сти, пьянстве и безнравственном поведении русских.