Текст книги "Подвиг продолжается"

Автор книги: Валериан Скворцов

Соавторы: Виталий Мельников,Николай Лысенко,Владимир Гольдман,М. Кононенко,Василий Гуляев,Ефим Гринин,Анатолий Евтушенко,Василий Юдин,Владимир Кошенков,Вениамин Полубинский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 28 страниц)

Практический вопрос

Есть на свете города, которые мы знаем с детства по рассказам отцов и дедов – участников гражданской и Отечественной войн. Мы безошибочно находим их на карте, мы мечтаем увидеть их своими глазами. К таким городам относится и Волгоград. Он всегда в нашей памяти, как живая героическая легенда. Хотя Алексей очень спешил, в вестибюле аэропорта он замешкался, размышляя, как лучше и с наименьшей затратой времени осмотреть легендарный город. Поток пассажиров обтекал его, стремясь на автобус-экспресс. Когда Алексей спохватился и выбежал на площадь перед аэровокзалом, было уже поздно: автобус ушел.

Но он даже не успел огорчиться. К широким ступеням подкатила зеленая «Волга» с черно-белыми шашками. Солидный мужчина, расплатившись, неторопливо поднялся к дверям. Алексей сбежал к такси, сел рядом с шофером и облегченно вздохнул.

– Поехали, друг.

– Поехали, – не поворачивая крупной седой головы, флегматично отозвался водитель. – Куда доставить?

– Пока в город, а там увидим, – мудро решил Алексей.

Он подумал, что, пожалуй, такси – это выход. Правда, может влететь в копеечку, но куда ни шло. Одно плохо: шофер попался молчун. Другой бы давно спросил: откуда, мол, куда, был ли раньше в городе-герое. А потом сам бы рассказал, где да что стоит посмотреть. Алексей покосился на рябую толстую щеку, на клетчатую ковбойку, на массивные загорелые руки, словно отдыхающие на баранке, и огорченно отвернулся. Нет, этот не поможет, от него путного слова не жди, а уж гид из него наверняка не выйдет.

Когда такси выехало на Историческое шоссе, водитель тихо повторил вопрос:

– Куда доставить?

– Понимаешь, друг, – сказал Алексей неуверенно, – мне бы город посмотреть. А вот откуда лучше начать и где кончать, не придумаю...

Шофер с натугой повернулся и первый раз в упор глянул на пассажира. Алексею даже показалось, что хмурый взгляд водителя как-то потеплел.

– Начни-ка ты, сынок, с набережной. По всей Волге такой красоты не сыщешь. Не видать теперь, сколько кровушки там пролилось, а травка добрая растет...

Против такого совета возражать было нечего. Алексей согласно кивнул головой и торопливо, с каким-то непонятным волнением смотрел по обе стороны улиц, по которым мчалась «Волга».

На набережной, напротив красивого бело-зеленого дебаркадера шофер остановил машину.

– Выйди, погляди, – коротко сказал он.

Алексей вышел из машины, шагнул вперед и замер в восхищении. Синий блеск речной воды, влажная зелень откосов, сверкающий в солнечных бликах красный гранит, белые колонны ротонд, пестрая нарядная масса людей на широчайшей лестнице, – такого великолепия он давно не видел. Кто-то мягко тронул его за плечо. Алексей порывисто обернулся. Водитель стоял рядом, но смотрел не на него, а куда-то вдаль, на излучину Волги. По-детски радостная улыбка вдруг осветила его обожженное солнцем бурое лицо.

– Скажи сам – красотища какая! – промолвил он тихо. – А что было? Что было? – повторил он почему-то строго. – Пепел, железо крученое, снег черный в краснину, как рубашка моя... Прошел я отсюда до самой Вены, а нигде не захотел жить, кроме как здесь. Сердце прикипело... – Он помолчал и опять-таки неожиданно вернулся к машине и подал Алексею чемоданчик. – Иди, сынок, потихоньку, гляди в оба. Подымись, пройди по Аллее Героев, там люди подскажут, куда дальше. Негоже наш город на бегу, на скаку смотреть...

Как ни спешил Алексей, но обстоятельства задержали его в Волгограде на много дней. Поглощенный своим делом, он все же ежедневно выкраивал время для знакомства с этим удивительным городом. И каждый раз вспоминал при этом мудрый совет шофера-таксиста, седоголового ветерана, поистине влюбленного в свой город, который он защищал, а потом строил.

А тогда, в день приезда, Алексей поднялся по лестнице, постоял в многоголосой толпе у фонтана «Дружба народов». Потом, следуя за потоком туристов, он в молчаливом восхищении шел по Аллее Героев. Здесь и здания, и обелиск героям, павшим в боях, и могильные плиты, и Вечный огонь – все было строго и величественно, как тот солдат, замерший в вечной клятве перед знаменем полка.

Только на площади Павших борцов, между театром и почтамтом, он, наконец, опомнился, глянул на часы и ахнул. Время давно перевалило за полдень. Справившись у прохожих, Алексей торопливо зашагал к областному управлению охраны общественного порядка.

Он представился руководству отдела уголовного розыска и сразу пошел с телеграммой в адресное бюро.

– Ваша? Никаких изменений нет? – спросил Алексей.

Сотрудница в недоумении перевела взгляд с телеграммы на Русова. Прошло всего два дня, как она ее отослала. Но Алексей настоял, чтоб уточнили. Сотрудница порылась в картотеке и объявила, что Лещева по-прежнему прописана по указанному адресу.

Русов готов был немедленно броситься к Лещевой. Однако, поразмыслив, решил все же еще раз зайти в угрозыск. Совет кого-нибудь из местных опытных работников не помешает. Но в отделе шло оперативное совещание. В свободном кабинете Алексей присел к столу, машинально нарисовал карандашом большой знак вопроса на листе бумаги. К нему подрисовал лохматое туловище, морду, ножки. Получилась собачонка. Крючковатым хвостом собачонка будто виляет, ластится, а зубы скалит, рычит. Не так ли выглядит сейчас и его задача?

На первый взгляд все кажется ясным. Поехать, задержать Лещеву, допросить, а там будет видно. Заманчиво, не правда ли? Встречаются еще такие люди, которым в работе милиции все кажется просто – цап-царап подозреваемого к столу – и он сознался. А если не сознается? А если выдвинет такое алиби, против которого и возразить нечего? Что тогда? Отпустить? Но ведь Алексей уголовное дело возбудил...

Что же делать? Может, задержать и не отпускать, пока не удастся проверить всех обстоятельств?

Попробуем. Только кто будет отвечать за нарушение законности, если после проверки окажется, что Лещева ни в чем не виновата?

– Что-то забавное рисуете, – услышал Алексей над собой.

Это вошел в кабинет оперуполномоченный Саборов. Высокий и нескладный, с рябоватым лицом, он перегнулся через стол, разглядывая рисунок.

Алексей окинул Саборова насмешливым взглядом, перечеркнул собачонку, скомкал лист и швырнул в корзину.

– Значит, берем – и к столу. Так? – проговорил он.

Саборов вскинул в недоумении брови и непонимающе пожал плечами. Алексей вынужден был коротко напомнить о деле и об уликах, которые собрал в Москве, в Богдановке и в Ростове.

Саборов наморщил лоб.

– Жиденько, – отозвался он, помолчав. – Она же будет отбиваться руками и ногами. Ну что такое часы и платье? Купила, скажет, и все. Если бы узнать, чье свидетельство, другое дело. Это не продается и не покупается.

– Да-а, выходит, того... – Алексей шутливо подмигнул Саборову. – Придется подкрадываться.

– Конечно, – подхватил Саборов, – сейчас надо установить, на месте ли она, и пока не трогать, пусть спокойно живет, а тем временем собирать материал.

Игра в прятки с Лещевой Алексея мало устраивала. При малейшей неосторожности до нее сразу же дойдет слух, что ею интересуется милиция, и тогда – ищи ветра в поле. Но другого выхода не было.

Алексей посмотрел на часы – четверть пятого. Сегодня уже нечего спешить.

– Пока, – протянул он руку Саборову.

– Может, подсобить?

– Не надо. Зайду в райотдел, попрошу участкового.

...А утром голубая «победа» пробегает по мосту через речку Царицу, идет по многолюдным улицам, делает несколько поворотов, проскакивает под мост и устремляется на подъем. Начинается так называемая Дар-Гора. Издали видны одни крыши: из досок, шифера, толя, железа – так и рябит в глазах. А вблизи открывается своеобразный одноэтажный город, на улицах – магазины, ларьки, детсад, аптека...

Здесь, в конце улицы Ардатской, в тени невысоких тополей, будто пристроился к остальным небольшой домик под деревянной крышей с тремя окнами на улицу. Рядом – калитка и деревянный забор, за которым зеленеют абрикосы и яблони.

На противоположной стороне улицы, на скамье, и уселся Алексей в пестрой рубашке, в соломенной шляпе, с корзинкой: вид у него усталый. Оно и понятно: жарко, груз тяжелый. Надо отдохнуть человеку.

Вот показался молоденький и румяный младший лейтенант милиции с полевой сумкой через плечо. Это участковый уполномоченный. Он заходит в одну калитку, через несколько минут возвращается, затем – во вторую. Он вхож в каждый дом, в любое время, тут его знают, он на своем участке. Наконец заходит в калитку, за которой наблюдает Алексей, но тут же возвращается, шагает дальше. Еще зашел в два дома и, оглянувшись по сторонам, переходит на другую сторону, садится рядом с Русовым, закуривает.

– Плохи дела, товарищ капитан. Дом на замке. Соседи говорят, что хозяйка живет одна, работает на железной дороге в товарной конторе. Фамилия ее Тригубова.

– А квартирантка у нее живет?

– Как будто нету, но допытываться у соседей не стал. Вы же предупреждали, чтоб осторожней.

Через несколько минут голубая «победа», которая стояла за углом, мчит участкового и Русова к железнодорожной станции.

Тригубову они разыскали на контейнерной площадке. Она, облокотившись на капот автомашины, что-то отмечает карандашом в документах. Плечистый мужчина примостился на кабине, поправляет контейнер, который висит на стропах крана, осторожно устанавливает в кузов. Вторая автомашина ждет своей очереди.

Алексей внимательно наблюдает за Тригубовой: что скажет эта женщина? Одетая в какую-то серую блузку и грубую черную юбку, повязанная беленьким в крапинку платочком, несмелая в разговоре с шофером, который то и дело покрикивает из кабины, она похожа на монашку. У нее бледное, почти не тронутое загаром лицо и грустные серые глаза, которые почему-то не хотят смотреть на мир открыто, а как будто все время прячутся. От этого Тригубова выглядит жалкой, обделенной. Так и хочется подойти, встряхнуть ее за плечи: проснись, посмотри вокруг! Если бы нарядить ее в хорошее платье, сдернуть с головы старушечий платок, позволить шальному ветру встрепать волосы, да прибавить смелости взгляду, то она, пожалуй, выглядела бы красивой женщиной.

Таково было первое впечатление, а час спустя Алексей сидел с нею в кабинете райотдела милиции, и она, сперва застенчиво, спотыкаясь на каждом слове, потом доверчиво и, наконец, вполне откровенно рассказывала о своей нелегкой жизни, о встрече с Лещевой, о том, как с помощью последней чуть было не попытала счастья в далеких краях...

Призрачное счастье

Надежда Васильевна Тригубова, или просто Надя, на свое безрадостное прошлое смотрит с тоскою и болью в сердце. Больше всего ей помнятся горькие проводы да похоронные процессии.

Вот стоит грузовик около крыльца сельского Совета, кругом взволнованный народ, плачут женщины и дети. Надя сквозь слезы смотрит в хмурое небритое лицо отца, и в детской груди все сжимается. Мать повисла у отца на шее и никак не может оторваться. А Мишка, пятнадцатилетний Надин брат, поодаль с явной завистью поглядывает на отца. Вот бы с ним вместе на фронт!

Высокий мужчина в гимнастерке и в военной фуражке ходит вокруг машины и распоряжается:

– Быстрее прощайтесь, пора ехать.

Отец кое-как разнимает судорожно сжатые руки матери и лезет в кузов, куда уже забралось человек десять. Грузовик тронулся и запылил по дороге.

А потом прибыло сообщение со словами

«Погиб смертью храбрых».

В конце войны еще одни проводы. Надя затуманившимися глазами глядит на брата. Он шагает в строю. Михаил машет ей рукой, улыбается сдержанно, по-мужски.

Когда брат вернулся из армии, он в деревне не остался, устроился шофером в Сталинграде. Жилья в разрушенном городе не было, и Михаил взял ссуду, начал строить свой домик, забрал к себе мать. Надя осталась одна. А тут приехал откуда-то парень, Юрой звать, в клетчатой кепке, в узеньких брюках, в сандалиях на босу ногу. Приглянулась ему застенчивая Надя. И она его тоже полюбила.

Они прожили вместе всего лишь лето, а осенью Юра затосковал, заладил одно: поеду учиться в город, не могу губить молодость в глуши. И уехал. Обещал писать, забрать Надю к себе, как только обоснуется, но сердце чуяло, что не сдержит он обещанного.

К тому времени брат уже построился и приехал за сестрой, но увез ее уже не одну, а с дочкой Клавочкой. А еще через пару лет Михаил вдруг решительно заявил:

– Тоскую я по родным местам. Еду обратно в деревню. Я же тракторист, механик. Мне только там и работать. Еду.

Мать болела, работать не могла, нянчила Клавочку, а Надя работала. Так и жили втроем, пока не нагрянула беда. Да не одна...

Надя и теперь не может без слез вспоминать эти дни. Как в тумане, видит задыхающуюся и мечущуюся в постели Клавочку. Бабушка растерянно разводит руками. С утра не позвала доктора, думала, и так горлышко пройдет. А оно не прошло. К вечеру, когда Надя вернулась с работы, девочке совсем сделалось плохо. Надя кинулась на улицу, к телефонной будке, а когда вернулась, дочка была уже без сознания.

Машина скорой помощи мчалась по улицам, обгоняя трамваи, грузовики. Надя цепенеющими руками судорожно прижимала к себе слабенькое тело ребенка. В больницу она вбежала, задыхаясь от волнения и никому не доверяя драгоценной ноши. Она еще не знала в тот момент, что привезла уже умершего ребенка.

Еще через месяц Надя шла за гробом матери, смотрела на ее восковое лицо, заострившийся нос и думала: «Неужели моя жизнь будет такой же несчастной?»

На похороны приезжал Михаил, звал сестру с собою в деревню, но она не поехала. У брата своя семья, своя жизнь. И осталась Надя одна, совсем одна.

Горькие мысли лезли в голову. Как жить? Для кого?

Молодость миновала – не до гулянья. Подруг не завела, а дома сидеть одной по вечерам невыносимо тоскливо. Хоть бы кто-нибудь навестил из знакомых, из товарищей по работе... Одна лишь соседка бабка Анисья заходила на огонек, утешала и каждый раз советовала с печальным вздохом:

– А ты помолись, родненькая, помолись. Бог-то милостив. В церковь сходи.

И так изо дня в день.

Однажды вечером, когда было особенно тоскливо на сердце, а бабка Анисья так убедительно доказывала, что бог милостив, Надя после ухода бабки упала на колени перед маленькой иконкой, оставшейся после матери висеть в углу, и принялась неистово креститься. Она не знала молитв и поэтому только неумело кланялась в пол и повторяла шепотом:

– О господи! Помоги мне, помоги мне, несчастной!

Мало-помалу Надя привыкла к общению с богом, тайком ходила в церковь и, стоя в толпе согбенных старух, старательно крестилась, отбивала поклоны и просила у бога послать ей счастье.

Прошел год, другой, оставалась позади лучшая пора жизни, поклоны отбивались все глубже, хотя мольбы так и не доходили до адресата.

Однажды хмурым осенним вечером к Наде постучалась немолодая высокая женщина:

– Не пустишь ли, голубушка, на квартиру? – проговорила она вкрадчивым голосом и ласково посмотрела на хозяйку большими черными глазами.

Вошедшая назвала себя Анной Ивановной, осведомилась, на каких условиях сдается квартира, деловито осмотрела комнату, в которой раньше спала Надина мать, просила ничего из мебели не выносить, так как у нее вещей немного, и охотно согласилась платить названную хозяйкой сумму.

– Одна живешь, бобылка, значит, – сочувственна заглянула в Надины глаза Анна Ивановна. – Ох, знаю я эту долю. Но ты не сокрушайся, все в руках божьих, – и перекрестилась.

Близость Анны Ивановны к богу особенно внушала доверие, и Надя в первый же вечер поведала своей квартирантке все свои думы и беды.

Зимние вечера длинные и унылые. За окном то сыплет колючий снег, то ветер свистит и раскачивает голые деревья, то вдруг оттепель, и неровный дождь хлещет по стеклам. В трубе жалобно завывает, под крышей что-то поскрипывает, будто ходит кто-то по чердаку. Анна Ивановна сидит на диване, закутавшись в пуховый платок, штопает чулки и рассказывает таинственным полушепотом:

– Я бы не уехала из Воркуты, да сердце стало покалывать. А деньжищи там зарабатывают! Оклад двойной, отпуск двойной... И живут одни мужчины. Есть, конечно, и семейные, но большинство холостяки. Девки там нарасхват. На иную посмотришь – ничего особого, а парня отхватит – загляденье. У меня там тоже есть один, солидный такой, представительный мужчина. Денег у него – лопатой греби. На пенсию собирается и думает выехать из Воркуты. Я как присмотрю домик, так напишу ему, он мигом здесь будет. Он так и наказывал: «Найдешь хороший домик, за ценой не стой, вышлю, сколько угодно, и мы заживем с тобою».

Надя слушает Анну Ивановну, а сама думает: «Есть же места, где люди живут припеваючи и счастье свое находят. Вот бы съездить!»

Словно подслушав ее мысли, Анна Ивановна продолжает:

– А как ты тут живешь? Бобылка и есть бобылка. кругом одна, как перст... Я уже написала в Воркуту. Есть у меня там на примете один военный, майор, Николаем звать. Ах, какой красавец! Уж если я ему порекомендую, так тут нечего сомневаться. И женится сразу, и оденет тебя, как куколку, и беречь будет, на руках носить.

– Вы так говорите, Анна Ивановна, будто он уже посватался.

– Ничего, ничего, голубушка, я вот дождусь от него письма – посмотришь.

– А если я ему не по нраву придусь?

– Э-э, – таинственно протянула Анна Ивановна, – есть средство. Верное, испытанное. Ты только об этом ни-ни...

– Какое средство? – шепотом спрашивала Надя.

– Пока тебе знать ни к чему. А как понадобится... Уж не одних свела, и живут – водой не разольешь... Появись сейчас твой, как его, Юрка, что ли, я бы так сделала, что он день и ночь стоял бы под твоим окном. Мне бы только взять землицы с того места, где собаки грызутся. Ты смотри у меня, об этом ни слова, а то ведь я... – и Анна Ивановна так внушительно посмотрела своими черными глазищами, что у Нади мурашки побежали по спине.

В очередное воскресенье Анна Ивановна, проснувшись утром, сразу позвала Надежду:

– Ты знаешь, Надюша, какой я сон видела! Будто наш дом затопило совсем-совсем, с крышей. Мы с тобою плаваем, вот-вот утонем, уже захлебываемся, и вдруг вся вода ушла. Вместо дома стоят царские хоромы, и от них идет дорога длинная-длинная... Ты не знаешь, к чему это? А сон тебя касается. Я вечером о тебе думала.

– О господи! – вымолвила Надя.

– Это к счастью, дуреха! Вот увидишь. А чтобы беды не накликать и не утонуть, пойдем к заутрене и помолимся. А то мне на почту надо, там письмо пришло.

– А откуда вы знаете?

– Вчера паук опускался с потолка. Ты разве не видела? Это самая верная примета.

Надя была встревожена сном Анны Ивановны и только в церкви, кладя кресты и глядя в холодный лик святого, немного успокоилась. Домой вернулась одна и принялась за уборку.

Часа через два появилась Анна Ивановна:

– Ага, я тебе говорила, что к счастью! Вот письмецо, сейчас почитаем. У тебя сердце не екало? А у меня так и колотилось, так и колотилось... Слушай, что пишет Николай, – и Анна Ивановна принялась читать: – «Дорогая Анна Ивановна, я вам вполне доверяю, только жаль, что сам не могу выехать к вам, такая у меня работа. Приезжайте скорее с Надей в Воркуту. Я уверен, что она мне понравится и мы будем счастливы». Ага, что скажешь? Вот тебе и сон в руку! Мы сделаем так, – продолжала Анна Ивановна, не давая Наде опомниться: – Домик я у тебя куплю. Хоть он и не особенно хороший, но ничего, сойдет. Оформим его на меня. Немного денег я тебе здесь отдам, а остальные в Воркуте. И я тебя доставлю к Николаю в целости и сохранности! Так что на днях можно и выезжать.

– Так скоро?

– А что же тянуть-то? Бери счастье, пока оно само идет в руки.

– Да как-то боязно сразу. Я его и не знаю вовсе.

– Ты не знаешь, а он позаботился.

Анна Ивановна достала из сумки фотографию офицера в кителе, в погонах, при орденах. Надя как взглянула, так и зарделась, поспешила к зеркалу, посмотрела на себя и печально покачала головой:

– Не приглянусь я ему.

– Ну и глупая. Ты же не старуха. Я из тебя красавицу сделаю, полную да румяную, – и Анна Ивановна понизила голос, – мы с тобою в Москву заедем, у меня там есть знакомая тетя Поля, она тебя за неделю поправит, сама себя не узнаешь. А чтобы любил крепче, я знаю такое средство...

– Это землицы с того места?.. – робко спросила Надя.

– И это, и еще другое. Не хотела говорить, но уж... тебе доверю. Надо в глухую ночь сходить на кладбище и взять землицы с трех могилок из-под трех кореньев. Против этого никто не устоит. Только тс-с... не проболтайся, и о нашем отъезде никому ни слова, а то все прахом пойдет.

Каждый вечер, приходя с работы, Анна Ивановна с нетерпением спрашивала:

– Ну, скоро? И чего тянешь, не пойму?

А Надя колебалась. Выйти за такого человека, как Николай, это же ее заветная мечта. И в то же время было боязно: надо куда-то ехать за тридевять земель, в неизвестную Воркуту, и у Нади замирало сердце. А вдруг они не сойдутся? Как будет совестно возвращаться... И дом продан...

Настойчивость Анны Ивановны и таинственность в разговоре пугали Надю, и все же она как-то набралась храбрости:

– А если дом не продавать?

Анна Ивановна всплеснула руками и горячо заговорила:

– Эх ты, держишься за эту хибару, а счастье упускаешь! Ну зачем тебе дом? Обуза только! Ты пойми, если я дом не куплю, то не могу сама с тобою ехать, а без меня ты пропадешь. Или, может, боишься, что деньги не отдам? Да вот тебе крест. Все до копеечки получишь, как только приедем в Воркуту.

«И в самом деле, – думала Надя, – что держаться за дом, а я, может, найду свою долюшку».

На следующий вечер Анна Ивановна вошла в комнату и умиленно произнесла:

– Голубушка, Надюшка, тоскует твой суженый, еще письмо прислал.

Она достала из сумки письмо, в котором было написано, что Николай ждет-не дождется их приезда, хочет поскорее увидеть Надю, и она ему будет доброй подругой жизни.

Надя слушала и молчала. Письмо ей показалось каким-то неестественным, больно плаксивым.

– А почему вы, Анна Ивановна, письма приносите без конвертов? – спросила Надя.

– О-о! – многозначительно протянула Анна Ивановна и заговорила шепотом: – Твой Николай служит в секретной воинской части, поэтому на почте и отбирают конверты, чтобы никто штемпеля не видел.

Наде это показалось не очень убедительным, но через несколько дней она сама получила телеграмму. Когда пришел почтальон, Анны Ивановны дома не было. Надя расписалась, поставила час доставки, раскрыла и прочитала:

«Очень жду телеграфируйте дату выезда буду встречать Воркуте целую Надю Николай».

Надя несколько раз прочитала текст телеграммы и так разволновалась, что слезы брызнули из глаз. Когда пришла Анна Ивановна, Надя показала ей телеграмму и, едва сдерживая волнение, прошептала:

– Я согласна.

Предстояло немало хлопот. Анна Ивановна сразу же уволилась с работы, а Надя не торопилась. Она никак не могла смириться с тем, что должна уехать тайком, ни с кем не простившись. Даже родной брат ничего не будет знать. Разве так можно? Но Анна Ивановна то и дело напоминала:

– Боже упаси, не сболтни кому-нибудь об отъезде. Помни, ему все видно! – и вскидывала очи к небу.

Анна Ивановна неотступно ходила за ней, и Надя не знала, что делать. Как-то вечером она пришла к бабке Анисье. Может, с нею удастся обмолвиться словечком? Анисья благословила в дорогу, на душе стало легче.

За несколько дней Анна Ивановна все разузнала: как оформить куплю-продажу дома, сколько надо заплатить в нотариальную контору, когда отходят поезда, как лучше упаковать и отправить вещи. Никаких причин задерживаться не оставалось, и Надя подала заявление об увольнении.

Она работала последний день, как обычно, взвешивала и отпускала груз, отправляла машины. Клиентов было много, и она не сразу заметила, как в весовую вошел брат. А когда она увидела его высокую сутуловатую фигуру и строгое лицо, то в первую минуту растерялась: и радостно, что он приехал, и чего-то боязно.

Михаил подождал конца рабочего дня и, когда пошли домой, спросил с укором:

– Ну, рассказывай, куда собралась ехать? И почему скрытничаешь?

Надя вздрогнула, и внутри у нее похолодело. Он узнал! Но откуда?

Ей и невдомек было, что соседу Ивану Петровичу, зятю бабки Анисьи, показалась подозрительной необычная взволнованность всегда тихой Надежды и какое-то шушуканье с суеверной тещей. А тут еще квартирантка шныряет по-шпионски. Иван Петрович заинтересовался, начал расспрашивать тещу, но та отмалчивалась. Пришлось за ужином поднести ей рюмку водки, язык развязался, и старуха под величайшим секретом рассказала, что Надя уезжает к жениху в какую-то Иркуту и дом продает.

«Что-то тут неладное», – подумал Иван Петрович и утром с шофером рейсового автобуса послал Михаилу записку.

Брат выслушал сестру и ничего не сказал. Только, когда пришли домой, сели за стол, он в присутствии Анны Ивановны заговорил весомо, по-хозяйски:

– В таком серьезном вопросе, как замужество, не к чему пороть горячку. Возьми отпуск, съезди. Если человек по нраву придется, тогда другой разговор. А вы, Анна Ивановна, не обессудьте. Если наш домик приглянулся, то можете рассчитывать на него. Как вернетесь, так и купите без задержки. Я препятствовать не буду. Вот и весь мой сказ.

Михаил поднялся из-за стола, как бы подчеркивая этим, что разговор окончен, а Анна Ивановна, ни на кого не глядя, молча ушла в свою комнату и больше не показывалась.

Утром хозяйка и гость еще спали, а квартирантка уже собрала свой чемодан, завязала в узел остальные пожитки. Только забрезжил рассвет, она вышла в переднюю, нагруженная вещами, и холодно простилась. Когда Надя закрывала за нею дверь, Анна Ивановна гневно прошипела:

– У, шалава! Говорила я: без шума надо, а ты...

Так и ушла она ранним февральским утром, неизвестно куда.