Текст книги "Подвиг продолжается"

Автор книги: Валериан Скворцов

Соавторы: Виталий Мельников,Николай Лысенко,Владимир Гольдман,М. Кононенко,Василий Гуляев,Ефим Гринин,Анатолий Евтушенко,Василий Юдин,Владимир Кошенков,Вениамин Полубинский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 28 страниц)

«Безнадежное» дело

Кому из юристов не приходилось сталкиваться с так называемыми «безнадежными» делами. Кто не старался отпихнуть от себя подобные дела: ведь чем их больше, тем хуже показатели работы.

И Анатолию настоятельно советовали:

– Не берись. На весь отдел пятно положишь, показатели снизишь. Не берись.

Не послушался, взялся. И теперь сидел в отделе кадров двух крупнейших в районе заводов и выписывал фамилии и адреса всех командированных сюда за год.

Дело началось с пустяка. Кто-то из общежития, служившего заводской гостиницей, невзначай обронил:

– Деньги уплатили, а квитанций здесь не выдают.

Заинтересовались. Действительно, комендант получил деньги, а квитанции не выдал. Может быть, забыл? А может быть, действительно, решил заработать трояк на пол-литра. Конечно, гнать надо за такое дело с работы!

Но может быть и другое. Может быть, хитрый и расчетливый стяжатель на протяжении долгого времени грабит государство? Как проверить? Как узнать истину?

Вот и сидел Анатолий в отделах кадров и старательно выписывал фамилии. Цифра получалась внушительная: полторы тысячи человек.

– Да ты что! – восклицали товарищи. – Потонешь с головой. На год работы...

В душе Анатолий побаивался, что и на самом деле не справится. Побаивался основательно, но вида не подавал. Лишь твердил упрямо:

– Справлюсь, добьюсь истины...

Цифра «1500» недолго пугала. По корешкам квитанций он установил, сколько человек проживало в общежитии законно. Сразу отпало 900 человек. Но и из оставшихся шестисот некоторые могли останавливаться у родственников, в городских гостиницах. Проверка «Интуриста» и «Волгограда» уменьшила цифру еще на 100. Итак, кому платили полтысячи человек, приезжавшие в наш город?

Анатолий засел за списки оставшихся пятисот. Анализ показал, что большинство приезжало из нескольких организаций Москвы и Ленинграда. И тогда Волков пошел к начальнику.

– Прошу командировку на неделю...

В другие города он написал письма своим коллегам с просьбой допросить указанных лиц, как свидетелей обвинения против коменданта общежития...

Словом, пройдоха-комендант был уличен. Он сумел прикарманить деньги четырехсот командировочных, приезжавших не на один день...

– Нет безнадежных дел, – убежденно говорил Анатолий Волков. – Их выдумали ленивые или равнодушные люди.

Самого Анатолия Васильевича никак не назовешь ни тем, ни другим. И никогда он не сможет быть таким. У него опять большая мечта – аспирантура, диссертация, тему которой подсказали годы работы следователем, работы беспокойной, хлопотливой, порой тревожной, но неизменно нужной людям.

Т. МЕЛЬНИКОВА
ПОЧТА РАИСЫ СЕРГЕЕВНЫ

Письма, письма... Наверное, если бы на них даже не было адреса, а только эти неизменные слова: «Раисе Сергеевне Забровской», почтальон все равно принес бы их сюда, по назначению, вручил бы, улыбаясь, этой женщине в синем берете.

Пятнадцать лет не иссякает ручеек голубых и синих, нарядных и скромных конвертов. С одним и тем же неизменным адресом: «ВгТЗ, Специалистов, 3. Детская комната милиции». Лишь разные обратные адреса на конвертах и почерки.

Этот, например, совсем взрослый, буквы и легки, и стройны одновременно, как ровная солдатская шеренга.

«Здравствуйте, Раиса Сергеевна! Получил ваше письмо и пишу ответ. В настоящее время служба идет нормально. Самочувствие тоже нормальное. Да и нельзя быть плохому. Весна идет! Самый разгул был, сами знаете. В эту пору у меня особенно много всегда было приводов к вам. Как наяву все помню...Раиса Сергеевна, как там мои ребята? Вы им не очень давайте баловаться, а то они, черти, в тюрьму попадут. Кто сейчас на Спартановке в авторитете? Есть ли еще дураки? У меня от этого до сих пор голова болит, как вспомнишь все приводы в Тракторозаводский РОМ.

Часто думаю: как жизнь после армии строить, куда идти учиться? Сейчас без учебы не проживешь. Можно поехать и в другой город учиться, но я не знаю, как-то привык к Волгограду. Пока, как приду из армии, устроюсь шофером. Первый класс у меня будет. Это уж точно. На май, может быть, приеду в отпуск. Интересно взглянуть на действительность Тракторозаводского района. До свидания. Вячеслав».

А у этого первые буквы в словах – жирные, черные, последние – тоненькие, хилые. Так и представляешь, как мусолил вспотевший автор обгрызанный карандаш, словно в атаку бросаясь на каждое слово.

«Здравствуйте, Раиса Сергеевна! Получил ваше письмо. Папа писем не слал. Витя тоже. Живу я хорошо, мастерю корабли, самолеты. Я прочитал шесть книг: «Истребители», «Тайна девяти усачей», «Книга», «Ребята и зверята», «Волшебная калоша», «Бронепоезд-16». Дочитываю книгу «Три сказки». Товарищи у меня: Саша Миков, Саша Сорокин. Если встретите отца, скажите ему, что не знаю его нового адреса. Поведение хорошее. Классный руководитель у нас Зоя Дмитриевна. На зиму нам давали очень хорошее зимнее пальто. По областной контрольной по русскому языку получил четверку. Передавайте привет всем работникам милиции и моей маме. До свидания. Коля Чесновский».

Да, они очень разные, авторы этих писем! Если б они были одинаковы, как, наверное, легко и просто было б работать Раисе Сергеевне и ее коллегам – людям, про которых говорят подчас сухим языком протоколов, что задача их бороться с «проявлением преступных случаев среди несовершеннолетних». Но сами они никогда не говорят, что борются против кого-то. Только «за» идет здесь борьба. За человека.

Возможно, поэтому очень не любят здесь слово – «трудные», когда речь идет о детях. Казенное это слово, мутное, как непромытое окошко. Приклеят его порой к маленькому запутавшемуся человечку, и недосуг смыть грязь, наносы пыли, чтобы увидеть чистую, здоровую сердцевинку, дать ей рост.

Вот Славка Песковой, автор письма в конверте с воинским штемпелем. Учился парень в школе благополучно, в общем, шел из класса в класс. Только, может, больше других подраться любил. Поэтому и стал «трудным». А то, что мог Славка часами читать книгу про Чапаева или про Робина Гуда, словно бы не замечали. И вдруг – тревожные звонки в милицию, побледневшие лица:

– А вы знаете, Песковой-то целую банду организовал. Вооруженную...

Хуже всего, что было это правдой. Не банду, разумеется, а «чапаевский полк». Не только настоящие штыки, чуть ли не настоящие винтовки нашли у ребят. Из-под земли, что ли, выкопали? Вот именно, из-под земли. Много еще на окраинах района – в Спартановке, Рынке, Орловке – балочек, полузасыпанных окопчиков, поросших терпкой степной полынью. Спит в них война, грустные, порой коварные ее остатки. Там не то что ржавый клинок, там целый пулемет можно отрыть. Сюда и проторили мальчишки тропку – романтичнее не придумаешь! Зловещие игрушечки попали в ребячьи руки.

Да, с оружием не шутят. Кое-кто уже и вывод подсказывал – быстрый и легкий. Зачинщиков – в колонию, с остальными – беседу построже, вот и нет «чапаевского полка».

А Раиса Сергеевна вместо этого вновь и вновь звонила своим:

– Ужинать не ждите, опять задержусь.

И в домах далекой Спартановки неожиданно раздавался легкий стук. Женщина в синем берете долго-долго говорила с настороженными подростками, с изумленными родителями. И отстояла своих подшефных. Вячеслав Песковой успешно окончил десятилетку. И мечта его, которую разгадала женщина в синем берете, скоро сбудется. Солдат Песковой готовится поступить в военное училище.

Из той же части приходят письма и от Володи Суханова.

А тут, в районе, подрастают новые Славки и Володьки, и снова тревожные звонки в милицию:

– Да заберите вы этих хулиганов, все заборы на «автоматы» повыломали...

Можно понять хозяев заборов. Но нужно понять и «хулиганов». Им четырнадцать-шестнадцать. И им совсем не просто. Им говорят: «Вы счастливые, вы не знали ужасов войны». Это правда, но в пятнадцать лет, выучив наизусть «Нас водила молодость в сабельный поход», трудно чинно шествовать на сбор «Цветы родной природы».

В маленькой детской комнате милиции часто можно встретить Светлану Лисицину, заведующую школьным отделом райкома ВЛКСМ. А то и сама Раиса Сергеевна подолгу засиживается в райкоме: идет большой разговор единомышленников, союзников – чем по-настоящему заинтересовать, не просто занять, а именно увлечь десятки этих Валек, Сережек, Генок? Чтобы навсегда ушло даже из лексикона это черствое слово «неподдающиеся».

Вновь и вновь уточняются списки ребят, которых надо обязательно, непременно взять на каникулы в районный экспедиционный отряд. Под настоящим командованием настоящих командиров-фронтовиков пойдет экспедиция в поход по местам боевой славы. Заметьте: здесь уточняются списки – в детской комнате. Конечно, с ними, давними посетителями этой комнаты, будет в походе потруднее, чем с завзятыми школьными активистами. Но убежденность Раисы Сергеевны, ее бессменных коллег Александры Васильевны Конновой, Галины Павловны Богатыревой, с каждым днем прибавляет им новых союзников: нет, не подведут в походе мечтающие о настоящем деле «трудные» мальчишки. Только бы сердцем поверили в нужность, в пользу того, что они делают, почувствовали, что в них верят, им доверяют по-взрослому, без сюсюканья. И тогда не будет помощников надежнее, товарищей преданнее.

Есть в детской комнате и такой уголок, где странно видеть синий милицейский берет, строгий китель.

– А я снимаю тогда форму и вот сюда, за дверь, на гвоздик вешаю, чтоб даже не видно было, – улыбается Раиса Сергеевна и берет с этажерки пеструю детскую книжку. – Кольки Чесновского письмо вы читали, где «шесть книг за месяц прочитал». А самую первую, наверное, здесь, у нас раскрыл. Как сейчас помню, хотя и давно было. Привели его откуда-то с улицы. Замерзшего. Садись, говорю, грейся. Протягиваю книжку: на, погляди, сыночек... А он, смотрю, листал-листал, да вдруг и захлюпал. Я и не поняла сразу, отчего. А его, оказывается, слово это простое – «сыночек» проняло. Ну а потом уж так и стал моим «сыночком».

Трудно сложилась жизнь круглолицего румяного Кольки Чесновского. Посмотришь вскользь на всегда оживленное личико мальчишки, блестящие озорные глаза – никогда не подумаешь, сколько ему, воробьенку, досталось. А он – с шести лет без родной матери. Вскоре отец привел новую «маму», потом третью... Кочевали по всему городу. Кольке тринадцатый год, а где только ни учился: в 12-й школе, в 88-й, в двух интернатах, в Михайловском детском доме. Иная новая «мама» вроде и хороша к нему, а он уже не верит, уже пристрастился к вольной жизни, в городе каждый переулочек знал. Воровать начал по мелочи. А сам – ребенок-ребенком. Устроят его в интернат или детский дом, бежит оттуда. Набегается, сам звонит из автомата: «Тетя Рая, можно, я к вам приду?» Прибежит мокрый, хоть отжимай, ножонки красные, пальцы даже сморщились, как горох моченый... Где же его тут, в детской комнате, отогревать? Везешь домой. Соседи уже знают: у Раисы Сергеевны новый «сынок»... Сейчас, как будто, нравится ему в училище. Будем надеяться. Недавно вот посылочку ему отправила.

Вообще Раиса Сергеевна не любит распространяться о своей работе. Пришла она в милицию по комсомольскому набору, вскоре после войны. Думала – ненадолго. А служит до сих пор. Так уж вышло.

Вроде бы даже и некоторая неохота и усталость слышится в этих словах. Не спросишь – и совсем можешь пропустить самые острые, волнующие подробности. Может, и впрямь устала она от возни со всеми этими «буйными»?

Но чем лучше узнаешь Раису Сергеевну, тем очевиднее истинная причина этой кажущейся сдержанности, суховатости в рассказе. Подлинная заинтересованность немногословна. Особенно, если речь идет о таком тонком предмете, как человеческая душа. Просто эти люди, по-настоящему преданные труднейшему делу воспитания, боятся всякой фальши, сладенького сюсюканья или парадной шумихи.

Но зато, когда зайдет речь о письмах, даже Раисе Сергеевне трудно удержаться от воспоминаний. Слишком дороги они, эти письма. Наивные и полные глубокого, пережитого чувства, коротенькие и длинные.

«Привет из Палласовки!

Здравствуйте, Раиса Сергеевна. Получила ваше письмо, за которое большое спасибо, а также большое спасибо за портреты артистов. Я их собираю, а у нас их не продают. Раиса Сергеевна, я думаю летом приехать к вам. Тогда я вам все расскажу про себя, почему я уехала из дому, я думала, так будет лучше, а оно оказалось не так. Я обязательно расскажу всю правду, как приеду. Мама моя очень рада, что вы пишете мне письма. Привет вам от мамы, папы, дедушки, бабушки и от брата моего Пети. Раиса Сергеевна, если у вас когда-нибудь будет отпуск, то приезжайте к нам в Палласовку, т. е. к нам домой в гости. Мы все очень вас просим...»

– Галя Воробьева, – едва прочитав первые строчки, говорит Раиса Сергеевна. – Недавно ей уже шестнадцать исполнилось. А к нам в гости пожаловала тогда налегке. Даже без паспорта, не имела еще. Потянулась за подружками. «Заняла» дома денег и уехала потихоньку после восьмого класса из Палласовки в Волгоград. Родители кинулись, конечно, искать. Нам телеграфируют. Знаете, где мы ее нашли? В поликлинике. Она пришла туда на врачебную комиссию, хотела оформляться в строительное училище. Ну, с Галей было нетрудно. Побеседовали – и все стало на свое место. Продолжает прекрасно учиться, кончает десятилетку.

Вот Валерка Агапов – это уже другое дело. Трудная судьба, изломанная душа. Как просто бывает нанести и как трудно потом лечить такие раны.

Валерку привели в детскую комнату милиции. Совсем большой, рослый, казалось, почти взрослый парень. И совсем неожиданно по-мальчишески спросил:

– А у вас поесть негде?

«Не привык, видно, подолгу голодать, – поняла Раиса Сергеевна. – Значит, недавно из дому ушел. Что же заставило его?»

Детство Валерия складывалось счастливо и безоблачно. Любящая мать всячески опекала и ограждала сына от малейших забот и тревог. И вот пришло несчастье. Умерла мать. Холодно и одиноко показалось в детском доме. Сбежал. Вернули. Снова сбежал. Начались вояжи по городам и станциям. Прервала их милиция. Так Валерка познакомился с трудовой колонией. Но, видно, подрос он уже несколько к этому времени, поумнел. Стал учиться, примерно работать. Завоевав хорошую репутацию, стал просить отпустить его из колонии:

– Я к родителям поеду.

– А разве они у тебя есть, родители?

– Да, отец в Волгограде.

Так Валерий очутился в Волгограде. Радостно билось маленькое сердце при встрече с отцом, инженером крупного завода. Но ненадолго хватило тепла в другом сердце, видимо, лишь по ошибке носящем название отцовского. Новая мама не захотела видеть в своем доме Валерку. Утром, когда проснулся Валерка, родитель стыдливо сунул в задрожавшую мальчишескую руку смятую трехрублевую бумажку.

– Ты уж как-нибудь сам живи....

Конечно, может быть, и надо было бы призвать Валеркиного отца к ответу, заставить его приютить сына. Но вряд ли нашел бы парнишка в этом доме то, в чем нуждался больше всего, – человеческое тепло и участие. Появился у Раисы Сергеевны еще один «сын», почти ровесник ее собственному Володьке. Она помогла шестнадцатилетнему Валерию устроиться на работу. Вместе сидели и над первой зарплатой, планируя, что купить на нее Валерию.

Все, казалось, наладилось, парень становится на ноги. Но пришла весна, и снова потянуло беспокойную душу Валерия мечта о путешествии. Стал проситься на строительство в Сочи.

С легким сердцем отпускала его Раиса Сергеевна в эту дорогу. Понадеялась, что и там встретятся парню на пути хорошие люди, поддержат, не дадут оступиться вновь. Но... не сбылись надежды. И сидя теперь подолгу над грустными письмами Валерия, Раиса Сергеевна думает вновь и вновь:

«Как все-таки много зависит в судьбе маленького человека от нас, взрослых. Как необходимо быть не только чутким и понимающим, но порой просто внимательным. Ведь именно людское невнимание усугубило то, что Валерий в результате нелепой истории совершил преступление».

Она верит, что будет еще, будет у Валерия настоящая, светлая жизнь. Луч тепла, однажды зароненный в его душу, уже всегда будет греть ее, не даст зачерстветь...

«Здравствуйте, Раиса Сергеевна!

Да, сейчас я жалею, что не дорожил раньше свободой. Но срок мне дали еще небольшой – три года, несмотря на то, что моя статья гласит от 6 до 15 лет... Я много думаю сейчас. И я пишу откровенно вам. Эта была последняя ошибка в моей жизни. Хватит. Буду человеком. Учусь я хорошо, работаю тоже хорошо... Пишите мне, Раиса Сергеевна».

Есть еще одна причина, которая помогает Раисе Сергеевне забывать и об усталости, и о счете времени в хлопотливой и беспокойной ее работе. Это то, в чем тоже на собственном опыте убедилась она: только зло может породить зло, доброта же и участие, к человеку всегда вызовут в нем желание оплатить тем же. Ведь кто ходит сейчас в первых, лучших помощниках Раисы Сергеевны – общественных инспекторах, дружинниках детской комнаты? В немалом числе те, кто несколько лет назад стоял в этой же самой комнате, низко опустив голову, потому что не по доброй воле пришел сюда. Но зато потом...

Об одной такой истории, пожалуй, лучше всего мог бы рассказать рослый смуглолицый парень, что сидит теперь часто рядом с Раисой Сергеевной за ее рабочим столом, – Виктор Свищев.

Охота к перемене мест овладела Витькой в весьма юном возрасте, когда мать привезла его из бабушкиной деревни в город. И с тех пор, едва пробуждалась весна, юный путешественник садился на поезд и ехал в деревню. Так и познакомился он впервые с Раисой Сергеевной в вокзальной сутолоке. Сколько раз пришлось тогда Забровской работать на два фронта: успокаивать плачущую Витькину мать и в то же время мучительно искать причину Витькиного упорства. Привязываясь постепенно к городу, парнишка привязывался и к ней, к женщине, которая всерьез хотела понять его душу. Прошло время, и проблемы Витьки Слащева не стало. А однажды он сам, без вызова пришел сюда.

– Что ты, Витя?

– А если б я ходил к вам помогать? Возьмете?

Что ей захотелось тогда? Наверное, вскочить, крепко, по-матерински обнять Витьку, сказать: спасибо. Спасибо за радость, которую, даже не догадываясь, принес ты. Вот она, главная награда за труд.

Каждый день звонит телефон в маленьком помещении детской комнаты. Почти каждый день у стола инспектора, обреченно нагнув голову, стоит новичок:

– Ну, давай знакомиться, – говорит ему вслух светловолосая женщина. – Так что же случилось? – А про себя думает: «Сколько же нам с тобой времени понадобится, дружок, чтобы ответить на этот вроде бы простой вопрос?»

Много «сынков» и «дочек» побывало здесь за пятнадцать бессменных лет. Будет, наверное, немало и еще. Как будут новые весны и осени – с тревогами, беспокойствами, трудностями.

Но есть чудесная сила, помогающая забывать и тревоги, и трудности. Сила, заключенная в обычных почтовых конвертах, в обычных встречах на улицах, в трамваях, когда взрослый, уже посолидневший человек вдруг неожиданно рванется к ней: «Раиса Сергеевна! А помните?... А я вас всегда помню...

Какие из этих встреч, этих писем дороже всего?

Может, такие:

«Дорогая мамулька! Позвольте называть мне вас так и в самый счастливый для меня день, приглашая вас на свою свадьбу. Лида.»

или такие:

«Дорогая тетя Рая! По арифметике у меня пять, и вчера мы ходили в кино на «Балладу о солдате». Коля.»?

Кто скажет, какие дороже? Возможно, лишь сама Раиса Сергеевна?

Впрочем, все эти письма лежат у нее рядом. В одной стопке.

Вл. СКВОРЦОВ
ТОЛЬКО ОДНА НЕДЕЛЯ

– ...Относятся к той же партии, запятая, что и патроны, запятая. Вот чертовщина – уже полчетвертого! Это, Макрушина, не печатай... патроны, – повторил он, – изъятые у гражданина Шмырева. Точка. Подпись. Все!

Последние слова он произносил, уже направляясь к двери. Юля Макрушина проводила его пулеметной очередью, хлестнувшей по бумаге словами:

«Эксперт-криминалист капитан милиции Курносов».

Он протянул руку к двери, но она сама открылась. Навстречу ему шагнул заместитель начальника оперативно-технического отдела майор Самарский.

– Борис Николаевич! – Самарский смотрел не на Курносова, а на свою ладонь. На ней чернели два граненых пластмассовых патрончика. Вот посмотри. Может, что прочитаешь.

– Виктор Григорьевич!...

Тон обращения заставил Самарского поднять глаза на Курносова. Увидел немой упрек во взгляде, нетерпение, кое-как брошенную на лохматые кудри фуражку и понял:

– Да, суббота! На охоту? Так это, – подкинул на ладони патрончики, – не к спеху. Пока возьми, будет время, посмотришь. Попробуй в воде, в бестеневом освещении.

Борис взял патрончики, свинтил с одного крышку. Вынул туго свернутую трубкой узкую полоску бумаги. Посмертный медальон солдата. На бумаге остались лишь графы, отпечатанные типографской краской, да чуть заметные редкие следы то ли чернил, то ли химического карандаша. Кто он был? Где до сих пор оплакивает его мать?

– Откуда, Виктор Григорьевич?

– Из Музея обороны...

* * *

Зябко дрожат звезды в стылом осеннем небе. И в глуби озера качаются звезды. На фоне светлой полосы воды чернеет щетка осоки.

Борис лежит на корме лодки. Чуть побаливает плечо – бил навскидку по нежданно налетевшему чирку, поспешил и не вжал приклад. Конечно, смазал.

Досадно – за вечернюю зорьку ни одного удачного выстрела. Ильич, доцент, свалил красавца-селезня. Серединцев – крякушу и двух чирков. Витька-шофер всех общеголял. Три чирка и три материка.

Но, как ни странно, Борис не испытывает зависти к своим удачливым товарищам. Так хорошо здесь, на степном озере, вдали от шума большого города. Даже не хочется идти к костру, где варится в котелке «шулюм».

Потянул ветерок. От костра доносились голоса спорщиков. Борис усмехнулся – опять схлестнулись. Невозмутим, всегда объективен и принципиален майор Серединцев. Но как сойдутся с доцентом у костра после зорьки – так в спор. До крика, до хрипоты. И о чем – о международном положении. А «заводит» их частенько Виктор Никулин. Лихой шофер уголовного розыска – лукавый малый.

Голоса у костра звучат все выше и выше. Борис встает, чтобы какой-нибудь шуткой, как обычно, положить конец спору. Он значительно моложе и майора, и доцента. Но те любят его, считаются с ним.

А от костра призывно кричит Виктор:

– Борис, ужинать!

У бивака Курносов видит освещенное пламенем красное лицо рыжего майора («Ему ужасно не идет мятая кепка», – думает Борис...), слышит слова доцента, который роется в рюкзаке:

– Убедил, убедил, Саша, «Зауэр» лучше.

– Так вы не на политическую тему спорили? – удивляется, смеясь, Борис.

– Начинали-то с политики, тоже смеется Виктор, устанавливая на газету снятый с огня котелок, – да перешли к цирку, потом о нравственности поспорили, а напоследок насчет достоинства ружей сцепились.

– Тебе налить, Борис? – спросил доцент, извлекая из рюкзака белую пластмассовую флягу и свинчивая колпачок.

– Налей, Ильич, – Борис пододвигается к котелку и вдыхает аппетитный аромат «шулюма».

* * *

Когда над голубым блюдцем озера появилась, все ширясь, оранжевая полоса зари, Борис глянул на часы, переломил ружье, извлек из казенника неиспользованные патроны и закричал:

– Фини-и-и-ш!

Слева стукнул выстрел, и по глади озера донесся недовольный голос майора Серединцева:

– Чего орешь?

Через полчаса все сидели в машине. Утренняя зорька была не в пример вечерней – добычливее. Майор и доцент на заднем сиденье газика делились впечатлениями. Борис откинулся на спинку и сквозь дрему попросил:

– Давай, Витя, с ветерком.

– А куда спешить-то? – невозмутимо ответил Никулин.

– Да, понимаешь, одна экспертиза из Ахтубы есть у меня. Следователь очень просил... Хочу поработать...

– Подумаешь! Завтра успеешь.

– Нельзя, быстро надо

* * *

Борис плескался под душем, когда в комнате зазвонил телефон. Не успев вытереться, он выскочил из ванной.

– Слушаю...

– Борис Николаевич, хорошо, что ты дома, – голос Самарского был взволнован. – Слушай. Рожков на происшествии, Емельянов, ты знаешь, в отпуске, Демушкин болен. А в Серафимовиче кража. Надо выехать.

– А что там? Магазин?

– Нет, хуже. Подъезжай в управление.

– Ладно, только оденусь...

* * *

Мирно и ровно гудел двигатель. Летчик, привычно следя за приборами, краем уха прислушивался к разговору пассажиров. И пассажиры, и полет были не совсем обычными.

Пилот знал, что старший из них – плотный, смуглолицый, седовласый человек – начальник областного уголовного розыска полковник милиции Смагоринский. Высокий костлявый парень, возле ноги которого, как привязанная, держится громадная овчарка, проводник. Остальные, наверное, оперативные работники. Только у одного из них – чуть горбоносого, красивого, но небритого – был чемодан с накладными карманами.

Летели они в маленький хутор, где и сажать самолет придется черт знает куда. А надо. Из колхозной кассы украдено полмиллиона! Шутка ли! Так сказал и пилоту, давая задание на полет.

Полковник говорил спокойно, как бы думая вслух, намечая план розыска преступников. Его внимательно слушали. Изредка он спрашивал мнение того или другого оперативника. С одними доводами соглашался, другие оспаривал, опровергал. И наконец обратился к небритому:

– Ты что скажешь, Борис?

– Что сейчас я могу сказать, Павел Семенович? Уборщица колхозная, на нашу беду, слишком добросовестна. Нужно ей было и полы в конторе вымыть, и столы, и даже сейф вытереть. Значит, следов не найдем. Тем более, замок на двери не взломан, стекла целы. Сейф закрыт. А денег, как говорит кассир, нет.

Не исключено, что преступники подобрали ключи. Возможна и симуляция...

– Эту версию мы проверим, – перебил полковник.

– Павел Семенович, хорошо бы установить, кто знал, что кассирша в субботу получила большую сумму. А там на месте будет виднее.

– Само собой, проверим, – согласился Смагоринский.

Самолет на вираже резко накренился. Овчарка вскочила, прижалась к надежному колену проводника. Под крылом каруселью плыли белые мазаные хаты хутора.

* * *

Победный клич горлопана-петуха разбудил Бориса. Он потянулся на жестком ложе, повернулся на бок, чтобы привычно потянуть за нос меньшего братишку и схватил пятерней... воздух.

Он в недоумении хотел протянуть «Мам, где Вовка?» и, постепенно приходя после сна в себя, понял, что ему не двенадцать, а тридцать лет, что он не в тесной родительской хате в Верхней Ельшанке, а на сдвинутых скамьях колхозного клуба.

Курносов посмотрел на часы. Совсем рано, но...

Он ткнул в широкую спину соседа.

– Я пришел к тебе с приветом, рассказать, что солнце встало...

– Кой черт там встало, – пробурчала спина. – Ну что в такую рань будишь?

– Ваше сиятельство, я, конечно, понимаю – сладок сон и все прочее. Но воров-то вы вчера не нашли. А они, подозреваю, вас ждать не захотят. А?

– Мы-то воров не нашли, – отвечал, потягиваясь, опер. – А вот ты даже следов их не нашел, – и закричал: – Подъем, хлопцы!

* * *

– Ты что же, сынок, до милиции слесарил, что ль? – полюбопытствовал сухонький маленький слесарь с меченым оспой морщинистым лицом. Он глядел, как ловко орудует Борис зубилом и молотком, вскрывая замок, снятый с двери колхозной конторы.

– Нет, отец, морячил. А на море всякое приходится делать.

– Моряк, значит, – старик подумал несколько секунд и, видно что-то решив про себя, добавил: – Да, моряки народ стоющий. Взять хоть Филиппа – на моей племяннице женат. Вернулся с флота – сейчас первый у нас тракторист.

Словоохотливый старик продолжал что-то рассказывать про Филиппа, про какой-то мотоцикл и почему-то про ульи и пчел, но Борис почти не слушал его, думая о своем: на внутренних поверхностях замка не было никаких следов, обычно свидетельствующих, что замок открывали отмычкой или подобранным ключом. Если не будет таких следов и в замке сейфа, то... Пожалуй, он даст ребятам хорошую зацепку. Но нечего загадывать...

Борис принялся за замок сейфа.

* * *

– Хорошо, пока посидите в коридоре, – Смагоринский проводил взглядом тяжело поднявшуюся со стула женщину лет тридцати (Борис заметил, что веки у нее распухли) и только тогда повернулся к Курносову:

– Ну, что скажешь?

– Товарищ полковник, это не кассирша? – Борис кивнул в сторону двери.

– Она.

– А ключи где она в ту ночь хранила?

– Говорит, как всегда – в коробочке на комоде. Но ее к заболевшей тетке вызвали в другое село. Так что она дома-то не ночевала... Да что ты меня допрашиваешь? – вдруг вскипел полковник. – Говори, что у тебя?

– Оба замка открывали ключами...

– Точно? Смотри!

– Могу дать категорическое заключение.

– А ну пойдем! – Смагоринский не по возрасту легко поднялся из-за стола.

Вскоре Борис держал в руках еще один замок – небольшой плоский. Им кассирша запирала свой дом.

– Пустяки, любым гвоздем можно открыть, – Борис повертел замочек, покосился на полковника. – Я съезжу в мастерскую...

Через полчаса Борис показывал Смагоринскому половину замка:

– Смотрите сами, Павел Семенович. Видите, свежие царапины. Или гвоздем, или проволокой открывали. Если не сама хозяйка, то...

– Что ты мне замок в нос суешь? – притворно рассердился полковник. – Ты эксперт, специалист. Я тебе и так верю. Что ж, придется Васьковым заняться посерьезней. Это ее сожитель, – пояснил Смагоринский. – Но живут отдельно... Судимый... У него, правда, алиби. Посмотрим, крепкое ли...

* * *

– Ну, я, я взял! – Васьков грязным кулачищем бил себя в грудь. – Я! Но грошей-то у меня нет! Докажите, начальнички!

– Ничего, Васьков, деньги найдем. А на них вот эти пальчики отпечатались...

Васьков невольно глянул на свои толстые пальцы с ногтями, обведенными «траурной» каймой.

– Вот и докажем, – продолжал полковник. – Слышали про такую науку – криминалистику? Вот у нас эксперт-криминалист, – он кивнул в сторону сидящего у окна Курносова. – Он и докажет. А вон, кажется, и деньги несут.

Борис повернулся к окну. Встал со стула Васьков.

От милицейского газика шли гурьбой оперативники. Впереди всех шагал, улыбаясь, долговязый проводник с потертым черным чемоданчиком в руке. Рядом трусила огромная овчарка.

...Полковник откинул крышку чемодана. Плотно уложенные, лежали в нем банковские пачки купюр.

– Ну как, Васьков? – Смагоринский испытующе смотрел на понуро севшего на стул верзилу. – Будете рассказывать или поломаетесь, пока эксперт даст заключение, что здесь ваши следы есть? Да и собутыльника вашего...

Васьков дрогнул коленкой, с трудом оторвал зачарованный взгляд от денег. Но глянул не на полковника напротив, а на Бориса. Васькову был виден четкий на ярком фоне окна профиль эксперта – высокий лоб, уверенный крутой подбородок.

За все время, что Васьков сидел здесь с полковником, эксперт не произнес ни слова. И на принесенные деньги глянул мельком, удивительно равнодушно. Но почему-то Васьков поверил, что слова эксперта, когда он их скажет, будут убедительными и не в пользу его, Васькова.