Текст книги "Подвиг продолжается"

Автор книги: Валериан Скворцов

Соавторы: Виталий Мельников,Николай Лысенко,Владимир Гольдман,М. Кононенко,Василий Гуляев,Ефим Гринин,Анатолий Евтушенко,Василий Юдин,Владимир Кошенков,Вениамин Полубинский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 28 страниц)

Внезапное признание

Прощание было недолгим. Русов обошел кабинеты уголовного розыска, пожал руки всем, кого застал на месте, и отправился на вокзал. Прощай, Волгоград! Прощайте, люди, с которыми успел познакомиться в этом замечательном городе! Доведется ли встретиться?

Возможно, с кем-нибудь и сведет судьба. Но наверняка Алексей встретится с одним человеком – с Лещевой. Когда она призналась в присвоении и распродаже вещей, этого было достаточно, чтобы получить санкцию прокурора на ее арест. Однако впереди предстояла большая работа.

Преступник нередко сознается в меньшем преступлении, чтобы уйти от ответственности за более тяжкое. На это, очевидно, и рассчитывала Лещева. Однако за те пять суток, пока ее везли от Волгограда до Сыртагорска, она могла многое передумать, выдвинуть новые версии. Торопиться с выводами не следовало. Но воображение у Алексея работало настойчиво, и в голове сложилась вполне вероятная история гибели Малининой. Необъяснимым оставался лишь один факт – письмо, которое пришло из Воркуты.

Знает ли о нем Лещева? Этот вопрос мучил Алексея. А задавать его подследственной бесполезно, только насторожишь ее. Как построить допрос, чтобы она сама о нем упомянула?

И вот они снова друг против друга. Только за окном не волгоградское щедрое солнце, а сыртагорский дождь, мелкий, неуемный. Вокруг как-то серо, пасмурно. Лещева сидит на стуле, сгорбившись, посматривает на Русова искоса. Она немного похудела, осунулась, глаза стали еще больше и еще настороженнее.

Алексей принялся уточнять, когда, где, при каких обстоятельствах вещи Малининой попали в руки Лещевой. Она начала было отвечать, но сбилась, перепутала время и вдруг оглянулась, будто опасаясь, что ее могут услышать посторонние, приложила палец ко рту и полушепотом сказала:

– Не хотела подводить знакомого человека, но не могу больше, совесть мучает. Возьму грех на душу. Веркины вещи мне передал Кузьма Приходько.

«Запасный выход... – подумал Алексей, – но ничего, разберемся».

– Кто он такой?

– Это из Воркуты. Мы там жили вместе. Он встретил меня в Москве на Ярославском вокзале и как узнал, что я еду к мужу, то притащил чемодан и говорит: «Отдай Петру, он в курсе дела». Уже в поезде, далеко от Москвы, я рассмотрела, что это Веркины вещи.

– Как же они к нему попали?

– Откуда мне знать! Он еще сказал: «Хорошо с Николаем погуляли в Москве».

– С каким Николаем?

– А я-то что, спрашивала? Наверное, с тем, который с Веркой ехал. Это одна шайка-лейка: и Николай, и Приходько, и Петро.

Сначала Русову показалось, что все это очередная выдумка, в которой нет ни капли правды, и что Приходько – лицо вымышленное. Но стоило связаться с Воркутой, как сразу выяснилось, что Кузьма Остапович Приходько действительно живет в городе, работает на шахте, хорошо знает Лещеву и в прошлом году, в начале сентября, ездил в Москву, в командировку. Воркутинская милиция подробно допросила Приходько. Он показал, что шестого сентября, будучи в Москве, встретил Лещеву на Ярославском вокзале. Но никакого чемодана ей не передавал, а только помог ей перенести вещи через Комсомольскую площадь на Казанский вокзал.

Алексей вчитывался в протокол допроса Приходько и чувствовал, что тут завязан какой-то новый узел и без Приходько его не распутать. Но ему повезло. Приходько, командированный в один из городков, дорога к которому вела через Сыртагорск, сам зашел в горотдел. Высокий, тучный, с толстыми щеками и маленькими заплывшими глазками, он заговорил нараспев мягким тенорком, который так не соответствовал его массивной фигуре:

– Меня уже допрашивали, и я все рассказал. Но вот решил зайти, поскольку случай представился.

– Очень хорошо: ведь Лещева-то другое показывает. Придется провести очную ставку, – пояснил Алексей.

На очной ставке Приходько повторил свои показания. Лещева, разыграв возмущение, напустилась на него:

– Ты что врешь! Запутать хочешь?! Ты же подошел ко мне, когда я стояла у камеры хранения. У тебя же был в руках коричневый чемодан, и ты отдал его мне, когда узнал, что я к Петру еду!

– Что ты, Анна! Что ты! Никакого у меня чемодана не было. Вспомни: ты получала вещи у первого окна, а я сдал свой баульчик в последнем окне и шел оттуда. Тут мы и встретились, поздоровались. Ты получила, хорошо помню, хозяйственную сумку, перевязанную скрученным бинтом, и два чемодана. Один черный, потертый, а другой новый, коричневый со светлыми металлическими угольниками.

– Врешь! Все врешь! Это твой чемодан!

– Лещева! Имейте выдержку, – строго предупредил Алексей.

– Что ты, что ты! Неужели забыла, Анна, – продолжал Приходько. – Ты еще хотела носильщика взять, а я говорю: «Давай помогу». И понес оба чемодана на Казанский, а ты шла с сумкой.

– Вы подтверждаете эти показания, Лещева?

– Ни в коем случае! Ни за что! Он все врет! Вы не смотрите, что он тихоня. Он такой, все может, из бывших. Сидел за кражу и теперь тень наводит...

Лицо Лещевой обострилось, горящие яростью глаза то сужались, то делались огромными. И вся она, похожая на ястреба, подалась вперед, готовая вцепиться в лицо Приходько. Тот же съежился на стуле и пугливо оборачивался к Русову, как бы ища защиты.

– Ага, отвернулся, стыдно стало! – продолжала бесноваться Лещева. – Ты же сам говорил: «Хорошо в Москве погулял с Николаем», а теперь отпираешься! И чемодан отдал. Я еще не хотела брать, своих вещей полно, а ты: «Помогу, помогу». Вот и отвечай теперь!

– Что же это такое, товарищ следователь, – умоляюще смотрел на Русова Приходько. – Она же бессовестно наговаривает.

– Ах, наговариваю! Не по вкусу пришлась моя правда. Я всех вас выведу на чистую воду!

– Гражданка Лещева, помолчите. Записываю показания каждого так, как вы их даете.

– Товарищ следователь, поверьте мне. Я могу все повторить слово в слово. Она получила чемодан, я только помог перенести, и все. Потом попрощались на вокзале. Она еще попросила меня письмо отвезти.

– Врет! Опять врет! Бесстыжие твои глаза!

– Лещева! – Русов ударил ладонью по столу. – Да помолчите вы, наконец! – и обратился к Приходько: – Какое письмо?

– Не знаю. Велела в Воркуте опустить в почтовый ящик. Я еще говорю ей: «Нескоро попаду в Воркуту, закончу дела и поеду на Полтавщину отдыхать». А она мне: «Ничего, говорит, хоть когда, только в Воркуте опусти».

– Что же на конверте было написано? Какой адрес?

– Не помню. Знаю, что письмо было в Сыртагорск, а кому – не помню.

– А-а, утопить хочешь! – вновь закричала Лещева. – Но я тебе еще покажу, долго будешь помнить!

– Гражданка Лещева! – строго и сдержанно сказал Алексей. – Я начинаю думать, что вы умышленно мешаете выяснить истину. Вы подтверждаете показания Приходько?

– Это наговор, а не показания.

– Так и в протокол занесем...

Когда очная ставка окончилась и Приходько вышел, Алексей спокойно продолжил допрос Лещевой:

– Итак, сколько мест у вас оказалось, когда вы прибыли на Казанский вокзал?

– Все, сколько было.

– Но вы один чемодан отправили багажом.

– Это с картошкой.

– А-а, ну-ну. Понятно. И телеграммы из Москвы вы послали с благими намерениями?

– Я тут ни при чем. Мне Верка велела.

– Когда? Ведь шестого сентября ее чемодан вам передал Приходько, а самой Малининой не было.

– Еще накануне, когда прощались. Она велела подать телеграммы, а сама поехала на аэродром, но я забыла и подала шестого.

– Странно. Если она улетела пятого, то как же чемодан попал к Приходько?

– Откуда мне знать? Может, он на аэродром с нею ездил... Наверное, вместе с Николаем отобрали у нее чемодан и скрылись.

– Да-а, не гладко получается. Вот, смотрите, железнодорожный билет. Он сохранился вместе с командировочным удостоверением Приходько в бухгалтерии шахты. А вот, взгляните сюда, расписание поездов. Приходько приехал в Москву за два часа до отхода вашего поезда. Стало быть, он сошел с поезда и сразу же у камеры хранения встретил вас. Как же он успел где-то перехватить Малинину?

– Это неправда! Это не его билет! Вам подсунули другой. Или вы сами! Конечно, сами! Вы заодно с ним сговорились! Этот битюг взятку вам сунул. Понятно теперь. Ага – взятку! Я не доверяю вам! Пусть придет прокурор! Я не хочу отвечать на ваши дурацкие вопросы! Не хочу! Не хочу! Не...

Лещева задохнулась, затряслась всем телом, ринулась со стула, схватилась за грудь, охнула, покачнулась и, как подрубленная, рухнула на пол.

«Не разбилась бы», – подумал Алексей, полагая, что это очередная выходка. Но нет, глаза ее закатились, на губах запузырилась слюна, щеки побелели. Алексей не на шутку всполошился и вызвал врача. Затем позвонил прокурору и попросил его срочно приехать.

В кабинет вошли двое в белых халатах. Русов коротко объяснил, в чем дело. Через несколько минут хлопнула дверь, и в кабинете появился Аркадий Степанович. Он у порога встряхнул мокрый плащ и торопливо устремился к Русову, на ходу протягивая руку и тревожно спрашивая:

– Что стряслось? Ты так говорил, что я ничего не разобрал.

– Сам не знаю. С Лещевой какой-то обморок, сейчас врачи скажут. А потом... – и Алексей подробно пересказал все, что произошло.

– Ты только не очень, не новичок. Мало ли в чем могут нас обвинить всякие...

На лице Русова хотя и были следы недовольства, но он знал, что от преступника можно ждать любого оскорбления, как бы глупо, дико и несуразно оно ни было.

– А насчет недоверия... сейчас посмотрим, – продолжал Аркадий Степанович. – Ее дело не доверять, а наше – проверять и следовать закону.

Врач, осмотрев Лещеву, повернулся к Русову.

– Ну как?

– Ничего особенного. Сердце в порядке, пульс в норме. Немного понервничала. Полагаю... как бы вам сказать... похоже на симуляцию.

У Алексея отлегло от сердца, он усмехнулся.

– Талант трагика.

Поняв, что ее выходка не удалась, Лещева успокоилась.

– Какие у вас претензии к капитану Русову, гражданка Лещева? – спросил Аркадий Степанович, садясь за стол.

Лещева не шелохнулась, как будто ничего не слышала.

Вопрос пришлось повторить. В голосе прокурора послышались жесткие нотки.

– Чего вы пристаете? – презрительно буркнула Лещева. – Если есть, сама скажу.

– Гм, стало быть, инцидент исчерпан. Продолжайте допрос, товарищ Русов, я поприсутствую.

– Не трудитесь, отвечать не буду, – пробубнила Лещева, не поворачивая головы.

– Почему?

– Устала.

– Ну что ж, причина уважительная. Как, товарищ Русов?

– Пусть отдохнет.

– Имейте в виду, Лещева, – заговорил Аркадий Степанович, поднимаясь из-за стола, – тянуть следствие – вам же хуже.

– А мне спешить некуда.

И на последующих допросах Алексей ничего не добился. Лещева отрицала прежние показания, выдумывала небылицы, вновь наговаривала на Приходько, на Петра Шорца и на неизвестного Николая, обвиняла Веру Малинину во всех грехах. Пыталась выкручиваться даже тогда, когда улики были бесспорны.

На одном из допросов, когда Алексей упрекнул Лещеву, что она клевещет на честных людей, она зло сверкнула глазами:

– Ну и что ж? Я ненавижу их. Всех ненавижу! И вас ненавижу и других тоже.

– За что же, Анна Ивановна?

– За все. За то, что все вы такими честными, правдивыми кажетесь, а на самом деле... Не зря мой отец говорил: «Люди – звери, и только самым сильным да самым хитрым достается жирная добыча». Не так, скажете? Я до двадцати годов тоже верила басенкам о справедливости, а потом... За что отца посадили? Он не грабил, не убивал. Он просто умел жить. Подумаешь, торговал! А что в этом плохого? Еще благодарили, что привозил на север свежие фрукты. Так нет, спекуляцию пришили... Я при нем жила – не копалась в грязи... Отца забрали, а мне что оставалось делать? Идти ишачить и трястись над каждой копейкой? Или, может, скажете, сесть за парту? Нет уж, извините! Каждый гребет к себе так, как умеет. Надеяться мне не на кого было. Бабка одна меня такому научила... А этих, в белых халатах, я знаю, дуры набитые, только с дипломами. Не стой они на пути, я бы жила – лучше не надо! Но у нас... разве дадут! Люди же звери! «Криминальный аборт» в приговоре написано. Ох и ненавижу! Всех не-на-ви-жу!

Алексей слушал Лещеву с брезгливостью, его не покидало ощущение, что он прикоснулся к чему-то омерзительному.

Русова вызвал к себе начальник горотдела.

– Как Лещева? – спросил он.

– Молчит.

– Покажи дело.

Алексей положил перед ним разбухшие папки. Подполковник молча полистал бумаги, быстро пробегая глазами по страницам. Остановился на последних показаниях Лещевой, закурил и решительно сказал:

– Придется допросить самому.

Лещева с начальником горотдела еще не встречалась. Она посмотрела на него с нагловатой усмешкой, словно говоря: «Вот ты какой!»

Подполковник, привалившись грудью к столу, устремил на Лещеву пытливый взгляд.

– Рассказывайте, – коротко пробасил он.

– Чего рассказывать-то? Там все записано.

– Не все.

Лещева пожала плечами, отвернулась, закинула ногу на ногу. Она молчала, но в этом угадывалось что-то нарочитое. Видимо, Лещева хорошо понимала, что начальника не обмануть поддельным равнодушием.

Подполковник тоже ничего не говорил, но не сводил пристального взгляда с Лещевой. И та не выдержала.

– Чего уставились? Что хотите от меня?

– Правдивых показаний, – глухо отозвался начальник. – Где Малинина?

Лещева отвернулась, но тут же искоса быстро взглянула на подполковника. Постепенно голова ее поникла, и она тихо проговорила:

– Ладно уж, скажу. Измучилась я, – и вдруг всхлипнула. – Ох, тяжко мне. Я ее сгубила, я. Больше не могу носить на сердце такой камень... дайте воды.

Алексей подал стакан.

– Все произошло случайно. Когда мы подъехали к Москве, то Вера призналась, что она в положении и просила выручить. Если бы вы знали, как она меня умоляла! Пришлось согласиться. В Москве у Ярославского вокзала я нашла одну старушку, тетей Полей звать. Вещи я сдала в камеру хранения, и мы с Верой пошли. Тетя Поля живет одна в деревянном домике, две комнаты, чистенько, хорошо. Вот там я и сделала. О господи, прости мою душу грешную! Неудачно вышло. Ночью и стряслась беда, плохо стало Вере. Я помогала, как могла. А на следующие сутки совсем худо сделалось. Ох, бедненькая, как она мучилась! – и у Анны Ивановны покатились из глаз крупные слезы, каких Алексею еще не доводилось видеть. – Схоронили мы ее ночью, чтобы никто не видел, во дворе, под кустом. Я отдала тете Поле все деньги, свои и Верины, чтобы только молчала, и пошла одна на вокзал. Ох, измучилась я, не раз себя казнила. Теперь судите меня, как хотите...

Слушал Алексей эту историю и не мог понять, правдива она или выдумана. Похоже на правду, но и сочинить такое есть расчет: криминальный аборт – не умышленное убийство, другая статья.

Тайна раскрыта

...Кладбище расположено за линией железной дороги. Утром, не заходя в горотдел, Алексей отправился на кладбище пешком. После бессонной ночи, после напряженной работы воображения и трезвого сопоставления фактов чувствовалась усталость во всем теле. Немного побаливала голова. Но Алексей был уверен в правильности сделанных выводов, ему казалось, что он нашел это «что-то», и шагал довольно-таки бодро.

Вот и деревянная кладбищенская ограда, над которой возвышаются зеленые шапки сосен и сизоватые шпили елей. Рядом с воротами – покосившийся домик с двумя оконцами – сторожка смотрителя.

Алексей сел в тени на крылечке, стряхнул пыль с брюк. Из дома вышел сутулый старик, лицо которого густо заросло рыжей с обильной проседью бородой.

– Пошто пожаловал, мил человек? – спросил он хриплым басом.

– Пришел посмотреть... Давно работаете здесь?

– Почитай, лет двадцать...

Старик спустился на ступеньку ниже, присел рядом. Алексей достал пачку «Казбека», раскрыл и предложил старику. Тот взял папиросу, взглянул на посетителя и усмехнулся в бороду:

– Начальство, видать... по куреву-то.

– Небольшое, – отозвался Алексей, покатал папиросу в пальцах и положил обратно в пачку.

– Может, могилу поправить, али еще что? Кто у вас тут?

– Пока никого.

Когда Русов представился, то Прокопий Гурьянович (так звали смотрителя), казалось, даже не удивился тому, что его неожиданный гость – из милиции. Алексей начал исподволь расспрашивать его:

– Бывает, наверное, что оставляют на кладбище разные инструменты: лопаты, кирки, заступы?

– Случается. Как-то намедни оставили молоток и гвозди. А то, помнится, в прошлом году, что ли, лопату в кусты засунули, а взять и забыли.

– А вы не помните, где это было? Не проводите меня туда?

Они остановились в отдаленном углу кладбища. Под соснами в густой траве заметны три холмика. Алексей обошел их вокруг, вглядываясь в траву, и остановился под деревьями.

– Это старые могилы, – пояснил смотритель, – а прошлогодние чуток правее.

– Посидим, Прокопий Гурьянович, вот тут, в тени. Закуривайте, – и Алексей достал пачку «Казбека».

Когда старик присел на один из холмиков, закурил и с удовольствием выпустил голубую струйку дыма, Русов продолжил:

– Для меня очень важно, Прокопий Гурьянович, знать, когда вы нашли лопату. До первого сентября или позже? Вспомните, пожалуйста. Первого сентября ребятишки идут в школу.

– Постой, мил человек, так не припомню. Скажи лучше, когда старушку-учителку с оркестром хоронили?

– Это в июле было.

– Тогда позже... А летчик когда скончался? Вон его памятник.

– Сейчас посмотрю, – Алексей подошел к памятнику и прочитал: – День кончины – восьмого сентября.

– Вот-вот, этими днями, – снова отозвался старик. – Помню, листья уже осыпались с деревьев, и куст был голый. Вон в том кусту я ее и нашел. Кто-то туда засунул.

Алексей подошел к густому зеленому кусту боярышника около забора, но ничего не увидел.

– А где теперь эта лопата? – спросил Алексей старика, присаживаясь рядом.

– Ох, мил человек, не знаю. Може, у меня в сараюшке стоит, там их много, а може, взял кто. Пойдем поглядим.

– Ничего, успеется. Закуривайте.

Старик вновь задымил папиросой, а Алексей продолжал расспрашивать:

– Когда же кончили здесь хоронить?

– Осенью последнюю могилу зарыли, а с октября в той стороне начали.

У старика довольно-таки хорошая память, и это Алексея радовало. Важно, чтобы начало сентября восстановилось в его памяти как-то более ощутимо, и Алексей сам старался припомнить, что происходило в те дни.

– В ночь на первое сентября шел сильный дождь. Припоминаете? Вы обычно после дождя обходите кладбище. Меня особенно интересует вот что: здесь, в этом углу, свежие могилы после дождя все были в порядке? Не разрыты, не провалились? Вспомните, пожалуйста.

Старик задумчиво посмотрел на Русова:

– Стойте... Когда же это было? Запамятовал что-то...

– Ничего, сейчас разберем, – подбодрил Алексей. – Учительницу похоронили в июле, потом пришел август, а за неделю до похорон летчика ночью шел сильный дождь. Здесь после дождя могилы в порядке были?

Старик смотрел в землю, опершись локтями о колени, курил и сосредоточенно вспоминал, нахмурив лохматые серебристо-медные брови. Потом поднялся, вдавил в землю каблуком недокуренную папиросу и, сгорбив широкую спину, зашагал к прошлогодним могилам. Подошел, остановился, поглядел вокруг, сделал три шага в сторону и указал пальцем:

– Вот эта. Провалилась, окаянная, почему-то. И земля вокруг разбросана была. Вроде накануне, когда похоронили, все подчистую убрали. Пришлось поправлять.

Алексей подошел, посмотрел на могильный холмик.

– Пойдемте в сторожку, Прокопий Гурьянович, надо записать кое-что.

...На кладбище Алексей вернулся во второй половине дня с постановлением прокурора на частичное вскрытие могил. Его сопровождали судебно-медицинский эксперт, участковый уполномоченный и двое рабочих с лопатами.

– Копайте здесь, – подвел их Алексей к могиле, на которую указал сторож.

Рабочие дружно взялись за дело. Сухой песчаный грунт поддавался легко. Алексей стоял рядом и наблюдал за работой. Вот срезали холмик, потом начали углубляться, сперва на штык, потом на второй.

– Осторожно копайте, – предупредил Алексей и отошел.

У Русова есть такая слабость: он не переносит трупного запаха. Не раз ему приходилось заниматься делами об убийствах, но как только требовалось идти в морг для осмотра трупа, Алексей находил десяток причин отказаться, умолял товарищей сходить за него, требовал в конце концов считаться с его натурой. Вот и теперь он не мог справиться с неприятным ощущением.

– Тут что-то есть, – услышал Алексей голос рабочего.

– Стойте! – приказал он. – Не спешите.

Все бросились к могиле. Русову самому хотелось подойти, но пересилить себя он не смог. Впрочем, делать ему здесь было больше нечего. Он был убежден, что это останки Веры Малининой.

Через несколько часов эти предположения подтвердила экспертиза.

Вот и окончено дело, тайна исчезновения Веры Малининой раскрыта. Предстояло в последний раз допросить Лещеву.

Но особенно Русова волновала предстоящая встреча с Екатериной Петровной. Он понимал, каким тяжелым ударом будет для нее известие об убийстве дочери. Алексей послал за ней машину, а сам позвонил в скорую помощь и попросил, чтобы были начеку.

Старушка вошла в кабинет не одна. За руку она держала мальчугана, чисто одетого, аккуратно причесанного. Алексей догадался, что это сын Веры.

– Садитесь, Екатерина Петровна, я сейчас... – и позвонил дежурному, чтобы тот пришел в кабинет.

Екатерина Петровна присела на край стула, всем телом подавшись вперед, и неотрывно смотрела на Русова, смотрела тревожно, вопрошающе.

Алексей вышел из-за стола, опустился на корточки.

– Ну, здравствуй, – протянул он руку малышу, – как звать-то? Витей?

Мальчик сперва потупился, потом покосился на руку и вдруг шлепнул по ладони, засмеялся.

Алексей, разговаривая с ним, мягко улыбался, а у самого в груди что-то сдавило, першило в горле.

Вошел старшина Брагин.

– А дяденьку милиционера не боишься? – продолжал Алексей разговор с мальчуганом. – Не бойся. Он у нас добрый. Смотри, какие пуговицы блестящие. У него и свисток есть.

Брагин наклонился, взял мальчугана на руки, дал ему свисток, и тут же звонкая трель резанула уши.

Как только старшина вышел с Витей, Екатерина Петровна поспешно поднялась и шагнула к Русову.

– Где Вера? Что с нею? Ради бога, не тяните. Уж лучше сразу. Я ко всему готова.

Голос ее дрожал, а глаза так умоляюще смотрели на Алексея, что он без предисловий сказал:

– Нет Веры в живых.

Екатерина Петровна несколько секунд смотрела на Алексея, как бы не понимая смысла сказанного, потом лицо ее, маленькое, морщинистое, еще сильнее сморщилось, она закрыла его ладонями и опустилась на стул, сгорбилась, съежилась, словно ожидала удара.

Алексей не спускал с нее глаз и отрывисто рассказал, как все произошло, а когда умолк, в кабинете наступила такая тишина, что было слышно, как где-то на окне билась о стекло глупая муха.

Наконец, старушка встрепенулась, отняла руки от лица, прижала их к груди и подняла на Алексея сухие выплаканные глаза.

– Где же она? Похоронить бы надо...

У нее еще хватило сил позаботиться о похоронах дочери!

Сразу же после разговора с Екатериной Петровной допрашивать Лещеву Русов не мог. Только под вечер он отправился на допрос.

– Гражданин начальник, сколько же можно держать под следствием?! Что это такое?! – заговорила возмущенно Лещева, переступив порог.

– Садитесь. И запомните, вопросы задаю я. Подчеркнуто официальный тон обескуражил Лещеву, она тут же села, глядя на Русова настороженно.

– Но я же призналась во всем, что вы еще хотите?

– Повторяю, вопросы задаю я и потрудитесь отвечать на них. Где вы оставили Малинину?

– Я уже говорила, что в Москве, у тети Поли.

– Это неправда. Малинина из Сыртагорска не выезжала.

Этими словами Алексей будто пригвоздил Лещеву к столу. Она смотрела на него, еще не веря, что это конец.

– Выдумки! У вас нет доказательств! – заговорила она зло, вскинув руку, как бы обороняясь. – Кто вам мог набрехать, когда она со мною ехала?! Есть свидетели! Они все скажут.

– Ведите себя как положено! Будете говорить правду или нет?

– Я уже все сказала, и нечего мне больше говорить!

– Тогда полюбуйтесь: вот ее останки, – и Алексей бросил на стол несколько фотографий.

Лещева поспешно схватила их. Лицо ее побелело и вытянулось. Она часто дышала, словно загнанное животное.

– Это не она! – крикнула Лещева и отшвырнула снимки, будто они обжигали ей руки.

– Не стану доказывать того, что превосходно сделал судмедэксперт. Напомню об одном: у Малининой на нижней челюсти слева на одном зубе была металлическая коронка. Помните? Вот она, – и Алексей показал на снимке. – А Верина мать припомнила, что еще один зуб был запломбирован. Вот он. Все точно. Что вы теперь скажете? Может быть, вам дать бумагу, напишете показания собственноручно?

Лещева сидела неподвижно, но глаза ее метались, будто сосредоточенно искали чего-то.

– Ничего я не буду писать! И говорить ничего не буду! И не ждите!

– Спокойно. Я не настаиваю. Сам могу все рассказать. Слушайте. Вопрос о поездке вами был решен заранее. Вечером 31 августа вы с Верой поехали к ее матери Екатерине Петровне, попрощались, потом забрали вещи и отправились на вокзал. Так? Там сдали вещи в камеру хранения, поскольку поезд отходит в четыре утра, и пошли на кладбище, несмотря на проливной дождь. Надо же было взять землицы с трех могилок, из-под трех кореньев, чтобы приколдовать жениха. Вы же собирались выдать Веру замуж за Николая. На кладбище вы завели ее в тот дальний угол, где большие сосны, завязали ей глаза и велели брать землицу. А когда она опустилась на колени, вы достали из бурьяна топор, заранее припасенный, и ударили Веру по голове. Тут же у вас и лопата была спрятана. Копать в новом месте вы не рискнули, вызовет подозрение, и вы выкопали яму на свежей могиле в восьми метрах от места убийства. Вы спешили, нервничали, яму вырыли небольшую, затем бросили туда же топор и засыпали. Лопату отнесли к забору и засунули в куст боярышника. У вас в руках осталась только Верина сумочка, в которой были все ее деньги, документы, в том числе свидетельство об окончании фельдшерско-акушерской школы и квитанция на багаж. По ней вы получили на станции чемодан Веры, взяли свои вещи и – на поезд. За ночь дождь смыл следы убийства, и исчезновение Малининой обеспокоило только ее мать, и то спустя много времени, когда пришло письмо, отправленное вами через Приходько из Воркуты.

Лещева слушала все это с выражением застывшего ужаса на лице. Призрак смерти стоял у нее перед глазами, хотя смотрела она округлившимися глазами на Русова. Грудь ее бурно вздымалась от частого и нервного дыхания.

Когда Алексей кончил рассказывать, она закрыла лицо руками, всхлипнула и уронила голову на колени. Он подумал, что сейчас услышит слова искреннего раскаяния. Но Лещева вдруг вскинула голову, лицо ее исказилось злобой, глаза сверкнули яростью, и она заговорила хрипло, злобно:

– Не дождетесь, не дождетесь от меня признаний! Я ничего не скажу!

– Ну что ж, не буду настаивать на признании, ваша виновность и без того доказана. Высшая мера вам обеспечена...

На следующее утро Алексей с двумя толстенными томами под мышкой вошел в кабинет начальника горотдела.

Пока подполковник Миленький читал, Алексей сидел у приставного столика, немного усталый, расслабленный, наблюдая, как у подполковника при чтении медленно поднимаются вверх вечно нахмуренные брови, размягчаются складки на суровом лице. «Доволен», – тепло подумал Алексей.