Текст книги "Позывные — «02»"

Автор книги: Валерий Гусев

Соавторы: Валерий Нечипоренко,Ким Немировский,Кудрат Эргашев,Владимир Болычев,Наум Мильштейн,Вильям Вальдман,Махмуд Атаев,Михаил Лихолит
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 18 страниц)

Позывные – «02»

СЛОВО К ЧИТАТЕЛЯМ

«Какая милиция нужна нам, пролетариату, всем трудящимся?» – спрашивал Владимир Ильич Ленин. И отвечал: «Действительно народная…»

Такая милиция была создана уже на третий день после победы Великого Октября. Под руководством Коммунистической партии она прошла большой и славный путь. Плоть от плоти своего народа, милиция бдительно стоит на страже социалистической законности, охраняет жизнь, здоровье, права и законные интересы граждан, раскрывает и предупреждает преступления. Это очень трудное, а порой и опасное дело, и от людей, посвятивших свою жизнь милицейской службе, требуется отвага и мужество, постоянная готовность к решительным и смелым действиям, невзирая на трудности и опасность для собственной жизни.

Годы идут, и меняется многое в кадрах, структуре, технической вооруженности, формах и методах деятельности милиции.

Но неизменны утвердившиеся еще с революционных времен принципы ее деятельности: гуманизм, человечность, высокая преданность идеалам коммунизма.

Подчеркивая эти замечательные начала деятельности советских органов правопорядка, кандидат в члены Политбюро ЦК КПСС, первый секретарь ЦК Компартии Узбекистана товарищ Ш. Р. Рашидов при открытии Всесоюзной конференции МВД СССР и Союза писателей СССР, посвященной морально-нравственным и правовым проблемам в художественной литературе, говорил:

«У милиции, у работников следственных органов, уголовного розыска и других служб большие традиции, тонкое профессиональное мастерство, высокие нравственные качества, общая культура. Выполняя наказ партии, они помогают воспитывать советского человека в духе коммунистической идейности, несокрушимой убежденности в величии наших революционных идеалов».

Эти качества работников органов внутренних дел, сама практика их деятельности и есть главная основа роста престижа советской милиции.

Немалый вклад в это важное дело вносит и творческая интеллигенция. Создание яркого, правдивого образа человека в милицейской форме – человека сильного, влюбленного в свой труд, делающего свое нелегкое дело добротно, ответственно, с большой любовью к людям, является задачей большой социальной значимости.

В свете рекомендаций Всесоюзной конференции МВД СССР и Союза писателей СССР и учитывая популярность литературных произведений о милиции, их воспитательную и профилактическую роль, в целях дальнейшего укрепления творческих связей органов внутренних дел с деятелями литературы, Министерство внутренних дел Узбекской ССР и Союз писателей Узбекистана провели второй, ставший традиционным, республиканский конкурс «Вахта бессменная» на лучшее литературно-художественное произведение о деятельности органов внутренних дел.

Произведения, представленные на конкурс и признанные лучшими, повествуют о мужестве и преданности сотрудников милиции своему долгу, вскрывают истоки преступлений, выносят приговор тем, кто становится на пути наших законов.

Произведения, отмеченные на конкурсе, и составили данный сборник. Почти все они написаны на основе документальных материалов, по следам конкретных преступлений и происшествий.

Закономерна основная мысль всех произведений – неотвратимость разоблачения и наказания за совершенное преступление. Эта мысль звучит достаточно убедительно, и она не может оставить читателя равнодушным.

Хочется выразить уверенность, что выпуск сборника «Позывные – «02» станет традиционным, а книги эти, без сомнения, сыграют большую роль в укреплении правопорядка и социалистической законности, пропаганде деятельности милиции, дальнейшем повышении ее авторитета.

К. Э. Эргашев,

министр внутренних дел Узбекской ССР

Вильям Вальдман, Наум Мильштейн
СЛЕДСТВИЕМ УСТАНОВЛЕНО
Повесть

Из сводки происшествий за 16 января:

«…В 12 часов 50 минут в здании педагогического института в момент, когда в комнате хозяйственной части включили в сеть магнитофон, произошел взрыв. Находившийся здесь комендант учебного корпуса Рогов и начальник снабжения Митин получили тяжкие, а инженер Чехонин – легкие телесные повреждения…»

Глава первая

В этом году осень пришла рано. По городу гуляли холодные пронизывающие ветры, помогая дворникам, они добросовестно сметали с асфальта желтые листья. Частые дожди очистили воздух от пыли и казались чудом после изнурительного летнего зноя.

Город сразу стал красивее, вечерами громады домов, словно прихорашиваясь, заглядывали окнами в мокрые зеркала тротуаров.

И сегодня с утра шел дождь. Из распахнувшихся настежь дверей школы высыпала веселая ватага старшеклассников. Славка и Жанна пересекли небольшой уютный сквер и очутились у недавно построенного красивого здания – музея искусств.

– Зайдем? – спросил Славка. – Даже неудобно как-то, живу в городе, учусь рядом и ни разу не был. Голову на отсечение даю – ты тоже.

– Можно, – без особого энтузиазма ответила Жанна. – Только ненадолго: у меня еще много дел.

– В музеи не ходят «ненадолго». Встреча с прекрасным требует времени. И сил, – назидательным «учительским» тоном проговорил Славка. – Поэтому будем исходить из того, что тебя завтра не спросят. Или, как худший вариант, схлопочешь тройку. На нее можно ответить и не готовясь.

– Ладно, уговорил, – махнула рукой Жанна, и Славка направился к кассе.

Ребята любовались пейзажем Лактионова, когда за их спиной раздался голос.

– Юность приобщается к бессмертным творениям? Похвально.

Они оглянулись. Молодой парень, ладный, подтянутый, приветливо смотрел на них.

– Извините. Не помешал? Рянский Александр, – представился он.

Ребята познакомились.

– Вам никогда не приходило в голову, что искусство возникло как протест против преходящего характера жизни человека, как реакция на его смертность, – спросил у ребят Рянский. – Вспомните наскальные рисунки древних. Стремление запечатлеть мамонта, бизона, жену, охоту вызывалось именно тем, что эти мамонт и жена не вечны. Как видите, мотивы, которыми руководствовались наши далекие предки, весьма скромные – оставить после себя память. Но сегодня, – Рянский посмотрел на Жанну и развел руками, – искусство превратилось в выпущенного из бутылки джинна, грозящего уничтожить мир.

– Уничтожить? – удивленно переспросила Жанна, поймавшая себя вдруг на том, что ей нравится этот высокий светловолосый парень.

– Увы! – вздохнул Рянский. – Вы не читали о новых методах обучения живописи во сне? Гипнотизеры выпускают легионы Рафаэлей и Рубенсов. Период обучения – два месяца для тех, кто вообще умел держать кисть, и четыре сеанса для имеющих навыки. Эксперты не в состоянии отличить настоящего Микеланджело от нарисованных этими людьми копий. Через несколько десятилетий, когда все закончат эти курсы, на земле будет минимум два миллиарда гениальных художников. Некому будет сеять хлеб, и тогда наступит конец.

– Ужасная перспектива, – согласился Славка. – Ты как думаешь, Жанна?

– О, я уже дрожу, – съежилась Жанна.

Все рассмеялись.

Они еще долго бродили по музею. Рянский много и интересно говорил о живописи, о художниках. Как-то получилось само собой, что вышли из музея они вместе.

Славка опаздывал на тренировку и вскоре убежал.

– Симпатичный парень, – кивнул в его сторону Александр. – Из него должно получиться нечто дельное. Ваши одноклассницы, конечно, от него без ума?

– Не все, – ответила Жанна.

– Ну, о присутствующих не говорят.

Когда они подошли к дому Брискиных, Жанна неожиданно для себя пригласила Александра зайти.

– А удобно ли? – спросил он.

– Предков нет, – ответила Жанна. И, преодолевая смущение, добавила: – Зато есть исходный материал для коктейля и новые записи.

Большая квартира Брискиных была обставлена изысканно. «Да, мужу этой девочки жаловаться на приданое, видимо, не придется», – подумал Рянский. В гостиной он подошел к висевшей на стене маленькой картине, долго и внимательно вглядывался в нее. Потом отошел назад, склонил голову набок.

– Неужели подлинник? – изумился он. – Матисс? Невероятно!

– Да, – небрежно бросила Жанна, достававшая из серванта узкие хрустальные фужеры. – Вы мне поможете? А я включу магнитофон.

Рянский засучил рукава и стал колдовать над бутылками. Жанна принесла и поставила на журнальный столик хрустальную вазу с фруктами.

– Коктейль готов! – торжественно провозгласил Александр. – Он носит нежное имя «Мэри» и после двух фужеров укладывает наповал. Осторожнее, Жанночка! Вы рискуете, впустив в дом незнакомого мужчину.

– По-настоящему опасные мужчины не пугают, а действуют…

– Ого! Один-ноль в вашу пользу. – Рянский улыбнулся краешком губ. Потом сразу стал серьезным, уставился в дно бокала. – Вы знаете, у меня сегодня особенный день, – не поднимая глаз, сказал он. – Встал утром с предвкушением чего-то необычного, что должно произойти. А потом еще бабушка. Я вас обязательно познакомлю, она – редкий экземпляр. Говорит мне: «Алекс, я видела во сне маму с распущенными волосами на качелях. Тебя ждут большие перемены». Теперь я понимаю, что она имела в виду. – Он внимательно посмотрел на девушку.

Жанна зарделась, почему-то стала передвигать фужеры.

– А кто у вас есть, кроме бабушки? – нарушила она затянувшееся молчание.

– Никого. Бабушка меня, как говорят, вскормила. Ей восемьдесят шесть, и я ее боготворю. У нее лишь один недостаток – она вся в прошлом.

– С каких пор память о прошлом стала недостатком? – возразила Жанна. – По-моему, связь с минувшим заставляет по-новому взглянуть на настоящее, правильно оценить его. Вы ешьте, Саша, – она пододвинула гостю тарелку.

– Спасибо, – Рянский отпил из бокала. – К сожалению, не могу согласиться с хозяйкой, как этого требует этикет. Вы видели югославский фильм «Не оглядывайся, сынок»? – И, не дожидаясь ответа, продолжил: – Впрочем, видеть его не обязательно. Панацея от всех бед – в названии. Идти по жизни, не оглядываясь назад, – единственно правильная стратегия. Начнешь оборачиваться – безнадежно отстанешь и никогда не будешь счастлив.

– Кем вы работаете, Саша?

– А вы кем хотите стать? – вопросом на вопрос ответил он.

– Я еще не решила, но все больше склоняюсь к археологии.

– Это очень интересно. Увы! У меня должность весьма скромная. Более того, она наверняка шокирует обывателя. Позвольте представиться – гид экскурсионного бюро путешествий. Мне нравится моя работа, хотя но образованию я историк. Но вся история укладывается в трех словах: люди рождаются, страдают и умирают. Когда я понял это, то сменил профессию. Сейчас мне приходится много ездить по стране – новые города, новые люди, впечатления. Главное – я свободен.

– А я очень боюсь не найти себя в жизни, – неожиданно призналась Жанна. – Англичане говорят: «Если ты не можешь делать то, что тебе нравится, пусть тебе нравится то, что ты делаешь». Это ужасно, не найти свою точку приложения…

– Да, похоже на пожизненный смертный приговор, – согласился Рянский, вставая. – Я провел незабываемые часы, Жанночка. А теперь разрешите откланяться…

В прихожей он галантно поцеловал ей руку. Девушка вспыхнула.

– Хочу снова увидеть вас. Можно?

Жанна обрадованно улыбнулась.

* * *

Из магнитофонной записи допроса вахтера Гуриной К. Н.

«– …Значит, 13 января в утро, аккурат около восьми, мы с Дмитриевой на дежурство заступили в вестибюле. Чай поставили, дома не успели попить. Попили, значит. В десятом часу Феня – это Дмитриева, напарница моя – пошла свет гасить по зданию. У нас строго с электричеством. Тут как раз и подошел этот. Вот, говорит, подарок вашей студентке от брата из Риги. Сделайте милость, передайте, а то не нашел я ее, а у меня времени в обрез. И был таков. Я фамилию записала, чтобы не забыть ненароком и – под стекло себе. Сверток в ноги поставила. Искала до конца смены эту девушку, да без толку все – не нашла. Вечером сдала сверток сменщице. Так и передавали мы его дружка дружке. А шестнадцатого утром, когда заступила я снова, надоел он мне, да и боязно, пропадет еще. Я Михаилу Ивановичу, коменданту, говорю: «Забери его от греха подальше в склад». А он отвечает: «Неизвестно, чего там внутри». Надорвали край бумаги. «Что за штуковина?» – спрашиваю. Комендант и объяснил: «Это, Никитична, патефон такой современный, без пластинок играет. Я его, – говорит, – ни в коем разе не возьму, потому как он, может, неисправный, а мне потом отвечать». Как чуял горемычный. Потом к обеду передумал: «Давай, – говорит, – проверю, ежели исправный – возьму». Унес, а минут через десять как бабахнет! Страхи какие, сохрани, господи.

– Клавдия Никитична, вы запомнили этого человека, который принес магнитофон? Какой он из себя, сколько ему лет?

– Обыкновенный такой. Высокий, лицо круглое. Не наш студент – это точно. Своих я наперечет знаю. Годов сколько ему – не ведаю. Сейчас не поймешь их. Вон у соседки внук, шестнадцать ему, а до головы на цыпочках не дотянешься. Кулаки – как гири двухпудовки. Одно слово, аскетлерат…

– Ну, а одет он как был? Пожалуйста, Клавдия Никитична, это очень важно. Раз вы своих студентов всех помните, значит, память у вас хорошая.

– Шапка меховая, такая рыжая и большая, на уши налазит. Пальто вроде с воротником каракулевым… А больше ничего не упомню. Да, вот еще что, боты на нем теплые были, наследил он на полу. Я еще пристыдила, а он извинился. Вежливый…»

* * *

Распрощавшись со Славкой и Димкой, Колька Хрулев медленно брел домой. На душе было муторно. Не доходя до дому, он сел во дворе на скамейку и тяжело вздохнул.

«Три дня, конечно, я как-нибудь протяну, – безрадостно думал Колька. – Завтра литературы нет, постараюсь не попадаться на глаза Елене. Послезавтра литература – шестой урок. А потом? Потом все!» Он представил себе эту картину. «Хрулев, – спросит Елена, – вы что, в течение двух дней не могли увидеть никого из своих родителей? Придется вам помочь», – под хихиканье девчонок медленно добавит она. И тут уж, как пить дать, через Светку передаст записку.

Колька зло сплюнул и закурил.

«Вообще все устроено несправедливо. В школе одни обязанности. Должен учиться, да еще хорошо, не имеешь права пропускать уроки. Надо быть вежливым, не курить… А прав – никаких. Ну подумаешь, пять раз не был на математике и два раза на химии. И на тебе! Давай родителей. А отец налакается и начнет куражиться». Колька глубоко затянулся, бросил окурок, встал и не спеша направился домой.

Сколько Колька помнил себя, – отец пил. Когда он первый раз увидел подвыпившего отца, его разобрало любопытство, и он спросил:

– Мам, а мам, почему папа шатается?

Потом, когда отец уселся на диван и запел, – это тоже было удивительно, – он опять спросил:

– Мама, а чего папа поет?

Отец цыкнул на него, а Ксения Ивановна поспешно стала укладывать сына в постель.

Отец приходил домой пьяным все чаще, и Колька уже ничего не спрашивал у матери, он прятался, потому что папа сразу становился чужим и страшным. С тех пор в душе мальчика прочно поселился страх.

Степан Кондратьевич считал, что сына надо приучать к порядку с малолетства, но воспитательные порывы обычно обуревали его, когда он был нетрезв.

– Где Колька? Почему подлец не делает уроки? – спохватывался он вдруг в пьяном угаре.

– Играет он во дворе, – испуганно отвечала Ксения Ивановна, старавшаяся, чтобы сын в такие минуты не попадался отцу на глаза. – Да и уроки он сделал.

– Проверю… – Степан Кондратьевич выходил на балкон и громко кричал на весь двор. – Колька! Домой!

Услышав зов отца, Колька стремглав летел домой, он хорошо знал: малейшее промедление чревато для него неприятностями. Но ничего не помогало. Отец уже ждал его с ремнем в руках и, как только Колька входил, начинал стегать его по ногам, приговаривая:

– Вот тебе, паршивец, чтоб сразу шел, чтоб отца и порядок уважал…

Ксения Ивановна пыталась защищать ребенка, вырывала ремень, но Степан Кондратьевич грубо отталкивал ее, гневно кричал:

– Уходи прочь, заступница! Ишь, избаловала мальчишку!

Потом Колька лежал у себя на кровати, горько всхлипывал, прижимался к сидевшей рядом матери и думал: зачем взрослые пьют эту проклятую водку, если от нее столько бед и горя.

Постоянная боязнь наказания сделала Кольку заискивающим, угодливым и злым. Он нередко обижал младших. А когда знакомился с кем-нибудь, прежде всего выяснял: «Тебя наказывают дома?» И, получив утвердительный ответ, уточнял: «Бьют?» Ему очень хотелось, чтобы всех наказывали и били, как его.

Учился он неважно. Пропускал уроки, часто опаздывал, нередко выпрашивал у учителей отметку и, получая, был доволен, когда ему это удавалось. Самым скучным занятием для Кольки было делать уроки. Когда он садился за них, его охватывало страшное уныние, а оттого, что пять раз в неделю надо было учить математику, у него появилось отвращение к этому предмету, и он, всякий раз оттягивая тот момент, когда надо было садиться за тетради или учебники, старался делать что-нибудь другое, более интересное.

Кольку очень тянуло к ребятам сильным, независимым. Его привлекали в них те черты, которые у него самого отсутствовали напрочь. А Славку Лазарева он просто боготворил. Еще с тех пор, как Славку в пятом классе прикрепили к нему для оказания помощи, Колька неотступно следовал за ним и охотно участвовал во всех его проделках. Учителя поговаривали в учительской между собой, что Хрулев – тень Лазарева.

Славка охотно давал ему списывать домашние задания, – это позволяло Кольке небезуспешно балансировать на грани между середнячком и отстающим. В свою очередь Колька платил своему другу искренней преданностью.

Особенно хорошо Колька чувствовал себя, когда они со Славкой приходили к Саше. Здесь все было интересно: и разговоры, которые они вели на взрослые темы, и, главное, Саша, который никогда не подчеркивал своего возраста и обращался к нему как к равному.

Сегодня Саша Рянский пригласил их послушать новые записи, которые, как он говорил, переписал за немалые деньги, но радость омрачилась вызовом родителей в школу.

Колька снял с газовой плиты кастрюлю, налил супу и начал есть, продолжая мучительно искать выход из создавшегося положения. Но выхода не находил, а видел все одну и ту же картину: Елена Павловна, с присущим ей достоинством, постранично листает журнал и показывает отцу Колькины «достижения».

«Черт, и зачем я убегал с математики? – моя тарелку, с тоской думал он и, вспомнив, сколько уроков пропущено, скривился, как от зубной боли. – Что же делать?» Колька, не замечая, давно уже ожесточенно тер полотенцем сухую тарелку.

«А если, – как молния пронзила его мысль, – если на время спрятать журнал?.. Тогда Елене нечем будет доказать мои прогулы.

Колька быстро собрался и помчался к Димке.

Димка возился с транзистором.

– Ты чего, к Саше идти? – спросил он. – Так ведь рано, мы на семь договорились.

– Не-е, Димка, я к тебе. Помоги. Ты же знаешь, Елена моих вызывает за математику. Представляешь, чем пахнет?

Колька многозначительно поднял указательный палец и выразительно цокнул.

– А чем я помогу? – удивился Димка.

– Давай журнал припрячем… Ну, на время… И сколько было пропусков, уже никто не узнает, – убеждал Колька.

– Да ты что? – Димка даже растерялся от такого предложения.

– Понимаешь, я бы сам увел, но на меня сразу падет подозрение. Елена тотчас заявит: «Это дело рук Хрулева, – подражая голосу учительницы, произнес он, – только ему выгодно исчезновение журнала», а на тебя никто не подумает, понял?

Димка подавленно молчал.

– Слушай, Димка, – видя, что тот не торопится соглашаться, Колька решил воздействовать на него иначе. – Можешь ты хоть раз в жизни сделать что-нибудь стоящее? Для товарища… Или вечно всего сторониться будешь?

Димка опустил голову.

– Эх ты, трус, – язвительно бросил Колька, направляясь к двери.

– Подожди… – сдавленно произнес Димка. В эти мгновения ему вдруг припомнились все обиды, которые пришлось терпеть в жизни от ребят и взрослых, и он ощутил невесть откуда взявшуюся решимость поступить так, чтобы ребята наконец изменили о нем нелестное мнение. – Надо подумать, как это лучше сделать…

* * *

Шутливо-официальный тон, каким встретил его Арслан, едва он переступил порог, не оставлял у Соснина ни малейших сомнений, что дело, которое им предстоит вести, будет головоломным. Николай хорошо изучил друга и прекрасно понимал, что за веселостью Туйчиева скрывается серьезная озабоченность. Таков уж был Арслан. Принимаясь за расследование каждого нового дела, он испытывал волнение, не покидавшее его до конца следствия: а вдруг не удастся разоблачить преступника. Он почти физически ощущал страдания потерпевших и потому рассматривал нераскрытое преступление как предательство тех, кто верил ему, надеялся на него. Ему уже давно не поручали легких дел, да и должность старшего следователя обязывала ко многому.

– Входите, входите, товарищ капитан. Вам не пристало стесняться, – пошел навстречу другу Туйчиев.

– Коль вы, товарищ майор, не стесняетесь тревожить по пустякам уголовный розыск, я тоже стесняться не буду и расположусь поудобней, – в тон ему ответил Николай, усаживаясь. – И когда только вы без нас научитесь работать? Не успеете дело получить, а уже требуете кого-нибудь в помощь.

– Не кого-нибудь, а капитана Соснина. Ведь стоит преступнику узнать, что вас подключили к расследованию, он моментально приходит с повинной.

– Ну-ну, – шутливо отмахнулся Николай. – Я скромный, не надо похвал. Лучше выкладывайте о ваших делишках.

– О, то, что ты сейчас узнаешь, заставит тебя изменить свое пренебрежительное отношение к нам, уверяю – таких дел ты еще не расследовал.

– Меня ничем не удивишь, – махнул рукой Соснин. – Каждое преступление по-своему специфично и даже оригинально. В этом, пожалуй, и кроется интерес к их раскручиванию.

– Тогда это, – Арслан показал на тоненькое «Дело», лежавшее перед ним, – тебе явно придется по вкусу. Уверен, как только начну тебя с ним знакомить – не оторвешься… – он сделал небольшую паузу, – от расследования. Тем более, что вам, капитан, и начальство просто не позволит это сделать.

– Ладно, ладно, давай свое «Дело».

– Собственно, здесь, – Туйчиев раскрыл «Дело» и, перелистав несколько подшитых бумаг, вздохнул, – содержится минимум интересующей вас, капитан, информации. Если не возражаете, я лучше просто расскажу.

– Только с чувством, а то усну.

– На работе спать не полагается. Это во-первых, во-вторых, чтобы вы не дремали, я сразу всколыхну вас взрывом… Итак, как вам уже, вероятно, известно, около часу дня при включении принесенного в качестве подарка некой Хаматдиновой – студентке пединститута – магнитофона, последний взорвался, в результате чего три человека получили телесные повреждения. При осмотре никаких следов взрывчатого вещества обнаружено не было, поэтому основное внимание уделялось изъятию с места происшествия остатков магнитофона и других предметов, которые могли быть вмонтированы в него. Удалось также обнаружить обрывок магнитофонной ленты…

– И это все?

– Не совсем. Как выяснилось, никакая Хаматдинова в списках студентов не значится. Зато магнитофон проходит по учету как украденный в числе других вещей 17 октября прошлого года из квартиры Рустамова.

– Кем? – быстро спросил Николай.

– Это-то вам и предстоит выяснить, дорогой капитан.

– Понятно. Стало быть, вор и покушавшийся – одно лицо?

– Это тоже надо выяснить, ибо не исключено, что взрыв – дело рук того, кто приобрел магнитофон у вора.

– Против кого же замышлялся взрыв? – в голосе Николая зазвучали нетерпеливые нотки.

– И это вам предстоит расследовать, капитан.

Разряжая затянувшуюся после всех выложенных сведений паузу, Туйчиев предложил:

– Прошу высказываться, коллега, а то вы что-то многозначительно молчите.

– Я молчу потому, что не привык распутывать преступление, неизвестно против кого направленное. Адресат ведь отсутствует.

– Ну, не скажите, капитан, – возразил Арслан. – Немножко фантазии, и у нас будет несколько адресатов, которые, я уверен, не станут обижаться на нас за то, что подарок до них не дошел. Итак, прежде всего мы знаем, что «подарок» предназначался девушке. – Туйчиев взял листок бумаги, прочитал: «Хаматдинова Люция… подарок из Риги». Знаем, что таковая в списках не значится. Но это еще ничего не доказывает…

– Она могла поступать в институт и не поступить, – подхватил Николай, – а ее «благодетелю» сей факт неизвестен. Надо, стало быть, поискать среди абитуриентов.

– Горячо, уже горячо. Кстати, вот тебе и готовая версия. Кажется, я вас расшевелил, капитан? Вы говорите совсем не глупые вещи. А поиск каналов, по которым могла идти утечка взрывчатки – чем не гипотеза? Ну и, наконец, магнитофон… Был же у него после кражи владелец, с которым нам не мешало бы поближе познакомиться.

* * *

Теперь Димка был полон решимости, хотя далась она ему, надо сказать, нелегко. Он поможет Кольке спрятать на время классный журнал. Конечно, страшновато, что и говорить, за такое по головке не погладят, если дознаются, но Димка глушил чувство страха и убеждал себя в необходимости хоть когда-нибудь выйти из постоянного состояния забитости и приниженности. Ему страстно хотелось бросить вызов, заставить всех удивиться и этим как бы отплатить, да, именно отплатить всем за нанесенные ему некогда обиды. Несколько охлаждало его воинственный пыл то, что предстоящая кража журнала не должна повлечь его разоблачения и потому, кроме Кольки, никто и знать не будет о Димкиной удали. Но удержится ли он сам? Нет, не сможет, конечно, расскажет Славке, да и Жанне (вот когда она посмотрит на него другими глазами и уже не осмелится больше называть его «Шкилетиком»!) и, конечно же, Саше, который наверняка не станет теперь подшучивать над ним.

Как выразился Колька, операция по изъятию классного журнала прошла на высоком техническом уровне. Ее осуществление они наметили на перерыв между пятым и шестым уроками. Пятым была химия, в конце урока ученики обычно окружали Веру Николаевну, задавали наперебой вопросы, и около учительского стола бывало довольно шумно. На журнал, который лежал обычно на краешке стола, никто не обращал внимания. Этим и решили воспользоваться Димка и Колька. Последний на всякий случай встал у двери, обеспечивая себе сравнительно широкий сектор обзора и готовый при необходимости подать Димке сигнал тревоги. Димка, расстегнув свой портфель, не спеша подошел к столу, потолкался среди ребят и незаметно быстро сунул журнал в раскрытый портфель. Потом медленно направился к двери, и тут они вместе с Колькой стремглав вылетели в коридор. Димка на ходу застегнул сразу потяжелевший портфель. Все произошло мгновенно, и первым их желанием было тотчас же уйти из школы, но Димка правильно рассудил, что отсутствие их и журнала на шестом уроке сразу навлечет на них подозрение. А потому они вернулись в класс и уселись на свои места. Хотя исчезновение журнала на шестом уроке и не вызвало особой тревоги (кто-то высказал предположение, что его, наверное, взяла Елена Павловна для подведения итогов – четверть подходит к концу), Димка сидел как на иголках. Если учитель начинал ходить по классу, Димка съеживался, ему так и казалось – вот сейчас подойдет к нему и скажет: «Осокин, откройте, откройте-ка свой портфель». От этого замирало сердце, и холодок страха полз куда-то в низ живота, а ноги становились ватными.

Колька же, напротив, сидел безмерно счастливый – теперь журнал у них, и он сумел на время отвести от себя опасность наказания за пропуски уроков. Временами он заговорщически подмигивал Осокину: «Ты молодчина, Димка!»

После уроков они вышли из школы по обыкновению втроем. Димка уже успокоился, он шел с высоко поднятой головой, нижняя губа была надменно выпячена, лицо сияло гордостью.

Славка удивился.

– Ты чего солнцем засиял и напыжился, как индюк? – спросил он у Димки.

Тот в ответ лишь загадочно улыбнулся.

– Давай покажем? – Колька дотронулся до Димкиного портфеля.

Ребята остановились. Димка с готовностью открыл портфель и с торжествующим видом показал Славке увесистую тетрадь.

– Журнал? – изумился Славка.

– Ага! – ухмыльнулся Колька.

– Кто же это его?

– Я, – тихо признался Димка, чем поверг Славку в еще большее удивление.

– Он, он, – подтвердил Колька, отдавая дань восхищения другу.

– Димка, ты? – недоверчиво переспросил Славка. – Но зачем?

– Кольке надо пропуски прикрыть, – сверкнув улыбкой, пояснил Димка, а Колька опять произнес свое многозначительное «ага».

– Слушайте, это же здорово! – вдруг оживился Славка. – Теперь Елене наверняка нагоняй будет, ведь ее журнал пропал. Ну, ты, Димка, даешь! – протянул он нараспев и одобряюще похлопал Димку по плечу.

Димка чувствовал себя героем: наконец-то он заслужил признание, утвердился в глазах ребят. Его распирало, хотелось сделать еще что-то значительное, навсегда перестать быть пришибленным. «Шкилетом» – вечным объектом для издевок и шуток.

– Это еще что, – пренебрежительно отозвался Димка. – Мелочи жизни. Просто раньше не хотел я. Понятно? Нет, Димка не ущербный, как это некоторые полагают, – почти с вызовом произнес он.

Славка удивленно вскинул на него глаза: таким видеть Димку ему не приходилось, и он решил остудить его пыл:

– Ну, не задавайся, не задавайся. Можно подумать, подвиг Геракла совершил. Тогда не забывай: тебе еще одиннадцать осталось, – насмешливо бросил он.

Димка просто задохнулся от обиды и уже, не слушая ничего, выпалил:

– Можно и одиннадцать, можно… Да я… я… еще и не то могу… – Оборвав себя на полуслове, он быстро зашагал вперед…

* * *

– Располагайтесь. Я не при галстуке, извините. Рад видеть у себя молодых людей, даже если они из милиции.

Он усадил гостей на диван, сам сел в кресло, поджал ноги и совсем утонул в нем – маленький седой человечек в ярком халате. Видны были лишь прозрачные уши да поразительно длинные пальцы, искусству которых когда-то рукоплескал мир.

– Меня давно уже посещают только мои ровесники. Между тем трагедия старости не в близости смерти, а в потере связи с молодым поколением. Так, чем могу? Простите, кажется, задавать вопросы – прерогатива вашего ведомства?

– Мы к вам с просьбой, Илья Евгеньевич. – Туйчиев вынул из портфеля портативный магнитофон, осторожно поставил его на угол заваленного нотами столика. – Послушайте, пожалуйста.

– Все? – удивился старый профессор, когда после нескольких музыкальных тактов магнитофон умолк.

– Увы, – вздохнул Соснин. – Повторить.

– Сделайте милость.

Илья Евгеньевич, наклонив голову набок, снова прослушал запись. Потом еще два раза.

– Стоп! Хватит. – Он забарабанил пальцами по креслу. – Итак. Что это по-вашему? Ах, пардон, – спохватился хозяин. – Я опять начинаю задавать вопросы. Профессиональная болезнь педагога. Сегодня ведь я сдаю экзамен. Не так ли?

Туйчиев виновато развел руками.

– Извольте. Это вторая часть симфонии № 45 фа-диез-минор Гайдна.