Текст книги "Потерявшиеся в России (СИ)"

Автор книги: Валерий Анишкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 23 страниц)

Ударили по рукам, договорились о сроке и распроща-лись...

На другой день Колька заявился ни свет, ни заря. Они спали, когда с улицы раздался его пропитый, хриплый го-лос:

– Хозяин! Есть дома кто?

– Минуточку, сейчас выйду! – подал голос Виталий Юрьевич и стал торопливо одеваться.

– Что-то ты рано, – сказал он Кольке, открывая калит-ку, которую на ночь запирали на задвижку.

– Да я в пять часов проснулся. Не могу спать и все, – пожаловался Колька и, понизив голос, зашептал:

– Юрьич, ты говорил, у тебя на даче есть. Похмели. Трясет всего. Вчера после тебя чего-то расчувствовался, выпил сначала чуть, а потом не заметил, как нажрался.

– Виталий Юрьевич провел Кольку на кухню, достал полулитровую бутылку самогона, который он специально для дачи покупал у соседки, что обходилось дешевле, чем водка, и поставил на стол. Потом поставил на стол соленые огурцы, сало, хлеб и вчерашнюю картошку, сваренную в мундире.

– Не, Юрьич, убирай, – замахал руками Колька. – С утра ничего не лезет. Я потом. Вот разве что соленый огур-чик.

Колька налил две трети граненого стакана самогона, залпом выпил, передернулся по-собачьи, завел глаза под потолок, нюхнул, а потом откусил огурец. С минуту он си-дел, прислушиваясь к себе, и заговорил, и голос его уже был почти нормальный.

– Все, прячь, – показал он на водку. – Теперь, если только в обед. Ты давай мне лопату. Где у тебя что? Тру-бы, цемент.

– А что ж Татьяна не пришла? – поинтересовалась Ольга Алексеевна. Она уже оделась, причесалась и спусти-лась к мужчинам.

– Так это я в самую рань, не спится. А она позже по-дойдет. Здрасте, Ольга Алексеевна, – запоздало поздоро-вался Колька.

До двенадцати часов Николай с помощью бура поста-вил все столбы и даже вбил их кувалдой в землю, выров-няв так, что они стояли свечками. Осталось только засы-пать лунки щебенкой и залить раствором цемента.

Ольга Алексеевна уже возились с Татьяной с обедом.

За обедом Виталий Юрьевич спросил:

– Коль, это правда, что вы с Татьяной дом продаете?

– Юрка сказал? – поднял голову Колька.

– А что, это секрет какой? – уклонился от ответа Ви-талий Юрьевич.

– Да какой секрет? – отозвалась Татьяна. – Зачем нам на два дома жить? Мы продадим один. Мой же на отшибе, в Грачевке. Чем два плохих, лучше один хороший сделать. Этот деревянный обложим кирпичом, покроем шифером. Потом заведем хозяйство: курей, поросеночка купим. Гля-дишь, и заживем по-человечески.

– Ну, если так, то разумно. Лишь бы деньги на пустое не разошлись, – поддержал Виталий Юрьевич и деликатно добавил: – Проесть-то все можно.

– Как можно, Юрьич! – Николай обиженно захлопал глазами.

– А как же дочка? – повернулась к Татьяне Ольга Алексеевна. – Сейчас она пока в городе, а в случае чего... ведь мало что может случиться.

– Я ей свой дом отписал, – важно сказал Николай. – Помру, все ее будет.

Помолчали. Татьяна сосредоточенно и аккуратно, подставляя под ложку хлеб, хлебала суп из пакетов. Нико-лай без аппетита, даже с некоторой брезгливостью, выпил стакан самогона, съел несколько ложек супа, отставил та-релку и пошел во двор курить.

– Коль, поешь, – попыталась остановить его Ольга Алексеевна. – Откуда силе браться, если ты не ешь ничего?

– Сейчас, Ольга Алексеевна, только покурю, – пообе-щал Николай.

– Коль – спросил Виталий Юрьевич, когда тот вернул-ся за стол. – Вот ты воевал в Чечне...

– Не воевал... я служил в Чечне, но нас вывели оттуда в 1991 году... хотя накушался я там по горло, – криво ус-мехнулся Николай.

– Ну, все равно. Раз там служил, значит, не понаслыш-ке знаешь ситуацию... Мне интересно знать твое мнение. Ты слышал, что опять в Чечне делается? Похищают жур-налистов. Уже после войны, накануне выборов нового пре-зидента Чечни, там были убиты шесть женщин, представи-тельниц Международного Красного Креста. А теперь, по-сле того как президентом стал Масхадов, обстановка стала еще хуже.

– Давить их надо, как крыс – вот и все мое мнение, – глаза Николая зло сверкнули и сузились.

– Так что же, новая война в Чечне?

– Значит война, – согласился Николай. – Юрьич, сплошное предательство. Оставили в Чечне оружие, кото-рое досталось 'за здорово живешь' чеченским мужикам. А когда я служил в Краснодаре, у нас, помню, солдата вые... – Николай покосился в сторону Таисии Ивановны, – простите, вздрючили за шесть не расстрелянных на стрельбище патронов, которые нашли у него в тумбочке... А зачем наших отозвали, когда мы их загнали в горы? Да тогда бы и конец войне. А уж если мы схлестнулись в этой Чечне с бандитами, то нужно было оставаться там до конца и отомстить. Ты знаешь, Юрьич, что они делали, гады, с нашими в 1991 году? Видел бы ты, как они резали наших солдат и как издевались над русскими. Говорили: 'Рус-ские, не уезжайте: нам нужны рабы'.

– Так я знаю, что и наши с мирным населением не це-ремонились, – возразил Виталий Юрьевич.

– Так это мирное население по ночам нам в спины па-лило.

– А ты знаешь, что одна русская, жена чеченца, сказа-ла? 'Не можем мы выдавать наших, даже если они воюют. Здесь так не принято'. Может быть, мы просто не знаем или не хотим знать их обычаи, их культуру, и пытаемся решить все вопросы с позиции силы?

– Это все только умные слова, – криво усмехнулся Ни-колай. – Чечня – это Россия. А раз Россия – сидите и не рыпайтесь.

– Вот я про то и говорю. Ты считаешь чеченцев злы-ми, они, мол, относятся плохо к русским. Только мы не помним, как Сталин в 1944 году одним махом выселил че-ченцев с их родной земли.

– При Сталине чеченцы сидели бы тихо как мыши, – буркнул Николай себе под нос. – А теперь они обнагле-ли... Налей-ка мне, Юрьич, еще чуток, да я пойду столбы доделаю...

Уже вечерело, когда Виталий Юрьевич с Ольгой Алексеевной собрались домой. Они пошли не по дороге, а по берегу, вдоль речки. По берегам стеной стояли ракиты. Стволами они кланялись речке, касаясь ветками воды. В этой неширокой быстрой речушке водилась всякая рыба вплоть до щук, и рыбаки с удочками в любое время дня стояли в воде в своих глубоководных до бедер сапогах. До мосточка – справа, а после него – слева тянулись дачки, и Виталий Юрьевич с женой любили рассматривать домики, которые до одного знали, сравнивали их со своим домом и радовались или удивлялись, если какой-то домик приобре-тал новое очертание, когда в него добавлялась новая де-таль вроде веранды или трубы, что означало появление в доме камина или печки. Восторг Ольги Алексеевны вызы-вали вновь посаженные цветы, и она тут же давала себе слово посадить у себя такие же.

– А сколько лет Татьяне? – спросила вдруг Ольга Алексеевна.

– Не знаю, – пожал плечами Виталий Юрьевич. Знаю, что она на десять лет старше Николая. А ему где-то два-дцать семь. А что?

– Если так, то ей под сорок. А выглядит на все шесть-десят, – удивилась Ольга Алексеевна.

– Да! Если вас рядом поставить, ты ей фору дашь, – довольно заключил Виталий Юрьевич.

– Велика гордость, ровняться с несчастной, которая всю жизнь в навозе, да в земле ковыряется, чтобы добыть пропитание.

– И водку, которую пьет вместе с мужиком. А ему, ду-раку, нет чтобы девку хорошую найти, он берет выпивоху, да еще с ребенком, который ему безразличен. Парочка – баран да ярочка.

– Какой ты злой! – укорила Ольга Алексеевна. – Это их беда и их крест.

– Я не злой. Мне обидно за хорошего мужика. Ты пом-нишь его в первый год, когда он нам на даче помогал? То-гда он после армии шофером в совхозе на газике работал, да еще и подрабатывал. Приятно было смотреть. Ладный, загорелый. Кто ему мешал жениться, обустроиться? Ведь любая девка за него с радостью пошла бы.

– Значит, не сложилось. Война людей ломает. Он же, в сущности, совершенно беспомощен, – вздохнула Ольга Алексеевна, жалея Кольку. – Знаешь что? – сказала она. – Давай им отдадим твои черные туфли. Ты их все равно не носишь. У вас же примерно один размер... И курточка твоя. Она тебе уже мала... А я отдам Татьяне кофту си-нюю, она мне не идет. И туфли на каблуках. Я на каблуках теперь не ношу.

– Пропьют, – вяло возразил Виталий Юрьевич. – Сколько ты уже давала им разной одежды, вплоть до одея-ла, а я что-то ничего ни у Кольки, ни у Таньки не видел.

Перейдя мостик, они, чтобы сократить путь, пошли по тропинке между деревенскими домами и наткнулись на компанию из трех деревенских мужиков, которые распо-ложились на лужайке за изгородью одного из домов и пили то ли водку, то ли самогон. Чуть поодаль, у самого забора, лежала навзничь баба. Мухи ползали по ее лицу, и она де-лала неловкие движения рукой, пытаясь согнать их. Возле мужиков валялись две пустые поллитры, а пили они из од-ного стакана, который ходил по кругу: один из мужиков держал стакан с налитым до половины самогоном, а двое других молча ждали, пока тот выпьет.

Виталий Юрьевич и Ольга Алексеевна тихо прошли мимо. Мужики даже не взглянули в их сторону.

Дальше они шли молча. Только раз Ольга Алексеевна схватила его за руку и восторженно прошептала:

– Смотри!

На черной пашне краснели брошенные кем-то гладио-лусы. Это было красиво и одновременно страшно: это бы-ла какая-то могильная красота.

Глава 10

Вечером, когда Мила уже собиралась укладывать спать Катьку, позвонила Даша.

– Мил, что делать? Фархат приезжает, – голос ее был взволнован и дрожал. – Он сейчас в Москве.

– Ты откуда звонишь-то? – спросила Мила, зная, что родители настороженно, если не сказать больше, относятся к арабскому другу дочери.

– Откуда, откуда? Из дома.

– А как же родители?

– Да не слышат они. На кухне они, холодец разбира-ют. Я дверь закрыла.

– Ну, и чего ты испугалась?

– Да неожиданно как-то, как снег на голову. Я думала, – все, кончилась любовь. И вот, на тебе!

– Да не дергайся ты! Встретитесь. Поговорите. Все само собой рассосется, в ту или другую сторону, – пыта-лась успокоить подругу Мила.

– А где встречаться-то? В гостиницу к нему я не пой-ду. Подумают, что шлюха какая-нибудь. Это ж не Москва, здесь все на виду.

– Да кому мы нужны, господи? – искренне возразила Мила.

– Ну, ты скажешь, Мил. Да у меня пациентов полгоро-да, – возмутилась Даша.

– Ладно! Когда, говоришь, приезжает? – спросила Мила.

– Да завтра утром. Сначала в гостиницу. Как устроит-ся, позвонит. Я ему свой рабочий телефон дала.

– На сколько дней приезжает?

– На три дня. Потом у него какие-то дела в Москве, а потом опять в свой Тунис.

– Я с Катькой на три дня к родителям перейду, – ре-шила Мила.

– Ой, Мил! Спасибо тебе. Чтоб я без тебя делала? Ты настоящая подруга! – задохнулась от восторга Даша.

– Пользуйся моей добротой, – добродушно засмеялась Мила.

– А я тебя не стесню? – с запоздалой вежливостью спросила Даша.

– Не бери в голову! Родители рады без памяти будут, что я с Катькой у них поживу. Они еще больше были бы рады, если бы я к ним вообще перешла, – засмеялась Мила.

Фархат учился на международном факультете меди-цинского образования. На этом факультете учились сту-денты из многих африканских стран: Камеруна, Судана, Туниса и других. Факультет недавно открылся, и сюда охотно потянулись молодые люди из 'развивающихся' стран, пользуясь возможностью получить недорогое, по европейским меркам, образование. К тому же русские в мире были известны своим гостеприимством и доброду-шием. И преподаватели, и русские студенты охотно приня-ли африканцев, помогали им освоить русский язык и при-выкнуть к особенностям нового уклада жизни. Впоследст-вии далекая заснеженная Россия стала для некоторых вто-рой родиной, они обзавелись семьями и остались здесь на-всегда. Особенно иностранным студентам помогали кура-торы интернациональных групп. В числе таких кураторов оказалась и Даша. Так она и познакомилась с Фархатом, арабом из Туниса.

У Фархата была смуглая обветренная кожа, черные прямые волосы и голубые глаза. Был он высок, хорошо сложен, немногословен и застенчив. Первое время Фархат очень скучал по родным и рассказывал Даше о своей стра-не, о своих близких и родном городе Сфаксе, который сто-ял на побережье Средиземного моря, и его население со-ставляло немногим более 100 тысяч человек. В конце XIX века Тунис был французской колонией. В начале XX века в Тунисе появилась национальная буржуазия, к которой принадлежал и отец, и дед Фархата. В 1920 году в Тунисе появилась компартия, и дед Фархата стал одним из ее ли-деров. Компартия не просуществовала и двадцати лет и была запрещена французским правительством. Когда Ту-нис оккупировала гитлеровская Германия, деда Фархата расстреляли в числе других видных деятелей компартии. Немцев изгнали англо-французские войска. А потом, в те-чение нескольких лет, вплоть до 1955 года, Тунис пережи-вал голод.

Отец Фархата коммунистом не был, он владел двумя небольшими магазинчиками, и семья считалась зажиточ-ной, но от своего отца он унаследовал любовь к России.

Среди местных жителей, особенно в южной части Ту-ниса, где жили берберы , бушевали такие заболевания как туберкулез, трахома и анкилостомоз. Люди болели, а на одного врача приходилось почти 5000 человек, то есть на 3600 тысяч жителей приходилось всего не более 700 вра-чей. Это повлияло на выбор профессии Фархата, а в какой стране учиться вопрос был решен, естественно, в пользу России.

Даше нравился Фархат, а Фархат без нее уже не мог ступить и шага. Все 'Дашья, Дашья'. С ее помощью он очень быстро научился говорить по-русски, и смешно вы-говаривал слова. Ее имя у него звучало как 'Дашья', и это у него выходило нежно. Фархат стал ее первым мужчиной. Он относился к их связи серьезно и строил планы своей дальнейшей жизни только с ней. Он заверял Дашу, что его родители будут ей рады и что в Тунисе их ждет счастливая и обеспеченная жизнь. Она верила Фархату. Но когда Да-ша заикнулась родителям о том, что она собирается выйти замуж за араба, те устроили дочери скандал. Мать плакала, а отец обозвал шлюхой. Больше всего его выводило из себя то, что будущий внук у него может быть арапчонком. 'Только черномазого нам в доме не хватало', – брызгал слюной отец. И это притом, что оголтелыми расистами ни отец, ни мать отнюдь не были. Они хорошо относились к китайцам, которые учились в их городе, да и кавказцы, ук-раинцы или узбеки, которые осели здесь после развала СССР, не вызывали у них неприязни. Когда скинхеды из РНЕ забили насмерть девушку-бурятку Дариму или когда избили семиклассников, брата и сестру Магомаевых, Да-шины родители возмущались вместе со всеми и ругали ор-ганы городской власти за бездействие и попустительство. В общем, к национальности, разрезу глаз или цвету волос они не имели никаких 'претензий'. До тех пор, пока дело не коснулось их семьи. Стереотип 'совка' не позволил им подняться над собой. Девок, которые рожали от черных, обсуждал весь город. А те, которые вышли замуж и уехали со своими 'обезъянами' в Африку, по слухам, жили как рабыни, и рады были бы вернуться, да их насильно держат и не пускают. И этого родители Даши тоже боялись. И как бы Даша ни убеждала их, объясняя, что Тунис давно уже цивилизованная страна, что главные города там не отли-чаются от других европейских городов, убедить родителей она не смогла.

Фархату о своем разговоре с родителями Даша, ко-нечно же, не говорила, сказала только, что родители не хо-тят, чтобы она уезжала из России в чужую страну. Когда Даша окончила институт, она вернулась в свой родной го-род, а Фархату оставалось учиться еще год. В течение это-го года они встречались. Раза два она ездила к нему в Во-ронеж, несколько раз он приезжал к ней, останавливался в гостинице, но свидания их проходили где-нибудь в другом месте. Даша изворачивалась, снимала квартиру и платила при этом за месяц, хотя они с Фархатом оставались там от силы дня три. Еще выручали девчонки: Мила уходила к родителям, или Элька давала ключи от дачи. Подругам Фархат нравился, а Элька шипела:

– Дура! Что ты раздумываешь? Выходи за него, пока зовет. Обеспечен, хорош собой. Настоящий мужик, не то, что наша шантрапа. Опять же, Средиземное море. В январе 12 градусов. Рай.

Дашу подобные разговоры выводили из равновесия. Она нервничала, думала, перебирала всякие варианты, в конце концов, ничего не могла решить и плакала. Фархат настаивал на том, чтобы Даша познакомила его со своими родителями, и не понимал, почему она под всякими пред-логами отказывает ему в этом.

После института Фархат уехал на родину. Даша про-вожала его в Москве. Он улетел, но сказал, что через год приедет за ней. За год она получила от него всего два письма. Письма были теплые, с заверениями любви, но расстояние притупляло чувства, и Даша как-то вяло реаги-ровала на горячие заверения Фархата. Время было вытес-нило Фархата из сердца, и Даше уже стало казаться, что и любви никакой не было, а было простое увлечение моло-дой девушки, душа которой открылась для высокого чув-ства, и, окажись рядом с ней кто-то другой, она потянулась бы к нему так же, как к Фархату. Но вот звонок из Москвы, и голос Фархата всколыхнул в ней прежние чувства. По-лыхнули жаром щеки, учащенно забилось сердце, и она поняла, что любит его и ждет.

Весь день Даша находилась в состоянии нетерпеливо-го ожидания, и все делала как во сне: принимала больных, заполняла медицинские карты, выписывала рецепты. Вре-мя, казалось, остановилось, и она едва дождалась конца своей смены. Уже из дома Даша позвонила Миле.

Вечером следующего дня они втроем сидели у Милы дома за столом, уставленном деликатесами, которые ни Мила, ни Даша в обыденной жизни позволить себе не мог-ли. Фархат притащил полную сумку продуктов. Здесь были и копчености вроде сервелата, и куры, и фрукты: виноград, груши, гранаты и хорошее вино. Фархат глаз не сводил с Даши, а та краснела как школьница и опускала глаза. 'Прямо в лучших традициях мусульманского мира. Только чадры не хватает', – с улыбкой подумала Мила, и поймала себя на мысли, что невольно завидует подруге. Она здесь была лишняя, и, выпив с Фархатом и Дашей вина, чуть по-сидела, неторопливо пробуя от всего обилия стола, и за-спешила уходить. Даша уже в коридоре запихнула ей в сумку гроздь винограда, две груши и плитку шоколада для Катьки. Мила чмокнула подругу в щеку, попрощалась с Фархатом и ушла, шепнув Даше, что чистое белье в ниж-нем ящике шифоньера.

– Что ты решила? – спросил Фархат, когда они оста-лись одни.

– Не знаю, Фархат, я боюсь, – тихо ответила Даша.

– Чего ты боишься? Ты не любишь меня?

– Люблю, Фархат, люблю! – страстно возразила Даша.

– Тогда, что тебе мешает быть со мной? Я говорил своим родителям о тебе... Твоя фотокарточка стоит у меня на столе. Ты моей маме понравилась, и родители согласны, чтобы я тебя привел в наш дом.

– Фархат, – разрыдалась вдруг Даша. – Я не знаю, что мне делать. Я тебя люблю, но мои родители не хотят, что-бы я выходила за тебя замуж.

– Почему? Я для тебя неподходящая партия?

– Нет, Фархат, они не хотят, чтобы я выходила замуж за человека другой национальности.

– Они у тебя расисты?

– Нет, что ты. Просто они люди традиционных убеж-дений... и они боятся за меня. У нас в городе тоже учатся иностранцы, среди них много темнокожих из Африки, и девушки, которые выходили за них замуж и уезжали с ни-ми, попадали чуть не в рабство. Они оказывались в таких условиях, что не чаяли, как оттуда выбраться.

– Тунис – не Конго и не Уганда или Заир, а арабы – не африканцы. У нас в столице – половина европейцев. У нас богатая культура. В Тунисе живут французы, итальянцы, евреи.

– Не обижайся, Фархат, – нежно прижалась к Фархату Даша, беря его под руку. – Я уеду с тобой. Но я не хочу обижать родителей. Они меня воспитали, дали образова-ние. Они тоже любят меня. Я хочу еще с ними поговорить. И если они не дадут согласие на наш брак, я уеду с тобой.

– Мне очень обидно, – сказал Фархат, гладя руку Да-ши. – Они не видели меня и не хотят даже поговорить со мной.

– Я сделаю все, чтобы убедить их, Фархат.

– Ладно, любимая, давай сегодня забудем обо всем. Пусть наша встреча будет безоблачной и счастливой, а там, что Аллах даст. Положимся на него...

На третий день, когда Фархат уже собирался уезжать, Даша ждала его звонка. Он должен был позвонить ей ут-ром. Но прошло утро, и заканчивалась вторая половина дня, а Фархат не звонил. Даша изнывала от неясного пред-чувствия. И только в конце рабочего дня, когда она уже собиралась уходить, раздался звонок. Даша вздрогнула и не сразу сняла трубку. Ей почему-то стало страшно.

– Мне Короткову Дарью Васильевну, – услышала Да-ша незнакомый женский голос.

– Я Короткова, – глухо произнесла Даша и почувство-вала, как сильнее забилось вдруг сердце.

– Я звоню из больницы скорой помощи по просьбе господина Фархата Хафида. Только вы не пугайтесь. С ним все нормально. Так, ушибы, сотрясение мозга. Он в созна-нии, только ему пока нельзя вставать.

– А что случилось?.. Почему? А вы кто? – мысли Да-ши стали вдруг путаться, и она почувствовала, как поплы-ла стена с плакатом 'Раннее выявление заболевания – ус-пех лечения!', и поспешила сесть.

– Я дежурная медсестра. Я не знаю толком, что случи-лось, похоже, его избили. Да вы не волнуйтесь. У нас бы-вает и хуже. Он сейчас вне опасности.

Даша с трудом воспринимала слова, которые звучали потусторонне.

– В каком отделении он лежит? – язык плохо слушал-ся.

– Неврологическое отделение. Восьмая палата.

До Даши дошло, что это отделение, где работает Лен-ка, и она глухо сказала:

– Девушка, извините, пожалуйста, вы не могли бы пригласить Елену Николаевну? Скажите, Даша Короткова просит. Я тоже врач. Мы подруги.

– Ой, я вас помню, – обрадовался голос на другом кон-це провода. – Только у Елены Николаевны сегодня отгул после ночного дежурства.

– Спасибо! – Даша повесила трубку. Она огорчилась, что Ленки нет в больнице, но не стала звонить ей домой, сняла с вешалки, куда уже успела повесить, собираясь до-мой, свой белый халат, свернула его, сунула в сумку и бро-силась в больницу к Фархату.