Текст книги "Подвиг продолжается"

Автор книги: Валериан Скворцов

Соавторы: Виталий Мельников,Николай Лысенко,Владимир Гольдман,М. Кононенко,Василий Гуляев,Ефим Гринин,Анатолий Евтушенко,Василий Юдин,Владимир Кошенков,Вениамин Полубинский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 28 страниц)

1

– Обоснуемся в этом здании, – крикнул капитан связистам и нырнул в развалины.

Пули цокали о камни. Ухали орудия, где-то поблизости рвались бомбы. Черной пеленой стлался дым, пыль не успевала оседать. Она набивалась в нос, в рот, слепила глаза...

Берлин огрызался. «Продержаться, продержаться. Устоять!», – эти мысли сверлили мозг, не давали покоя. Капитан перебегал от одной груды камней к другой. Бойцов осталось мало...

– Товарищ капитан, товарищ капитан, – задыхаясь от быстрого бега, кричал связной, – к телефону. Командующий вызывает... – Он вдруг как-то странно присел, схватился руками за голову.

– В укрытие его, – хрипло приказал капитан, выпрыгивая из небольшой воронки, и побежал к подвалу. – Капитан Кузнецов слушает!

– Поздравляю, капитан, с присвоением звания Героя Советского Союза, – густым басом проговорил командующий.

Кузнецов ответить не успел. Взрыв заглушил все, полетели камни, жалобно взвизгнули осколки. На командный пункт тяжело полз немецкий танк. Капитан выскочил из подвала.

А телефонная трубка, свесившись через патронный ящик, все говорила:

– Кузнецов, Кузнецов! Куда пропал? Держись, голубчик... Держись!

Дробно стучали пулеметы. Гитлеровцы снова контратаковали. Второй танк шел на таран, подминая под гусеницы кирпич.

«Нет, не затем звонил командующий, чтобы сказать о награде», – подумал Кузнецов и крикнул своим:

– Гранаты! У кого есть гранаты?

И вдруг глухой взрыв, всплеск огня. Башня повернулась и застыла. Люк открылся. Руки просили пощады.

– Иду я, товарищ капитан, – проговорил сержант и, не дожидаясь ответа, прыгнул на броню. Взвизгнули пули, но сержант уже захлопнул люк. Капитан смотрел на башню: уж очень медленно поворачивается. А фашисты снова пошли. Град пуль осыпал мостовую, стены, обломки кирпича... И тогда открыл огонь танк. Первый же снаряд угодил в самую гущу немцев. За ним последовал второй, третий.

– За мной! – хрипло, но громко закричал капитан.

Над Берлинерштрассе разнеслось русское «ура!». Гитлеровцы попятились. Каких-нибудь десять метров не добежал капитан до проема, как что-то сильно толкнуло его в левое плечо. Он не удержался и упал. И тут же чьи-то сильные руки подхватили его.

– Ничего, ребята, – улыбнулся капитан, – бывало и похуже...

Он ощупал плечо, глянул на окровавленные пальцы.

– Не везет этой ключице, – проговорил он. – Не успела зажить и опять угораздило...

«Бывало и похуже»... Да разве на Одере было легче?.. Река освобождалась ото льда. Вода кружилась, подхватывала льдины, крушила их и мчала вдаль. Приказ был строг и краток: форсировать Одер, занять плацдарм. Держаться до прихода подкреплений.

Ночью ударили наши орудия, и батальон Кузнецова ринулся на штурм реки. Плыли на чем попало: на бревнах, досках, льдинах... Вгрызлись в каменистый берег и закрепились. В небо с шипением взвилась ракета. Плацдарм захвачен.

С этой минуты передышки не было. Немцы всполошились. Атака следовала за атакой. Особенно чувствительными были удары артиллерии.

– Я иду в первую роту, – коротко сказал комбат замполиту.

И когда гитлеровцы ринулись в очередную контратаку, на них снова обрушился артиллерийский удар. Солдаты первой роты прорвались в тыл к немцам, захватили батарею и прямой наводкой ударили по фашистским целям. Так приказал комбат, так и было сделано.

Отрезанный от своих полноводным Одером, батальон Кузнецова выдержал двадцать семь атак. В одну из ночей по наспех наведенному понтонному мосту перебрались на плацдарм шесть наших танков. Они привезли продукты, боеприпасы, врача и приказ: бесшумно сняться и выйти в тыл гитлеровцам. Несколько солдат в разных точках плацдарма вели беспрерывный огонь, делая вид, что батальон не ушел. На рассвете с нашего берега началась артподготовка. Через Одер рванулись основные силы. Немцы начали беспорядочно отступать. И тут по ним открыли огонь кузнецовцы. Три дня длился здесь бой...

2

Старший сержант милиции Николай Ермоленко пришел задолго до своего дежурства. Мурлыкая что-то под нос, достал из кобуры пистолет, повертел в руках, словно взвешивая, потом разобрал, прочистил, смазал. Но делал все как-то машинально, больше по привычке. А мысли, обгоняя друг друга, вертелись вокруг предстоящей операции. Нет, он не боялся, не трусил. С капитаном милиции Николаем Леонтьевичем Кузнецовым идти можно. Про выдержку капитана, про его хладнокровие в любых переделках старший сержант не раз слышал. Правда, преступник вооружен...

Почему-то вспомнилась давнишняя случайная встреча на Волге. Клева не было, и он хмуро смотрел, как набегали на берег волны. За этим занятием и застал его пожилой, небольшого роста рыболов. Появился он как-то неожиданно, шатал не по возрасту легко и быстро, отыскал камень, присел и стал готовить спиннинг.

– Ну как, молодой человек? – спросил он старшего сержанта, будто давно был с ним знаком. – Не берет?

– Плохо. – Старший сержант вяло махнул рукой и распечатал сигареты.

– Вот сразу после войны рыба здорово брала.

– А вы что, здешний?

– Здесь родился, вырос, на пенсию ушел, здесь, думаю, и помирать придется.

Спокойный, рассудительный тон спиннингиста пришелся по душе старшему сержанту. И он охотно ответил незнакомцу, что служит в милиции.

– А, ну тогда должен ты знать Николая Леонтьевича Кузнецова.

– Его у нас все знают, – с гордостью ответил старший сержант. – Это такой человек...

– Ну, допустим, какой он человек, я тоже немного знаю...

Клева все не было, и они разговорились.

– Когда война кончилась, – рассказывал спиннингист, – я был секретарем горкома партии. Может, слышал такого, Татарников моя фамилия, Антон Степанович. Сижу как-то в кабинете, почту читаю, отвечаю на телефонные звонки: И вот стук в дверь. Сначала, правда, я слышал шаги по коридору и стук палки. Не иначе, думаю, инвалид какой-то идет. Много их тогда приходило: у кого жилья нет, кто своих разыскивает, а были и такие, которые за грудки брали. Давай, мол, мне хлеба и крупы, я здоровье на фронте потерял. А где взять? Все разрушено, хлебозавод еще не пущен, столовые не работали. Да и магазины в Сталинграде можно было по пальцам пересчитать...

Антон Степанович переложил спиннинг на другой камень, сел поудобнее и продолжал:

– Смотрю, входит высокий, худощавый, в помятой шинели капитан. Глаза воспалены, сам какой-то бледный, в руках клюшка. Не дожидаясь приглашения, сел. «Я, – говорит, – полмесяца назад из госпиталя приехал. Разыскал семью, оборудовал подвал, живу ничего. Но вот беда. До войны работал на «Красном Октябре», слесарил. Пошел туда. Но там сейчас все переменилось, завод еще не пущен на полную мощь. А без работы не могу». – «Вы коммунист?» – опрашиваю. «Да», – отвечает. И кладет передо мной партийный билет. – «А еще документы есть какие с собой?» – «Есть», – отвечает и кладет на стол справку из госпиталя, военный билет и орденскую книжку. В общем, вытряхнул все, что было в кармане гимнастерки. Разворачиваю каждый документ, читаю, а сам думаю: «И куда же тебя я пристрою, Николай Леонтьевич Кузнецов. Все же Герой Советского Союза, командир батальона». Что сказать, не знаю.

И вдруг ни с того, ни с сего Кузнецов говорит: «Было это за Одером. Трижды я переправлялся через эту чертову реку. И каждый раз меня выручал пулеметчик Коля. Я так фамилии его и не узнал. Пришел он с пополнением и сразу в бой. Лучшего пулеметчика я не встречал. Диву давался, как он мог на лодке, в такой свистопляске прицельно стрелять. Ну, это так, между прочим. На третий день утром не успели мы закрепиться на небольшом плацдарме, как немец пустил танки с десантом, мотопехоту. Началось столпотворение. Три раза пытались спихнуть нас фашисты в реку...

И вдруг сердце у меня в комок: лежит мой Коля, широко раскинул руки, как живой. Лицо чистое, белое. Одна рука держит исковерканный пулемет, а другой он зажал ком земли, а из нее травка виднеется. Такая свежая, молоденькая, зеленая, тянется к солнышку...»

Рассказывает это мне Кузнецов тихим, срывающимся голосом, а сам смотрит на мой стол повлажневшими глазами, теребит фуражку в руках, весь вздрагивает.

«Вы можете подумать, – неожиданно сказал он резко, – к чему я все это рассказываю? Шел вчера вечером я в свой подвал. Покуривал. И вдруг вырос передо мной верзила. Здоровый, весь заросший. Выкладывай, говорит, что в карманах. И тычет в меня пистолетом. Ну, такое меня зло взяло! Вот я вчера и вспомнил пулеметчика Колю. Какие люди головы положили! А этот выродок скитался где-то то тылам и теперь людям жить спокойно не дает. У меня эта клюшка в левой руке была. По привычке ношу с собой. Перехватил ее в правую, вроде в карман слазить хочу. И так стукнул гада! До тех пор бил, пока не свалил. А пистолет его получите...»

Он на стол пистолет кладет, а меня сразу осенило. Ведь несколько раз уже звонили из милиции. Я и выпалил ему: «Иди, – говорю, – товарищ Кузнецов, в управление милиции, отдай там эту штуку. И записку мою. Им такие люди сейчас позарез нужны».

Взял он пистолет, мою записку и ушел. А потом как-то встретил его уже в милицейской форме. Улыбается: «Подыскали вы мне работенку с ходу, спасибо». Я было подумал, недоволен он. Ан нет, доволен. И им, насколько я знаю, довольны...

Воспоминания Ермоленко прервал вошедший капитан.

– Ну, как спалось, отдыхалось? – спросил он.

– Нормально, товарищ капитан.

– Вот и добре. Как стемнеет, пойдем. Знаешь, что у бандюги пистолет?

Ермоленко молча кивнул.

...По притихшей улице города идут двое. Один высокий, худощавый, с белой копной волос на голове и густыми черными бровями. Второй – среднего роста, кряжистый, собранный.

– Люблю я в саду копаться, – говорит медленно, как бы взвешивая каждое слово, высокий. – У меня небольшой садик. Лучше этого отдыха нету ничего. Саженцы купил хилые, убогие, а выходил. Сейчас такие деревья вымахали...

– А я больше рыбалкой увлекаюсь, товарищ капитан...

– Тоже неплохо, говорят, нервы укрепляет.

Старший сержант Ермоленко приостановился, глянул на номер дома.

– Через три дома, товарищ капитан...

– Вижу. А чем ты ловишь?

Улица становилась все темнее и темнее. «И что ведет капитана навстречу опасности? – снова подумал старший сержант. – Прошел огонь и воду, на пороге у смерти бывал – и опять идет. О саде говорит, об удочках! А идем-то не на прогулку...

– Здесь, – отрывисто и как-то сурово проговорил капитан. – На втором этаже.

Он быстро переложил пистолет в правый карман, а в левую руку взял электрический фонарик. В подъезде было темно, валялась штукатурка, битое стекло. Видно, подъезд давно не убирали. Хруст под ногами гулко отдавался наверху. Вот и лестничная площадка второго этажа. Луч фонарика скользнул, остановился на одной из дверей, погас.

Капитан подошел к двери вплотную, постучал осторожно. Все тихо. Неужели нет? Еще стук. Старший сержант почувствовал, как вспотела рука, держащая пистолет, пот струйками пополз по спине. Послышалось шарканье шлепанцев. Щелкнула задвижка. Не переступая порога, в дверях стояла молодая женщина явно под хмельком. Она спросила весело, даже кокетливо:

– Вам кого, молодые люди? Не меня ли вам надо?

– Нет, – спокойно ответил капитан, поставив ногу между дверью и косяком. – Мы ищем Калмыкова, не подскажете, в какой он квартире живет?

– Такого я не...

Она не успела договорить. Капитан быстро отстранил ее и вбежал в комнату. За накрытым столом сидел мужчина средних лет. Перед ним – недопитая бутылка водки. Но не это привлекло внимание капитана. У ног мужчины стоял маленький чемоданчик. Считанные секунды решали исход поединка. Кто быстрее завладеет им, этим чемоданчиком. Мужчина нагнулся, опустил руку, но капитан ударом ноги отшвырнул чемоданчик.

– Руки! – крикнул он, наставив пистолет.

Ермоленко уже стоял сзади преступника и ловко ощупывал карманы.

– Да, ваша взяла, – вяло проговорил бандит.

Он весь как-то обмяк, осунулся. Капитан спокойно поднял чемоданчик с пола, открыл его. Сверху, поставленный на боевой взвод, лежал пистолет.

– Наша всегда и везде брала и будет брать, – проговорил Кузнецов. – Пошли. Так-то вот лучше.

Прямо из подъезда капитан позвонил по телефону-автомату:

– Докладывает капитан милиции Кузнецов. Бандит взят... Так точно. Оружие есть: парабеллум, двенадцать патронов. Да... Слушаюсь...

А через несколько часов капитан со своим помощником выходил из подъезда управления милиции. Вставал над городом рассвет, из репродукторов разносился мелодичный перезвон кремлевских курантов.

– Ну, что же, – проговорил капитан, подавая руку старшему сержанту. – До завтра. Ты, небось, опять на рыбалку. А я часика два посплю, а потом займусь садом. Еще две яблоньки и несколько вишен обкопать надо. Вчера, понимаешь, не успел.

И он уверенной, спокойной походкой направился к трамвайной остановке...

3

Жизнь в райотделе милиции не прекращается ни на минуту. Одни сотрудники уходят на отдых, другие заступают на их место. В тот день, как и всегда, пришел на дежурство и майор милиции Николай Леонтьевич Кузнецов. Подтянутый, высокий, чисто выбритый, он просмотрел журнал происшествий, расспросил у сменяемого старшего лейтенанта, какие меры приняты по каждому случаю, сделал пометки.

День прошел сравнительно спокойно. Телефонный аппарат молчал, только в сторонке на низкой подставочке потрескивала рация. Время от времени мигала красная лампочка, слышался тихий, но четкий голос помощника дежурного по управлению милиции, вызывавшего то один райотдел, то другой.

Николай Леонтьевич поднялся, подошел к окну и загляделся на вечерний закат. Дымили трубы «Красного Октября», над корпусами завода сверкали сполохи. Там плавился металл.

У ярко освещенного подъезда районного отдела стояла дежурная машина. Шофер читал книгу. Вот он приподнял голову и что-то объяснил подошедшему человеку.

Неожиданно в потрескивающей радии женский голос заговорил звонко, настойчиво:

– «Фиалка», «Фиалка», «Фиалка»...

Кузнецов вздрогнул, быстро подошел к аппарату:

– «Фиалка» слушает, прием!

– В сторону проспекта Металлургов на бешеной скорости прошла груженая машина. Шофер пьян. Задержите ее. Прием.

– Вас понял! Выезжаю сам! Прием.

И уже на бегу приказал стоявшему в дверях старшине:

– Оставайтесь у аппарата.

Дежурная машина рванулась с места.

– Гони на проспект Металлургов, – спокойно проговорил Кузнецов.

Стрелка на спидометре прыгнула к цифре «70». Вот и проспект. На освещенной улице машин нет, редкие прохожие спешат домой. Ага, вот и лихач. Он выскочил на перекресток и, увидев милицейскую машину, нарушая все травила движения, резко развернулся в боковую улицу.

– Не уйдешь! – спокойно проговорил Кузнецов. И уже шоферу: – Заходи с левой стороны.

– Понятно.

– Я «Фиалка», машину преследую... Прием, – отрывисто бросил Кузнецов в трубку.

– Вас понял. Отрезайте от центра города, не допустите аварии, убийства. Прием.

А газик уже пересек улицу, колесо в колесо идет с грузовиком.

– Глуши мотор, – приоткрыв кабину, кричит Кузнецов шаферу.

Пьяный вместо этого прибавил газу. Некоторое время обе машины шли рядом.

– Выходи к перекрестку, – бросил глухо своему шоферу Кузнецов.

Газик резко отвалил в сторону.

– Идем к Центральному стадиону, – сообщил Кузнецов по рации.

Шофер грузовика на какое-то время потерял из вида милицейскую машину и машинально сбавил газ. И тут он увидел в нескольких метрах газик. Он стоял на перекрестке поперек дороги. А впереди с пистолетом майор милиции Кузнецов. Грузовая машина резко затормозила.

– Выходи, – приказал Кузнецов и открыл дверцу. Из кабины медленно вылез шофер. От него несло водочным перегаром.

– A y тебя нервы крепкие, начальничек. – Криво усмехнулся лихач.

Из боковой улицы вывернула другая милицейская машина.

– Заберите его, – спокойно произнес Кузнецов. – До свидания. Я – на дежурство.

По рации он доложил, что машину, груженную кровельным железом, он передал работникам ГАИ. А когда подъезжали к районному отделу милиции, он глянул на шофера и, тепло улыбаясь, спросил:

– Ну, как гонка? Жарко было?

– Зато опять наша взяла, товарищ майор...

4

К званию Героя Советского Союза, к боевым орденам Александра Невского, Красного Знамени, Отечественной войны I степени, Красной Звезды, ко многим боевым медалям прибавились две медали «За безупречную службу по охране общественного порядка», именные наручные часы от министра и множество поощрений от начальника управления охраны общественного порядка. Все двадцать один год бывший командир батальона Николай Леонтьевич Кузнецов с честью нес милицейскую службу.

...Я был в Краснооктябрьском райотделе, когда майор Кузнецов дежурил последний раз. Мы сидели в дежурной части и тихо разговаривали с Николаем Леонтьевичем. Наша беседа то и дело прерывалась посетителями, телефонными звонками. Николай Леонтьевич разъяснял, давал указания, а потом, обернувшись ко мне, виновато разводил руками:

– Ничего не поделаешь, служба такая. Вы уж извините. Да, так на чем же мы остановились?..

Когда я собрался уходить, было далеко за полночь. Уже в дверях я услышал резкий телефонный звонок и голос:

– Дежурный по отделу милиции майор Кузнецов слушает. Так... Так...

Говорил он спокойно, тихо, а рука с карандашом торопливо записывала что-то на листке бумаги. – Сейчас выезжаю сам. Ждите. Обязательно!

Через минуту от подъезда Краснооктябрьского райотдела милиции на большой скорости умчалась автомашина. Она спешила туда, где кому-то была нужна помощь.

Николай Леонтьевич еще не знал, что это был последний в его жизни выезд на происшествие...

* * *

«Приказываю:

Героя Советского Союза майора милиции Кузнецова Николая Леонтьевича зачислить навечно в списки личного состава отдела милиции Краснооктябрьского райисполкома города Волгограда.

Министр охраны общественного порядка СССР

Генерал-лейтенант Н. А. Щелоков».

Т. МЕЛЬНИКОВА
«СЕКРЕТЫ» ИВАНА МОРОЗОВА

Крупные буквы назойливо пестрели, повторяя свою сложную монограмму на обшивке ящиков, на аккуратно подложенных снизу картонных листах и, наконец, на тонком, как пленка, хрустящем целлофане. Фабрика явно дорожила своей маркой. Ящики и коробки проделали немалый путь, но выглядели новенькими, как с конвейера. Надежная упаковка не подвела. Не подвели и изящные хитроумные пломбы под яркими этикетками. Все было на месте. Но содержимое красивых коробок...

Форменный парадокс. Опытные товароведы проверяли, казалось, каждую трещину, каждую царапинку тары, в которой прибывали в волгоградские магазины одежда, трикотаж, ткани. Ящики были целехоньки, но почти в каждом не хватало нескольких плащей, костюмов, джемперов.

В трубке звенел взволнованный голос управляющего базой Сахнова:

– Иван Васильевич... зайди, посмотри...

«Зайди, посмотри». Как легко и просто звучат эти слова. Самое тщательное обследование пестрых ящиков говорит Морозову ровно столько же, сколько и товароведам. Те, расписавшись в своем бессилии, призвали его на помощь. А кого ему звать? Он оперативный уполномоченный ОБХСС, ему поручено это дело, и он обязан его распутать.

Иван Васильевич на минуту устало отрывается от злополучных ящиков. «Кажется, в детективных книжках очень любят это слово – оперативный. Оперативность – значит быстрота, ловкость, находчивость... Майор Иванов «пришел, увидел, победил». А тут колдуй над заводской тарой, а не расколдуешь, изволь докладывать начальству: ничего, мол, не понимаю. На фабрике, видимо, надо концы искать.

Да, скорее всего, в другом городе, где делали эти платья-кофты. Именно там, видать, кто-то упорно «обсчитывается», пакуя готовую продукцию. Придется подсказать, чтобы подучили арифметике.

Мысль эту укрепляли и товарищи, тоже не новички в сложной и запутанной работе уполномоченного ОБХСС:

– Хватит, Иван, ящики «выслушивать»! На фабрику надо писать.

Но что-то вновь и вновь останавливало Ивана Васильевича. Ведь товары делались не на одной фабрике, а на разных. Нельзя же заподозрить сразу столько людей. «Посмотрю еще раз. Проверю, может быть, все-таки где-то в пути».

Уже словно не доверяя глазам, он медленно-медленно ощупывал чуть шероховатую поверхность досок. Ящик за ящиком, методично, час за часом, день за днем.

И вдруг... Тонкий, но острый укол в палец. Инстинктивно отдернул руку от ящика, но тут же, норовя попасть в то же самое место, снова осторожно прижал палец. Никогда так не радовался боли. И еще не видя, понял: «Есть зацепка. Гвозди!».

С гвоздиков, которыми забивались ящики, с поистине ювелирной тонкостью были отпилены шляпки. Только кое-где, чуть-чуть, совсем незаметно на глаз, выступает над поверхностью досок острый срез.

Да, мошенники действовали ловко. Отломив шляпки гвоздей, можно было без труда приподнять полушинки, скрепляющие ящик, вынуть доски крышки, а потом все поставить на свои места точно и незаметно. Значит, все-таки прав он был, не написав на фабрики, не бросив напрасное подозрение на честных людей.

Но радость вскоре сменилась озабоченностью. Факт хищения не вызывает сомнений, но где совершались кражи? Ведь ящики с товарами шли на волгоградские базы со всех концов страны, а «почерк» у любителей легкой наживы один и тот же. Значит, поиск не кончен, он только разворачивается.

Поиск продолжался за письменным столом. Целыми днями изучал Иван Васильевич сотни накладных, путевых листов, багажных квитанций. Вчитывался в расплывшиеся, полустертые надписи. Где-то, среди десятков названий городов, сел, станций, непременно должно быть одно, повторяющееся.

– В железнодорожники собрался, Иван Васильевич? – шутили сослуживцы, видя его у большой железнодорожной карты. – Куда билет заказываешь?

Шутки оказались пророческими. Название станции прорезалось из ворохов документов. Билет надо было брать на одну из станций, неподалеку от Мичуринска. И вскоре там была взята с поличным группа расхитителей, пристроившихся водителями станционных автопогрузчиков.

А в кабинете старшего оперуполномоченного областного отдела ОБХСС майора Ивана Васильевича Морозова уже звучит новый звонок:

– Иван Васильевич, просим прийти...

Звонки. Сигналы друзей. Как много дают они тем, кто, подобно майору Морозову, призван защищать народное достояние от жадных рук любителей поживиться за счет государства!

И когда этого плотного коренастого человека, награжденного министром за отличную оперативную работу золотыми именными часами, молодые сослуживцы просили поделиться «секретами», он нередко предлагал им пойти с собой. И к удивлению новичков, вел их в зал рабочего клуба или переполненный красный уголок.

– Тут начинаются наши «секреты».

В тот памятный день Морозов внимательно оглядел притихший зал. Люди собрались разные: кто работает, кто учится, одни в одном конце города, другие в другом. Как начать, где подыскать слова, чтобы найти в каждом из них не просто внимательного слушателя, но будущих активных союзников, помощников? Нет, не об ораторском искусстве думал в этот миг Иван Васильевич.

– Вы продавщицу Даюнову знали? – неожиданно просто, без всяких вступлений спрашивает он собравшихся.

Вопрос меткий. Еще бы! Многие в зале помнят, как не вязалась скромная зарплата этой ярко накрашенной женщины с ее личными расходами. Иван Васильевич, не скрывая отвращения, рассказывает, сколько на квартире ловкой аферистки было найдено золотых часов и украшений, сберегательных книжек на крупную сумму.

Долго не отпускали Ивана Васильевича. Совсем уже поздно возвращался он по притихшим улицам домой, любуясь, как легкие серебряные снежинки превращаются под желтыми снопами фонарей в золотые. Вдруг из-за столба шагнула навстречу невысокая фигура в надвинутой на глаза кепке и почему-то попятилась.

– Ну, чего ж ты? – усмехнулся Иван Васильевич. – Что случилось-то?

Паренек несмело приблизился.

– Я все молчал, товарищ Морозов. Боялся. А теперь не могу. Послушал вас сегодня и не могу. Вы на фронте, наверное, не для таких жизнью рисковали.

И после этого вступления сообщил, как на автобазе ловкачи продают частникам автомобильные шины.

Иван Васильевич крепко пожал узкую мальчишескую руку.

– Спасибо, друг. А что на фронте рисковал, так имей в виду: хороших людей в тысячу раз больше, – про себя же подумал: – «Я еще в неоплатном долгу перед хорошими людьми».

Долгов за собой Иван Васильевич считал много. Кончая какое-нибудь очередное запутанное дело, подсчитывал суммы, которые помог оберечь государству, и набрасывал на листке бумаги колонку цифр: «Погашается должок. Еще пятую часть «горбатого» вернул».

«Горбатыми» ласково прозвали летчики-штурмовики свои «илы», бронированная кабина которых заметно горбилась над фюзеляжем.

Так что арифметика у Ивана Васильевича своя, особая. И началась она в тяжелом сорок втором. Особенно горьким был тот год для курсанта авиационного училища Ивана Морозова. Один за другим три брата-погодка погибли в большой семье Морозовых. Воевал и старый березовский казак Василий Морозов, первый тракторист в своем районе, отец Ивана. Сам же Иван еще в босоногом детстве заявил перепуганной матери, что будет летчиком. Еще до войны закончил аэроклуб. Война застала его в летном училище.

Разгоралась битва на Волге. В рапорте начальнику училища Иван всю душу излил. Вовремя подсунул его прямо под стекло в кабинете начальника училища. И схлопотал трое суток ареста за то, что подал рапорт не по инстанции. Но своего все-таки добился. Не сразу, однако, послали на фронт. Прибыл в разгар боев на Курской дуге. Командир полка даже поморщился, знакомясь с бумагами новичка:

– Ну, поглядим, какой ты в воздухе орел!

И надо ж случиться такому совпадению. Когда впервые поднялся Иван на своем «горбатом», на КП ему и дали этот позывной «Орел».

Божьими коровками расползлись по выжженной степи немецкие «тигры», пытаясь рассредоточиться перед налетом штурмовиков. Но не тут-то было. Взвился в воздух один черный шлейф, второй, третий. И вдруг в шлемофоне тревожное:

– Орел, Орел! В зоне вашего действия – «мессершмитты...

Кто-то после боя сказал: «Повезло». Кто-то обронил, дружески хлопая по плечу: «А ты, Орел, счастливый. Первой же очередью «мессера» сшиб».

Может быть, и так. Повезло. Только вскоре командование распространило по авиаполкам фронта схему «ромашки Морозова». Встречая «мессеров», Иван Васильевич научил свое звено строиться в виде большой «ромашки» – хвосты штурмовиков внутрь круга, ощетинившегося огнем. И ни один «мессер» не мог пробить «ромашку».

Над многими боевыми дорогами летал Морозов. Брянский фронт. Второй Белорусский. Воевал в прославленном штурмовом авиакорпусе Героя Советского Союза Байдукова, чье имя вместе с именем Чкалова еще в юности стало для Морозова олицетворением мечты о крыльях, о небе.

Рос боевой счет молодого лейтенанта. Два десятка превращенных в металлолом фашистских танков, сто тридцать паровозов и вагонов, столько же автомашин с оружием и живой силой врага, одиннадцать складов с боеприпасами.

Но ярче всего запомнился Ивану Морозову самый крупный «трофей» в боях за польский порт Гдыня. Разведка донесла, что на подходе к порту замечен крупный морской транспорт. Штурмовики сразу вылетели навстречу транспорту, осевшему в море большой серой галошей.

Едва самолет сделал заход, «галоша» внезапно ощетинилась десятками пулеметов и зениток. Собственным телом, казалось, ощутил летчик, как ожгли брюхо машины злые огненные осы. От неожиданности он, почти не целясь, уронил одну из двух фугасок, составлявших его бомбовый запас. И тотчас в шлемофоне зазвенел возгласе «ястребка» прикрытия:

– Мазила!

Кровь бросилась в лицо Ивану Васильевичу. Бросив машину во второе пике, он, словно забыв о вражеских зенитках, пошел напролом. Если и собьют, задание будет выполнено: падающая машина с фугаской все равно врежется в палубу транспорта. Но тут уж действительно повезло: буквально сквозь полымя прошел штурмовик невредимым и уложил бомбу в «самое яблочко», в середину транспорта.

– Добро, горбатый, оправдался, – радовались ястребки белому кружеву пены у бортов тонущего судна.

С Золотой Звездой Героя кончил Иван Васильевич войну. Сотня успешных боевых вылетов была за плечами. Но нелегкой ценой давались победы. Четыре раза пришлось оставлять горящую машину, выбрасываться с парашютом. Последний раз под польским городом Полтусом. Это с тех пор белеет на виске Ивана Васильевича шрам.

Выбросились они тогда с бортстрелком Иваном Дунаевым прямо над сосновым бором. Трое суток добирались летчики к своим. А в полку увидели собственные портреты в траурных рамках...

Четыре погибших «ила» и считает Иван Васильевич своим долгом государству. Пророчили ему большое будущее в авиации: совсем еще молодой, двадцать три, опыт богатейший, звание Героя. Но не сбылись надежды. Здоровье для реактивной авиации уже не годилось. А тут еще большое горе придавило молодую семью. Унесла одного за другим нелепая болезнь маленьких сына и дочку. Невозможно было ни о чем думать. Нестерпимой, ненужной показалась знойная красота среднеазиатской долины.

И рванулся Морозов, как к последней надежде, к родной Волге.

Однако числиться в «пенсионерах не захотел. Нелегко залечивала страна военные раны. Везде нужны были люди, знающие, проверенные.

И в милиции нужны. Так, в Омской школе милиции появился новый курсант Иван Морозов.

А потом снова на родину. Город бурно строился, хорошел. А люди еще мечтали о куске хлеба, паре крепких башмаков подросшим ребятам. И вдруг в отдел пришла простая женщина, которая жаловалась не на перебои с продуктами, а на то, что в магазинах нет многих книг, которые должны бы быть там.

Крупнейшую, на десятки тысяч рублей, аферу помогла тогда раскрыть простая сталинградка. По заслугам получила группа опытных мошенников при облкниготорге.

А потом и первое самостоятельное дело оперуполномоченного Морозова. Второе, третье. И каждое, как новая задача со многими неизвестными. Такая уж это работа. Как нет двух абсолютно похожих людей, так нет и абсолютно похожих преступлений. Каждый мошенник ловчит по-своему и бывает – весьма хитро ловчит.

Он немногословен, этот внешне неулыбчивый человек. Но когда надо, находит слова, берется и за перо. Так было, к примеру, с историей ловкого проходимца Шемякина. Влиятельные дружки постарались перевести проштрафившегося жулика на новое место работы. Не вышло. Фельетон Морозова крепко запомнился и Шемякину, и его покровителям.

– Писать приходится не только в газету, – усмехнулся Иван Васильевич. – Ребятня, пионерия, такая дотошная пошла! Сами мы заботимся, чтобы росли они у нас любознательными, помнили отцовские традиции, знали историю своих городов и сел. И я попал у них в знатные люди. Хутор мой родной – Березовский, то Вязовскому, то Еланскому, то Киквидзенскому району принадлежал. Узнали ребятишки, что есть у них земляк – Герой Советского Союза, – и теперь переписка у меня прямо, как у министра. А потом и из других областей стали мне писать: из тех, где приходилось воевать, где наша часты проходила.