Текст книги "Позывные — «02»"

Автор книги: Валерий Гусев

Соавторы: Валерий Нечипоренко,Ким Немировский,Кудрат Эргашев,Владимир Болычев,Наум Мильштейн,Вильям Вальдман,Махмуд Атаев,Михаил Лихолит
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц)

Глава вторая

Дверь кабинета завуча школы Нины Васильевны Волынской приоткрылась, и в нее просунулась вихрастая голова Славки.

– Нина Васильевна, вы меня вызывали?

Не поднимая головы от классных журналов, завуч утвердительно кивнула.

– Заходите, Лазарев, садитесь, – строго произнесла она.

Славка уселся на краешек стула, дальний от стола, и выжидающе посмотрел на Нину Васильевну.

Завуч отодвинула от себя журналы, сняла очки, и тут Славка впервые обратил внимание, какие у Нины Васильевны добрые, усталые глаза, и ему вдруг стало как-то не по себе. Его охватило чувство неловкости: сколько беспокойства причиняет он этой седеющей, некрасивой женщине, которая к нему всегда относилась с пониманием.

– Расскажите, Лазарев, что за инцидент произошел у вас на уроке литературы?

– Нина Васильевна, очень прошу, не надо меня на «вы» называть. – Он растянуто-певуче произнес слово «очень», и было в нем столько непосредственности, что Нина Васильевна, продолжая сохранять строгость, слегка улыбнулась.

– Хорошо, Слава. Я слушаю тебя.

– Честное слово, я ни в чем не виноват… – Славка заговорил быстро, а выражение его лица было таким, что тот, кто не знал его, сразу бы поверил ему. Но Нина Васильевна слушала его, подперев рукой подбородок, и весь ее вид ясно свидетельствовал: ей хорошо известно, что последует за Славкиным честным словом.

– Понимаете, это все проклятый генетический код, доставшийся мне от предков, – он показал рукой на грудь, призывая посмотреть и убедиться: именно там и заключен этот код. – Я бессилен что-либо изменить. На литературе я выполнял лишь заложенную во мне программу, – сокрушенно развел он руками.

– Ох, Слава, Слава… – укоризненно покачала завуч головой.

– Нет, Нина Васильевна, правда. Я даже пытаюсь расшифровать его, надо же управлять собой, но пока безуспешно, – на полном серьезе закончил он и виновато опустил голову.

Славка нравился Нине Васильевне, и новое ЧП с Лазаревым, ее искренне расстроило. Елена Павловна пожаловалась, что Лазарев в присутствии всего класса нагрубил ей, и требовала принять, наконец, к нему самые строгие меры.

– Понимаете, Нина Васильевна, просто я поблагодарил Елену Павловну, – начал Славка на предложение завуча рассказать, как было дело. – В общем, я встал и сказал: «Елена Павловна, большое вам спасибо за замечательную нотацию, которую вы нам сейчас прочитали. Теперь нам хочется жить и учиться еще лучше!»

Нина Васильевна внимательно и строго посмотрела на мальчика и тихо спросила:

– Тебе не стыдно, Слава?

И оттого, что она не распекала его, не кричала, не грозила, а просто по-матерински обратилась к нему, Славке стало не по себе. Он смущенно опустил голову.

– Я извинюсь, Нина Васильевна… в присутствии всего класса…

Он поднял глаза, и Нина Васильевна увидела в них раскаяние.

* * *

Остроносый парень с бледным строгим лицом вопросительно смотрел на стоявшего у порога Туйчиева.

– Вы случайно не ошиблись дверью? – насмешливо спросил он.

– Да вроде нет. Ведь ваша фамилия Галеев? – Арслан протянул удостоверение. – У меня к вам несколько вопросов, Рашид.

– Проходите, пожалуйста, – пожал плечами Галеев.

Да, он ждет Люцию, она написала, что приедет на каникулы, после того как он пригласил ее в Ригу. Рашид долго, но безуспешно бродил по комнате в поисках письма Калетдиновой. Познакомился с ней в прошлом году, когда две недели гостил у родственников. Ведь Люция тоже родственница ему, правда, не самая близкая. Они подружились. Знает ли он дату ее рождения? Конечно, 13 января. Нет, в этом году не ездил к ней. Впрочем, этот вопрос Туйчиев задал для формы: сборщик завода ВЭФ Галеев тринадцатого января находился на работе, такую справку дали ему в отделе кадров. Нет, никто из его знакомых не ездил в город, где живет Люция, и никакого подарка для нее он никому не передавал. Впрочем, подарок ко дню ее рождения он приготовил и вручит его Люции, как только она приедет. Рашид вынул из письменного стола кулон с янтарем неправильной формы. Есть ли у него магнитофон? Разумеется. Вот он. Записи разные, в основном хоровое пение. Гайдн? Нет, этот композитор вне сферы его интересов. В день их знакомства Люция пришла к родственникам одна, никакого мужчины с ней не было.

– Постойте! Я, кажется, знаю, где она сейчас может быть! – Рашид хлопнул себя по лбу. – Вот дубина! Конечно. Она в Москве.

Арслан насторожился.

– Почему в Москве?

– Приписка была в письме: приеду в Ригу через Москву. – Галеев говорил медленно, пытаясь вспомнить текст поточнее. – В общем, написано было, что родственник близкий объявился в Москве, хотя, может, и однофамилец. Точно так. И слово «родственник» почему-то в кавычках. Вроде мать ее перед смертью о нем рассказала.

– Может, поищете еще раз? – попросил Арслан, которого очень заинтересовали эти новые сведения.

Рашид снова обшарил все углы, порылся в столе, тряс книги, потом виновато развел руками.

– Что ж, большое спасибо, – сказал на прощание Туйчиев. – Вот мой адрес, дайте, пожалуйста, телеграмму, если Люция приедет.

Москва встретила Арслана тридцатиградусным морозом. Он закоченел сразу и основательно. «Пижон, – потирая уши, выругался он, вспомнив, как тайком от жены в последнюю минуту вынул из портфеля теплую шапку и джемпер и сунул их в шкаф, – так мне и надо, хотя кто знал, что надо будет заезжать в Москву? Интересно, сколько здесь Калетдиновых?»

Калетдинов Мухамет Анварович, 1920 года рождения… Один однофамилец на всю Москву! Настоящая удача! Арслан так обрадовался, как будто нашел Люцию. Он даже не пообедал и сразу спустился в метро на площади Свердлова, доехал до Сокольников, пересел на автобус и через час стоял у небольшого домика на окраине города. Стучать пришлось долго. Наконец во дворе раздались шаги. С минуту его изучали через щель в калитке, и он стойко перенес эту неприятную процедуру.

– Кого надо? – раздался наконец низкий баритон.

– Калетдинов здесь живет?

– Ну и что?

– Да вы откройте. Я от Зуфара Калетдинова, вашего родственника.

– У меня нет никакого родственника. – Хозяина, по-видимому, вполне устраивало вести диалог через закрытую дверь.

– Это касается вашей племянницы Люции.

Туйчиеву показалось, что он не успел произнести последние слова, как калитка широко распахнулась.

«А он старовато выглядит для своих лет», – подумал Арслан, окидывая взглядом полного приземистого мужчину в потертой душегрейке, надетой на клетчатую рубашку: Они прошли по узенькой асфальтированной дорожке в дом.

В низкой комнате пахло хвоей. Из рамки, висевшей у окна, на Арслана глянули большие удивленные глаза девушки.

«До чего похожа на дядю. Одно лицо», – подумал он и сел на предложенную хозяином скрипучую табуретку. Калетдинов примостился на краю дивана и молча сверлил глазами непрошеного гостя.

Арслан протянул удостоверение.

– Дело у меня к вам, Мухамет Анварович… У вас есть племянница?

– Случилось что? – голос хозяина задрожал.

Арслан вспомнил: точно такой вопрос задал Зуфар Калетдинов, даже интонации были одинаковы.

– Успокойтесь, ничего с ней не произошло. По нашим данным, во всяком случае, – не совсем уверенно закончил Туйчиев. – Вы ее видели?

Калетдинов не ответил. Он встал, подошел к окну, поправил занавеску, вернулся к дивану, сел, прикрыв рукой глаза.

Туйчиев терпеливо ждал, не нарушая затянувшейся паузы.

– Нет у меня никакой племянницы, – хрипло выдавил наконец Мухамет Анварович.

Арслан удивленно поднял брови.

– Вы никак от всех родственников отреклись? Сначала от брата, теперь от племянницы отказываетесь…

– Брат есть, слукавил я, – тихо сказал он. – А племянницы нет, это точно.

– Кем же доводится вам Люция?

– Дочь она мне… Дочь.

– Та-ак, – протяжно выдохнул Туйчиев. Теперь ему стало понятно, о чем перед смертью говорила мать Люции своей дочери.

– Что же все-таки случилось с ней?

– Ничего серьезного. Мы просто хотим уточнить у нее кое-что, а она уехала куда-то на каникулы. Думали, может, у вас.

Они помолчали. Арслан пытался поглубже запрятать удивление и чувствовал себя неловко, задев что-то глубоко личное в жизни этого человека. Значит, ему невдомек, что дочь собиралась к нему. Хозяин, нагнув голову, водил пальцем по дивану. Потом посмотрел на гостя и, не дожидаясь расспросов, заговорил.

– В сорок четвертом призвали меня. Вера ждала ребенка. А в начале сорок пятого пришла ей похоронка на меня. Я и в самом деле четыре пули в грудь получил – фриц очередью срезал. Врачи еле отбили меня у смерти. Осенью сорок пятого… – Калетдинов умолк, покачал головой. – Лучше бы остался я тогда с пулями в груди на снегу. Уже подъезжал к дому, а тут встретил на одной из остановок земляка – из отпуска возвращался… Он и обрадовал: «Вера вышла за Зуфара». Жена перед войной еще у него умерла. Я земляку настрого наказал: ты меня не видел – и вышел на ближайшей станции. Приехал обратно в Москву, здесь и осел.

– А фотография откуда? – Арслан кивнул на висевший у окна портрет.

– Четыре года назад не выдержал… Поехал на родину, побродил вечером, как вор, возле дома. Все ждал, а вдруг пройдет. Не прошла. Утром из гостиницы вышел, смотрю – у фотоателье стайка девушек. Веселые, нарядные. Щебечут, смеются, и среди них стоит… Вера, какой я ее первый раз увидел, когда ей было восемнадцать. Сразу дочку признал. До чего похожа на мать. Поплыло у меня все перед глазами, как у контуженного, прислонился к дереву. Пришел в себя, а их уже и след простыл. Зашел в фотоателье. «Да, выпускницы это, школу закончили, на виньетку фотографировались», – говорит мне мастер. Купил у него негатив и вечером уехал.

Туйчиева вдруг обожгла мысль, что Калетдинов, наверное, не знает о смерти своей жены. «Сказать?» – подумал он, но вместо этого спросил:

– Вы кому-нибудь говорили о вашей дочери?

– Где уж там, – горько усмехнулся Калетдинов. – Мне и самому не верится, что она у меня есть.

* * *

Рянский жил с бабушкой в небольшом доме неподалеку от центра города. Родители его давно умерли. Высокая, не по-стариковски стройная Елизавета Георгиевна, которой перевалило за восемьдесят, никогда не болела и лишь в последнее время стала сдавать.

В семнадцать лет Лиза Каневская, дочь полковника, вышла в Петербурге замуж за тайного советника Рянского. Летом 1917 муж умер, и она осталась с тринадцатилетним сыном Сергеем. После революции особняк на Фурштадской пришлось оставить.

Шел грозный девятьсот восемнадцатый… Из окна крошечной каморки, где они теперь ютились, виднелись серые громады домов Петрограда, еле угадывающиеся, занесенные сугробами трамвайные пути и проторенная тропа – на барахолку. С каждым днем все дальше уходило прошлое.

Дрова в буржуйке почернели от сырости, не горят. Окуталась едкой гарью уходящая в окошко коленчатая труба, рваненькое пальто не греет, и оттого в комнате кажется еще холодней. Женщина с искаженным гримасой лицом варит воблу. Сергей сидит на корточках перед печкой, щурится на огонь, зябко молчит и слушает простуженный, но еще богатый модуляциями голос:

– Ах, разве я так жила! Ты помнишь, Серж, единственный мой! У нас были серые в яблоках лошади, ложа-бенуар в Мариинском, дача в Крыму. У меня были меха, изумительные фамильные драгоценности – вот вся эта шкатулка была полна. А теперь – видишь, серьги, вот все, что мне осталось на жалкую память. Это я спрятала и храню, не говори никому. Ах, мальчик мой, как жестока и бесчеловечна жизнь!

Театральным жестом, словно надушенный кусочек батиста, она подносит к глазам пропахшее грязной посудой полотенце. Сергей молча вскидывает на мать темные глаза. Шипят и плюются дрова. Воняет вобла.

– Тебе нравится слушать маму? Я верю, верю – бог снова пошлет нам счастье и деньги. И у моего мальчика будет все, что он захочет: шоколадные раковинки, меренги, лоби-тоби. Мы каждый день будем ходить с тобой в синема. Ты достоин совсем другого детства…

Он рос угрюмым, молчаливым, глубоко уязвленным тем контрастом, который был между недавним прошлым и трудными послереволюционными годами. Часто менял работу: был истопником, табельщиком в порту, экспедитором. После женитьбы, в поисках длинного рубля, переехал с женой сначала в Белоруссию, потом на Кавказ и, наконец, осел в Средней Азии, куда в начале тридцатых годов приехала из Ленинграда Елизавета Георгиевна. Приехала погостить, а осталась насовсем.

Саша был поздним и единственным ребенком. К моменту его рождения отношения между супругами разладились окончательно. Сергей Васильевич запил. Он почти не интересовался сыном. Зоя Алексеевна – робкая, застенчивая женщина – преображалась, когда муж приходил пьяным, становилась резкой и злой. Бабушка оправдывала Сергея: «Жизнь у него не сложилась, Зоинька. Он ведь дворянин». – «Плевать я хотела на его дворянство! У Саши рахит, ему усиленное питание нужно, а он все пропивает!»

В пять лет Саша понимал многое из того, что происходит в доме. В восемь его уже начали тяготить назойливо-ласковая мать и редкие встречи с отцом – неприятным и чужим. Отец продолжал пить, завел себе на стороне, как он говорил, «вице-маму». Расшумевшись под гневным хмельком, он часто колотил себя в грудь и визгливо кричал в лицо жене:

– Я, сударыня, задыхаюсь от вашей мелочной, пошлой жизни! У меня душа с запросами!

Мать ежедневно жаловалась Саше, что она «страдалица», а «твой отец – мерзавец, он хочет нас бросить». И каждый раз в такие минуты мальчик вырывался из материнских объятий и убегал на улицу. Часами он стоял у кинотеатра, с завистью глядел, как ухитряются пробираться в кино «зайцами» другие мальчишки. Он не умел – боялся.

К этому времени Елизавета Георгиевна стала единственным человеком, к которому его тянуло. Своими рассказами о прошлом, о той, другой жизни – «жизни-мечте», она целиком завладела внутренним миром ребенка.

Как-то отец услышал один из ее рассказов. В тот день он был трезв, но закричал на Елизавету Георгиевну, как в пьяном угаре:

– Прекратите, маман! Я запрещаю! Хватит того, что вы меня искалечили своими баснями, – и вытолкал сына в другую комнату.

Саша внимательно слушал бабку. Слушал и запоминал. Все. В детском мозгу незримыми всходами вызревала уверенность, что главное в жизни – деньги. Учился он хорошо и без особого труда поступил после школы на исторический факультет, но работать по специальности не стал, так как не мог удовлетвориться, как он говорил, «сухим окладом». Работа гида – частые поездки с туристическими группами – позволяла проводить различные спекулятивные операции, «работал» он аккуратно, не зарывался.

* * *

Брискин и Саша сидели в гостиной.

– Я буду с вами предельно откровенен. Мне импонируют люди вашего склада. Не скрою, отдать Жанну за вас – значит, быть спокойным. – Брискин дружелюбно похлопал Александра по плечу. – Насколько вообще может быть спокоен отец, отпуская в жизнь единственную дочь. Курите. – Он протянул ему пачку «Филипп Морис». – Конечно, она должна учиться, диплом нужен, хотя, – добавил он, улыбаясь, – работать по специальности совсем не обязательно.

– Знаете, Аркадий Евсеевич, я остро чувствовал одиночество последние годы, а сейчас благоговею перед Жанной не только за прекрасное чувство, которое она подарила мне, но и за то, что перестал быть никому не нужным.

– Э-э, батенька, – погрозил пальцем хозяин. – Вот здесь позвольте вам не поверить. – Брискин лукаво сощурился. – Только глупцы думают, что одиночество – это отсутствие любимой, друзей – глубокое заблуждение! Одиночество – это отсутствие денег.

Саша рассмеялся.

– Божье – богу, кесарево – кесарю, а что людям? Деньги?

– Вот именно, батенька мой. – Брискин понюхал свисавший из вазы цветок. – Программное изречение. Жанна! – позвал он. – Мы голодны, лапушка. Скоро ты?

– Сейчас! – пообещала дочь из столовой. Через несколько минут она пригласила мужчин к столу.

– Мы сначала к рукомойнику, – сказал отец.

В белоснежной, выложенной итальянским кафелем ванне, подавая Рянскому полотенце, он снова подмигнул:

– Из того обстоятельства, что все в руках человеческих, следует только одно – их нужно чаще мыть.

– Поспешите, а то все остынет, – поторопила их Жанна.

– Вы любите музыку, Саша? – спросил Брискин, когда они после ужина расположились у камина в уютных кожаных креслах.

– Разумеется, – ответил Саша, прихлебывая из крошечной фарфоровой чашечки кофе с коньяком.

– Я обожаю музыку. Родители хотели видеть меня певцом и с трех лет водили в оперу. Когда мне «стукнуло» пять, мы с мамой слушали «Евгения Онегина». Помните, там есть сцена, когда Ларины варят варенье? Я вскочил тогда и закричал на весь зал: «А почему дым не идет из таза?» После этого моя карьера певца рухнула, и было решено, что я стану физиком. Ты бы сыграла гостю, что-нибудь, дочка.

– Пожалуйста! – попросил Рянский.

– Что вы, Саша! – замахала руками Жанна. – Я ненавижу музыку. Папуля на протяжении шести лет держал учительницу и с ее помощью пытался вдолбить в меня веру в мой музыкальный гений. Он и сейчас приходит в восторг от моей игры, хотя единственная вещь, которую я могу играть до конца – полонез Огинского.

– Вы знаете, что эта баловница говорит, когда все-таки удается усадить ее за рояль: «Ну чему ты радуешься, неужели тебя не ужасает, что этот полонез обошелся тебе в несколько тысяч рублей?»

* * *

Докладывая Азимову о результатах командировки в Ригу и Москву, Арслан все больше проникался сознанием того, что следствие по делу о взрыве, по сути, не вышло за пределы нулевого цикла. Тот, кому был адресован этот зловещий подарок, по-прежнему оставался неизвестен. И, как бы подтверждая мысль Арслана, Азимов спросил:

– Так можем ли мы, наконец, утверждать, что получателем магнитофона являлась Калетдинова?

– И да, и нет, – подумав с минуту, ответил Туйчиев.

– А точнее?

– Пока более конкретные утверждения преждевременны, – развел руками Арслан. – Хотя, если субъективно, – он сделал паузу, – то это она…

– Хорошо, – нахмурился Азимов, – а на чем базируется ваше субъективное мнение? Интуиция как никак тоже на фактах произрастает.

– Верно, – улыбнулся Арслан. – Кое-что есть, конечно.

Азимов выжидающе смотрел на Туйчиева, и тот продолжил:

– Мы проверили все возможные, – он на миг задумался и тотчас поправился, – почти все возможные фамильные вариации, исходя из той записи, которую сделала вахтер. Лишь один из вариантов подошел – Калетдинова. К тому же совпадает имя, день рождения. Наконец, когда мы попытались, чтобы вахтер на слух вспомнила фамилию, которую назвал ей неизвестный, вручая магнитофон, то она остановилась именно на этой. Кстати, Гурина вспомнила, правда, с небольшим опозданием, – усмехнулся Арслан, – оказывается, передавший подарок сказал, что Калетдинова выпускница. Так вот, ни на одном из факультетов на четвертом курсе нет и в помине студенток с таким именем.

– Это все?

– Нет, – негромко отозвался Арслан. – Мне представляется более чем странным загадочное исчезновение студентки Калетдиновой. Ее нет в институте, – Арслан стал загибать пальцы, – нет на квартире, нет в родительском доме, нет у брата в Риге, хотя она собиралась к нему на каникулы, наконец, нет у отца в Москве, хотя и туда она должна была приехать. – Он задумчиво посмотрел на левую руку, сжатую в кулак после перечисления. – И я не могу не задать себе вопрос: где же она? Вольно или невольно, Махмуд Насырович, я связываю воедино все эти обстоятельства. Что получается? – Арслан оживился. – Цель подарка очевидна: избавиться от кого-то из студенток четвертого курса пединститута. Но в силу ряда причин желаемый преступником результат не достигнут. Поставим теперь на место неизвестного получателя Калетдинову Люцию, что, как вы могли убедиться, достаточно вероятно. Что же тогда выходит? Ее убийство или ранение с помощью заряженного взрывчаткой магнитофона не удалось, но именно она, а никто иной из студенток-выпускниц, исчезает. Согласитесь, предположение, что преступник сумел все-таки достигнуть поставленной цели, но иным, к сожалению, пока неизвестным путем, звучит вполне убедительно.

– Пожалуй, – задумчиво произнес Азимов. – Что-то знакомая фамилия… – И, уже не слушая Арслана, раскрыл одну из лежащих на столе папок и стал быстро перебирать бумаги. Наконец он удовлетворенно откинулся на спинку стула.

– Чудеса, Арслан Курбанович, – в его голосе чувствовалась радость.

Туйчиев удивленно вскинул глаза.

– Как раз перед вашим приходом я просматривал списки уголовных дел, расследуемых в управлении. И вот, пожалуйста, – он ткнул пальцем в бумаги. – Нанесение тяжких телесных повреждений Калетдиновой Люции. Расследование ведет Журавлев. Сейчас пригласим его с делом. – Он начал набирать номер телефона. – Возможно, все станет на свое место.

Ознакомление с материалами дела, которое принес капитан Журавлев – невысокий, располневший мужчина лет сорока, дало немного.

Потерпевшей по нему действительно была Калетдинова Люция, студентка пединститута. Однако расследование Журавлевым велось крайне медленно и недостаточно квалифицированно. На следственную работу Журавлев перешел недавно, до этого он работал в другом отделе, но всегда страстно мечтал быть следователем. Его настойчивые просьбы удовлетворили наконец после получения им заочно высшего юридического образования. Опыта у него не было, и потому расследование шло односторонне, но зато с явным обвинительным уклоном. Он, по сути, не видел разницы между подозрением и обвинением.

– Ох, брат, заносило-то как тебя, – не удержавшись, укоризненно покачал головой Соснин, приглашенный по просьбе Арслана для ознакомления с делом. – Да и полз, как черепаха. Надо же: пять дней устанавливал личность потерпевшей.

– Но при ней ведь не было никаких документов, – удивленно возразил Журавлев.

– И преступник, негодник такой, не оставил визитной карточки, – в тон ему заметил Соснин.

… Калетдинову обнаружили 18 января на полях колхоза «Победа» в бессознательном состоянии. В затылочной части головы имелось повреждение, нанесенное каким-то тупым орудием. При осмотре места происшествия было установлено, что небольшую поляну, на которой лежала Калетдинова, окружал кустарник, и к ней с магистральной дороги вели следы протектора, отпечатавшиеся на выпавшем накануне снегу. Неподалеку от дороги росло несколько тополей. На крайнем из них, на высоте около двух метров кусок коры был сорван. Орудие, которым нанесли повреждение потерпевшей, обнаружить не удалось.

Данные осмотра позволяли предположить, что Калетдинова была доставлена на поляну грузовой автомашиной, вероятнее всего самосвалом марки ЗИЛ-555.

– Что, Калетдинова все еще ничего не может вспомнить? – обратился к Журавлеву Азимов.

– Пока по-прежнему ничего не помнит, да и врачи не разрешают еще допрос.

– Амнезия, – вздохнул Арслан. – Значит, на потерпевшую пока надежды нет. Не расскажет она нам, с кем ехала и что произошло…

– Судя по материалам дела, – ограбление, – перебил его Соснин. – Она ехала в райцентр, к родителям на каникулы. Наверное, у нее с собой был чемодан или дорожная сумка.

– Не исключена и имитация ограбления, если взглянуть на это с позиций расследуемого нами взрыва, – негромко заметил Арслан.

– Вы правы, Арслан Курбанович, – согласился с ним Азимов. – Совпадение в одном лице предполагаемой потерпевшей по одному делу с фактической по другому, при условии, что в обоих случаях речь идет по сути о ее жизни, наводит на мысль о едином исполнителе. И, может быть, расследуя ограбление, мы скорее выйдем на него.

– Я должен принять второе дело к своему производству и расследовать взрыв и ограбление параллельно, – решил Арслан.

Азимов согласился с ним и, обращаясь к Соснину, спросил:

– Что известно о ближайшем окружении Калетдиновой? Нет ли здесь зацепки?

– Квартирная хозяйка Калетдиновой рассказала, что некоторое время она встречалась с неким Алексеем. Иногда он звонил ей, но уже несколько месяцев как не приходит и не звонит.

– Это уже интересно, – оживился Азимов. – Выяснили, кто это?

– К сожалению, пока все попытки безрезультатны, – сокрушенно развел руками Соснин.

– Этот знакомый заслуживает самого пристального внимания, поэтому его установление необходимо максимально ускорить, – решительно потребовал Азимов.

– Ясно, – Соснин встал.

– Нужно также осуществить планомерный поиск автомашины, – задумчиво произнес Арслан. Азимов утвердительно кивнул головой. – Дорога ведет через райцентр, куда следовала Калетдинова, к гравийному карьеру, поэтому поток машин здесь немалый. Надо установить и проверить все автомашины, следовавшие как туда, так и обратно. Возможно, кто-либо из водителей и окажется тем, кого мы ищем.

– Работка-а, – произнес Журавлев.

– Сущий пустяк, – отозвался Арслан. – Каких-нибудь три-четыре сотни машин.

Николай только вздохнул.

* * *

Начали с проверки путевых листов на трех автобазах.

Работа была адова, отнимала, как говорил Николай, все сутки и еще отхватывала от следующих. Через три дня отобрали триста пятьдесят машин, которые в тот день находились на трассе автовокзал – карьер. Сто сорок из них двигались в противоположную сторону, но Туйчиев не исключал, что водители этих машин могли видеть девушку, стоящую на обочине или едущую в машине им навстречу. К работе подключили несколько оперативных работников, но повезло, кажется, только Манукяну.

…Манукян медленно подошел к очередному самосвалу, влез в кабину, сел и на мгновение отключился, уснул секунд на тридцать. «Э-э, так не пойдет. На сегодня хватит. Я уже ничего не вижу».

Перед тем, как спрыгнуть на землю, он встал на подножку, осветил фонарем открытую дверцу и заметил едва проступавшую засохшую бурую полоску. «Скорее всего краска, а может, и нет?» Усталость сразу улетучилась…

К концу следующего дня на стол Туйчиева легло заключение эксперта: на внутренней дверце самосвала, который был закреплен за водителем Шульгиным, обнаружены следы крови человека…

Туйчиев поехал на автобазу.

…– Работали на карьере 18 января? – Туйчиев окинул взглядом сидевшего напротив высокого широкоплечего водителя с крупными чертами лица.

– Да кто упомнит, гоняют каждый день на другое место, – после долгой паузы ответил Шульгин. И добавил: – Заработать как следует не дадут.

– Ну, а все-таки, припомните, Шульгин, куда выезжали 18-го?

Шульгин пожал плечами.

– Нет, не помню.

– Восемнадцатого вы сделали шесть рейсов с гравием. Вот путевые листы. – Следователь протянул их шоферу.

Однако Шульгин не взял документы, а лишь бросил на них мимолетный взгляд.

– Вам, значит, виднее. Раз там написано, должно быть, ездил. – Шульгин вытащил из кармана платок, вытер вспотевшие ладони.

– Пассажиров по дороге брали?

– Какие там пассажиры? Я не таксист, – нахмурился шофер. – Машина грязная: цемент, гравий. Кто в нее полезет пачкаться?

– Кстати, о грязи. Давайте выйдем на минутку.

Туйчиев вместе с водителем вышли во двор, подошли к машине.

– Не подскажете, от чего могло образоваться это? – Арслан кивнул на бурую полоску, стекавшую с дверцы.

Шульгин посмотрел на нее косо, как перед этим на путевые листы, поджал губы.

– Кто его знает… солидол, должно быть.

Когда они вернулись в кабинет, Туйчиев сел, пододвинул к себе бумаги.

– Это не солидол, а следы крови, Шульгин. Может, объясните, откуда в кабине кровь?

Водитель молчал.

Туйчиев не торопил его с ответом, делая записи в блокноте. Он вспомнил недавний спор с Николаем. Тот утверждал, что люди не раскрываются в разговоре. «Самое красноречивое, на что способен человек – это молчание, – заявил тогда Соснин. – Покажи мне молчаливого человека, и я скажу тебе, о чем он молчит». Арслан не соглашался, доказывал, что молчание – цитадель для хитрых и глупцов, куда они уходят от окружающих. «А я тебе говорю, – настаивал Соснин, – что умный и глупый молчат по-разному». Туйчиев съехидничал: «Ты, например, не молчишь даже тогда, когда тебе нечего сказать».

«Пусть попробует на зуб этого молчальника, – подумал Арслан, – и поведает мне, о чем он молчит».

– Ну, так что? – поднимая голову, обратился он к Шульгину через минуту.

– Мясо я брал в магазине, должно быть, тогда и запачкал.

– Не подходит, Шульгин. Это кровь человека. Понимаете? – Следователь пододвинул заключение эксперта. – Познакомьтесь.

На этот раз шофер взял заключение в руки, долго читал его, беззвучно шевеля губами.

– Мы будем вынуждены задержать вас, – после тщетных попыток получить ответ сказал Туйчиев.

Однако и такая мрачная перспектива не расшевелила замкнувшегося Шульгина.

* * *

Ночь была холодной и беззвездной. Повисший над черно-синей водой туман скрыл от глаз тот крутой зигзаг, который делало в этом месте русло реки. Оставаться здесь дольше не было смысла. Рыбалка позорно провалилась: в полиэтиленовом ведре, которое стояло у ног Алексея, плескалось два сазанчика величиной с ладонь.

Около банки с червяками валялся соменок сантиметров пятнадцати – улов Вадима.

Где-то высоко над ними, по ту сторону реки, гулко и протяжно завыл тепловозный гудок.

– Баста, сматываем удочки, – Алексей встал, рывком потянул на себя удилище. – С меня хватит, я замерз, как цуцик. Надо еще контрольную работу писать.

Вадим зло сплюнул, зафутболил банку с червяками и соменка в речку.

– Погоди, математик, есть идея, – он подошел к мотоциклу. – Я всегда говорил, что удочки придумали неврастеники для укрепления своей ценэс. Расшифровываю по буквам: центральная нервная система. – Он долго рылся в багажнике и, наконец, торжествующе поднял руку с какой-то коробочкой.

– Что это? – удивился Алексей.

– Орудие промысла: глушанем – аж небу станет жарко. Да ты не бойся, здесь никого в радиусе десяти километров нет.

– Откуда у тебя аммонит?

– А что ж, мы даром работаем на «Взрывпроме», что ли? – Вадим присел на корточки, приладил детонатор. – Пожалуй, одного патрона хватит. Держи про запас, – он протянул Алексею второй патрон.

После короткого и сильного взрыва на темной поверхности воды в расходившихся от центра кругах заблестели белые животы больших рыбин. Вадим вошел в реку в высоких рыбацких сапогах и стал подталкивать их удочкой к себе.

Через полчаса мотоцикл взревел и вскоре вынес их на широкую автостраду. Алексей сидел сзади Вадима, в коляске лежал мешок, до отказа набитый рыбой.

* * *

– Вы продолжаете отрицать, Мурадов, что в этот день везли женщину. Но ведь вас видели трое водителей. Вот послушайте их показания. – Туйчиев прочитал выдержки из протоколов допросов сидевшему напротив шоферу.

Мурадов, молодой парень, смуглый, с узкими нервными губами и высокими залысинами, продолжал упорно отказываться от установленного следствием факта.

«Что это? Наша ошибка или тактика его поведения? – думал Арслан. – Ведь его уличают товарищи по работе. Сговор? Личные счеты? Не похоже. Тогда что остается? Он лжет. Почему? Боится чего-то или кого-то. Кто же был в его кабине? Калетдинова или другая женщина? Женщина… Никто из водителей не успел ее рассмотреть, какая она из себя, в чем одета. Только Ибрагимов говорит: кажется, в красном пальто. У Калетдиновой тоже красное пальто. Но ведь он мог ошибиться…»